Текст книги "Последний император"

Автор книги: И Пу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 42 страниц)

После смерти Ван Говэя в общественных кругах прошли слухи, что он погиб за династию Цин, сохранив ей верность до самой смерти.

В действительности все это сочинил Ло Чжэньюй, а я невольно стал его соучастником. Дело было так. Ло Чжэньюй тайно прислал мне в Тяньцзинь "предсмертное послание" Ван Говэя. Преданность и верность Ван Говэя глубоко взволновали меня. Я посоветовался с наставниками и издал указ, в котором жаловал Ван Говэю посмертный титул "верный", послав вместе с Пу Синем, который должен был принять участие в обряде похоронных жертвоприношений, подарки и две тысячи юаней. Ло Чжэньюй устроил поминки по Ван Говэю, пригласив на них многих китайских и японских ученых. Ло Чжэньюй говорил, что никогда не было такого честного и преданного человека, как Ван Говэй. Во время обряда жертвоприношений он уверял, что скоро встретится с Ван Говэем у "девяти источников". Однако, как оказалось, предсмертное послание было фальшивым, и его автором явился сам Ло Чжэньюй.

В то время меня окружали несколько больших любителей интриг, пытавшихся всеми правдами и неправдами разузнать о действиях своих соперников. Подкуп слуг противников был одним из методов их действий, и некоторые слуги в связи с этим стали наживать капитал. Именно таким способом Чжэн Сяосюй узнал о подделке Ло Чжэньюем "предсмертного послания" Ван Говэя, и весть об этом быстро распространилась среди ветеранов-монархистов. Тогда я всего этого не знал. Дело замяли, и лишь после смерти Ло Чжэньюя мне рассказали, что же произошло в действительности. Недавно я снова просматривал это "предсмертное послание". Иероглифы в нем, написанные рукой мастера-каллиграфа, не были похожи на почерк Ван Говэя. Тогда мне не пришло в голову, что вряд ли человек, замышляющий самоубийство, будет просить другого писать за него предсмертное послание.

Речь Ло Чжэньюя о Ван Говэе по меньшей мере ввела меня в заблуждение. В ней он говорил, что не знаком с содержанием предсмертного послания, выражая тем самым мне свою верность и преданность. Далее он подчеркнул, что трижды хотел умереть, но не умер. Дважды – когда я покинул дворец и когда переехал в японскую миссию – он хотел покончить с собой. В третий раз это было совсем недавно, он решил завершить все неоконченные дела и умереть. Но неожиданно "покойный опередил меня…". Ло Чжэньюй в своей речи также всячески пытался показать, что Ван Говэй только ему был обязан своими моральными качествами и творческими успехами. Именно такое впечатление оставила у меня тогда эта речь.

Хотя я долго не мог понять истинного характера Ло Чжэньюя, его желаниям, связанным со мною, никогда не суждено было сбыться.

Под конец он проиграл Чжэн Сяосюю, но и до этого времени также не мог оказывать сопротивления борьбе Чэнь Баошэня и Ху Сыюаня. В этих вопросах я сам не имел твердого мнения и действовал нерешительно.

Спор между Ло Чжэньюем и Чжэн Сяосюем касался главным образом моего выезда за границу. После того как я переехал из японской миссии в Пекине в Тяньцзинь, на меня обрушилась новая волна общественной критики. В Тяньцзине возникла Анти-цинская лига, выступавшая против меня. Ло Чжэньюй и его сторонники воспользовались этим, чтобы еще раз убедить меня в том, что единственный выход в создавшейся обстановке – мой выезд за границу. Влияние этих людей в то время было очень велико. Некий Чэнь Ботао из провинции Гуандун прислал мне письмо-меморандум, в котором говорил, что "невыезд за границу не обеспечивает безопасности и тем более не способствует реставрации".

По его мнению, после путешествия по Европе и Америке мне можно будет остановиться в Японии и там выждать, пока изменится ситуация. А Чэнь Баошэнь и его сторонники считали выезд за границу делом опрометчивым. Во-первых, говорили они, вряд ли Фэн Юйсян долго продержится у власти и потому опасность не так уж велика. Во-вторых, где гарантия, что в Японии меня встретят достойно?

Если же я не смогу жить ни в Японии, ни в самом Китае, тем более нет оснований думать, что Дуань Цижуй, Чжан Цзолинь и им подобные дадут мне возможность вернуться в Запретный город и восстановить прежние порядки. Меня не привлекали предложения Чэнь Баошэня, однако его предостережения заставили усомниться в доводах Ло Чжэньюя.

В 1926 году политическое положение в стране изменилось так, как того желала группа Чэнь Баошэня. Чжан Цзолинь неожиданно объединился с У Пэйфу и выступил против своего бывшего союзника Фэн Юйсяна. Армия Фэн Юйсяна была остановлена фэнтяньскими войсками Чжан Цзолиня, и Фэн Юйсяну пришлось вывести свои войска из Тяньцзиня. В Пекине его войска оказались в окружении. Когда Фэн Юйсян обнаружил, что между Дуань Цижуем и Чжан Цзолинем существует сговор, Дуань Цижуй бежал. Сам Фэн Юйсян не мог удержаться в Пекине и со своими войсками отступил на юг. В столицу вошла фэнтяньская армия под командованием Чжан Цзунчана. В июле оба маршала – Чжан Цзолинь и У Пэйфу – встретились в Пекине, вызвав тем самым беспредельную радость у так называемой группы "назад во дворец".

Чэнь Баошэнь лично отправился в Пекин установить связь со своим старым другом, ныне вновь назначенным премьером Ду Сигуем. Кан Ювэй в это время слал телеграммы У Пэйфу, Чжан Цзолиню, Чжан Цзунчану и другим, призывая восстановить "Льготные условия". Кан Ювэй написал большое письмо У Пэйфу, в котором перечислял "заслуги" Цинской династии. Используя в качестве аргумента тот факт, что Китай стал республикой с добровольного согласия Цинской династии, а не благодаря собственным усилиям, он просил У Пэйфу, пользуясь моментом, реставрировать монархию, подчеркивая, что со стороны Чжан Цзолиня и других препятствий быть не может, что в дипломатических кругах тоже имеются единомышленники. Даже среди "гоминьдановцев нет таких, которые не хотели бы реставрации, – писал Кан Ювэй. – Среди образованных людей страны нет таких, кто бы не сомневался в республике и не приветствовал реставрацию". Поэтому "ныне все ждут Вашего мудрого решения"!

Однако это уже были последние дни бэйянских милитаристов. Хотя неожиданно северные милитаристы вновь стали сотрудничать друг с другом, а кандидатура Чжан Цзолиня даже была предложена на пост главнокомандующего армией установления мира в стране, уже в 1924 году впервые было осуществлено сотрудничество коммунистов с Гоминьданом, а в 1925 году начался Северный поход национально-революционной армии.

К 1926 году передовые позиции северных милитаристов были смяты. Войска Сунь Чуаньфана, У Пэйфу, Чжан Цзолиня без конца терпели крупные поражения. В это время им было не до "Льготных условий". Усилия Чэнь Баошэня и Кан Ювэя оказались напрасными. Сам Кан Ювэй, так и не осуществив своей мечты, спустя год умер в Циндао.

Надежды группы "назад во дворец" были уничтожены. Чэнь Баошэнь пал духом, а Ло Чжэньюй оживился вновь. В марте 1926 года, в то время когда приближение армии Северного похода стало меня сильно тревожить, Пу Вэй прислал из Люйшуня человека с докладом для меня и письмом для Ло Чжэньюя. Он сообщал, что с японцами достигнута полная договоренность, и выражал надежду, что я приеду в Люйшунь. "Необходимо сначала покинуть опасное место, а потом уж составлять далекоидущие планы… Перед выездом за границу следует сначала обосноваться", – писал Пу Вэй. Я был наслышан о Ло Чжэньюе, и это меня несколько тревожило. Пу Вэй же произвел очень хорошее впечатление. Когда я только приехал в Тяньцзинь, он специально прибыл из Люйшуня повидать меня. Этот великий князь Гун, которого я видел впервые, при встрече произнес фразу, тронувшую меня. Он сказал: "Пока есть я – Пу Вэй, династия Цин не погибнет". Письмо Пу Вэя, естественно, взволновало меня. Так как все эти советы были переданы мне через Ло Чжэньюя, я стал менее подозрителен к нему, чем раньше. Армия Северного похода в то время заняла Учан. Позиции Северной армии на всех фронтах пошатнулись. Ло Чжэньюй уверял меня, что революционная армия подобна бурному паводку и лютым зверям. Она предает все огню и мечу. Попасть в ее руки – значит наверняка погибнуть. Услышав это, я собрался уехать с ним в Далянь, но мне отсоветовал Чэнь Баошэнь, и я решил повременить. Чэнь Баошэнь узнал в японской миссии, что дела не так уж плохи, как это казалось. Вскоре гоминьдановцы начали проводить чистку партии. Чан Кайши совершал бесчисленные массовые убийства коммунистов. В это время одна новость поступала за другой: английские корабли обстреляли Нанкин; в провинции Шаньдун происходило передвижение японских войск, чтобы задержать продвижение на север Южной армии. Эти новости убеждали меня в том, что группа Чэнь Баошэня более уравновешенна и что события не столь серьезны, как утверждал Ло Чжэньюй. Поскольку Чан Кайши так же боялся иностранцев, как Юань Шикай, Дуань Цижуй и Чжан Цзолинь, то, пока я жил на территории иностранной концессии, я находился в безопасности, как и прежде.

И сторонники возвращения во дворец, и сторонники выезда за границу в конечном счете мечтали об одном – о реставрации. После того как надежды вернуться во дворец потерпели крах Чэнь Баошэнь и его сторонники взялись за старую песенку – спокойно выжидать и наблюдать за переменами. В вопросе о союзе с Японией они фактически не были против группировки Ло Чжэньюя. Сам Чэнь Баошэнь допускал, что если все же мне придется выехать за границу, то основная проблема будет связана с выбором сопровождающего. Сейчас я могу вспомнить лишь нескольких цинских ветеранов, которые были принципиально против моего выезда за границу, однако их было очень мало. Один из них говорил, что Япония заинтересована лишь в собственной выгоде и не сможет оказать помощь реставрации. Такие люди, как этот, верили, что реставрация может быть достигнута только благодаря цинским ветеранам, поэтому они хотели исключить из своих рядов Ло Чжэньюя.

Поскольку борьба шла не за убеждения и не за методы, а за господствующее положение отдельных лиц, то, кроме открытых дискуссий, велась и закулисная война. К каким уловкам ни прибегал Ло Чжэньюй, все же он потерпел поражение.

Однажды Ло Чжэньюй вошел в мою маленькую приемную, держа в руках небольшой сверток.

– Ваш покорный слуга заслуживает десяти тысяч смертей за то, что осмелился побеспокоить вас. Однако если бы я стал скрывать проступки человека ради личной дружбы, я был бы неверным и несправедливым.

– О чем ты говоришь? – Я посмотрел на него с недоумением и стал наблюдать, как он медленно, не спеша начал развязывать свой узелок. В нем находились два свитка. Ло Чжэньюй стал их постепенно раскручивать, и я сразу узнал в них парные надписи, написанные мною специально для Чэнь Баошэня.

– Ваш покорный слуга нашел эти произведения императорской кисти на рынке. Благодаря счастливой случайности я смог получить их обратно.

Я тогда не знал, что Ло Чжэньюй и его друзья занимаются подкупом слуг своих противников, и искренне поверил, что Чэнь Баошэнь настолько неучтив к "милостивому дару" императора, что разрешил продать его на базарном лотке. Разгневанный, я не знал, что сказать Ло Чжэньюю, и только приказал ему удалиться.

Сам Чэнь Баошэнь в это время находился в Пекине. Когда об этом поступке прослышал его друг Ху Сыюань, он стал уверять меня, что Чэнь Баошэнь невиновен. Не верил он и тому, что его слуги посмели украсть свитки для того, чтобы продать их на рынке. Украсть и продать частным образом они могли. Но кому? Каким образом эти свитки попали в руки Ло Чжэньюя? На это Ху Сыюань ответить не мог. Когда же я стал настаивать, он рассказал историю об одном сановнике, служившем при моих предках, который не хотел открыто сказать императору об угрожавшей тому опасности:

– В годы правления императора Цзяцина (1796 – 1820) жил при дворе ученый по имени Сун Юнь. Император знал, что это очень преданный ему человек. На двадцать четвертом году своего правления (1810) император Цзяцин задумал объехать свои владения. Сун Юнь, узнав об этом, забеспокоился. Во-первых, он знал, что император не совсем здоров и утомительная поездка будет ему не под силу. Во-вторых, вокруг было неспокойно, и Сун Юнь боялся, что поездка императора навлечет несчастье. Однако он не мог открыто высказать императору свои опасения. Тогда Сун Юнь составил доклад, в котором дал императору понять, что поездку лучше отложить.

Император, прочитав доклад, страшно разгневался и сказал: "С давних пор небо поощряет тех, кто правит Поднебесной, соблюдая сыновнюю почтительность. Может ли быть моя поездка неблагоприятной, если я еду поклониться могилам своих предков?"

И он направил Сун Юня в армию в качестве одного из нижних чинов.

Во время поездки император Цзяцин (посмертное храмовое имя Жэньцзун) был убит в своем загородном дворце в провинции Жэхэ. На престол вступил его сын Даогуан (храмовое имя Сюаньцзун). Вернувшись в столицу, у ворот Сичжимэнь Даогуан Увидел Сун Юня, подметавшего вместе с группой солдат улицу. Он вспомнил, как Сун Юнь убеждал его отца не предпринимать поездку, и догадался, что означали его намеки. Он понял, какого преданного сановника имеет династия в лице Сун Юня, и немедленно вернул ему прежнюю должность… – Ху Сыюань замолчал.

– Что же дальше? – нетерпеливо спросил я. – Какое это все имеет отношение к Чэнь Баошэню?

– Я говорю, что Чэнь Баошэнь, как и Сун Юнь, боится прямо сказать то, что думает…

– Кто же в таком случае я – Жэньцзун или Сюаньцзун?

– Нет, нет… – От страха Ху Сыюань не мог вымолвить ни слова.

Я нетерпеливо продолжал:

– Вы человек прямой, нечего ходить вокруг да около, говорите прямо!

– Я хочу сказать, что Чэнь Баошэнь вам искренне предан, но он избегает давать советы вышестоящим. Вы, мудрый император, можете его понять.

Хотя я по-прежнему не понимал подтекста рассказанной истории, добрые слова, сказанные в адрес Чэнь Баошэня, стерли неприятный осадок от истории со свитками.

После ряда неудач Ло Чжэньюй совсем потерял мое доверие и в конце концов в 1928 году переехал в Люйшунь, где занялся другими делами.

Теперь, оставив в стороне распри между цинскими ветеранами, рассмотрим другую причину, из-за которой я остался в Тяньцзине и не уехал за границу. Эта причина была связана с моими надеждами на милитаристов.

Моя связь с главарями фэнтяньской группировки

"5 августа.Встал в семь часов. Пришел Сяо Бинянь проверить пульс. В восемь часов Чжэн Сяосюй пояснил мне трактат «Тунцзянь». В девять часов прогуливался по саду, принял Кан Ювэя. После десяти часов он ушел. Пришли Чжан Сянь и Чжан Цинчан. Я оставил их позавтракать и подарил каждому по каллиграфической надписи в виде иероглифов «богатство» и «долголетие». Сфотографировались вместе в саду. Чжан Сянь – командир частей Ли Цзинлиня, а Чжан Цинчан – из частей Сунь Чуаньфана. В двенадцать часов они распрощались и ушли. Дал короткую аудиенцию Цзи Сюню. Когда я ел фрукты и пил чай, пришла англичанка – преподавательница английского языка. Побеседовал с ней. Затем пришла художница, которую пригласила императрица. Я вернулся в спальню, чтобы отдохнуть. После этого катался в саду на велосипеде. Под вечер на автомобиле съездил в недавно купленный новый дом. В восемь часов ужинал, отдыхал, затем принял доктора Цзе Баочуаня. В одиннадцать лег спать.

6 августа.Встал в восемь часов. В десять принял Юань Личжуня. В одиннадцать часов завтракал и принял Цзе Баочуаня. В двенадцать принял Кан Ювэя. В час он ушел. Затем пришел наставник Чэнь Баошэнъ. В три часа отдыхал. Пришли на прием командир корпуса шаньдунской армии Би Шудэн и старший брат его жены – командир бригады Чан Чжиин. Они вскоре ушли. Прибыл У Чжанцай. Я спросил его, когда он едет на юг, и передал привет У Пэйфу. В шесть часов пришел Би Ханьчжан, вскоре ушел. Во время прогулки по саду встретил Жун Юаня, немного поговорил с ним. Затем пошел в помещение отдыхать".

По этому единственному сохранившемуся листку моего дневника за 1927 год можно судить, как обычно проходил мой день и с кем я тогда встречался. С 1926 по 1928 год Би Шудэн, Чжан Цзунчан и другие были постоянными гостями в моей резиденции. Кроме них, мне приходилось принимать Чжан Сюэляна, Чу Юйлу, Сюй Юаньцзаня, Ли Цзинлиня и других лидеров фэнтяньской группировки милитаристов. Первый, кто встретился со мной, был Ли Цзинлинь. Когда я приехал в Тяньцзинь, город только что заняли солдаты фэнтяньской армии, разбившей У Пэйфу. Генерал-губернатор провинции Чжили – ставленник фэнтяньской группировки. Ли Цзинлинь немедленно посетил меня как представитель местной власти и предложил свою защиту. Однако действие их военных приказов и правительственных декретов не распространялось на иностранные концессии.

В течение семилетнего пребывания в Тяньцзине я пробовал привлечь на свою сторону всех тех милитаристов, которых мне хотелось использовать. Каждый из них в той или иной степени давал мне повод надеяться. У Пэйфу называл себя моим подданным, Чжан Цзолинь бил мне челом, а Дуань Цижуй по собственной инициативе просил у меня аудиенцию. Больше всего надежд я возлагал на лидеров фэнтяньской группировки. Чтобы привлечь их на свою сторону, мне пришлось потратить немало сил и времени.

Однажды – это было в июне того года, когда я прибыл в Тяньцзинь, – Жун Юань радостно сообщил мне, что Чжан Цзолинь прислал мне через свое доверенное лицо, Ян Цзепу, 100 тысяч юаней и передал, что хотел бы встретиться со мной у себя. Узнав об этом, Чэнь Баошэнь немедленно заявил, что император ни в коем случае не должен посещать республиканского генерала, тем более что место встречи находилось за пределами концессии. Мне тоже казалось, что это будет унизительным и опасным, и я отказался. К моему удивлению, на следующую ночь Жун Юань привел Ян Цзепу, который сказал, что Чжан Цзолинь ждет меня у себя, и заверил, что на китайской территории мне гарантирована полная безопасность. Поскольку самому Чжан Цзолиню прибыть на территорию концессии неудобно, он просит меня пожаловать к нему. Жун Юань не раз говорил мне о преданности Чжан Цзолиня, к тому же я сам вспомнил, что совсем недавно он проявлял обо мне заботу. Еще раньше, во дворце, я слышал, что после Чжан Сюня Чжан Цзолинь больше всех других питал добрые чувства к Цинской династии. Поэтому, никому ничего не сказав, я сел в автомобиль и уехал.

Был ранний летний вечер. Я впервые выехал за пределы территории японской концессии. Подъехав к саду семейства Цао, где в то время жил Чжан Цзолинь, я увидел странный почетный караул у ворот: солдаты в серой форме держали в руках древние мечи, копья и современные винтовки. Мой автомобиль проехал между двумя рядами этого почетного караула и въехал в сад.

Когда я вышел из машины, меня провели в залитый огнями большой зал. Там меня встретил невысокого роста человек с усами, в штатской одежде. Я сразу узнал в нем Чжан Цзолиня. Это была моя первая встреча с видным республиканским деятелем. Я медлил, не зная, как себя держать, так как Жун Юань заранее не подсказал мне, что делать в таких случаях. Неожиданно Чжан Цзолинь быстро подошел ко мне, упал на колени и отбил поклон, сказав:

– Здравствуйте, ваше величество.

– Здравствуйте, генерал! – Я с трудом поднял его, и мы вместе направились к гостиной. У меня приподнялось настроение, и в какой-то степени я был благодарен ему за его поступок. Чувство неловкости исчезло. Теперь больше всего я радовался тому, что этот важный для меня человек не забыл прошлое.

Гостиная была обставлена очень богато, однако мебель в ней стояла самая разностильная: столы и стулья из красного дерева, европейские диваны, стеклянная декоративная ширма и т. п. Мы сели за круглый стол друг против друга. Чжан Цзолинь курил одну сигарету за другой и без конца говорил. Начал он с резкого осуждения Фэн Юйсяна за преследование двора, объясняя это желанием последнего захватить дворцовые драгоценности. Сам же он с огромным вниманием следит за сохранностью памятников древней культуры и драгоценностей, и поэтому не только сохранил в прекрасном состоянии императорский дворец в Фэнтяне, но хочет также для большей гарантии вывезти из Пекина уникальную рукописную энциклопедию "Сы ку цюань шу". Затем он сказал с укоризной, что мне не следовало после прихода его войск в Пекин искать убежище в японской миссии, ибо у него было достаточно сил, чтобы защитить меня. Он расспрашивал меня о моей жизни в последнее время и просил сообщать ему, если мне что-нибудь будет нужно.

Я сказал, что хорошо знаю, как он беспокоится за меня, но, поскольку войска Фэн Юйсяна тогда еще находились в Пекине, я был просто вынужден бежать в японскую миссию.

– Мне хорошо известно, – сказал я затем, – как охраняются могилы предков императора и дворец в Фэнтяне, и добрые чувства генерала Чжана мне понятны.

– Может быть, вашему величеству будет угодно поехать в Фэнтянь и жить там во дворце? Со мной вы будете вне опасности, – предложил Чжан Цзолинь.

– Благодарю вас, генерал Чжан…

Однако генерал Чжан Цзолинь не стал продолжать разговор на эту тему и заговорил о моей повседневной жизни:

– Если вам что-либо понадобится, напишите мне.

Чего мне не хватало? Только трона. Но в тот вечер по вполне понятным причинам я не мог об этом сказать.

Мы разговаривали с глазу на глаз, и свидетелями нашего разговора была лишь комната, полная мух. Я сразу же про себя отметил, что мухи, да еще ночью, были бы совершенно невероятным явлением на территории концессии.

Через некоторое время вошел офицер и доложил, что начальник штаба Ян Юйтин просит принять его.

– Не к спеху, пусть подождет! – ответил Чжан Цзолинь.

Я торопливо встал:

– У генерала дела, позвольте откланяться.

– He к спеху, не к спеху, – повторил Чжан Цзолинь.

В этот момент заширмой промелькнуло женское лицо (как я узнал позже, это была пятая наложница Чжан Цзолиня). Мне стало ясно, что он действительно занят, и я снова стал прощаться. На этот раз он меня не удерживал.

Всегда, когда я выезжал из своей резиденции, за мной следовал японский полицейский в штатском. Не явилась исключением и эта поездка. Не знаю, заметил ли Чжан Цзолинь японца в европейском костюме, стоявшего около автомобиля, но, провожая меня, он громко сказал:

– Если японские черти будут вас обижать, скажите мне. Я их проучу!

Автомобиль снова проехал мимо удивившего меня почетного караула, выехал из сада семьи Цао и возвратился на территорию концессии. На следующий день меня посетил японский генеральный консул и сделал мне предупреждение:

– Если ваше величество еще раз самовольно выедет на китайскую территорию, японское правительство не сможет больше гарантировать вашу безопасность!

Несмотря на то, что Чжан Цзолинь обещал, если потребуется, проучить японцев, а японский генеральный консул даже заявил протест против моего посещения китайской территории, между японцами и Чжан Цзолинем существовала тесная связь. И это знали все. Если бы японцы не снабжали Чжан Цзолиня оружием, вряд ли бы он имел такую огромную армию. Эта встреча возродила в моей душе надежду, и я не обратил внимания на протест консула и тем более на недовольство Чэнь Баошэня и его группы.

В 1927 году, когда в Японии к власти пришел кабинет Танаки, мои надежды на реставрацию усилились еще больше [50]50
  Танака тайно докладывал японскому императору: «Чтобы завоевать Китай, прежде всего необходимо захватить Маньчжурию и Монголию. Если все это будет выполнено, то остальные государства в Азии и на южном берегу Тихого океана сами капитулируют перед нами. Получив возможность распоряжаться Китаем, его сырьем и всеми его ресурсами, мы сможем в дальнейшем завоевать Индию, Малайский архипелаг и даже Европу». Танака писал: «Первым шагом было завоевание Тайваня, вторым – завоевание Кореи. Мы уже осуществили это, и нам осталось предпринять третий шаг – захватить Маньчжурию и Монголию и всю территорию Китая…»


[Закрыть]. Приведу отрывок из приговора Международного военного трибунала для Дальнего Востока, опубликованного в 1948 году. В нем говорилось следующее:

"Проводимый премьер-министром Танакой "активный политический курс" заключался в сотрудничестве с властями Маньчжоу-Го, особенно с командующим северо-восточными пограничными войсками и административным главой Маньчжурии и Жэхэ Чжан Цзолинем, с целью расширения тех особых привилегий, которые уже были получены Японией в Маньчжурии. Премьер-министр Танака некогда сделал такое заявление: несмотря на то, что Япония уважает суверенные права Китая по отношению к Маньчжурии и желает по мере возможности осуществить политику "открытых дверей" во всем Китае, Япония полна решимости ни в коем случае не допустить возникновения таких событий, которые нарушили бы спокойствие в данном районе и нанесли ущерб важнейшим правам и привилегиям Японии. Кабинет Танаки настаивал на том, что необходимо рассматривать Маньчжурию как область, совершенно отличную от других составных частей Китая, и заявлял, что в случае, если беспорядки, которые происходят в других частях Китая, затронут Маньчжурию и Монголию, Япония готова силой оружия защитить свои права и преимущества в данном районе".

Тот самый Чжан Цзолинь, который бил мне челом, получив поддержку от кабинета Танаки, стал лидером милитаристов всего Северного Китая и командующим армией умиротворения. Позднее он стал маршалом. Когда войска Чан Кайши двигались на север, японские солдаты, защищавшие "законные" интересы Японии на Северо-Востоке и во Внутренней Монголии, достигли города Цзинань (провинция Шаньдун), в сотнях километров от "защищаемого" ими района, где организовали чудовищные кровавые события. Командующий японской армией Окамура издал указ, в котором сделал предупреждение Чан Кайши (стремясь подчеркнуть свое внимание ко мне, офицер штаба японского гарнизона, расквартированного в Тяньцзине, лично переписал для меня один экземпляр этого указа). Заискивая перед империалистами, Чан Кайши только что перед этим казнил коммунистов, рабочих, студентов, однако, увидев этот указ, он почтительно ретировался из Цзинани и запретил какие-либо выступления против японцев.

К этому времени мои связи с лидерами фэнтяньской группировки были тесными, как никогда.

Эти связи стали совершенно открытыми после моей встречи с Чжан Цзолинем. Чжан Вэньчжи, управляющий делами отца, имел немало близких друзей среди милитаристов фэнтяньской клики. В то время он стал названым братом Чжан Цзунчана и был одним из тех, кто представил мне фэнтяньских генералов. Бывший капельмейстер военного оркестра дворцовой охраны Ли Шикуй теперь тоже стал играть заметную роль в фэнтяньской армии. Именно он представил мне Чу Юйпу и Би Шудэна. Ху Жоюй привел ко мне Чжан Сюэляна. Всем этим генералам, посещавшим меня, не нужно было кланяться до земли и бить челом, как они делали раньше в Запретном городе. Я не жаловал им права приезжать на аудиенцию верхом или в паланкине; они делали лишь легкий поклон или здоровались со мной за руку, после чего держались как равные. В письмах к ним я старался не подчеркивать, что я император. Такая близость к ним объяснялась их отношением к моей реставрации. Прежде всего на меня произвел хорошее впечатление Би Шудэн, ибо он более, чем кто-либо другой, принимал близко к сердцу все мои дела. Его слова: "Люди мечтают о прошлом", "В будущем только монархия может спасти Китай, а ныне дракон не имеет головы" – мало отличались от того, что говорили цинские ветераны. Би Шудэн был командиром корпуса у Чжан Цзунчана и командующим эскадрой в Бохайском заливе. Я возлагал на него довольно большие надежды и поэтому очень переживал, узнав, что его расстрелял Гу Юйпу. После его смерти я связал свои надежды с Чжан Цзунчаном.

Чжан Цзунчан (второе имя Сяо Кунь) был уроженцем уезда Есянь провинции Шаньдун. Когда я встретил его в Тяньцзине, ему было за сорок. На первый взгляд он производил впечатление крепкого мужчины. Однако при близком рассмотрении в глаза бросалась мертвенная бледность лица – это был результат курения опиума. В пятнадцать лет он бродяжничал в Инкоу, был слугой в игорном притоне. Целыми днями водился с босяками, мошенниками, ворами и картежниками. Некоторое время спустя на Северо-Востоке он стал возглавлять мелкую банду разбойников, а позднее перебрался во Владивосток, где служил частным сыщиком при корпорации китайских купцов. Он сорил деньгами направо и налево. Умел быстро установить связи с нужными людьми, содержал публичные дома, игорные притоны, опиумокурильни и благодаря тесному сотрудничеству с русской жандармерией и полицией стал признанным авторитетом среди преступного мира во Владивостоке.

После Учанского восстания революционная армия Юга послала своих эмиссаров к китайско-русской границе, с тем чтобы уговорить главаря местных бандитов по кличке Люпуль (Лю Юйшуана) присоединиться со своими людьми к ним.

После усиленных переговоров бандиты Лю вошли в состав кавалерийского полка, а сам Лю стал его командиром. Так как Чжан Цзунчан выступал во всем этом посредником, он сопровождал их до Шанхая, и уж не знаю каким образом, но сам он стал командиром полка революционной армии, а Лю, назначенный командиром дивизиона, оказался под его началом. Когда вспыхнула "вторая революция", он перешел на сторону контрреволюции и, совершив массовые убийства революционеров, завоевал расположение Фэн Гочжана, став командиром батальона его охраны. Он быстро продвигался по службе, и вскоре его назначили командиром 11-й дивизии. Потерпев поражение в провинциях Цзянсу и Аньхой, он бежал из Центрального Китая и нашел прибежище у Чжан Цзолиня, став у него командиром бригады. Благодаря поддержке фэнтяньской армии он постепенно поднимался от должности командира дивизии до командира корпуса, от поста военного комиссара провинции Шаньдун до главнокомандующего по истреблению бандитов в провинциях Цзянсу, Аньхой и Шаньдун. Наконец он стал командующим объединенной армии в провинциях Чжили и Шаньдун, где фактически был местным императором.

За его темное прошлое газеты на Юге называли его "собачьим генералом", а затем перекрестили в "длинноногого генерала", так как он всегда позорно бежал, когда терпел поражение.

2 апреля 1928 года войска Чжан Цзунчана были разбиты, попав у реки Ланьхэ в клещи двух армий – Чан Кайши и Чжан Сюэляна. Сам Чжан Цзунчан бежал в Люйшунь, а потом переправился в Японию. В 1932 году под предлогом приведения в порядок могилы своих предков Чжан Цзунчан вернулся в Шаньдун. Здесь он тайно уговорил Лю Чжэняня поднять восстание, надеясь с помощью его войск захватить пост председателя Шаньдунской провинции, который занимал Хань Фуцзюй, и вернуть себе былое господство. 3 сентября 1932 года он был убит на вокзале в городе Цзинань. Убийца признался, что мстил за смерть своего дядюшки (его дядюшка Чжэн Цзиншэн – командир корпуса в армии Фэн Юйсяна – был расстрелян Чжан Цзунчаном). Фактически же это убийство было организовано председателем провинции Шаньдун Хань Фуцзюем. Говорят, что труп Чжан Цзунчана долго валялся под открытым небом, так как начальник его секретариата даже за деньги не мог нанять людей, которые согласились бы перенести его тело, а гробовщики не хотели продать для него гроб. В конце концов местные власти провинции, подстроившие убийство, все же велели убрать труп. Этот злейший враг народа был частым гостем в моей резиденции в Тяньцзине, и на него я возлагал большие надежды.