Текст книги "Да не судимы будете (СИ)"

Автор книги: Игорь Черемис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Лишь проглотив немного картошки с отбивными, я вернулся в этот мир, отложил свою дилемму на более подходящее для мудрых мыслей утро, и понял, что с ней что-то не так. Выглядело это «не так» очень наглядно – суровая складка на лбу, чуть более розовые щеки и глаза, в которых плескался настоящий, неподдельный гнев. Сложить два и два было нетрудно, поэтому я старательно прожевал то, что уже откусил, положил ложку в тарелку, откинулся на спинку кухонного стула и невинным тоном спросил:

– Уже знаешь?

Она несколько секунд пыталась испепелить меня взглядом, но потом сдалась. Устало села напротив и тихо сказала:

– Доложили, у нас в театре такое в тайне надолго не удержать… Зачем ты туда поехал?

– Честно – сам толком не знаю, – я состроил виноватое выражение лица. – Думал, зайду, поговорим, а там видно будет. Но как зашел, сразу понял, что идея – так себе. Вот в том, что не ушел после осознания этой мысли – в этом виноват, каюсь.

Татьяна печально вздохнула.

– Что там хоть было? – спросила она. – Девчонки рассказали всякие ужасы – мол, то ли ты избил Во… Высоцкого, то ли он тебя. То ли один на один дрались, то ли ты на всю труппу накинулся… и по всему зрительному залу и по всей сцене – лужи крови.

Я усмехнулся.

– Этим твоим девчонкам… Сама подумай – если бы я такое устроил, смог бы прийти домой вовремя? Сейчас бы сидел, писал пятнадцатую объяснительную и мысленно готовился бы к жизни в камере.

– Да кто ж вас знает… – ещё один печальный вздох.

– Действительно, – я улыбнулся. – Всё было гораздо проще и скромнее. Мы с Валентином… это мой коллега, он никогда на Таганке не был, вот и напросился со мной… зашли, скромно посидели в уголке, пока репетиция шла. Потом Любимов спросил, зачем я пришел, я и рассказал о том, как Высоцкий к тебе приходил. Кстати, можешь называть его Володей, если уж привыкла. По себе знаю – от некоторых привычек сложно избавиться…

– Не хочу, – Татьяна упрямо покачал головой. – Привычка – да, осталась, но никаких Володь! Пусть я пока сбиваюсь, но скоро заново привыкну. Я же его не видела до вчерашнего… сколько? Три с лишним месяца. И очень удивилась, как могла его любить, да ещё так, как любила. Странно это всё, будто гипноз…

Я качнул плечами.

– Да какой там гипноз, ты ещё Мессинга вспомни. Всё опять же проще. Сколько тебе было лет, когда ты пришла на Таганку?

– Двадцать пять, – ответила она после небольшой паузы.

– Возраст, конечно, не детский, – я улыбнулся, – но близко к тому. И даже не вспоминай, что ты уже была замужем, ранние браки редко помогают повзрослеть. И получилось, что столкнулись молодая неопытная девушка и уже опытный сердцеед, который к тому же хорошо знал все порядки театра – он же там работал, если я ничего не путаю, с шестьдесят четвертого?

– Да, два года, – подтвердила Татьяна. – И до этого в других театрах работал… в Пушкинском больше всего, но о том времени я плохо знаю, никогда не спрашивала…

– Да и бог с ним, – отмахнулся я. – Дело в том, что через два года в любом месте человек становится старожилом. Уже не путается в коридорах, знает коллег не только в лицо, но и по именам, у него появляются друзья и приятели. Для новичка лестно заполучить такого старожила в качестве кого-то вроде наставника. Думаю, вы так и играли свои роли – он был лидером, а ты соглашалась быть его верной спутницей.

Татьяна ненадолго задумалась, но потом кивнула.

– Да, пожалуй, так всё и было. Я именно что соглашалась. И ещё мне было лестно, что он меня… приблизил.

– И это тоже, – подтвердил я. – В принципе, мне всё понятно было ещё тогда, в январе, при нашей первой встрече, особенно на квартире у Золотухина. Другие актеры по какой-то причине отдали первенство Высоцкому, ищут его внимания, поддерживают его темы, слушают его песни. В театре он, можно сказать, такой же альфа, которым был в ваших отношениях…

– Что за альфа? – поинтересовалась она.

– Это из биологии, – без паузы объяснил я. – Альфа-самец – вожак стаи, беты бегают вокруг него и ждут случая, чтобы занять место альфы.

Татьяна рассмеялась.

– Да, похоже, – сказала она. – Они все вокруг него бегали – Дыховичный, Золотухин, Вениамин. Борька вообще, кажется, его боготворит, он и из театра может уйти, если Высоцкого уволят. А остальные, мне кажется, будут только рады – место, как ты говоришь, вожака освободится, можно и побороться за главные роли. В театре всегда идет борьба за главные роли…

Она чуть пригорюнилась, и мне пришлось пересаживаться ближе к ней и обнимать девушку за плечи в обязательном утешении. Так мы просидели достаточно долго – минут пятнадцать, и за это время я успел смириться с тем, что ужин придется подогревать. В школе КГБ «моего» Орехова учили не только психологии, но и терпению. Впрочем, по последнему предмету я мог бы дать своему предшественнику серьезную фору.

* * *

Пока Татьяна утешалась, я снова мысленно вернулся к генеральским и адмиральским сынкам. Театр я за проблему не считал – мало ли что было, это полковник Денисов мог возить меня носом по столу, поскольку я прыгнул выше головы. Сейчас максимум пожурят, да и то с улыбкой, отечески. Любимов вроде был на моей стороне, так что никаких жалоб с его стороны я не ждал; впрочем, доброжелателей в театральном мире всегда было много, в этом Татьяна была права, и всё будет зависеть от того, как они преподнесут мою встречу с Высоцким. Впрочем, я надеялся, что Бобков сначала выслушает меня, а уже потом будет думать, сечет ли меч повинную голову или нет.

С военными всё было гораздо сложнее. Я мог попасть под внимание контрразведчиков лишь потому, что делал запрос на номер генерала, ответственного за московскую зону противовоздушной обороны. Формально я не нарушил ни одной служебной инструкции. Телефон в том доме попал ко мне в ходе оперативной игры, ведь Сава всё же был моим агентом, пусть и не знал об этом – я не счел нужным оповещать приятеля о том, что делаю. Да и никто не знал об этом, не было никаких бумаг, рапортов и прочих компрометирующих вещей. Ну а чтобы узнать, кто скрывается за этим номером, я поступил по существующим правилам – то есть запросил у коллег из информационной службы соответствующую информацию. И теперь я стоял весь в белом, но лишь в своем воображении. Второе Главное управление славилось жесткими методами работы.

Кроме того, Министерство обороны сейчас в ранге секретаря ЦК курировал мощный Устинов. Этот товарищ обладал огромным влиянием, в том числе и на Брежнева, и в вопросы оборонки никого постороннего старался не пускать, а за своих подчиненных мог и глотку при случае порвать, не особо разбираясь. Андропов не пойдет с ним на прямой конфликт, не та весовая категория сейчас у всемогущего председателя Комитета, он и много позже, насколько я помнил, старался Устинова не задевать.

А вот мне может прилететь по полной – даже разбираться не будут, в какие игры я играю и с кем. Но и в данном случае всё зависит от подачи – кто и, главное, как расскажет тем же Устинову и Андропову о том, во что я вляпался. Умом я понимал, что должен был ещё в управлении зайти к Бобкову и покаяться, но мне очень хотелось, чтобы эта ситуация рассосалась сама собой, без участия начальственных персон. В принципе, я всегда мог сказать Саве, что Юрий человек нехороший, деньги у него брать можно, а работать вместе – не стоит. Это прямо следовало из моей беседы с «Мишкой», пусть и с определенными оговорками.

* * *

– Не расстраивайся по пустякам, – я погладил Татьяну по голове. – И давай я всё же поужинаю, у меня там полтарелки осталось, а я голодный, как сто котов.

Она встрепенулась, как любая женщина, которая услышала от мужчины, что она его плохо кормит. Но быстро успокоилась, поняв, что я не винил её, а почти шутил.

– Да я уже всё… давай я подогрею, минутное дело.

Она засуетилась у плиты, сломала спичку и зажгла комфорку лишь со второй попытки, неловко перевалила картошку с отбивной на сковороду, и как-то нервно начала перемешивать всё это хозяйство, превращая содержимое в какое-то подобие рагу.

Пришлось вставать и брать готовку в свои руки.

– Вижу, как ты всё, – сказал я. – Посиди немного, я всё сам сделаю. И про расстраиваться я не шутил. Всё это дело яйца выеденного не стоит. Сколько раз Любимов увольнял Высоцкого?

Татьяна наморщила лоб, вспоминая.

– Я помню десяток… у него это в шестьдесят восьмом началось, до этого он себя смирно вёл. А потом… даже не знаю, может, он хотел альфой во всём театре стать?

Я молча подогрел блюдо, вернул его в тарелку, выключил газ, снова сел за стол и начал орудовать ложкой. Татьяна терпеливо дожидалась, когда я поем, не торопя и не прерывая разговор.

– В шестьдесят восьмом? – переспросил я. – Нехороший год. Многие тогда свернули с прямого пути. У Высоцкого не было никаких странных знакомых?

Она прыснула.

– У него большинство знакомых – странные. Режиссер тот, который «Вертикаль» снимал…

– Говорухин?

– Да, он, но Во… Высоцкий его Стасом звал. Ещё в конце того года появился Костя, Высоцкий говорил, что у него не аппаратура, а зверь. Ещё иранец какой-то иногда приходил… имя забавное… Серуш? Игорек иногда забегал, бард. А, ну и этот, Вадим, он золото добывает в Сибири. [1]

Это всё было не то. Все, кого перечислила Татьяна, были давно известны как друзья Высоцкого, и в моем времени о них знали все, кто интересовался его жизнью. Как и актеры с Таганки, эти люди не были против советской власти. Они могли позволить себе легкую кухонную антисоветчину, кричать со сцены про Данию, в которой всё прогнило, но при этом с удовольствием пользовались всеми благами и возможностями, которые им предоставлял Советский Союз. Кто-то действительно опередил своё время – как Туманов; но он был единственным, кто оказался способен согнуть бывших зеков и заставить их работать не за страх, а за совесть. Любой другой просто не справился бы – или же пришлось бы воссоздавать ГУЛАГ, чтобы эти артели из бывших заключенных могли бы работать и приносить стране столь нужное ей золото, ради которого власти готовы были закрывать глаза на любую побочную деятельность этого протопредпринимателя.

Тоже и с «Костей», то есть с Мустафиди – талантливый инженер, работает в закрытом НИИ, со своей работой справляется. Ну а то, что он возится с Высоцким, записывает его песни, а потом распространяет пленки по стране – невинная блажь, которая позволяет этому человеку не слишком думать о деньгах и прочих благах. Поэтому пусть он даже утащит с работы десяток секретных тиристоров – СССР не обеднеет, зато на зарплате можно сэкономить.

Говорухина трогать вообще смысла нет. Тот в политику не лезет, снимает фильмы, которые народ даже смотрит. Сейчас мотается по стране, делает экранизацию «Робинзона Крузо» с Куравлевым, должно получиться забавно. Это я знал, что в перестройку режиссер громко заявит, что «Так жить нельзя», а потом популяризует фразу «Россия, которую мы потеряли», имея в виду имперские времена. Но до той перестройки ещё дожить надо, а после Говорухин снял свои розовые очки и даже в Думе работал на благо партии и народа – другой партии и другого народа, конечно, но работал. [2]

В общем, с этой точки зрения Высоцкий вроде чист, как стеклышко. Но я читал в своем будущем, что он почему-то сильно ненавидел Сталина, и эта ненависть не могла быть его личным чувством – кто-то ему её внушил, причем очень качественно. Но среди тех знакомых Высоцкого, что назвала Татьяна, такого прожженного антисоветчика не было.

Если только…

– Таня, а ты же с Влади не пересекалась? – спросил я.

– Нет, конечно, – она недоуменно посмотрела на меня. – Но там забавно было. Высоцкий сначала её от меня прятал, а потом – меня от неё. Хотя что я говорю… ничего забавного, конечно, не было… На комедию вовсе не похоже.

– Не похоже, – согласился я.

* * *

Коммунистические партии капиталистических стран всегда были вещью в себе. Советский Союз долго финансировал их в ущерб своим интересам, надеясь на ту самую мировую революцию, пожар которой обещал раздуть Маяковский. В будущем я читал какое-то исследование, в котором говорилось, что компартия США, например, чуть ли не целиком состояла из агентов ФБР – и фактически СССР давал деньги на работу против себя. Ещё у меня в памяти засела история про каких-то английских актеров, достаточно известных, которые тоже считались коммунистами, но в реальности были сторонниками Четвертого Интернационала и непосредственно Троцкого. [3]

Несмотря на то, что при Сталине этого Троцкого санкционировали ледорубом по голове, его идеи оказались чрезвычайно живучи – кто-то даже был уверен, что скрытым троцкистом, удачно избежавшим репрессий тридцатых, был и Хрущев, из-за чего у нас и случилось развенчание культа личности. Правда, я сомневался в этой теории, но уж больно много дел наворотил этот деятель – Молотов прав, тот был словно Мидас наоборот, всё превращал в дерьмо. Даже разоблачение культа личности провел так, что лучше бы не проводил.

Что касается Влади, то она была видной французской коммунисткой, именно поэтому часто приезжала в СССР, да и её брак с Высоцким власти разрешили не в последнюю очередь из-за её убеждений. Но компартия Франции не рвалась устраивать социалистическую революцию, свергать власть капиталистов и буржуев, местные коммунисты неплохо жили и так. СССР для них, кстати, не был непререкаемым авторитетом, на чем настаивали Брежнев и компания. К тому же не так давно, как раз в шестьдесят восьмом, в Париже бунтовали не коммунисты, а настоящие леваки, чьим кумиром почему-то был китайский Мао, который, правда, точно троцкистом не был, это верный сталинист самого прожженного толка. В общем, сумбур в головах французов в те годы стоял знатный.

– А когда они познакомились? – спросил я. – Не помнишь год?

Сам я, разумеется, не помнил. Память «моего» Орехова немного помогала, но он путал 1968 и 1969. Ну а в 1970-м Высоцкий и Влади уже оформили свои отношения.

– В шестьдесят седьмом, – без паузы выдала Татьяна. – В июле, она на кинофестиваль приехала, и её к нам привели, «Пугачева» смотреть. Я тогда в отпуске была… Ну а потом и начались прятки – как она приезжает, Высоцкий от меня сбегал. Причины разные выдумывал – то к детям, то к маме, то к друзьям срочно надо. Неприятно сейчас это вспоминать, такая дура была… А ведь девчонки в театре предупреждали!

Она расплакалась, и мне снова пришлось её утешать. Делал я это молча – просто не знал, что можно сказать после этой истории. Но для меня стало чуть понятнее, что, скорее всего, именно Влади как-то повлияла на мировоззрение Высоцкого. До встречи с французской актрисой он ничем не выделялся из других актеров средней руки – ни высказываниями, ни поведением. Я даже пожалел, что не стал в своё время читать книгу Влади о Высоцком – мне эта тема никогда не была близка, а по работе таких задач передо мной никто не ставил.

Правда, теперь я ещё сильнее осознавал, что Высоцкий, как и все актеры, был человеком с пластичной психикой, но воздействовать на эту психику надо было исподволь, на протяжении долгого времени – так действовал Любимов, так действовала и Влади, и именно у них получилось вылепить из него то, что им было нужно. Остальные женщины Высоцкого – в том числе и Татьяна – совершали одну и ту же ошибку: добившись желаемого, они успокаивались и просто плыли по воле волн, позволяя другим людям жужжать ему в уши и проповедовать совсем другие ценности, далекие от семейных.

Рассказывать Татьяне о своих мыслях я благоразумно не стал, да и просто не успел. Требовательно затрезвонил телефон, я вышел в прихожую, поднял трубку и чуть похолодел, когда узнал голос человека, который мягко пожелал мне доброго вечера. Это был генерал Бобков.

* * *

– Добрый вечер, Филипп Денисович, – ответил я. – Что-то случилось?

Мы с Бобковым работали вместе уже три недели, и он ни разу не позвонил мне домой. Это, конечно, ничего не значило – полковник Денисов тоже не злоупотреблял таким способом связи, но в случае необходимости пользовался им без колебаний. Возможно, раньше я был генералу просто не нужен – в конце концов, он мог просто не знать, что со мной делать. Ведь формально ему прислали какую-то темную лошадку, офицера из Москвы, которого почему-то выделил сам Андропов, и это могла быть как помощь в укреплении Пятого управления, так и нечто прямо противоположное.

Бобков в качестве начальника мне в целом понравился. До этого я его почти не знал, только общие сведения, без подробностей, хотя пару книжек за его авторством прочел – вряд ли он писал их сам, это было творчество литературного негра, но фамилию свою на обложку Бобков всё же поставил. Книги были любопытными, многие идеи относительно КГБ, которые я озвучивал Якиру или Морозову, я взял оттуда. Но именно что любопытными, не более – посвящать посторонних во внутреннюю кухню Комитета товарищ Бобков не стал и после распада СССР, что было в целом мудрым поступком.

Мы с ним встречались в начале января, почти сразу после моего попадания в 1972 год, и он ту беседу, которую правильнее было бы назвать допросом, помнил, о чем не преминул мне сообщить. Одновременно Бобков признался, что тогда я ему не показался перспективным кадром – был слишком испуган, зажат, говорил то, что хотело услышать начальство, а свои мысли держал при себе. В общем, проявил себя недалеким служакой, которых в нашей Конторе полно. И лишь мнение полковника Денисова, который посоветовал «дать мальчику шанс», переломило ситуацию и стало причиной всех последующих изменений в моей биографии. Когда я это услышал, то решил не жалеть об отданных бывшему начальству контрамарках в «Таганку» – я себе ещё добуду, а ему будет приятно.

Поэтому этот звонок Бобкова хоть и выглядел странным, но никакой тревоги у меня не вызвал.

– Виктор, что вы с Валентином устроили сегодня в театре на Таганке и почему я узнаю об этом не от вас, а от других людей?

Говорил он без жесткости в голосе, привычно мягко, и я решил, что это какая-то очередная игра.

– Ничего там не было, Филипп Денисович, – уверенно ответил я. – Валентин вообще ни при чем – это я попросил меня туда завести. Актер Высоцкий вчера буквально ворвался в квартиру родителей моей супруги, ломал комедию, а вы сами знаете, в каком она положении, ей волноваться категорически нельзя. Вот я и хотел попросить актера Высоцкого больше таких поступков не совершать.

– Попросил? – вкрадчиво спросил Бобков.

Из кухни вышла Татьяна и встала в дверях, упершись плечом в косяк. Я махнул рукой – мол, всё в порядке.

– Да, и надеюсь, что он услышал мою просьбу, – ответил я.

– Ясно… мне говорили иначе, но допустим, – согласился генерал. – Завтра с утра жду тебя с рапортом об этом происшествии. И очень надеюсь, что ты не забудешь на нем проставить сегодняшнее число. Спокойной ночи.

Блямкнул отбой, и я положил трубку.

– Что-то случилось? – спросила Татьяна.

– Да бог их знает… – ответил я. – Но, похоже, не только у тебя есть сердечные подруги в вашем театре. Моему начальству тоже кто-то доложил, и, похоже, сильно приукрасил события.

Я посмотрел на часы – девятый час. Черновик рапорта написать успею, а вот в Контору придется ехать минимум за час до встречи с Бобковым, а лучше и пораньше, чтобы успеть его перепечатать. Я вздохнул.

– Иди, отдыхай, – сказал я Татьяне. – Мне работа привалила. Но я скоро к тебе присоединюсь.

[1] Если честно, я намешал всех в одну кучу. Говорухин – понятно, они познакомились в 1966-м на съемках «Вертикали» и потом дружили до конца жизни Высоцкого. Игорь Кохановский – одноклассник и приятель Высоцкого, именно он учил его играть на гитаре. Константин Мустафиди – советский радиоинженер, работал в НИИ Радио, в 60-е строил станцию космической связи на Кубе; с Высоцким познакомился после возвращения из командировки в 1971-м – он тогда купил японский полупрофессиональный магнитофон и предложил барду записать его песни. В принципе, большинство записей раннего Высоцкого – это Мустафиди; после смерти артиста он помогал Влади собрать его аудиоархив. Вадим Туманов – золотоискатель, глава артелей 60−70-х, легальный советский миллионер. Иранец – это Бабек Сируш, который организовал в Москве нормальную студию и записывал в ней Высоцкого во второй половине 1970-х. С Тумановым Высоцкий познакомился в 1973-м, с Сирушем – в 1974-м, но я решил, что так дотошно соблюдать хронологию смысла нет.

[2] Фильм «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо» Говорухин снимал в 1972 году, причем в двух местах – на курильском Шикотане и в Абхазии. Все морские виды острова Робинзона – это Шикотан.

[3] Ванесса Редгрейв, если кому интересно.

Глава 9

«Очень честный парень»

Понедельник уже лет пять начинался не в субботу, а в пятницу – шестидневную рабочую неделю сменила обычная пятидневка. Поэтому в управлении было пустовато, хотя дежурные и охрана находились на положенных местах и смотрели на меня, как на идиота. Но я старался не обращать на их взгляды внимания, а спокойно добрался до своего кабинета, где смог воспользоваться машинкой и перепечатать вчерашний черновик. Я даже зарегистрировал его в первом отделе, после чего отправился к начальству.

Бобков уже был на месте. Он сидел на своем кресле и смотрел на меня так, словно я украл подарок, который ему преподнесли на день рождения, и категорически отказывался его возвращать. Мой рапорт он прочитал, но там и читать-то было нечего – три абзаца по паре предложений в каждом, которых мне хватило, чтобы очень кратко, но по существу, изложить собственное видение того, что произошло вчера в театре на Таганке.

Моя версия событий выглядела очень травоядно. Да, мы с Валентином заехали в театр, но по моей просьбе; он напросился со мной лишь потому, что ни разу там не был и хотел посмотреть. Нет, бить Высоцкого я не планировал и не бил, до рукоприкладства дело вообще не дошло, я лишь хотел вежливо попросить его не приставать к моей жене. Да, вежливо не получилось, но Высоцкий сам в этом виноват – видимо, нарушил какой-то из запретов Юрия Петровича Любимова, какой именно – не знаю, это лишь предположение. Нет, сразу после общения с Высоцким мы с Валентином покинули театр и больше туда не возвращались, и что там происходило после нас – не в курсе.

Сейчас этот рапорт лежал в стороне, но так, чтобы я не смог его быстро схватить и, допустим, сожрать. Мне почему-то казалось, что Бобков всерьез опасается именно такого развития ситуации. Он пока никаких вопросов мне не задавал, ну и я мудро хранил молчание, дожидаясь, когда начальство сделает первый ход.

– Вот именно так всё и было? – Бобков подвинул листок с рапортом так, чтобы он находился у него перед глазами, но сам смотрел на меня.

– Именно так, товарищ генерал, – подтвердил я.

– Товарищ генерал? – деланно удивился он. – Раньше ты называл меня по имени-отчеству.

– Ситуация иная, товарищ генерал, – не сдавался я.

– И чем же она отличается от того, что было раньше?

– Мы с вами общаемся официально, товарищ генерал. Вас устраивает мой рапорт или мне нужно его как-то дополнить?

Бобков тяжело вздохнул.

– Дополнить… в первую очередь вы, Виктор, не должны были допускать, чтобы возникла необходимость в написании этого рапорта, – наставительно произнес он. – И во вторую очередь – тоже. Не допускать! И в третью, и в четвертую. Ну а сейчас… чем ты хочешь его дополнить?

– Чем прикажете, товарищ генерал! – четко ответил я.

Самым сложным в этот момент было не улыбнуться.

– Виктор! С каких пор ты стал таким солдафоном? В твоей характеристике ни о чем подобном даже не упоминается! Неужели те, кто их тебе давал, могли ошибиться?

– Не могу знать, товарищ…

– Прекрати! – Бобков резко стукнул ладонью по столу, и я благоразумно заткнулся.

Доводить начальство до каления нужно в определенной степени, не переступая той грани, за которой оно превращается в разъяренных зверей.

С минуту мы смотрели друг на друга.

– Начнем с начала, Виктор, – спокойным тоном сказал он. – И без «товарищей генералов», будь так любезен.

– Так точно, Филипп Денисович, – послушно согласился я.

И заслужил ещё один взгляд, который намекал, что я всё ещё нахожусь под подозрением в краже подарка.

– Так-то лучше, – сказал Бобков. – Итак, что мы имеем? А имеем мы следующее. На тебя поступила жалоба в ЦК КПСС. В этой жалобе сказано, что два сотрудника Комитета государственной безопасности ворвались в помещение московского театра драмы и комедии, сорвали репетицию, нанесли множественные побои одному из ведущих артистов труппы, то есть Владимиру Семеновичу Высоцкому. Напоследок эти сотрудники повалили вышеупомянутого Высоцкого на пол и били его ногами, из-за чего вышеупомянутый Высоцкий обратился в больницу, где врачи подтвердили временную нетрудоспособность артиста, из-за чего премьерный спектакль сезона 1972−73 годов оказался под угрозой срыва. Это я цитирую, если что. По памяти, но на память я ещё не жаловался. И вот теперь я получаю твою писульку, которую ты по какому-то недоразумению называешь рапортом, где нет ни побоев, нанесенных артисту Высоцкому, и ни словом не упомянуто пинание артиста Высоцкого ногами. И как я должен это понимать?

Я пожал плечами и ответил:

– Можно предположить, что человек, написавший заявление в ЦК КПСС, врёт. Когда мы уходили, Высоцкий и правда сидел на полу, но в этой позе он оказался сам, по собственной воле.

Эпизод с Валентином, который уложил Высоцкого мордой в ковролин, я решил опустить. Тот и так действовал достаточно мягко, а если удастся отбиться от «множественных побоев» и «Пинания ногами», то на всё остальное никто и смотреть не будет.

– Шутишь? – Бобков чуть прищурился. – Это хорошо, что у тебя хорошее настроение. Вот только, мне кажется, ты не до конца осознаешь, в какие неприятности попал.

– Почему же, осознаю, – я отвел взгляд и посмотрел в окно, из которого был виден памятник Дзержинскому. – Только я вины за собой не чувствую.

– А это не важно, чувствуешь ты что-то или нет, – наставительно произнес Бобков. – Ответ всё равно придется держать.

– В том-то и дело, товарищ генерал, – я всё-таки улыбнулся. – После возвращения из Сум мне пришлось разбираться с полусотней анонимок, которые на меня настрочила одна завзятая театралка… вы её знаете, думаю, полковник Денисов вам говорил о том случае…

Бобков хмуро кивнул.

– Да, говорил, – подтвердил он. – И спасибо, что не подвел Элеонору под статью о клевете… сам знаешь, почему она такая…

– Знаю, поэтому и оставил это всё внутри Комитета, Филипп Денисович. А теперь ещё одна… известно, кто написал жалобу?

Он покачал головой, давая понять, что я задал неправильный вопрос. И то верно – не стоит нам знать фамилии людей, что пишут на нас жалобы в ЦК. Но я лишь собрался, чтобы настаивать на ответе.

В этот момент дверь в кабинет чуть скрипнула, открываясь, мы оба посмотрели в ту сторону – и синхронно вскочили, вытянувшись в по стойке «смирно».

– Здравствуйте, товарищи, – мягко сказал Андропов. – Вижу, у вас совещание по вчерашней жалобе? Позвольте мне присоединиться? Прошу садиться.

* * *

– Виктор, поправьте меня, если я не прав, но ваш прежний начальник должен был провести с вами беседу и предупредить от вмешательства в дела театра на Таганке. Была ли эта беседа?

Андропов решил поиграть в демократию. Он отказался от кресла Бобкова, которое тот предлагал ему, на мой взгляд, излишне настойчиво, и уселся на один из стульев для посетителей. Впрочем, для человека, который не так давно перекусывал в насквозь рабочей столовой это, видимо, было в порядке вещей. Вот только теперь он сидел напротив меня и сверлил меня газами из-за очков в тяжелой оправе. И я не мог отвести взгляд – это могло быть расценено как попытка скрыть что-то. Приходилось держаться.

– Так точно, Юрий Владимирович, полковник Денисов говорил мне об этом, – подтвердил я. – Только с тех пор утекло много воды…

– И вы решили, что тот запрет больше на вас не распространяется? – Андропов нехорошо прищурился.

– Не совсем, – поправил я председателя Комитета. – Дело в том, что с некоторого времени я женат на одной из актрис театра на Таганке.

Андропов недоуменно посмотрел на Бобкова, тот ответил таким же недоуменным взглядом.

– Юрий Владимирович, я и не знал…

– Филипп Денисович, это не ваша ошибка, – Андропов чуть улыбнулся. – Виктор, вы скрыли такое изменение вашего семейного положения от коллег?

– Нет, не скрывал. Кто-то знает… полковник Денисов, один из сотрудников, с которым мы долго работали вместе – он был свидетелем на нашей свадьбе. В личное дело все изменения внесены. Но объявления на проходной я не вешал и по кабинетам управления весть не разносил. Возможно, если бы я остался в Москве, там бы знали, но здесь… здесь у меня не так много знакомых… пока.

– Понимаю, – кивнул Андропов. – Что ж, будем считать это нашей недоработкой. Что вчера произошло в театре на Таганке?

– Мне доложить подробно или кратко?

– С необходимыми для понимания деталями.

Я мысленно вздохнул и снова выложил примерно то, что написал в рапорте.

Некоторое время Андропов обдумывал услышанное, потом кивнул.

– А артист Высоцкий приставал к вашей жене?

– Да, Юрий Владимирович, – подтвердил я. – Накануне он заявился домой к её родителям, где она в то время находилась, и требовал вернуться к нему.

Я снова заслужил два недоуменных взгляда.

– Виктор, я просил, чтобы в твоем рассказе были детали, необходимые для понимания ситуации. Расскажи всю историю.

Я снова вздохнул про себя и выложил всё – как увел любовницу у Высоцкого, как она с ним поругалась и приехала ко мне в Сумы, как мы нашли общий язык, и как она согласилась стать моей женой.

Андропов снял очки и потер глаза.

– Интересной жизнью живут офицеры КГБ, вы не находите, Филипп Денисович? – спросил он.

– Да, соглашусь, – кивнул Бобков. – Такое у нас, кажется, впервые.

– Нет, думаю, было что-то подобное, но задолго до нас, – сказал Андропов. – В последние годы я такого и в самом деле не вспомню. Предатели были, перебежчики… даже писатели заводились, но такой талант к разрушению вижу впервые.

Они даже посмеялись.

– Удивлены, Виктор? – снова посмотрел на меня Андропов. – А вы ни разу не задавались вопросом, как в нашей стране может существовать такой театр, как Таганка? Почему Юрия Петровича ещё не уволили с волчьим билетом, а актеров не разогнали?

Я сделал над собой усилие и изобразил ничего не понимающего балбеса.

– Не понимаю, Юрий Владимирович, – твердо сказал я. – За что же их разгонять? Играть они умеют, билетов на их спектакли не достать, постоянные аншлаги, наверное, и финансовые показатели в полном порядке… за такое, на мой взгляд, хвалить надо, а не наказывать.

Андропов опять улыбнулся.