Текст книги "Слово и дело (СИ)"

Автор книги: Игорь Черемис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Annotation

Наш современник, который занял место будущего "диссидента из КГБ" Виктора Орехова и активно включился в борьбу с настоящими диссидентам, оказался в почетной ссылке в родном городе Орехова – Сумах. Там нет московской интеллигенции, но недобитой сволочи полно, да и тайны прошлого не дают герою покоя.

Диссидент-2: Слово и дело

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Диссидент-2: Слово и дело

Глава 1

«Легко и оступиться и споткнуться» [1]

Разбудил меня дождь, который нудно барабанил по откосу окна. Весна в Сумы пришла неожиданно и так быстро, что я в первый же день оттепели сбегал в местный универмаг, где купил легкий светлый плащ, вполне подходящий действующему сотруднику КГБ. Правда, выбор шляп меня расстроил, но я приобрел неплохую кепку. На мне она тоже смотрелась хорошо, а вместе с плащом – так и вообще великолепно. Осталось дождаться солнца, достать из наполовину распакованного чемодана солнечные очки и окончательно превратиться в сыщика из плохих детективов.

Вот только с солнцем были проблемы. Сразу после оттепели зарядили дожди, которые, конечно, смывали остатки грязного снега с улиц города, но нисколько не радовали. У этих дождей и распорядок был специфический, выводящий из себя – они моросили весь день, с утра до вечера, отключаясь на ночь, когда все нормальные люди ложатся спать. Я был уверен, что в КГБ держат как раз ненормальных, потому что другие не выдерживают, но себя относил к редким исключениям. Впрочем, мне было можно так думать – всё-таки я был не простым сотрудником, а целым попаданцем, который неведомые силы перенесли в 1972 год и поселили в тело старшего лейтенанта управления КГБ по Москве и Московской области Виктора Орехова. Орехов этот в будущем должен был стать предателем – он каким-то образом проникся идеями диссидентов, за которым должен был следить, и поломал себе всю жизнь и карьеру, ничего не добившись. Мне этот перенос тоже оказался на руку – в своём времени я давно лишился возможности ходить и перемещался исключительно в инвалидной коляске, потом серьезно заболел уже вышедшей из моды болезнью и дошел до края, поднеся к своему виску подаренный бывшими коллегами ПМ. Но теперь у меня появился шанс снова прожить жизнь, занимаясь привычным делом – ведь я когда-то работал в наследнике нынешней Конторы. Правда, реальность как-то настойчиво сопротивлялась моему вмешательству.

Например, мою идею, в которой нашлось место приснопамятным иностранным агентам, зарубили на самом верху – отказывал мне сам Андропов, всесильный сейчас председатель КГБ и кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС. Но меня похвалили и даже наградили билетами в Театр на Таганке, куда попасть просто так было почти невозможно. Ну а там я познакомился с Высоцким – не вась-вась, конечно, но близко, – а заодно со студенткой третьего курса пищевого института Ниной. Но потом меня отправили в полугодовую командировку в Сумы – родной город «моего» Орехова.

Когда я только услышал об этой командировке от своего начальника полковника Денисова, то сразу подумал о почетной ссылке. Её причины остались для меня загадкой – то ли кому-то наверху не понравился термин «иноагент», то ли ещё кому-то надоела моя возня вокруг да около прожженных диссидентов, которые сами были пешками в чьей-то замысловатой игре. Был и совсем глупый вариант – кто-то из властей предержащих положил глаз на актрису с Таганки Татьяну Иваненко, и этот кто-то решил убрать с глаз долой переспавшего с ней опера, причем проделал всё честь по чести – и звание внеочередное пробил, и должность высокую, но непыльную. Ну а то, что опера для этого пришлось слать аж в Сумы – так он оттуда родом, куда же ещё? Эта версия имела право на существование, вот только между неведомым «кем-то» и Татьяной – она действительно была красивой и очень необычной – стоял сам Высоцкий. Впрочем, в этих артистических кругах были очень запутанные отношения, в которых была замешана ещё и француженка Марина Влади, нынешняя жена Высоцкого, и я старался об этом даже не думать – в полном соответствии с приказом полковника Денисова.

Но в любом случае Сумы действительно оказались ссылкой.

* * *

Меня закинуло в местное управление КГБ в очень скучные времена. Я служил под руководством полковника Чепака, который тоже был в Сумах в своеобразной ссылке – причем не полугодовой, а растянувшейся на семнадцать лет. Мне Трофим Павлович в целом понравился – обвешанный боевыми орденами и медалями как новогодняя ёлка заслуженный диверсант и ученик самого Судоплатова внушал закономерное уважение. Во время войны он наводил шорох в немецких тылах, после Победы – вычищал бандеровцев на Западной Украине. В середине пятидесятых Сталин умер, Берию расстреляли, Судоплатов попал в опалу, но Чепака не тронули, а задвинули – как раз в Сумы. Он начинал с заместителей начальника управления – то есть с моей нынешней должности, – но вскоре его повысили до начальника. В этом ранге он и встретил моё появление в этих широтах.

Чепак моему приезду не удивился – наверное, за проведенные в органах годы повидал всякое, чтобы недоумевать по поводу необычного назначения свежеиспеченного капитана. К тому же – его краткую биографию я посмотрел ещё в Москве – он сам в сорок четвертом, когда возглавил Штаб польских партизан, был как раз тридцатилетним капитаном. И пусть сейчас не война, карьерные флуктуации в Комитете встречаются и в мирное время.

Насколько я понимал эту ситуацию, Чепака продержали в Сумах столько лет просто потому, что не знали, когда могут понадобиться его услуги по основному профилю. Но, видимо, ничего экстраординарного в мире не произошло, и он спокойно отработал положенный срок. Через два года Трофиму Павловичу исполнится шестьдесят лет – это хороший повод отправить его на пенсию с одной большой звездой и приличной пенсией. Но генеральские погоны в УССР, как известно, добываются только в Киеве, и по управлению ходили упорные слухи про скорый отъезд Чепака в столицу республики. Правда, эти слухи тут ходили задолго до моего приезда, и я не без оснований полагал, что их распространяет сам полковник.

Но это были дела обыденные. Хуже всего было то, что Чепак антисоветчиной никогда не занимался, и его эта область человеческих знаний интересовала даже не во вторую очередь. Он всю жизнь ловил шпионов и был свято убежден, что разведки вероятных противников хлебом не корми – дай узнать секретные секреты заводов Сумской области; кажется, он даже кого-то поймал – одного или двух. Ну а диссидентским направлением он занимался по остаточному принципу, реагируя на начальственные окрики из Киева или совсем уж вопиющие случаи. Во время знакомства у нас с Чепаком даже произошел диалог, напомнивший мне сценку из «Двенадцати стульев» – «А что, отец, диссиденты в вашем городе есть? Кому и кобыла диссидент…». Конкретики я не дождался.

Где-то лет десять тему антисоветчиков в Сумах полностью закрывал мой предшественник, майор Воронов, и в этом отношении Чепак был за ним, как за каменной стеной – агентура вербовалась, отчеты писались, все были при деле, никаких затруднений не предвиделось и всё шло хорошо. Но с год назад Воронов прямо на рабочем месте словил инсульт и попал в больницу, из которой он не вернулся – всего в сорок лет.

Замену Воронову по каким-то причинам присылать не торопились, представления, отправленные Чепаком в центральный аппарат, оставались без ответа, так что через какое-то время полковник успокоился. Для «диссидентского» отдела это обернулось тем, что на его сотрудников началась натуральная охота – вакансии были у всех, а тут внезапно образовалось с десяток натасканных на полевую работу почти бесхозных оперативников. Начальник отдела пытался как-то бороться с утечкой кадров, но Чепак, которого одолевали со всех сторон, сплавил этого бунтаря в Харьковскую область и заткнул особо опасные дыры в штатном расписании более важных отделов. В принципе, разумный поступок, если руководствоваться принципом «кому и кобыла – диссидент».

В общем, ознакомившись с ситуацией, я мог лишь робко надеяться на лучшее, потому что пятый отдел тут представлял собой руины, достойные кисти французского живописца Юбера Робера.

* * *

Моё знакомство с двумя имевшимися в наличии сотрудниками местной «пятки» тоже состоялось в первый же день. Уже на подходе к нужной двери я подумал, что было бы правильнее вызвать их к себе, но решил не менять своего решения. В качестве компромисса я не стал стучать, обозначая намерение посетить эту обитель скорби, а просто открыл дверь, вошел и осмотрелся.

Помещение – вдвое меньше кабинета, который мне достался от Воронова. Но целых шесть столов, четыре из которых отличались пыльными столешницами. За двумя столами сидели мужчина и женщина – вернее, совсем молоденькая девушка.

Мужчина – исполняющий обязанности начальника местной «пятки» капитан Григорий Степанович Сухонин, которого четыре года назад перевели в КГБ из МООП – Министерства охраны общественного порядка, как тогда называлось МВД – то ли на усиление, то ли в наказание. Про него Чепак отозвался в целом положительно, но глубокомысленно заметил, что капитан для Сухонина – это тот предел, через который лучше не переступать. «Исполняющим обязанности» он стал ровно месяц назад, когда никакого отдела уже фактически не было – видимо, Чепаку понадобился хоть кто-то, кого можно теребить за плохие показатели. Ставить на эту должность совершенно зеленую лейтенанта Риту Буряк, которая прошлым летом окончила местный университет и приняла предложение служить в настоящих органах, было бы вызовом устоявшимся правилам. Про Риту полковник говорил с легкой иронией – насколько я понял, не потому, что девушка была совсем безнадежной, а потому, что в целом не доверял женщинам в погонах.

Сухонин производил отталкивающее впечатление – по причине ужасного шрама, который начинался на лбу, под пышным чубом, пересекал левый глаз и заканчивался на скуле. Шрам был неприятный, красного цвета, с зазубринами, он повредил оба века, и из-за этого левый глаз смотрелся жутковато. Был капитан худощав, но жилист – судя по всему, физподготовкой он не пренебрегал.

– В войну получил, немец наградил, шоб ему пусто було… – сказал он, поднимаясь мне навстречу и заметив мой взгляд, направленный на шрам: – Капитан Сухонин, Григорий Степанович, исполняю обязанности… А вы, так думаю, наш новый командир?

– Руководитель, – поправил я и с трудом оторвал взгляд от шрама. – С сегодняшнего дня – заместитель начальника управления, капитан Орехов. Или Виктор Алексеевич. Прошу любить и жаловать. А вы?

Я повернулся к Рите – худенькой девочке, которой, если не приглядываться, можно было дать лет пятнадцать или шестнадцать. Но она встала, приосанилась – и превратилась во вполне взрослую девушку. Кажется, из-за освещения. На её лице особых примет почти не было – за исключением выдающегося носа, который так и тянуло назвать «шнобелем». Впрочем, это не мешало личной жизни лейтенанта – у неё был жених, а свадьба планировалась летом. Я предположил, что ещё до Нового года эта девица уйдет в декрет, но надеялся, что это произойдет уже после моего возвращения в Москву.

– Лейтенант Буряк, – четко отрапортовала она. – Оперативник пятого отдела.

– Очень приятно. Садитесь, товарищи, – я улыбнулся и подождал, пока они выполнят моё указание. – Григорий Степанович, что скажете о текущей работе отдела?

Он крякнул, засуетился, начал перебирать какие-то бумажки на своем столе…

– Не стоит, это неформальное общение, – сказал я. – Просто расскажите, простыми словами. Про трудности знаю, про кадры знаю. Про ситуацию – не знаю.

– А, ну… это можно, – Сухонин оставил бумаги в покое и посмотрел на меня. – Объекты для разработки имеются, присматриваем за ними в меру сил, но – сами видите, Виктор Алексеевич… Но за кем глядеть надо – есть. Если сумеете службу наладить, так и хорошо… А мы поможем, со всем усердием… так ведь, лейтенант Буряк?

Мы оба посмотрели на девушку, она чуть порозовела, но ответила твёрдо:

– Так точно, товарищи капитаны!

Я мысленно вздохнул. Выбивать из неё то, что в это юное тело успели заложить её бывшие сослуживцы и вот этот капитан-милиционер, будет сложно. Но я был уверен, что справлюсь. С Сухониным сложнее, этот матерый, ему палец в зубы не клади – откусит и добавки попросит. Ещё и с показным чинопочитанием, чтобы, значит, под нарушение субординации не попасть. Ничего, и к нему должен быть ключик.

– Вольно, товарищ лейтенант, – я ухмыльнулся. – Мы тут без чинов, по именам и отчествам. Как вас величают, лейтенант Буряк?

Она стушевалась.

– Рита… Маргарита Павловна… товарищ кап… Виктор Алексеевич…

Румянец на её щеках стал хорошо заметен даже в полусумраке кабинета, который не разгоняли тусклые лампочки, а я едва не рассмеялся. Госпожу Хоботову из «Покровских ворот» я помнил совсем другой, более полной и напористой. Впрочем, у этой девочки, наверное, всё впереди.

– Хорошо, Маргарита Павловна. Расскажите о последнем задержании по нашему направлению.

– Это… – встрял капитан.

– Я задал вопрос Маргарите Павловне, – оборвал я Сухонина.

– Прошу прощения, – он тут же дал задний.

Рита оглянулась на коллегу в поисках поддержки – и буквально залпом выпалила:

– Шестнадцатого декабря одна тысяча девятьсот семьдесят первого года был задержан Дудник Игнат Петрович сорока трех лет, преподаватель философии в Сумском филиале Харьковского политехнического института…

– Марксистско-ленинской? – вклинился я.

– Что?

– Философия, спрашиваю, марксистско-ленинская?

– А… Да, конечно.

– Хорошо. И в чем же его обвинили?

– На лекциях и семинарах он продвигал идеи национализма и собирался создать среди студентов кружок, в котором хотел обсуждать независимую Украину…

Девушка произнесла это на одном дыхании, а я вспомнил будущее. Похоже, на Украине действительно «полный завал», как сказал полковник Денисов. И метастазы этого завала периодически проникали в Сумы.

– Григорий Степанович, – я повернулся с Сухонину, – арестом этого философа вы руководили?

– Нет, – он помотал головой. – Мы только предварительную проверку провели. Задерживали его ребята из Киева. Туда же и увезли… следствие, насколько я знаю, ещё продолжается, но нам не докладают, так, знакомые кое-что говорили. Лет на пять закроют, думаю.

– Ясно, спасибо… А ещё что?..

* * *

Вопреки моим опасениям, диссиденты в Сумах были – не много, но достаточно. Конечно, не личности вроде Якира или Алексеевой, но на учете числились немецкие полицаи времен Великой Отечественной, которые недавно отсидели свои четверть века и вернулись в родные края. Правда, никакой видимой активности они не проявляли, поскольку были калеками не только морально, но присмотра всё равно требовали.

Встречались в Сумах и националисты вроде того философа Дудника. Власти УССР почему-то опасались бороться с подобной публикой с подобающим большевикам размахом, вместо этого устраивая что-то очень похожее на бои подушками в пионерских лагерях. В процессе рассказов новых подчиненных у меня сложилось впечатление, что примерно так в Москве идет борьба с тем же Якиром, про которого все всё знают, но почему-то держат на свободе и даже платят гонорары за воспоминания об отце, который в этих воспоминаниях предстает душкой и великим полководцем.

Была тут и местная достопримечательность – некий гражданин Солдатенко, который как раз и мог считаться настоящим диссидентом. Он несколько раз ездил в Москву, там посещал квартиру Алексеевой, привозил в Сумы экземпляры «Хроник» и распечатки трудов Солженицына. В общем, готовый антисоветчик, на котором клейма негде было ставить, если бы не одно большое «но». Дело в том, что привезенные из Москвы труды Солдатенко никому не давал, а прятал в своем деревенском доме, и основной своей заботой считал перепрятывание этих замызганных листков с места на место; самые затертые он переписывал от руки в подвале при свечах, а оригиналы сжигал. Ещё он считал, что за ним следят всеми возможными и некоторыми невозможными способами – поэтому, например, в его саду над тропинкой от дома до туалета была натянута сетка с нашитыми лоскутками. Участковому, который заинтересовался этой икебаной, Солдатенко пояснил, что так он укрывается от всевидящих объективов космических аппаратов.

Ещё Солдатенко любил бегать по городу, сбивая «слежку», причем перемещался он исключительно ночами, путал следы, устраивал засады, а в конце, убедившись по каким-то лишь ему ведомым признакам, что «хвост» сброшен, возвращался домой.

Самое любопытное – за Солдатенко действительно следили, но совсем по другим причинам. Полковник Чепак, ознакомившись с рапортами подчиненных, не поверил, потратил несколько ночей – и дал команду натаскивать на этом «диссиденте» опергруппы, поскольку тот действительно был очень изобретателен в прокладке своих маршрутов. Был даже своеобразный зачет для молодняка, без сдачи которого получить нормальную работу в управлении было невозможно.

Именно поэтому Солдатенко никто не трогал, и ему сходило с рук даже тунеядство – ведь он нигде не работал, а жил за счет жены, уборщицы в местной школе, посвящая всё время своей борьбе. Воронов и Чепак считали его полезным идиотом, который нужен, чтобы сумское болото госбезопасности не застаивалось. [2]

Были ещё, конечно, евреи-отказники, но их количество позволяло не слишком напрягаться на их счет. Ещё «пятка» присматривала за студентами местного филиала Харьковского политеха, поскольку именно в их среде наиболее вероятно зарождение антисоветских идей – пока Бог миловал, но я согласился, что лучше перестраховаться. Ну и городские культурные заведения тоже были под наблюдением отдела – там вообще стояла тишь да гладь, зато контакты в театральной среде позволяли сотрудникам Сумского УКГБ бесплатно ходить на спектакли.

Узнав всё это, я уверился, что через полгода успешно завершу свою миссию и вернусь в Москву за майорской звездой, которую мне почти прямым текстом пообещал полковник Денисов.

* * *

Я всё-таки долежал под свои мысли и легкий шум дождя до сигнала будильника, встал со старого дивана с потёртой обивкой, который заменял мне кровать, с тоской посмотрел на гитару, на которой вчера так и не поиграл, и прошлепал на маленькую кухню. Поставил чайник, с сомнением посмотрел на вчерашнюю чашку с остатками чая, но всё-таки сполоснул её под краном. Потом отправился в ванную и долго смотрел на уже привычное лицо, пока чистил зубы и брился.

Рутинные действия всё-таки заставили мой мозг включиться, и я заранее настроился на веселый лад. Я приготовил себе немудреный завтрак и долго пил чай, с надеждой глядя в окно – но дождь там не заканчивался и, по ощущениям, стал лить даже сильнее. Поэтому пришлось нацеплять и плащ, и кепку, хотя до службы дороги было – улицу Кирова перейти. Служебную квартиру мне выдали в пятиэтажке прямо напротив управления; правда, подъезды были только со двора, мне приходилось обходить всё здание, но всё равно больше ста шагов не набиралось. Хотел бы я в Москве жить в настолько пешей доступности от работы.

Промокнуть я не успел. Забежал в гостеприимно распахнутые двери, предъявил удостоверение усталому и сонному сержанту, который ждал смены после ночного дежурства, поднялся на второй этаж…

– Виктор, вот ты где! Ты ещё не получил пистолет?

Я оглянулся. Полковник Чепак стоял в дверях своего кабинета и дружелюбно смотрел на меня.

[1] Для названий глав использованы строчки песен группы «Круиз». Глубокого смысла в них не ищите, весь глубокий смысл песен этой группы остался в восьмидесятых.

[2] Я почти ничего не выдумал – такой товарищ среди советских диссидентов имелся, правда, не в Сумах, а в Эстонии. Насколько я понял, он спокойно (ну или беспокойно – при таком-то образе жизни) дожил до развала СССР и отчалил на историческую родину.

Глава 2

«Вы создали монстра и держите в клетке»

Для меня пистолет был предметом умозрительным. В прошлой жизни я, конечно, ходил в тир и сдавал нормативы, умел производить полную и неполную разборку и назубок зазубрил правила обращения с оружием. Но в жизни умение стрелять пригодилось мне лишь однажды, причем, думаю, я бы справился и без предыдущих тренировок и выученных инструкций. У «моего» Орехова был похожий опыт, к которому надо было приплюсовать три года армии, где его учили обращению с автоматом товарища Калашникова, а вот пистолет он видел ровно два раз – и оба раз на стрельбище.

На службе же все эти навыки были бесполезны, ну а лезть в толпу или идти на встречу с агентом, имея с собой боевое оружие – верный способ заработать неприятности. Поэтому в «пятке» ни я, ни Орехов нужных привычек не наработали, но он сейчас присутствовал только в виде набора воспоминаний, а мне оружие напоминало о самом страшном моменте в моей жизни, и поэтому я на бзик полковника Чепака не обращал внимания.

В Москве мне такое игнорирование начальственных просьбы аукнулось бы быстро – полковник Денисов самодуром не был, но за исполнением своих приказов следил строго. Чепак оказался более либеральным – если в отношении начальника областного управления КГБ допустимо использовать это слово. Так-то он был неплохим руководителем, и только поэтому его фамильярность меня почти не раздражала – всё равно я обращался к нему по имени-отчеству, что ему, кажется, даже льстило. В остальном он поддерживал со мной видимость неких дружеских отношений – общался на «ты», расспрашивал о родных и быте и вообще вёл себя в моём присутствии очень неформально, только что домой не приглашал. Я списывал его поведение на то, что он взял надо мной некое подобие шефства.

Но одной из сторон этого шефства и был «бзик» с пистолетом. Чепак был уверен, что каждый сотрудник КГБ должен носить с собой личное оружие; большинство его подчиненных носило – даже Рита хранила свой ПМ в сейфе и надевала во время выходов, но ей, кажется, это даже нравилось. Правда, я не мог представить, что она будет делать в случае чрезвычайной ситуации – по зимней поре, например, она надевала кобуру под широкое и длинное пальто, из-под которого так просто ничего не извлечь.

Я же демонстративно сопротивлялся. Вернее, на словах я был «за» оружие, уверяя Чепака, что вот-вот спущусь в оружейку и получу полагающийся мне ствол. На деле же я в оружейке был ровно один раз – встал на учет и уточнил у тамошнего сержанта порядок выдачи оружия для тренировок и наличие тира. Тира, кстати, не было, а для сдачи зачетов сотрудники выезжали на полигон Сумского артиллерийского училища – наверное, результаты у всех были аховые.

Чепак про мою забастовку знал прекрасно, и при каждой встрече напоминал, что оружие всё-таки надо получить. Я же делал честные глаза и брал под козырек. Вот как сейчас.

– Нет, пистолет не получил, не видел необходимости, Трофим Павлович. А что-то случилось?

Фамильярность работает в обе стороны. Вопрос, за который полковник Денисов меня бы с дерьмом съел, в данном случае был вполне допустим.

Наверное, я бы предпочел видеть на месте начальника кого-то более сурового, кто держал бы подчиненных в узде. Сам я в меру своих талантов вёл в своём «диссидентском» отделе именно такую политику, но понимал, что меня спасает только малое число подчиненных. Было бы их полтора десятка, да ещё с начальником отдела во главе – я мог бы и не потянуть. Старые навыки возвращались не так быстро, как мне хотелось, а память «моего» Виктора мало чем могла помочь – он никогда никем не командовал, кроме самого себя.

– Пока нет, но скоро случится, – с легкой долей загадочности ответил Чепак. – Получи до обеда, потом нас ждут на банкете в обкоме.

Я вздохнул.

Грехи мои тяжкие…

* * *

Сегодня был вторник и 7 марта. Завтра, соответственно, всё прогрессивное человечество будет отмечать Международный женский день, но поскольку он несколько лет был в СССР выходным, то все праздничные мероприятия проходили накануне. В том числе и тот банкет в обкоме, про который говорил Чепак. Правда, банкет ожидался после коротенького, часа на три, собрания партийного актива области с передовиками производства и такими же коротенькими речами о повышении чего-то там и углублении всего на свете. К счастью, нам выступать было не нужно, но и простое сидение в зале местного дворца культуры, который принадлежал заводу имени Фрунзе, было тем ещё испытанием.

Под 23 февраля я попал на такое сборище партийных и советских областных кадров, после которого был концерт патриотических песен от местных народных коллективов. В принципе, полезно познакомиться с теми, за кем тебе судьбой назначено послеживать, но слушать в их исполнении даже «Смуглянку» было невыносимо – у хорошего слуха есть свои недостатки. Да и вообще – в конце того трудного дня я с грустью констатировал, что несколько часов своего времени провел на редкость бездарно. Судя по всему, сегодня меня ожидало нечто подобное – хотя, видимо, без концерта.

– Я без формы, Трофим Павлович, – напомнил я.

Свой китель и брюки защитного цвета я в Сумы брать не стал – предпочел вместо них прихватить гитару в купленном под поездку жестком кофре. С Чепаком мы об этом уже говорили – не про гитару, конечно, а про отсутствие форменной одежды, – но для Дня Советской армии и Военно-морского флота я сгодился и в гражданке, так что не думал, что сейчас полковник посчитает это достойной причиной для отсутствия. Впрочем, тогда он обещал как-нибудь отпустить меня в Москву, чтобы я привез всё, что не взял сразу. Но это «как-нибудь» пока что откладывалось как минимум на майские праздники, да и то без гарантий.

– Да ерунда, – отмахнулся полковник. – Только кобуру бери не поясную, а наплечную.

Он и в прошлый раз так говорил, я запомнил.

– А оружие там точно обязательно? – осторожно спросил я. – Мы же всё-таки женщин поздравлять идем, а не врагов народа арестовывать.

Чепак жизнерадостно рассмеялся. Я подозревал, что этот старый и проверенный кадр хорошо помнил чистки тридцатых – а, возможно, даже участвовал в них с нужной стороны.

– Конечно, не врагов, Виктор, – сказал он. – Но всё должно быть по форме, даже если формы нет. Положено оружие – будь добр иметь. Так что зайди к оружейникам, возьми у них «макарова». Если прям душа не лежит – без патронов. Но сам пистолет должен быть обязательно.

Я мельком и в очередной раз подумал, что если бы мне одновременно с наведением порядка в отделе пришлось бы отбиваться от хотелок жесткого руководства, я бы, наверное, долго не выдержал. Так что поведение Чепака мне как мешало, так и помогало – и я пока не мог просчитать баланс. Кажется, он был в мою пользу, но это не точно.

– Хорошо, Трофим Павлович, организую поздравление лейтенанта Буряк – и сразу займусь, – пообещал я.

* * *

Про Риту я упомянул не просто так – это был такой легкий намек начальнику, что и ему стоит пройти по кабинетам и поздравить женщин, которые трудятся на благо нашего управления. Сам он, похоже, об этом забыл, но после моих слов лицо у него стало задумчивым, а мысли, кажется, побежали в нужном направлении, потому что попрощался он со мной очень быстро, и я наконец-то добрался до своего кабинета.

Это было достаточно большое помещение со столами, составленными буквой «Т», с несколькими шкафами самого совкового вида коричневой окраски и мощным сейфом в мой рост на два отделения с отдельными замками, ключи от которых в конце рабочего дня полагалось сдавать в секретный отдел. Ключи от кабинета были в моем полном распоряжении – это, кстати, тоже намекало на то, что в Сумах народ вёл себя слегка расслаблено. Ну а на то, что творилось в сумском КГБ по моему направлению до моего приезда, лучше все говорили отделения сейфа, шкафы и ящики стола, стоявшего на перекладине буквы «Т». Всё это было девственно пусто – следы моей деятельности пока не могли заполнить все доступное пространство.

Виноват в этом был полковник Чепак – после смерти майора Воронова он отрядил секретчиков, и те добросовестно сложили все бумаги в десяток огромных коробок. Донимать меня они начали сразу же – спрашивали, когда я заберу это хозяйство, которое стоит у них на проходе уже год, – но я немилосердно тянул время. Как и с пистолетом, я был уверен, что эти бумаги мне не пригодятся – наверняка это обычные хозяйственные распоряжения, а всё интересное Чепак прибрал себе. Впрочем, я понимал, что рано или поздно придется уступить этим домогательствам – секретчики всё же были в своём праве. Но я надеялся на то, что этот неприятный момент наступит как можно позже – например, после моего возвращения в Москву.

Я устроился за столом и потянулся к телефону.

– Григорий Степанович? Вы не заняты? Зайдите ко мне, будьте добры, – сказал я и положил трубку.

С подчиненными я общался вежливо, а они пока что отвечали повышенной лояльностью. Это означало, что на вопрос о занятости капитан Сухонин не говорил, что прямо сейчас преследует преступника, а потому ему не до какого-то там замначальника управления одного с ним звания. А ещё это означало, что мне не нужно было показывать зубы – и это положение всех более-менее устраивало. Я ожидал бунта на корабле где-то к началу апреля, а Сухонин и, возможно, Рита Буряк, этот бунт активно готовили. Впрочем, по моим прикидкам, капитан действовал один и лишь подначивал Риту тоже принять участие в небольшой революции. А мне было интересно, как она себя поведет.

Но сейчас Сухонин не бунтовал, а появился в моем кабинете ровно через три минуты – тот срок, который позволяет убрать все бумаги со стола в сейф и запереть его, а затем спокойным шагом спуститься на второй этаж.

– Вызывали, Виктор Алексеевич? – Сухонин изобразил некое подобие стойки «смирно».

– Вызывал, Григорий Степанович, – согласился я. – Проходите, садитесь. Это не совсем по работе… как вы знаете, завтра у нас – восьмая марта, день международной солидарности и всё такое… – он чуть улыбнулся и кивнул. – А так сложилось, что у нас в отделе работает лейтенант Буряк, Маргарита Павловна. Наверное, стоит её как-то поздравить, что думаете?

Про предстоящий праздник забыл не только полковник Петров, но и я сам. Для меня вообще календарь 1972 года всё ещё оставался чуждым явлением, и я постоянно боялся ляпнуть что-то вроде «День российской армии» или вспомнить про день святого Валентина, про который советские граждане пока что ни сном, ни духом. Впрочем, боги меня миловали, и я не привлекал к себе внимания хотя бы в этих делах. Но постоянная тревожность и необходимость следить за языком сделали своё черное дело – и первейшая забота любого начальника напрочь вылетела у меня из головы.