Текст книги "Летать так летать!"
Автор книги: Игорь Фролов
Жанры:
Военная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
Борттехник Ф. в первый же «чагчаран» понял стратегию шмекерского рейса («шмекерить» на летном жаргоне – вести торговые операции). После двух с половиной часов тряски над морозными скалистыми вершинами, ухода от трасс ДШК (развернулись, но огневой точки не нашли – уже в следующие рейсы выяснилось, что пулеметы стояли в землянках с откатывающейся крышей), беготни от борта к борту с полными ведрами керосина, а потом и поездки в дукан, где мальчик при пересчете пятисот пачек конфет старался обсчитать борттехника – после всего этого обратный полет протекал в раздумьях с применением бумаги и карандаша. Борттехник прикидывал, сколько процентов с выручки стоит этот опасный рейс. Если одна пачка конфет принесла 26 афошек, то не будет ничего зазорного сказать, что сдал по 25. Нет, по 24. Через полчаса полета приемлемым казалось 22. Еще через час, когда обогнули место, где их обстреляли, – 20. Когда пара приземлилась с невырабатываемым остатком топлива в 50 литров и хозяин сумки прибежал за своими деньгами, борттехник Ф., воняющий снегом и керосином, отдал ему пачку, перетянутую розовой резинкой, со словами:
– Сдал по 17.
И, глядя на вытянувшееся лицо торговца, пояснил:
– А ты что хотел? Сам сказал – по максимуму, но «Ми шестые» весь рынок затоварили. Вот это на сегодня и есть максимум. Хотел я одну афошку с пачки за труды взять, да постеснялся тебя грабить.
2
Когда борттехник Ф. подсчитывал вырученную прибыль, к нему на борт заглянул лейтенант Л. Увидев рассыпанные на скамейке купюры, поинтересовался – откуда столько?
– Заработал, – важно ответил борттехник Ф.
Он коротко изложил борттехнику Л. схему получения прибыли.
– И, главное, все законно и морально. Это плата за наш риск. Наземник пригрелся возле магазина, ящиками конфеты берет, а нам – две пачки в одни руки!
– Вот, блин! – сказал лейтенант Л. – А я вообще ничего не беру с них. Но они, между прочим, неблагодарные свиньи – сдашь товар, отдаешь деньги, а они даже сто афошек не предложат на бакшиш.
– Вот и бери сам – все в твоих руках.
– Нет, так все же нельзя. Не могу я товарищей обирать.
– Еще один Феликс! – разозлился борттехник Ф. – А ты знаешь, какой бог покровительствует летчикам? Меркурий, он же бог торговли и обмана! Не зли его!
Через два дня после этого разговора борттехник Л. полетел в Чагчаран. На полпути его борт был обстрелян из ДШК, но вертолет без проблем (немного потряхивало) долетел до Чагчарана, и только на земле экипаж увидел, что в лонжероне лопасти зияет дыра величиной с кулак. Пришлось летчикам заночевать в чагчаранском гарнизоне в ожидании комплекта лопастей, и борттехник Л. вернулся в Шинданд только вечером следующего дня. Войдя в комнату, он сказал:
– Я становлюсь все более суеверным. В ближайший же рейс принесу жертву Меркурию…
На следующий день борт лейтенанта Л. поставили на Фарах.
– Что кому привезти, заказывайте, – сказал он.
Лейтенант М., временно летавший на ВКП и потому временно не имевший доступа к дуканам, вручил ему 850 афошек и попросил купить кроссовки.
Борттехник Л. улетел.
Он вернулся после обеда, вошел в комнату и с порога кинул на кровать лейтенанта М. сверток:
– Примерь, вроде твой размер.
Лейтенант М. развернул бумагу, взял одну кроссовку, примерил на правую ногу.
– В самый раз. Спасибо, Толик!
– Погоди благодарить, – сказал, улыбаясь, лейтенант Ф. – Ты вторую примерь.
Лейтенант М. взял вторую кроссовку, поднес ее к левой ноге и сказал:
– Чтоб твою медь!
Обе кроссовки были на правую ногу!
– Феликс, да у тебя ноги разные! – расхохотался лейтенант Ф.
– Вот сволочь дуканщик, надул! – вскричал лейтенант Л., заливаясь густым румянцем. – Да я этого козла расстреляю в следующий раз!
– Кончай придуриваться, все свои, – сказал лейтенант Ф. – Уж мы-то знаем, что ты просто смахнул с прилавка в сумку две кроссовки сразу. Я сам первый раз так сделал. Естественно, на прилавке все на одну ногу. Нужно смахивать одну в одном дукане, а другую – в другом. В следующий раз смахни две левые – и будет целых две пары дармовых кроссовок.
– Ладно, Феликс, – сказал, не сдаваясь, лейтенант Л. – Деньги ты больше не давай, я тебе на свои куплю.
– Еще бы, твою медь! – сказал лейтенант М.
– Повторяю – меня надули!
– Ладно, успокойтесь, – примиряюще сказал лейтенант Ф. – Это все Меркурий шутит.
КАРАУЛ УСТАЛ
Как-то прапорщик Ц., узнав, что на следующий день летит в хлебный Фарах, с вечера загрузил на борт товар – цветной телевизор, сумку конфет, сумку печенья, несколько упаковок голландского газированного напитка «Si-Si» (типа фанты), сверток из нескольких зимних бушлатов и еще много чего. Дверь, как полагается, закрыл на ключ и опечатал личной печатью.
Рано утром, когда стоянку приняли у караула, Ц. пришел первым. Видимо, он хотел перед тем, как сдать товар, полюбоваться на эту гору сокровищ и еще раз подсчитать прибыль. Он открыл вертолет, поставил стремянку и поднялся на борт. Через несколько секунд послышался гневный рев, переходящий в жалобный вой. Прапорщик выскочил из вертолета, обежал вокруг, приседая и заглядывая под днище, кинулся к контейнеру, открыл его, закрыл, плюнул и сел на землю, схватившись за голову.
– Что с тобой, знаменосец? – спросил проходивший мимо борттехник Ф. – Неужто вынесли все, что нажито непосильным трудом?
– А ты откуда знаешь? – Ц. вскочил на ноги и с нехорошим подозрением уставился на лейтенанта. – Видел, кто это сделал?
– Да ничего я не видел. Просто, раз прапорщик плачет, значит, потерпел материальные убытки. И много взяли?
– Весь товар – и мой и не мой. Но как?! Печати и на двери и на створках нетронуты, блистера изнутри закрыты. Как, Фрол? Как они просочились? – И Ц. затряс лейтенанта за плечи, брызгая слезами. – Это караул, я знаю. Обидел я их как-то, бражку отобрал. Но нельзя же так мстить – они меня разорили! Я их выслежу, курков вонючих, я их утрамбую!
Потекли трудные дни дознания. Прапорщик рвал и метал, проводил допросы с пристрастием, но караульные только невинно пожимали плечами. Ц. лежал в засадах и крался безлунными ночами, вследствие чего однажды чуть не был застрелен все тем же чутким караулом. Ц. исхудал и почернел от тщетности своего расследования и от размера нависшего долга. Справляться приходилось своими силами – жаловаться вышестоящему начальству на то, что караул украл с борта боевого вертолета телевизор, сумки с конфетами, упаковку казенных бушлатов и еще много чего, не относящегося к боевым действиям, было бы глупо. Особист только и ждал, чтобы найти кого-нибудь, кто загнал дуканщикам в Турагундях передвижную дизельную электростанцию, а лучшей кандидатуры, чем прапорщик, и не сыскать…
А через неделю к борттехнику Ф., когда он, будучи дежурным по стоянке части, отдыхал в дежурном домике, подошел один из его «нарядных» бойцов.
– Товарищ лейтенант, покурить не хотите? – вежливо осведомился он. Имелась в виду анаша. На это предложение лейтенант всегда отвечал благодарным отказом, тем самым давая «добро» солдатам немного расслабиться. За это они всегда покрывали лейтенанта перед внезапно нагрянувшим начальством, когда тот, будучи в наряде, вместо стоянки находился в модуле на своей кровати. Иногда лейтенант отоваривал скудные бойцовские афошки, привозя часы, ручки, ногтегрызки, платки с люрексом, презервативы в красочных упаковках (для солдата ценна была именно упаковка с картинкой).
Но на этот раз боец не ограничился одним предложением. Помявшись, он спросил у лейтенанта, могут ли некие ребята рассчитывать, что товарищ лейтенант поможет им сдать кой-какой товар. Лейтенант, догадываясь, о чем идет речь, ответил, что некие ребята рассчитывать могут, но расчет в таких случаях бывает обоюдно выгодным.
– Возьму меньше, чем в комиссионке, но себя не обижу – за риск надо платить.
Боец понятливо кивнул и удалился.
Борттехник за два рейса сдал товар и сполна рассчитался с бойцами. Себе он оставил ровно столько, чтобы компенсировать стоимость меховой летной куртки.
Эту куртку прапорщик Ц., с которым перед Афганом лейтенанты Ф. и М. делили двухкомнатную квартиру, украл у лейтенанта Ф. и пропил, когда последний был в отпуске. Еще он пропил летный свитер лейтенанта М. – пришлось борттехнику Ф. взять с бойцов и эту сумму.
Довольны были все. За исключением прапорщика.
ТОВАРИЩИ ПО ОРУЖИЮ
Борт № 10 дежурит в ПСС. [19]19
ПСС – поисково-спасательная служба или дежурный экипаж.
[Закрыть]Играют в дежурном домике в бильярд, спят, к вечеру, когда жара спадает, выбираются на улицу. Борттехник Ф. и командир экипажа капитан К. играют в шахматы на скамейке у домика. Доктор наблюдает за игрой, поглаживая большого рыжего пса по кличке Угрюмый (ночью Угрюмый спит в коридоре летного модуля, храпя, как пьяный летчик, днем лежит на крыльце женского модуля, норовя обнюхать каждую выходящую женщину. К двум местным сукам Угрюмый почему-то равнодушен).
Через забор с колючкой – площадка ТЭЧ, дальше видна «вышка» КДП (командно-диспетчерский пункт) и кусок взлетно-посадочной полосы. Слышен звук приближающихся «сушек».
– Афганцы летят, – вытянув шею, смотрит через забор капитан К. – Сейчас цирк будет!
Все подходят к забору – посмотреть на посадку пары истребителей, которые пилотируют афганские летчики. Первая белая (наши – камуфлированные) «сушка» касается полосы, опускает нос. Ее переднее колесо начинает мелко вилять («шимми!» – говорит изучавший истребители борттехник Ф.), самолет сносит с полосы, передняя стойка подламывается, и машина, вздымая пыль, бороздит «подбородком» по земле. Слышен скрежет и визг. Подламывается крыльевая стойка, самолет разворачивает, крыло сминается, он останавливается. К нему уже несется пожарная машина. Открывается фонарь, из кабины выбирается летчик в голубом комбинезоне, спрыгивает на землю и начинает бегать вокруг самолета. Потом, сообразив, что может рвануть топливо или боезапас, бежит прочь. Стоящие у забора дружно аплодируют.
Пожарная машина останавливается, но не успевает произвести необходимые операции – залить сокрушенный самолет пеной. В это время на посадку заходит вторая «сушка». Видимо, летчик второй машины загипнотизирован произошедшим на его глазах крахом ведущего. «Сушка» опускает нос, ее тут же ведет влево, точно по черным перепутанным следам первого, крыльевая стойка подламывается, самолет опрокидывается через левое крыло, наматывая его на фюзеляж, переворачивается еще раз, наматывая второе крыло, и, подъехав к хвосту ведущего, замирает в пыли и в дыму.
– Горит! – говорят зрители.
Пожарная машина, оставив первый самолет, бросается ко второму, начинает заваливать его пеной. Из кабины самолета никто не выходит.
– А вот сейчас как жахнут ракеты, если они у него есть, – говорит капитан К. – И прямо по нам, между прочим.
– Да уж… – согласно кивают зрители, продолжая смотреть.
Подъезжает санитарная машина, из нее выскакивают люди, бегут к белопенному самолету, вытаскивают из кабины неподвижное тело, за руки за ноги волокут его от того, что минуту назад было самолетом.
– Вот еще две единицы техники потеряла в боях за дело апрельской революции славная и хорошо обученная афганская армия, – говорит капитан К.
И все возвращаются к своим занятиям…
ДЕНЬ ДУРАКА
Первое апреля 1987 года. Пара «Ми-8» в сопровождении пары «Ми-24» идет к иранской границе, в район соляных озер. Летят в дружественную банду, везут материальное свидетельство дружбы – большой телевизор «Сони». У вождя уже есть дизельный генератор, видеомагнитофон, набор видеокассет с индийскими фильмами – телевизор должен увенчать собой эту пирамиду благополучия. В обмен вождь обязался информировать о планах недружественных банд.
Просквозили Герат, свернули перед хребтом на запад. «Двадцатьчетверки», у которых, как обычно, не хватало топлива для больших перелетов, пожелали доброго пути и пошли назад, – на гератский аэродром, пообещав встретить на обратном пути. «Восьмые», снизившись до трех метров, летели над дорогой, обгоняя одинокие танки и бэтээры, забавлялись тем, что пугали своих сухопутных коллег. Торчащие из люков или сидящие на броне слышали только грохот своих движков – и вдруг над самой головой, дохнув керосиновым ветром, закрывая на миг солнце, мелькает голубое в коричневых потеках масла краснозвездное днище – и винтокрылая машина, оглушив ревом, уносится дальше, доброжелательно качнув фермами с ракетными блоками.
Ушли от дороги, долго летели пыльной степью, наконец добрались. Пару встречала толпа суровых чернобородых мужиков с автоматами и винтовками на плечах. Ожидая, пока борттехник затормозит лопасти, командир пошутил:
– А зачем им этот «Сони», если они могут забрать два вертолета и шесть летчиков? Денег до конца жизни хватит.
Взяв автоматы, вышли. Вдали в стороне иранской границы блестела и дрожала белая полоска – озера или просто мираж. Командир помахал стоящим в отдалении представителям бандформирования, показал на борт, очертил руками квадрат. Подошли три афганца, вынесли коробку с телевизором. Выдвинулся вперед вождь – хмурый толстый великан в черной накидке – жестом пригласил следовать за ним. Летчики двинулись в плотном окружении мужиков с автоматами. Борттехник Ф. докурил сигарету, хотел бросить окурок, но подумал – можно ли оскорблять землю в присутствии народа, ее населяющего, – реакция может быть непредсказуемой. Выпотрошив пальцами остатки табака, он сунул фильтр в карман.
В глиняном домике со сферическим потолком было прохладно. Вдоль стен лежали подушки, на которые летчикам предложили садиться. В центре поставили телевизор. Гости и хозяева расселись вокруг. Над борттехником Ф. было окошко – он даже прикинул, что через него можно стукнуть его по голове. Справа сидел жилистый дух, и борттехник незаметно намотал на ступню ремень автомата, лежащего на коленях – на тот случай, если сосед пожелает схватить автомат. Левый нагрудный карман-кобуру оттягивал пистолет, правый – граната – перед тем как выйти из вертолетов, экипажи, понимая, что шансов против такой толпы нет, прихватили каждый по «лимонке». Гости здесь, конечно, дело святое, но всякое бывает. Тем более – первого апреля…
Принесли чай – каждому по маленькому металлическому чайничку, стеклянные кружки – маленькие подобия пивных, белые и бежевые кубики рахат-лукума, засахаренные орешки в надщелкнутой скорлупе, похожие на устриц. Вождь, скупо улыбаясь, показал рукой на угощение. Летчики тянули время, поглядывая с мнимым интересом на потолок. Пить и есть первыми не хотелось – неизвестно, что там налито и подсыпано. Приступили только после того, как вождь поднес кружку к бороде.
Гостевали недолго и напряженно. Попив чая, встали, неловко прижав руки к груди, поклонились, жестом дали понять, что провожать не нужно, пожали руки всем по очереди, обулись у порога и нарочито неспешно пошли к вертолетам. Беззащитность спин была как никогда ощутима. От чая или от страха, все шестеро были мокрые. Несколько мужиков с автоматами медленно шли за ними. Их взгляды давили на лопатки уходящих.
Дошли до вертолетов, искоса осмотрели, незаметно заглянули под днища в поисках подвешенных гранат, на тот же предмет осмотрели амортстойки шасси – удобное место для растяжки гранаты – вертолет взлетает, стойка раздвигается, кольцо выдергивает чеку…
Запустились, помахали из кабин вождю, который все же вышел проводить. Он поднял руку, прикрывая глаза от песчаного ветра винтов. Взлетели, развернулись, еще ожидая выстрела, и пошли, пошли – все дальше, все спокойнее, скрываясь за пылевой завесой…
Ушли.
– Хорошо-о! – вздохнул командир, майор Г. – Еще одно такое чаепитие, и я поседею.
Через полчаса выбрались к дороге, подскочили, запросили «двадцатьчетверок» – идем, встречайте.
– Тоже мне, сопровождающие, – сказал командир. – На хрена они мне тут-то нужны – должны были рядом крутиться, пока мы этот страшный чай пили.
«Ми-24» встретили их уже на подлете к Герату. Пристроились спереди и сзади, спросили, не подарил ли вождь барашка.
– А как же, каждому – по барашку, – сказал командир. – Просил кости вам отдать…
И командир загоготал, закинув голову. В это время из чахлых кустарников, вспугнутая головной «двадцатьчетверкой», поднялась небольшая стая крупных – величиной с утку – птиц. Стая заметалась и кинулась наперерез идущей следом «восьмерке». Борттехник Ф. увидел, как птицы серым салютом разошлись в разные стороны прямо перед носом летящей со скоростью 230 машины, но один промельк ушел прямо под остекление…
Командир еще хохотал, когда вертолет потряс глухой удар. В лицо борттехника снизу хлынул жаркий ветер с брызгами и пылью, в кабине взвихрился серый пух, словно вспороли подушку. Он посмотрел под ноги и увидел, что нижнего стекла нет, и два парашюта, упершись лбами, едва удерживаются над близколетящей землей.
– Ах ты, черт! – крикнул командир, выравнивая вильнувший вертолет. – Ну что ты будешь делать, а?! Напоролись все-таки! И все из-за «мессеров»! Кто это был? Явно не воробей ведь?
Воробьи часто бились в лоб машины, оставляя на стеклах красные кляксы с перьями, – борттехник после полета снимал с подвесных баков или двигателей присохшие воробьиные головы.
– Видимо, утка, – сказал борттехник, отплевываясь от пуха, и полез доставать парашюты, которые, устав упираться, уже клонились в дыру.
– Слушай, Фрол, – искательно сказал майор Г. – Если инженер спросит, что, мол, случилось, придумай что-нибудь. Если узнают, что я утку хапнул, обвинят в потере летного мастерства. Сочини там, ладно? Ты же врать мастер!
– Попробую, – неуверенно пообещал борттехник Ф., думая, что же здесь можно сочинить. Ничего не приходило в голову. Совсем ничего! Может, сказать, что духи в банде разбили? А как? Ну, типа, играли в футбол – 302-я эскадрилья против банды – матч дружбы, – пнули самодельным тяжелым мячом… Нет, не то – что это за мяч, об него ноги сломать можно…
Не долетая до гератской дороги, ведущая «двадцатьчетверка» начала резать угол через гератские развалины. Все повернули за ней. Мимо них неслись разбомбленные дувалы. В одном дворике борттехник Ф. увидел привязанного осла и насторожился. Тут же промелькнули два духа, поднимающие автоматы, уже сзади послышался длинный треск.
– Стреляют, командир! Двое в развалинах справа, – сказал борттехник.
– Уходят под крышу! – сказал, глядя назад, правак.
– Куда смотрим, прикрытие? – сказал командир. – Нас только что обстреляли. Пошарьте в дувалах, минимум двое.
– Там осел рядом, – подсказал борттехник.
– Там осел рядом, – эхом повторил командир.
«Двадцатьчетверки» развернулись, ушли назад, покрутились, постреляли по развалинам из подвесных пушек, никого не увидели и пустились догонять пару.
Сели в аэропорту Герата – осмотреть вертолеты на предмет дырок. Когда борттехник Ф. останавливал винт, покачивая ручкой тормоза, он увидел в правый блистер, как в двери ведомого появился борттехник Л. и, застряв на стремянке, вглядывается в их борт. Борттехник Ф. закурил, вышел на улицу. К нему подбежал борттехник Л.:
– Ты ранен? – заглядывая в лицо.
– С чего ты взял?
– Ну, вас же обстреляли, вон у тебя стекло выбито – когда сели, я смотрю, мешок для гильз до земли висит, ну, думаю, как раз попали, где ты сидишь! А сейчас ты выходишь – все лицо в крови! Чья кровь-то?
Борттехник Ф. провел рукой по лицу, размазал липкие капли птичьей крови, посмотрел на ладонь. «Стоит ли признаваться? – подумал он. – Удачное стечение обстоятельств, скажу, что стекло разбило пулей! Тогда чья кровь?»
– А хрен ее знает, – ответил он вслух самому себе. – Но точно не наша. Наверное, духа, которого я успел замочить! – И он засмеялся.
– Да, ладно, кончай! – недоверчиво сказал борттехник Л. и полез смотреть дыру. Засунул в нее голову, пробубнил:
– А где входное – или выходное? Куда пуля ушла?
У вертолета уже собрались все. Осматривали дыру, лезли в кабину, шарили по стенкам в поисках пули. Почему-то никто не обращал внимания на остатки пуха, который не весь выдуло в блистера. Экипаж майора Г. ходил вместе со всеми и загадочно молчал.
– Да где пуля-то? – наконец спросил командир ведомого у майора Г.
– А черт ее знает! – пожал плечами командир. Он тоже понял, что на пулю можно свалить выбитое стекло. – Может, через мой блистер вылетела?
Добровольные баллистики снова осмотрели кабину и выяснили, что в таком случае пуля двигалась по сложной кривой – обогнула каждую ногу командира и поднялась почти вертикально вверх в его блистер.
– Да хрен с вами! – не выдержал командир. – Шуток, что ли, не понимаете? С уткой мы поцеловались, вот вам первое апреля! Но всех попрошу молчать! Вы лучше свои борта осмотрите, нет ли дырок. Сгрудились тут, пулю какую-то несчастную ищут…
– А про обстрел – не шутка?
– Какая, на фиг, шутка! Залепили с двух стволов, а наше доблестное прикрытие никого не нашло. А может, вы с ними договорились? – подозрительно прищурился на «двадцатьчетвертых» командир.
– Товарищ майор! – вдруг закричал от своего вертолета борттехник Л. – У нас дырка!
Подошли. На самозатягивающейся резине левого подвесного бака темнела маленькая рваная дырочка с расплывшимся вокруг темным пятном. Борттехник Л. показывал на нее пальцем:
– Вот, пожалуйста! И как теперь домой лететь? Насосы заработают, начнет топливо хлестать. Эта резина ничего не держит…
– Да-а… – Майор Г. вытер рукавом веснушчатую лысину. – Сейчас возись, заплатку ставь. А кто ее будет ставить? Техбригаду, что ли, вызывать из-за такой малости?
Пока майор гундел, а лейтенант Л. гордо стоял возле него, уперев руки в бока, борттехник Ф. подошел к левому подвесному. «Почему левый? – подумал он, рассматривая дырку. – Стреляли-то справа». Он сунул палец в разрыв на резине – он был сухой и застарело-шершавый. Провел пальцем по металлу бака, прощупал его, описал пальцем круг под резиной. Дырка на металле отсутствовала! Дырка же на резине была явно давнишней, и керосиновое пятно, скорее всего, подпитывалось керосином, льющимся верхом при заправке вертолета.
– Нет тут никакой дырки, – сказал борттехник Ф.
– Как это так? – удивились все.
– Вот так. Старый порыв резины, а бак цел. Смотрите сами.
Борттехник Л. подбежал, сунул палец, пощупал и покраснел.
– Что же ты, – сурово сказал командир. – Не можешь дырку от недырки отличить? Вводишь в заблуждение сразу четыре экипажа, нервы треплешь…
Летели домой. Неслись вдоль гератского шоссе, обсаженного соснами. Шли низко, ниже верхушек сосен, стелились над утоптанными огородами. Правак, угнетенный тем, что упустил двух духов, выставил в блистер автомат, обмотав руку ремнем, и следил за обстановкой, хотя здесь уже шла зона контроля 101-го полка.
– А знаете, – сказал борттехник. – Мы упустили хорошую возможность. Пуля могла разбить стекло скользом – они же стреляли нам почти в бок. Скользнула, разбила и ушла. И никакого отверстия!
– И что ты раньше думал! – вздохнул командир. – Теперь мы уже всем растрендели про утку…
Впереди показался одинокий глиняный хутор. Во дворе бегал мальчишка. Завидев летящие вертолеты, кинулся им навстречу. Встал на пути, прицелился из палки, начал «стрелять».
– Ах ты душонок! – погрозил правак автоматом.
Мальчишка бросил палку, поднял камень, замахнулся, изогнувшись, дождался, когда вертолет подлетит вплотную, и – швырнул!
Трое в кабине инстинктивно шарахнулись, командир рванул ручку, вертолет поднял нос, камень гулко ударил в дно, как в консервную банку. Тут же коротко пальнул автомат правака.
– Ты что – в пацана? – крикнул командир. – Одурел?
– Да нет, нет, – забормотал испуганный правак. – Я случайно, палец дернулся… Мы уже пролетели.
– Случайно! Потом отдувайся – весь город поднимется!
– А если бы он нас сбил? – перешел в наступление разозлившийся правак. – Закатал бы сейчас тебе в лобешник камнем со скоростью пушечного ядра, даже охнуть бы не успел – так и размазались бы по огородам! Вот смеху было бы – мальчик сбил боевой вертолет камушком! После этого армия должна с позором покинуть страну. А ты бы навсегда вошел в историю войн как самый неудачливый летчик, сбитый камнем в день дурака!
– Закрой пасть! – сказал хмурый командир. – Смотри лучше за дорогой.
Прилетели в Шинданд, зарулили на стоянку. Увидев идущего инженера, летчики удалились, предоставив объясняться борттехнику. Инженер подошел, посмотрел на дыру, спросил:
– Что случилось?
– Да мальчишка на окраине Герата камнем запустил. Относительная скорость-то – как из пушки…
– Ты мне лапшу не вешай! «Кожедубов» выгораживаешь? Наверняка на коз охотились, сели на песок, передняя стойка провалилась, вот и выдавили стекло!
– Да какие козы, где они? Лучше посмотрите внимательно, товарищ майор!
Инженер снял темные очки, засунул в дыру голову, потом руку и вылез, держа серый булыжник величиной с яйцо, который борттехник успел подбросить перед его приходом.
– Смотри-ка ты, не наврал! – покачал головой инженер, разглядывая камень. – И правда – оружие пролетариата! Ладно, скажу тэчистам, чтобы из жести вырезали заплату – нет сейчас стекол.
Он повернулся, чтобы уйти, и борттехник увидел, что в волосах инженера застряла серая пушинка. Он протянул руку и ловко снял ее двумя пальцами…
P.S.
Борттехник Ф. от случая к случаю вел дневник. Вечером он достал из прикроватной тумбочки черную клеенчатую тетрадь и коротко описал дневной полет. На следующий день, когда борттехник, отобедав, вошел в комнату, лежащий на кровати лейтенант М. встретил его ехидными словами:
– Значит, все-таки пуля разбила стекло?
– А вот читать чужой дневник нехорошо! – возмутился борттехник Ф. – И какое тебе-то дело? Все знают, что случилось, а про пулю я написал для себя! Может, это художественный образ такой, гипербола! И, наконец, что я, первого апреля сам себя обмануть не могу?
БОРТТЕХНИК И МЕДИЦИНА
1
Очередная врачебно-летная комиссия. Летчики выходят от ухо-горло-носа и все как один сокрушаются:
– Что-то слух сел. Уедешь отсюда инвалидом!
В кабинет заходит лейтенант Ф. После проверки горла и носа доктор смотрит уши, потом отходит к двери и оттуда что-то шепчет.
– Не слышу, – говорит лейтенант Ф.
Доктор делает шаг вперед и снова бормочет.
Лейтенант Ф. опять не слышит. Наконец, когда доктор подходит почти вплотную, лейтенант разбирает шепот и повторяет:
– Красные кавалеристы красили крышу красной краской.
– Да, – вздыхает доктор. – И почему у всего личного состава так плохо со слухом? Может, инфекция какая-то?
– А если кондиционер выключить, доктор? – осторожно говорит лейтенант Ф. – Прямо над головой гудит.
– Вот, черт! – Доктор бьет себя по лбу. – И ведь никто не догадался! Что же вы сразу не сказали?
– А я думал – так надо, – удивляется лейтенант Ф. – Типа – имитация шума двигателей…
2
Вертолетчики сдают кровь, чтобы уточнить ее группу и резус. Доктор зачитывает результаты, все согласно кивают. И только борттехник Ф. удивляется:
– У меня всегда была вторая отрицательная, а теперь что – первая положительная?
Доктор в смущении. Анализ повторяется. Теперь борттехник Ф. имеет третью отрицательную.
– Да ты прямо гемохамелеон какой-то! – говорит доктор озадаченно.
– Ну, знаешь! – возмущается борттехник. – Развели тут антисанитарию, анализ толком не можете сделать! Ставь-ка мне старую, я к ней уже привык.
– Дело твое, – вздыхает доктор. – Только смотри, потом не жалуйся, когда не ту перельют.
– Если не ту перельют, всяко уже не пожалуюсь, – говорит борттехник и злорадно добавляет: – А вот ты арбуз поймаешь, это точно!
3
У борттехника Ф. разболелся зуб мудрости. Он мучился весь вечер и всю ночь. Вскакивал с кровати, приседал, отжимался, чтобы заглушить боль, – ничего не помогало.
– Задолбал ты, – сонно сказал лейтенант Л. – Спать не даешь. Выпей кружку браги, сразу успокоится.
Измученный борттехник послушался и выпил. Боль тут же утихла, он уснул. Но через двадцать минут боль вернулась и безжалостно разбудила несчастного. Он снова принял кружку. Все повторилось. За остаток ночи страдалец выпил трехлитровую банку драгоценного напитка, чем утром вызвал нарекания со стороны сожителей. Но ему было все равно. Дождавшись начала рабочего дня, он побежал в медпункт, где иногда бывала женщина-стоматолог. Но в этот день ее там не оказалось.
– И скажи спасибо, – сказал лейтенант Л. – Я к ней как-то пришел, она ткнула сверлом, бросила в рот лопату цемента, сказала «жуй», вот и все лечение. Ты лучше в госпиталь поезжай.
И борттехник, дождавшись машины, поехал в госпиталь. Он привык перемещаться между госпиталем и стоянкой на вертолете и сейчас удивился, как долго едет машина, петляя по каким-то закоулкам, проезжая посты – на одном из них у борттехника строго спросили, почему он выезжает за охраняемую зону без автомата, но, увидев его искаженное болью лицо, махнули рукой.
В госпитале сонный чернобородый доктор вколол в десну борттехника обезболивающее, включил музыку и ушел к медсестре. Когда онемение начало проходить, вернулся повеселевший доктор, сказал «ну-с», взял клещи и с хрустом и болью выдрал зуб. Поднес его к выпученным глазам борттехника, бросил в кювету, затолкал в рот пациента ком ваты, сказал «все» и опять удалился.
Борттехник, мыча, сполз с кресла и вышел на улицу. Там на его вопрос о машине до аэродрома засмеялись – к вечеру будет. Рана болела, борттехник не мог стоять на месте. Он сориентировался по солнцу и пошел. Выбравшись за ограждение госпиталя, он двинулся по прямой через сухие поля. Уверенность, что идет правильно, подкреплял все усиливающийся звук садящихся и взлетающих самолетов и вертолетов.
Скоро борттехник уже шел по какому-то кишлаку – довольно крупному, судя по мечети и множеству дуканов. Дуканщики с удивлением смотрели на одиноко бредущего летчика в пятнистом комбинезоне и без автомата.
– Эй, командир! – крикнул ему один. – Чего хочешь? Купить, продать? Ты один, э? – и настороженно посмотрел по сторонам.
– Щас, один! – ответил борттехник, не замедляя шаг, и махнул рукой куда-то за спину. – За мной наши на танке едут! Обрадовался, блин!
И он грозно сплюнул кровью.
На всякий случай свернул с этой улицы и выбрался на другую, уже окруженный стайкой бачат с протянутыми руками. «Бакшиш, шурави!» – кричали они, подпрыгивая и корча гадкие рожи. Сзади, чуть поодаль, медленно шли несколько бородатых. Борттехник начал тревожиться. Боль сразу утихла, пот потек ручьями. Ну почему он не взял с собой оружия? И зачем вообще пошел? Нет, чтобы подождать до вечера в гостеприимном госпитале! И ведь до аэродрома рукой подать – вон они, гудят, родные…
В это время послышался звук двигателя, из-за угла вырулил военный «КамАЗ» с бронеплитами вместо лобовых стекол. Борттехник махнул в щель на бронеплите, машина остановилась. Дверь открылась, высунулся ствол автомата, следом показалось небритое лицо старшего по машине.