Текст книги "100 великих разведчиков"

Автор книги: Игорь Дамаскин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 49 страниц)

В результате у полковника состоялся крупный разговор с Сосновским, но не о любви и морали, а о военных планах и ресурсах. Оплатив долги фрау Биденфур, Юрек стал получать информацию от полковника.

Всего за 1 год работы Юрек Сосновский получил более ста пятидесяти секретных документов, набросок плана нападения немцев на Польшу и ключи от сейфа полковника Гудериана. Он уже предвкушал проникновение в «святая святых» – Шестой отдел и сейф Гудериана.

Но замыслам смелого и талантливого разведчика не суждено было сбыться. Первый, косвенный удар нанёс ему уже упоминавшийся нами двойник Гриф-Чайковский. Однажды, зайдя в фотолабораторию польского посольства, он обнаружил там плёнки со снимками подлинных документов Шестого отдела германского Генштаба и немедленно доложил об этом своему «хозяину» Рихарду Протце. Тот немедленно отдал приказ усилить слежку за всеми посетителями польского посольства, а также организовать наблюдение за сотрудниками Шестого отдела. И хотя конспирация в работе Сосновского с агентурой была на высоте и никого из его агентов на этом этапе контрразведка ещё не засекла, тучи над головой Юрека начали сгущаться.

К этому времени агентурная сеть Сосновского разрослась. Его агентами стали машинистка из личной канцелярии Розенберга – главы внешнеполитического отдела национал-социалистской партии, женщины-секретарши, работавшие в Главном управлении имперской безопасности – РСХА. Его любовницами и агентами были жёны крупных чиновников.

Ирен фон Йена первая почувствовала опасность. Трудно сказать, чем это было вызвано, скорее всего, сработала женская интуиция, но она сказала Юреку:

– Успех твоей работы превысил самые большие ожидания. Ты сделал всё, что мог. Уезжай, пока не поздно.

То же самое Юреку сообщили из Варшавы, где были удовлетворены его работой и советовали возвращаться. Польский посол Липский, наслышанный об образе жизни Сосновского, хотя и не знавший о его действительном статусе, тоже предложил ему возвращаться домой, так как его любовные похождения, по мнению посла, мешали польским интересам в Германии.

Но Юрек Сосновский наслаждался своей работой. Он наслаждался Берлином, женщинами, своей яркой роскошной жизнью. К тому же он хорошо знал Бениту, единственную женщину, которую любил, и был уверен, что она никогда не предаст его. Но он также знал, что она немка до мозга костей и никогда не променяет свой Берлин на дикую славянскую Варшаву, что она готова работать против нацистов, но не изменит Германии.

Бенита тоже чувствовала опасность, однако решила идти до конца со своим возлюбленным.

И вот в это время два роковых и решающих удара по Юреку Сосновскому и его группе почти одновременно нанесли две женщины – одна вполне сознательно, а другая по собственной глупости, приведшей к её же гибели.

Заподозрив Юрека в неверности, Рита Паси стала следить за ним и обнаружила его конспиративные встречи с женщинами. Трудно сказать, были ли эти встречи чисто деловыми или носили и романтический характер. Но зная наклонности и способности Сосновского, можно предположить, что он применял все доступные ему средства, чтобы удержать и заставить работать дам на себя.

Помучившись несколько дней, Рита явилась к своему антрепренёру.

– Я должна вам признаться, – дрожащим голосом произнесла она. – Меня заставили шпионить против Германии, – уже смелее начала рассказывать Рита и в слезах поведала свою историю.

В тот же вечер антрепренёр явился в контрразведку. Его принял сам Рихард Протце.

– Девчонка запуталась, – сказал антрепренёр, – мне её жаль. Она готова вам помочь, но прошу дать заверения, что она не будет наказана.

Протце такие заверения дал, и вскоре Рита, согласившаяся работать на него, не только узнала места встреч, но и имена подруг Юрека.

Услышав имена фрейлейн фон Натцмер, фрейлейн фон Йена и других сотрудниц военного министерства, работавших секретарями и ведавших секретной перепиской, Протце схватился за голову.

Контрразведка не заслуживала бы такого названия, если бы она просто хватала вражеских разведчиков, не пытаясь использовать их в своих интересах. Протце решил действовать вместе с гестапо.

Среди агентов гестапо была красивая женщина, жена пожилого дипломата, которую и решили подставить Сосновскому. Он клюнул на эту удочку и вскоре «соблазнил» и «завербовал» нового агента «Марию». Через неё немцы передавали дезинформацию, которую Сосновский, не зная того, доводил до сведения своего правительства. Одновременно фрейлейн фон Натцмер, фрейлейн фон Йену и других агентов Сосновского постепенно и незаметно отвели от секретных дел.

Но наивная Рената фон Натцмер никакой опасности не чувствовала и продолжала беззаботно носить Юреку копирки. Приехав к родителям, она хвасталась своими мехами, украшениями и модными платьями. На их недоуменные вопросы, откуда у неё столько денег, отвечала, что генерал Хольман и полковник Гудериан дают ей премии за хорошую работу.

Отец Ренаты, служивший сорок лет назад кадетом вместе с будущим генералом Хольманом, написал благодарственное письмо генералу за заботу о его дочери. Оно вызвало шок у Хольмана. Он навёл справки. Да, Рената фон Натцмер служит в Шестом отделе, но он едва помнил её лицо и твёрдо знал, что никому из служащих не выдавал никакой премии.

Генерал приказал представить ему подробный рапорт о Ренате. Его составили очень быстро, так как вся её частная жизнь была как на ладони. Рената была близка с баронессой Бенитой фон Берг (фон Фалькенгейн), её другом Георгом фон Сосновским и всеми влиятельными людьми, с которыми тот имел контакты.

Рапорт напугал генерала. Он отправился на приём к военному министру генералу Бломбергу. Тот разгневался. Ведь под угрозой оказалась репутация министерства, Генерального штаба и его собственная. Он боялся, что Гиммлер, шеф гестапо, и Гейдрих, его первый помощник, запустят свои грязные руки в чрево его министерства.

Бломберг решил посоветоваться с адмиралом Канарисом, рассчитывая, что тот защитит его от нацистов. Но Гейдрих очень скоро узнал о сговоре Бломберга и Канариса. Он доложил Гиммлеру, что генералы «опять саботируют мои усилия по защите рейха от предателей и шпионов». К этому времени Гейдриху уже было известно о доносе танцовщицы.

Пригласив к себе Бломберга, Гиммлер заявил, что ведение дела поручено гестапо. Партия и народ не должны сомневаться в способностях и возможностях Гейдриха раскрывать важные преступления против рейха. Но всё же столковались на том, что в операции будут участвовать совместно гестапо и военная контрразведка.

Сосновский был достаточно умным и проницательным человеком, чтобы не заподозрить неладное. Он почувствовал, что за ним ведётся слежка, и начал готовиться к бегству. Дальше события развивались в духе кинематографического боевика.

Напряжение нарастало.

Протце спланировал и осуществил захват Сосновского и его друзей. Вначале действие происходило в концертном зале, где Сосновский давал бал для высшего общества Берлина. Туда же Протце послал и свою жену Елену, чтобы та наблюдала за обстановкой и теми, с кем особенно близко будет общаться Сосновский.

Елена приглянулась Юреку, а когда сказала, что работает в военном министерстве, он и вовсе распалился и пытался назначить ей свидание.

– Возможно, мы увидимся уже сегодня вечером, – многообещающе сказала она.

В этот же вечер представление перенеслось в квартиру Сосновского, где он после бала устроил для особо близких людей вечеринку в честь Риты Паси.

На какое-то время хозяин оставил гостей. Тут же в контрразведке раздался тревожный звонок Риты:

– Скорее, пожалуйста, он укладывает чемодан.

Машина с гестаповцами понеслась по берлинской улице. Сосновский сам открыл дверь нежданным пришельцам.

Рихард Протце, также прибывший в дом Сосновского, решил сразу же поставить точки над «i»:

– Мне известно, что вы офицер польской разведки.

Сосновский молча улыбнулся.

Юрека и всех его сорок восемь гостей доставили в гестапо.

Во время обыска в квартире Сосновского в книге по истории польских королей XV века гестапо обнаружило несколько копирок военного министерства, которые он приготовил для отправки в Варшаву.

Когда гестапо арестовало Ренату фон Натцмер, та сразу призналась во всём, даже прежде, чем был начат её допрос. В её же квартире была арестована Ирена фон Йена.

Следствие по делу продолжалось несколько месяцев. В прессе раздувалась кампания шпиономании, сообщались всё новые и новые подробности, которые явно указывали на страшную опасность для Германии и её народа со стороны иностранных разведок.

Гудериан, сам разрабатывавший план нападения на Польшу, требовал разорвать отношения с этой страной. Правительство, всячески подчёркивая своё дружеское отношение к Польше, опасалось, что скандал может повредить польско-германской дружбе.

В зале суда находились высокопоставленные партийные чиновники. Молодые офицеры немецкой разведки были приглашены специально, чтобы поучиться у Сосновского, как надо вести разведывательную работу.

Когда судья повторил Сосновскому обвинение в том, что он офицер польской разведки, тот поднялся, щёлкнув каблуками стал по стойке «смирно» и чётко сказал:

– Да, вы правы. Я – офицер польской разведки.

Юрек Сосновский проявил полное равнодушие к своей судьбе. Его единственной заботой было спасение Бениты и Ренаты. Он настаивал на том, что Бенита ничего не знала о его работе. То, что она познакомила его с некоторыми из женщин, работавших в государственных учреждениях, было простым совпадением. Он заявил суду, что шантажировал Ренату, и она никогда не понимала, что простые копирки представляют такую ценность для её министерства. Но его самоотверженность никому не помогла.

Фрау фон Фалькенгейн и фрейлейн фон Натцмер приговорили к смертной казни, фрейлейн фон Йену и Юрека Сосновского как иностранца – к пожизненному заключению.

Уже после приговора фрау фон Фалькенгейн заявила о своём желании выйти замуж за капитана Сосновского. Тот согласился, ведь это давало какой-то шанс спасти её, так как она приобретала в таком случае польское гражданство. Но Гитлер, отказав ей в этой просьбе, утвердил смертный приговор. Обе женщины были казнены в феврале 1935 года на глазах у Юрека Сосновского.

По пути на плаху Бенита фон Фалькенгейн воскликнула: «Я с радостью умираю за своё новое отечество!» Растроганный Сосновский склонился перед ней и молча поцеловал руку.

Казнь Бениты и Ренаты происходила во дворе тюрьмы Плётцензее в присутствии свидетелей, в числе которых был Рейнхард Гейдрих, группа партийных функционеров и чинов гестапо и СС, явившихся насладиться зрелищем.

Палач был в вечернем костюме, цилиндре и чёрной маске. Рената подвергалась казни первой, Бенита и Юрек должны были наблюдать её. В последнюю минуту нервы фрейлейн фон Натцмер сдали. Три тюремных надзирателя с трудом приволокли её, пронзительно кричащую и сопротивляющуюся, на плаху и удерживали тело в позе, позволившей палачу нанести удар. Было ясно, что он сам потрясён, и первый удар топора был неудачным.

Баронесса фон Фалькенгейн приняла свою участь спокойно. Она верила в то, что Сосновский не перенесёт её гибели и они вскоре встретятся на небесах.

Последние моменты её жизни выглядели несколько театрально, но были столь искренними, что растрогали даже твердокаменных официальных лиц. Бенита преклонила колени перед плахой и положила перед собой фотографию Юрека так, чтобы видеть её в момент смерти. После этого положила голову на плаху, откинув с шеи волосы.

Палач нерешительно оглядывался по сторонам. Офицер СС приказал ему действовать. Всю свою волю и нервы, видимо, сконцентрировал палач на этом ударе. Топор обрушился на шею Бениты, и прекрасная голова баронессы упала на землю, окропив кровью фото её возлюбленного.

Палач повернулся и пошёл. Свидетель, рассказывавший об этой казни, видел, как он неуверенно ковылял через тюремный двор. Впоследствии он отказался от этой работы, и в дальнейшем топор палача в Германии был заменён гильотиной.

После казни по всей Германии были развешены громадные малиновые плакаты, на которых большими чёрными буквами сообщалось:

«Народный суд Рейха в Берлине приговорил 16 февраля 1935 года:

1. Бениту, урождённую фон Цолленкопфен-Альтенклинген, разведённую баронессу фон ФАЛЬКЕНГЕЙН.

2. Ренату фон НАТЦМЕР, обеих жительниц Берлина за предательство военных секретов к СМЕРТИ как врагов германского народа.

За то же преступление гражданин Польши Георг фон Сосновски и Ирен фон Йена приговариваются к пожизненному тюремному заключению.

Приговорённые фон Фалькенгейн и фон Натцмер, поскольку фюрер и рейхсканцлер не посчитал возможным помиловать их, были казнены этим утром во дворе тюрьмы Плётцензее.

Государственный обвинитель народного суда Берлина».

По Германии были развешены и другие плакаты, которые призывали к бдительности и запугивали такой же расправой всех, кто будет выдавать или выбалтывать государственные тайны иностранцам или общаться с ними.

Кампания шпиономании сыграла свою роль. Разведчики, находившиеся в то время в Германии, рассказывали, что многие из их агентов были настолько напуганы, что отказывались от встреч и дальнейших контактов с ними.

Некоторое время спустя адмирал Канарис навестил польского посла в Берлине Липского и предложил обменять Сосновского на арестованную в Польше германскую разведчицу фрау Лидию Орзорек (и тут ему «помогла» женщина!). Польское правительство дало согласие на этот обмен, и вскоре Сосновский оказался… в польской тюрьме.

Как это часто бывает в разведке и с разведчиками, польское правительство посчитало представленные им подлинные материалы фальшивками, так как они не соответствовали концепции тогдашних властей о том, что главный враг Польши – это Советский Союз, а Германия не может готовить нападение на Польшу. А дезинформация материалы Гриф-Чайковского (так же как и полученная Сосновским дезинформация гестапо) была признана достоверной. Несколько позже Гриф-Чайковский был всё-таки уличён в измене и понёс заслуженную кару: его повесили.

Однако Сосновского это не спасло. Видимо, власти действовали по принципу: «Раз человек арестован, значит, он виновен». Его обвинили… в перерасходе денежных средств на содержание агентуры, припомнили всё – и балы, и скачки, и меха, которые он дарил своим женщинам-агентам.

Сосновского заключили в крепость. А 1 сентября 1939 года в Польшу вторглись немецкие танки. Они шли точно по тем маршрутам и по тому графику, которые были нанесены на карты Гудериана и которые польский генштаб отверг как фальшивые.

Автор книги об адмирале Канарисе английский журналист Иан Колвин пишет, что после захвата Варшавы Канарис приказал разыскать Сосновского в надежде получить от него материалы о невыданной им ранее агентуре. Но в Варшаве найти его так и не удалось.

Однако Сосновский какое-то время был на свободе, в 1938 году его навестил в Варшаве английский разведчик Кукридж, который знал его ещё по Берлину. Сосновский поседел, выглядел измученным и корил себя за гибель Бениты. Разговаривать о каких-либо делах с Кукриджем он отказался. Вскоре он вновь был арестован и заключён в одну из самых мрачных политических тюрем панской Польши – «Берёзу Картузскую». Именно там этот некогда блестящий офицер, любимец женщин был обнаружен в сентябре 1939 года, когда в Западную Белоруссию пришли части Красной армии. Тысячи заключённых в «Берёзе Картузской» белорусских подпольщиков, коммунистов, крестьян-бунтовщиков и других были освобождены и отправлены по домам. В числе их оказался и Сосновский.

Но несчастного Сосновского ждала третья тюрьма, на этот раз советская. Уже после освобождения им заинтересовались соответствующие органы и препроводили его в Москву, как ценного польского разведчика. Никакого обвинения, правда, ему предъявлено не было, он содержался на Лубянке, в сравнительно – насколько это было возможно – привилегированных условиях и «числился» за разведкой.

И опять в его судьбу вмешалась женщина.

Работу с Сосновским поручили опытной разведчице Зое Рыбкиной-Воскресенской. Шёл 1940 год.

В беседе с автором этих строк она рассказала, что главной её задачей в работе с Сосновским было получение информации, касающейся гитлеровского плана «Дранг нах остен», впоследствии ставшего основой для пресловутого «Плана Барбаросса».

Сосновский не был расположен к откровенному разговору. У него хватало мужества отвечать, что «долг польского офицера не позволяет ему идти на сотрудничество с советской разведкой».

Рыбкина применила своеобразный розыгрыш. Используя тот факт, что на последнем этапе деятельность Сосновского проходила под контролем гестапо, а контроль этот осуществлял не кто иной, как агент советской разведки «Брайтенбах», работавший помощником шефа гестапо Мюллера, она построила беседы с Сосновским таким образом: задавала вопросы, а ответы Сосновского, уличая его в неправде или умолчании, комментировал присутствовавший тут же разведчик Василий Зарубин. Он называл обстоятельства и места встреч Сосновского с агентурой, номера и марки автомашин, даже суммы, которые тот тратил в ресторанах, и клички его лошадей.

Сосновский всё более терялся, к нему «возвращалась» память, и, наконец, он встал, поклонился и сказал:

– Я восхищён искусством советской разведки. Вы знаете обо мне больше, чем я сам. Я готов мобилизовать свою память и ответить на всё, что вас интересует.

Юрек дал информацию о разведке Риббентропа и взаимоотношениях германского МИДа с абвером и гестапо.

После Рыбкиной с ним работал известный разведчик Судоплатов. К этому времени Сосновский уже охотно сотрудничал с советской разведкой. Он сообщил о двух своих агентах, о которых гестапо так и не узнало, и они продолжали действовать. От его имени с ними восстановили связь, и она поддерживалась до начала войны.

Достоверных данных о дальнейшей судьбе Сосновского нет. Рыбкина рассказывала автору, что слышала, что в 1943 году он был освобождён из заключения, вступил в ряды Войска Польского и погиб в боях за освобождение Варшавы.

После казни жены барон фон Берг обратился в Верховный суд в Лейпциге с просьбой о том, чтобы его брак с Бенитой, «предательницей, отвергнутой германской расой», был объявлен «недействительным с самого начала». Суд удовлетворил его просьбу.

Полковник Натцмер, отец Ренаты, потрясённый её гибелью, умер через несколько месяцев после казни дочери. Его жена умерла вслед за ним.

Ирен фон Йена из тюрьмы была направлена в один из женских концлагерей, где и закончилась её жизнь.

Что касается виновницы провала Юрека Сосновского танцовщицы Риты Паси, то последние сведения о ней относятся к 1950 году, когда её видели в Западной Германии, она выступала с цыганским ансамблем.

НИКОЛАЙ СКОБЛИН (1893–1937)

Николай Владимирович Скоблин – личность загадочная, его деятельность в качестве разведчика до сих пор вызывает споры. Окончил кадетский корпус и юнкерское училище, участвовал в Первой мировой войне. В 1917 году, будучи штабс-капитаном, вступил в ударный батальон. Вместе с первыми добровольцами проделал знаменитый Ледовый поход. Командовал Корниловским полком, одним из четырёх полков, которые были укомплектованы только офицерами и считались элитой Добровольческой армии. Полк был назван в честь генерала Корнилова, погибшего в 1918 году; позднее он был развёрнут в дивизию. В последние часы белого движения в Крыму, в ноябре 1920 года, он лично проследил за тем, чтобы каждый боец-корниловец был погружен на пароход «Саратов». 2 ноября 1920 года он последним вошёл на палубу «Саратова» и, как говорят, был фактически последним участником белого движения, покинувшим родную землю. К этому времени он уже был генералом.

Боевая судьба свела его с выдающейся русской певицей Надеждой Плевицкой. Уроженка курской деревни, простая крестьянская девушка, она стала знаменитой исполнительницей русских народных и других популярных в то время песен. Неоднократно выступала в высшем свете, пела и для самого государя Николая II, который очень ценил её талант. Сразу после революции стала на сторону красных, впрочем, утверждали, что она с одинаковым чувством, в зависимости от аудитории, могла спеть и «Боже, царя храни» и «Смело мы в бой пойдём». Во время Гражданской войны, находясь на гастролях на фронте, попала к белым. Известны три версии этого факта: пленена в бою; перебежала к белым; осталась в городе после отступления красных. Достоверно известно лишь то, что частью, которая её захватила, командовал тогда ещё полковник Скоблин. Он влюбился в Плевицкую, та ответила взаимностью.

Надежда была на двенадцать лет старше своего возлюбленного, что не помешало им до самого конца оставаться любящей и верной парой.

Иностранные и эмигрантские авторы зачастую утверждают, что Плевицкая уже тогда была агентом ВЧК, которая забросила её в тыл белых с целью вербовки Скоблина, с чем она успешно и справилась. Это утверждение полностью противоречит документальным данным, да и логике событий.

Вместе с остатками белых войск Скоблин и Плевицкая вначале оказались в Галлиполи, а затем в Париже. Он был вынужден снять военную форму, без которой казался маленьким и невзрачным, особенно рядом с красавицей женой. Однако оставался командиром Корниловского полка и мог в любой момент собрать офицеров этого полка, находившихся в Париже. Все они были членами «Российского общевоинского союза» (РОВС), организации, объединявшей русское офицерство в эмиграции. Формально РОВС носил благотворительный характер и занимался оказанием помощи неимущим офицерам и их семьям. Фактически же представлял собой довольно активное объединение белогвардейцев-единомышленников, готовых в любое время выступить в интервенционистский поход против Советской России. РОВС имел широкие связи во всей Европе, обладал собственными разведывательной и контрразведывательной службами, унтер-офицерской школой, проводил сборы.

В среде русских офицеров Скоблина уважали, к нему с подчёркнутым вниманием относились генералы Кутепов и Миллер, руководители РОВС. «И с семьёй Кутепова, и с семьёй Миллера Плевицкая и Скоблин очень дружили ещё со времён Галлиполи», – писал в своих воспоминаниях Александр Вертинский.

РОВС очень беспокоил руководителей ВЧК и Советской России. Они видели в нём не только врага идеологического, но и вполне реального, способного предоставить квалифицированные кадры и для армий, и для разведок возможных противников, и для осуществления террора. Поэтому борьба с белой эмиграцией вообще, и с РОВС в частности, стала одной из главных задач ВЧК-ОГПУ в 1920–1930 годы.

Осенью 1930 года во Францию был направлен агент ИНО Пётр Георгиевич Ковальский с задачей завербовать Скоблина и Плевицкую. Он был однополчанином и другом Скоблина с 1917 года, когда они вместе служили в ударном батальоне. У Ковальского было «вербовочное» письмо от брата Скоблина. Он провёл несколько бесед с супругами – вместе и по отдельности. В результате они согласились работать на советскую разведку, в чём и дали соответствующие расписки 10 сентября 1930 года, а затем вторично 21 января 1931 года. Скоблин и Плевицкая получили клички «Фермер» и «Фермерша» и обещание разведки выплачивать им по двести долларов ежемесячно.

Первые донесения Скоблина не представляли интереса, и руководство ИНО уже стало опасаться – не подстава ли он, уж слишком легко, «без сучка и задоринки» прошла их вербовка. Однако победило мнение, что Скоблин и Плевицкая дали согласие искренне, так как разговор с ними произошёл вовремя, после их крупных финансовых неудач, и, кроме того, дал Плевицкой надежду воскресить свою славу при возвращении в Россию.

После нескольких бесед со Скоблиным и Плевицкой от них начал поступать более ценный материал, например, копия плана РОВС на случай войны с СССР и другие внутренние документы этой организации, в том числе три доклада с мобилизационными планами всех белых войск в Европе. Проверка показала, что Скоблин и Плевицкая преданно и честно служили советской разведке.

За четыре года на основании информации, полученной от Скоблина, ОГПУ арестовало семнадцать агентов, заброшенных в СССР, и установило одиннадцать явочных квартир в Москве, Ленинграде и Закавказье.

Скоблин и Плевицкая стали основными источниками информации. Более того, Скоблин, как указано в одном из документов разведки, «ликвидировал боевые дружины, создаваемые Шатиловым и генералом Фоком; свёл на нет зарождавшуюся у Туркула и Шатилова мысль об организации террористического ядра; разоблачил агента-провокатора, подсунутого нам французами и работавшего у нас одиннадцать месяцев; сообщил об организации, готовившей убийство наркоминдела Литвинова во время визита в Швейцарию, и т. д.».

Многочисленные провалы вынудили контрразведку РОВС провести расследование. Были составлены списки лиц, знавших о провалившихся операциях. Во всех фигурировал Скоблин. Однако умелым поведением во время расследования и с помощью нашей разведки он сумел отвести от себя подозрения, и руководство РОВС даже вынуждено было вступиться за него.

Тем временем председатель РОВС генерал Миллер всё больше склонялся к мысли о необходимости сотрудничества с нацистами. «РОВС должен обратить всё своё внимание на Германию, это единственная страна, объявившая борьбу с коммунизмом не на жизнь, а на смерть», – заявлял он.

Новое руководство, теперь уже не ОГПУ, а НКВД, приняло решение убрать Миллера, а на его место поставить Скоблина, и он уже примерялся к креслу председателя РОВС.

Учитывая заинтересованность Миллера в контактах с немцами, Скоблин 22 сентября 1937 года предложил ему встретиться с германскими представителями. Миллер согласился, но что-то беспокоило его, и, уходя на встречу, он оставил записку: «У меня сегодня в 12.30 свидание с ген. Скоблиным на углу улиц Жасмен и Раффе. Он должен отвезти меня на свидание с германским офицером, военным атташе в балканских странах Штроманом и с Вернером, чиновниками здешнего германского посольства. Оба хорошо говорят по-русски. Свидание устраивается по инициативе Скоблина. Возможно, что это ловушка, а потому на всякий случай оставляю эту записку. 22 сентября 1937 года. Ген. – лейт. Миллер».

Со свидания со Скоблиным Миллер не вернулся. Он был похищен сотрудниками нелегального аппарата внешней разведки. Его усыпили, в большом деревянном ящике доставили в Гавр, погрузили на советское судно «Мария Ульянова», которое тотчас же снялось с якоря и 29 сентября доставило Миллера в Ленинград. Он содержался в тюрьме под чужим именем, и под этим же именем его судили и в мае 1939 года расстреляли.

Когда Скоблин передал Миллера с рук на руки советским оперативникам, он вернулся в РОВС. Ему предъявили записку Миллера и спросили, где генерал. Поняв, что провалился, Скоблин «на минутку» вышел из комнаты, где с ним беседовали, и исчез… Навсегда. После этого никто, нигде и никогда его не встречал. По некоторым сведениям, ему удалось бежать в республиканскую Испанию, где он погиб во время бомбардировки Барселоны.

Власти, обозлённые тем, что на территории Франции, как дома, действуют иностранные разведчики и террористы (за несколько лет до этого советской разведкой был похищен генерал Кутепов, хорватским террористом были убиты министр иностранных дел Барту и югославский король Александр, русским эмигрантом Горгуловым убит французский премьер-министр), решили отыграться на Надежде Плевицкой. Её обвинили в содействии мужу и в создании для него ложного алиби. После громкого процесса она в декабре 1937 года была приговорена к двадцати годам тюрьмы, где и скончалась в 1940 году, до немецкой оккупации. Узнав о смерти Плевицкой, парижская резидентура советской разведки передала в Центр последнее сообщение о своём агенте по кличке «Фермерша»:

«Перед смертью её исповедовал православный священник. Есть основания полагать, что исповедь, в которой она всё рассказала, была записана французской контрразведкой с помощью скрытых микрофонов».

В деле Скоблина присутствует ещё один остросюжетный детектив – обвинение в том, что он виновен в гибели Тухачевского. В эмигрантской печати появились сообщения о том, что генерал разработал план, авторство которого приписывается Сталину.

Согласно этим публикациям, Скоблин воспользовался поездкой Тухачевского в Париж, чтобы полностью скомпрометировать его в глазах Сталина. Генерал понимал, что с Тухачевским погибнет и цвет Красной армии, к чему Скоблин якобы и стремился. Будучи немецким, а заодно и бельгийским (!) агентом, он посетил Берлин, где поделился своими мыслями с Гейдрихом, и был понят с полуслова. Было сфабриковано дело, в ход пошли подложные документы. Скоблин получил пятьдесят тысяч немецких марок. Но тут же, в Берлине, будто бы выяснилось, что советская контрразведка пронюхала об этом плане и поддержала Скоблина. Через президента Бенеша фальшивки были переданы Сталину. Тухачевского судили и расстреляли, а вслед за ним ещё примерно тридцать пять тысяч командиров Красной армии. Так якобы была проведена в жизнь идея генерала Скоблина, ненавидевшего советскую власть и решившего таким образом навредить ей. А некоторые западные исследователи (Роже Фалиго и Реми Коффер) полагают, что в этом деле был замешан и генерал Миллер.

Примерно такую же историю рассказывает и Шелленберг в своих мемуарах «Лабиринт», однако согласно его версии Скоблин лишь передал Гейдриху материалы, «полученные от Сталина». Вот что пишет Шелленберг:

«От одного белогвардейского эмигранта, генерала Скоблина, Гейдрих получил сведения о том, что Тухачевский, маршал Советского Союза, участвовал вместе с германским Генеральным штабом в заговоре, имевшем своей целью свержение сталинского режима.

Гейдрих сразу понял огромнейшее значение этого донесения. При умелом его использовании на руководство Красной армии можно было обрушить такой удар, от которого она не оправилась бы в течение многих лет.

Янке (эксперт по разведке и шпионажу у Рудольфа Гесса. – Авт.) придерживался противоположного мнения. Он предупредил Гейдриха, что Скоблин мог вести двойную игру и что его сообщение могло быть сфабриковано русскими и передано Скоблиным по распоряжению Сталина. Янке полагал, что Сталин преследовал этим двойную цель: он хотел ослабить германский Генеральный штаб, вызвав у Гейдриха подозрения против его руководства, и в то же самое время он смог бы выступить против советской военной фракции, которую возглавлял Тухачевский. Янке считал, что, учитывая обстановку внутри Советского правительства, Сталин не хотел сам начинать процесс против генералов, и предпочитал, чтобы инкриминирующий материал поступил из-за границы.