Текст книги "Последний император"

Автор книги: И Пу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 42 страниц)

Реставрация монархии в 1917 году

Известие о смерти Юань Шикая принесло огромную радость обитателям Запретного города. Распространяя новость, сновали туда-сюда евнухи, императорские наложницы отправились жечь ароматные свечи перед изображением бога охраны императора. Во дворце Юйцингун в тот день не было занятий, и никто об этом даже не вспомнил…

Вместе с новостью в Запретном городе вновь ожил "город звуков".

– Юань Шикай потерпел поражение, потому что хотел узурпировать трон.

– Дело тут не в троне, просто народ желает прежнего правителя.

– Юань Шикай – не Наполеон III. У него не было таких предков, к которым он мог бы обратиться за помощью.

– Было бы гораздо лучше вернуться к прежнему монарху, чем иметь императором человека по фамилии Юань.

Эти голоса были созвучны тому древнему изречению, которое часто вспоминали наставники: "Люди искренне мечтают о старых порядках из-за глубокой гуманности и большой полезности прежних династий".

К тому времени я мыслил и чувствовал уже совсем не так, как раньше. Если в начале года я обнаружил "успехи" только в вопросе о награждении И Куана титулом, то теперь я стал интересоваться газетами.

Спустя несколько дней после смерти Юань Шикая в газетах появились заметки о "неудаче возрождения партии императорского клана" и об "угрозе со стороны монгольских и маньчжурских бандитов". Из этих сообщений я понял, что открыто выступавшие в то время против республики князья Шань Ци, Пу Вэй, Шэн Юн, Те Лян действуют как раз ради меня. Позднее Те Лян укрылся на территории иностранной концессии в Тяньцзине, а остальные жили в арендованных японцами Люйшуне и Даляне и, действуя через самих же японцев (чаще всего людей без определенных занятий и бродяг), устанавливали связи с японскими милитаристскими и финансовыми кругами для организации вооруженных действий в целях реставрации монархии. Среди четверых самым активным был Шань Ци – великий князь Су. Привлеченный им в качестве советника японец Кавасима Росоку, еще в бытность Шань Ци начальником политической канцелярии, всегда был при нем, выступая посредником. Японский финансист Охира Кихатиро снабдил Шань Ци миллионом иен для активных действий, а Аомори, Дои и другие военные набрали и обучали несколько тысяч маньчжурских и монгольских бандитов и организовывали из них отряды. Со смертью Юань Шикая начались беспорядки. Один из отрядов под командованием монгольского аристократа Бабучжаба приблизился к Чжанцзякоу (Калган) и серьезно угрожал городу до тех пор, пока во время волнения солдат Бабучжаб не был убит одним из подчиненных. В эти бурные дни происходило нечто очень странное: с одной стороны, в некоторых местах на Северо-Востоке возникали жаркие схватки между "войсками, преданными императору", и республиканской армией, а с другой – в Пекине республиканское правительство и малый двор Цинов обменивались поздравлениями, сохраняя привычные отношения. Возбуждение, охватившее Запретный город в день смерти Юань Шикая, постепенно усиливалось, но причиной этого были не вооруженные выступления Шань Ци и Бабучжаба, и тем более не их поражения.

После смерти Юань Шикая его преемником на посту президента стал Ли Юаньхун, а на посту премьера – Дуань Цижуй. С поздравлениями от Запретного города был послан Пу Лунь: именно он в прошлом просил Юань Шикая взойти на престол. Ли Юаньхун в ответ послал представителя с благодарностью за поздравления. Причем вытребованный Юань Шикаем императорский скипетр был вновь возвращен в Запретный город, а некоторые князья и сановники получили еще награды от республиканского правительства. Те князья и сановники, которые при Юань Шикае скрывались, теперь вновь нацепили свои регалии и стали появляться на политической арене.

В Новый год и в мой день рождения президент всегда присылал с поздравлениями чиновника Министерства церемоний. Мой отец в знак благодарности посылал подарки президенту Ли Юаньхуну и премьеру Дуань Цижую. Тем временем в Департаменте двора развивали бурную деятельность, присваивая посмертные титулы, жалуя право на въезд в Запретный город верхом и на ручных носилках, разрешая носить на шапке павлиньи перья, награждая званием "причисленного служителя Южного кабинета" [41]41
  Причисленный – чиновник, уже имеющий определенную должность и посылаемый в другое учреждение для ведения дел. Южный кабинет находился слева от дворца Цяньцингун, прежде он был местом для занятий императора Канси. В шестнадцатый год правления Канси на должности внутри этого кабинета стали выбираться академики Ханьлинь и другие чиновники. Все избранные на эту должность именовались «вступившими на должность в Южном кабинете» или «причисленными служителями Южного кабинета» – милость, на которую рядовым сановникам было трудно рассчитывать.


[Закрыть], различными рангами стражников у ворот Цяньцинмэнь; во дворец приводили лучших девушек, из которых императорские наложницы выбирали себе служанок; набирали, между прочим, и новых евнухов, что запрещалось «Льготными условиями». Конечно, существовали также и всякого рода контакты и связи, о которых я ничего не знал, – от частных ужинов до многолюдных банкетов, на которых присутствовали чины республиканского парламента.

Одним словом, Запретный город вновь зажил прежней жизнью. В 1917 году (шестой год республики) ко мне на аудиенцию явился Чжан Сюнь, и его визит можно считать началом движения за реставрацию.

До этого сам я мало принимал людей во время аудиенций. К тому же в основном это были маньчжуры. Моими непосредственными занятиями, кроме учения во дворце Юйцингун и чтения газет в дворцовой палате Янсиньдянь, по-прежнему были игры, которым я уделял много времени. Я радовался, увидев, что у ворот Шэньумэнь стало появляться больше дворцовых одеяний и парадных головных уборов; особенно был доволен, услыхав о выступлении "лоялистов", и был крайне удручен их поражением. Однако, в общем-то, я так же легко забывал обо всем этом. Меня, конечно, волновало, что великий князь Су бежал в Люйшунь и о нем ничего не известно, но стоило мне увидеть, как смешно чихает верблюд, и великий князь Су со всеми его бедами тут же вылетал из головы. Стоило ли мне так беспокоиться, если рядом всегда были отец и наставники. Когда последние сообщали мне о чем-нибудь, это значило, что все уже обсуждено и согласовано. Двадцать седьмого дня девятого месяца по лунному календарю (16 июня 1917 года) во дворец Юйцингун пришли вновь назначенный "старшим опекуном" Чэнь Баошэнь и прибывший незадолго до этого в Запретный город Лян Динфэнь. Не успев сесть, наставник Чэнь раскрыл рот:

– Сегодня ваше величество не будет заниматься. К вашему величеству на аудиенцию прибудет высокий чиновник.

– Кто он?

– Генерал-губернатор провинций Цзянси, Цзянсу и Аньхой и губернатор провинции Цзянсу Чжан Сюнь.

– Чжан Сюнь? Тот самый Чжан Сюнь, который не срезал косу?

– Именно он, именно он, – закивал в знак согласия Лян Динфэнь. – У вашего величества великолепная память.

На самом деле память у меня была самой обычной. Просто-напросто об истории с Чжан Сюнем некоторое время назад мне рассказывали сами наставники. В год образования республики он и личный состав его армии сохранили косы. Во второй год республики Юань Шикай подавил "вторую революцию" именно с помощью его длиннокосых солдат, которые заставили сдаться Нанкин. Во время грабежей и поджогов в Нанкине солдаты с косами по ошибке ранили сотрудника японского консульства, что вызвало протест со стороны японцев. Чжан Сюнь лично поспешил принести извинения консулу, обещав возместить все убытки. После смерти императрицы Лун Юй он прислал телеграмму с соболезнованием по случаю "национального траура", повторяя, что "все чиновники республики являются подданными великой династии Цин". В дни траура по Юань Шикаю в газетах была опубликована еще одна телеграмма Чжан Сюня, в которой выражалось отношение Совета губернаторов Сюйчжоу к политической власти в стране после смерти Юань Шикая. В самом начале ее провозглашалось уважение каждого пункта "Условий благосклонного отношения к цинскому двору". Короче говоря, я верил, что Чжан Сюнь – верный и преданный чиновник, и хотел посмотреть, как он выглядит.

По обычаям цинского двора на аудиенцию императора с высокопоставленным лицом лишние люди не допускались. Поэтому каждый раз, когда предстояло принять человека, редко приходившего на аудиенцию, наставники давали мне бесконечные советы, как мне держаться и что говорить. В этот раз учитель Чэнь особенно серьезно подчеркнул, что следует похвалить Чжан Сюня за верность. Он просил меня запомнить, что Чжан Сюнь теперь главный инспектор бассейна реки Янцзы и располагает шестьюдесятью батальонами солдат в районе Сюйчжоу и Яньчжоу Поэтому мне следовало спросить его о военной ситуации в этом районе, дав тем самым понять, что император интересуется им. В заключение наставник Чэнь несколько раз повторил:

– Несомненно, Чжан Сюнь будет хвалить ваше величество. Император должен запомнить, что ответить нужно обязательно скромно, проявив тем свою мудрую добродетель.

– Чем больше скромности, тем больше мудрости, – поспешил добавить учитель Лян. – Лу Жунтин после своего визита до сих пор пишет письма и не забывает превозносить вашу высочайшую добродетель.

Лу Жунтин был военным губернатором провинций Гуандун и Гуанси и первым в истории республиканским лидером, получившим право въезда верхом во дворец. За два месяца до этого он приехал в Пекин встретиться с Дуань Цижуем и совершенно неожиданно для меня вдруг прибыл во дворец, чтобы засвидетельствовать мне свое почтение, а также пожертвовать 10 тысяч юаней на посадку деревьев на могилах императоров. Настроение и поведение моих учителей, их постоянные наставления очень напоминали мне организацию встречи с Лу Жунтином, явившуюся чрезвычайным событием в Запретном городе. Департамент двора и наставники подготовили тогда необычные подарки: так называемые иероглифы счастья и долголетия, написанные рукой императора, парные надписи, бесценного золотого Будду долголетия, яшмовый скипетр с трехслойными инкрустациями, две яшмовые вещицы и четыре штуки ткани. Потом Лу Жунтин прислал письмо, в котором просил Ши Сюя "отбить земные поклоны в знак благодарности за небесную милость". С тех пор о "Лу на Юге и Чжане на Севере" не переставая говорили все – от наставников до евнухов. Чжан Цзяньхэ сказал мне как-то: "С появлением двух верноподданных, Лу на Юге и Чжана на Севере, у великой Цинской династии появилась надежда".

Вскоре после моего прибытия в дворцовый зал Янсиньдянь появился и Чжан Сюнь. Я сидел на троне, а он стоял передо мной на коленях и отбивал земные поклоны.

Указав на стоящий сбоку стул, я велел ему сесть (в это время во дворце уже не действовало правило, по которому чиновники должны были говорить стоя на коленях). В знак благодарности Чжан Сюнь отбил еще один поклон, а затем сел на стул. Помня о советах наставников, я расспросил его о военных делах в Сюйчжоу и Яньчжоу, но не вслушивался, что он отвечал. Меня несколько разочаровала внешность этого "верного слуги". На нем были надеты куртка и халат из тонкого шелка, лицо его было румяным и красным, и вообще он казался весьма полным. Я обратил внимание на его косу. Он действительно носил ее.

Затем Чжан Сюнь стал, как и предсказывал наставник Чэнь, восхвалять меня.

– Ваше величество поистине мудр! – сказал он.

– Мне еще до этого далеко, – ответил я. – Я молод и знаю еще очень мало.

– Император Шэнцзу (Канси) вступил на престол, когда ему было только шесть лет.

Аудиенция длилась не дольше обычной. Пробыв пять-шесть минут, Чжан Сюнь удалился. Я не был им особенно восхищен, так как мне показалось, что говорил он грубовато и, вероятно, не мог бы сравниться с Цзэн Гофанем. Однако, придя на следующий день, Чэнь Баошэнь и Лян Динфэнь, сияя улыбками, сказали, что Чжан Сюнь похвалил меня за ум и скромность, и я был польщен. Я даже не задумался над тем, почему Чжан Сюнь прибыл на аудиенцию и почему встрече с ним наставники радовались больше, чем встрече с Лу Жунтином, а Департамент двора одарил его более богатыми подарками, чем Лу Жунтина, и с какой целью императорские наложницы организовывали банкет. Мне и в голову не пришло подумать обо всем этом.

Спустя полмесяца во дворце Юйцингун появились вместе три моих наставника: Чэнь Баошэнь, Лян Динфэнь и Чжу Ифань. Вид их был очень серьезен. Как всегда, первым заговорил наставник Чэнь:

– Чжан Сюнь пришел с утра…

– Он вновь пришел засвидетельствовать свое почтение?..

– Нет. Все приготовления закончены, все улажено. Он пришел, чтобы возвратить вашему величеству власть и реставрировать великую Цинскую династию!

Увидев, что я оторопел, Чэнь Баошэнь поспешил сказать:

– Ваше величество должны дать согласие Чжан Сюню. Это нужно народу. Небо последовало желанию народа…

Эти внезапные добрые вести ошеломили меня, и я уставился на него, надеясь, что он еще что-нибудь скажет. Ведь я совершенно не знал, как мне следует вести себя, когда мне предложат вновь стать настоящим императором.

– Много говорить с Чжан Сюнем не стоит. Дайте согласие, и все, – сказал наставник Чэнь. – Однако не соглашайтесь сразу. Сначала откажитесь, а потом скажите: раз так, то я постараюсь это сделать.

Я вернулся в палату Янсиньдянь и снова принял Чжан Сюня. На этот раз все, что говорил Чжан Сюнь, почти совпадало с тем, что было написано на прошении о реставрации монархии:

– Императрица Лун Юн, будучи не в состоянии ради благополучия одной семьи нанести ущерб народу, отдала приказ установить республику. Кто же мог знать, что получится так плохо для народа… Республика не подходит для нашей страны. Лишь реставрация вашего величества сможет спасти народ…

Когда он кончил, я сказал, что еще слишком молод, у меня нет ни таланта, ни добродетели и потому я не могу принять такую ответственность. Он похвалил меня и вновь повторил историю о том, как император Канси в шестилетнем возрасте стал императором. Его бормотание я внезапно прервал вопросом:

– А как же быть с президентом? Дать ему льготы или как?

– Ли Юаньхун уже просил об отставке. Достаточно удовлетворить его просьбу.

Хотя всего я еще не понимал, но про себя решил, что мои наставники уже все обсудили. Пора было заканчивать аудиенцию, и я сказал:

– Раз дело обстоит так, то постараюсь выполнить то, о чем вы говорите.

И вот я снова стал императором "великой Цинской империи".

После ухода Чжан Сюня ко мне стали приходить одна за другой группы людей. Отбивая земные поклоны, одни выражали мне свое почтение, другие – благодарность за милости, а некоторые – и то и другое одновременно. Затем чиновники из административного отдела принесли кучу уже написанных указов. В первый же день было издано девять указов.

Как вспоминают старые пекинцы, утром того дня полиция приказала вывесить флаги с драконами. Жители могли выполнить это распоряжение, лишь сделав флаги из бумаги; затем на улицах появилась цинская одежда, которую уже несколько лет никто не видел. Редакции газет выпустили экстренные номера с сообщением о реставрации, которые продавались дороже обычных, ежедневных.

В пошивочных мастерских срочно стали шить и продавать флаги с драконами, в магазинах антикварной одежды цинская одежда стала самым ходовым товаром, который расхватывали сторонники монархии, только что назначенные на чиновничьи должности. Бойкая торговля шла также в магазинах театральной бутафории. Сюда обращались с просьбой сделать из конского волоса косы. Я еще помню, как в те дни по всему Запретному городу мелькали куртки, халаты, украшения на шапках и у всех на затылке висели косы. Позднее, когда в Пекин с боями вошла армия защиты республики, можно было подобрать брошенные повсюду настоящие косы. Говорят, что их срезали и бросали спасавшиеся бегством солдаты Чжан Сюня.

Если бы люди, посещавшие Запретный город, были хотя бы чуть-чуть дальновидней и, как продавцы газет, могли предвидеть судьбу и кос, и указа, они не стали бы так радоваться в первый же день.

Крайне недовольны были князья, чьи политические надежды не оправдались. На второй день после объявления реставрации Чжан Сюнь издал указ, запрещавший маньчжурским князьям и знати вмешиваться в государственные дела, что также усилило их недовольство. Князья во главе с моим отцом выражали желание поспорить с Чжан Сюнем и просили меня быть в этом деле их судьей. Услыхав об этом, Чэнь Баошэнь поспешил с советом:

– Отречение династии в 1912 году произошло именно из-за вмешательства в государственные дела этой группы князей и знати. Теперь они опять чего-то хотят. Истинные глупцы! Ваше величество ни в коем случае не должно соглашаться с ними.

Разумеется, я последовал его совету. Однако князья не перестали думать о своем и целыми днями искали лучший план действий. Он еще не был составлен, когда войска уже вошли в город. И это помогло князьям снять с себя всякую ответственность за реставрацию.

Наставник Чэнь был уравновешенным и разумным человеком. И такого мнения о нем я придерживался до одного события. Как-то Лао Найсюань тайно привез из Циндао письмо. Имени автора письма я уже не помню, знаю только, что это был немец, который от имени германского императора выразил желание поддержать реставрацию цинской монархии. Лао Найсюань решил воспользоваться этим случаем, рассчитывая на то, что сближение германского и цинского дворов несколько укрепит шаткое положение последнего. Наставник Чэнь воспротивился этому намерению, говоря, что Лао Найсюань действует опрометчиво, как человек, у которого значительно больше неудач, чем удач. Кто мог знать, что этот уравновешенный человек так изменится со дня реставрации.

Уже на следующий день после возвращения на трон я был атакован поздравлениями со стороны многочисленных групп чиновников и сановников. Во дворце Юйцингун я услышал те же слова поздравления от наставника Чэня.

Однако больше всего меня удивили не его восторг и не его оппозиция к князьям, выступавшим за "вмешательство князей и знати в государственные дела" (хотя непосредственным вдохновителем всего этого был мой отец), а бурное поведение при решении вопроса о Ли Юаньхуне. Сначала повидать Ли Юаньхуна отправился Лян Динфэнь, по собственной инициативе решивший уговорить его отречься от власти, но получил отказ. Вернувшись, он поспешил рассказать обо всем Чэнь Баошэню и Чжу Ифаню, после чего все трое пришли во дворец Юйцингун. Чэнь Баошэнь был бледен, с лица его исчезла прежняя улыбка; не сдержав гнева, он сказал:

– Ли Юаньхун посмел отказаться и не выполнить приказ! Пусть ваше величество немедленно велит ему покончить с собой!

Я ужаснулся, подумав, что это уж слишком.

– Я только что вновь вступил на престол и сразу велю Ли Юаньхуну умереть. Куда же это годится? Ведь республика была снисходительна ко мне.

Впервые Чэнь Баошэнь натолкнулся на мое открытое несогласие, однако из-за охватившей его злости забыл обо всем. Он сказал гневно:

– Ли Юаньхун не только не отрекается, а еще и не желает покидать президентскую резиденцию. Этот разбойник – бунтовщик и предатель. Как вы, ваше величество, можете сравнивать его с собой?

Однако видя, что я тверд и решителен, он не смел настаивать й согласился с тем, что Лян Динфэнь еще раз пойдет в резиденцию президента и найдет способ уговорить своего родственника отойти от дел. Не успел Лян Динфэнь уйти, как Ли Юаньхун с президентской печатью сбежал в японскую миссию.

Когда армия защиты республики подошла к Пекину, а надежд на реставрацию монархии почти не осталось, Чэнь Баошэнь, Ван Шичжэнь и Чжан Сюнь воспользовались последним шансом, решив учредить указ о назначении Чжан Цзолиня генерал-губернатором трех восточных провинций, и приказали ему немедленно войти в Пекин. В то время Чжан Цзолинь губернаторствовал в Фэнтяне и был весьма не удовлетворен постом, на который его назначил Чжан Сюнь. Наставник Чэнь возлагал теперь большие надежды на Чжан Цзолиня. Указ был написан, но нужна была "императорская печать". Оказалось, что ключи от коробочки с печатью находятся у отца. Чтобы не тратить драгоценное время на посылку за ключами, Чэнь тут же принял решение сбить замок и достать печать (этот указ до Чжан Цзолиня не дошел, так как везший его Чжан Хайпэн был схвачен армией защиты республики, успев только выехать за город). То, что наставник Чэнь вдруг стал действовать так решительно и смело, произвело на меня глубокое впечатление. В первые дни реставрации каждое утро я находился во дворце Юйцингун. Мои занятия прекратились, однако наставников нужно было видеть, так как в каждом деле требовались их советы. Во второй половине дня я просматривал императорские указы, которые ожидали своего издания, читал официальные бумаги кабинета и принимал свидетельства почтения. Иногда, как и раньше, наблюдал за переселением муравьев или глядел на верблюдов, которых по моему приказу выводили евнухи императорской конюшни. Такая жизнь продолжалась не более четырех-пяти дней, пока однажды во дворце не упала бомба, сброшенная с самолета армии защиты республики. Картина сразу резко изменилась. Челобитчики перестали приходить, указы исчезли, большинства советчиков и след простыл – убежали в панике кто куда. Остались лишь Ван Шичжэнь и Чэнь Баошэнь. В тот день, когда прилетел самолет, я сидел в классе и разговаривал с наставниками. Услышав приближение самолета и взрыв бомбы, я затрясся от страха. На наставниках тоже лица не было. В страшной панике евнухи заставляли меня скорее возвратиться в дворцовую палату Янсиньдянь, как будто только место, предназначенное для сна, является наиболее безопасным. Императорские наложницы от страха растерялись еще больше: одни забились в угол спальни, другие залезли под стол. Повсюду стоял страшный гвалт и царил ужасный беспорядок. В истории Китая это была первая воздушная тревога, а в истории гражданских войн – первое действие военно-воздушных сил Китая. Каждый спрятался у себя в спальне, были опущены бамбуковые пологи в коридорах: по военным познаниям евнухов, это считалось наиболее разумным средством защиты от бомб. К счастью, в тот раз аэроплан армии защиты республики действовал не по-настоящему, а лишь решил попугать, сбросив три маленькие бомбы размером в один чи. Одна из них разорвалась за воротами Лунцзун, ранив одного из носильщиков; другая упала в пруд в императорском саду и разворотила угол водоема. Третья попала в свисающий черепичный карниз ворот Лунфу на Сичанцзе, но не взорвалась, насмерть перепугав собравшихся там евнухов, которые играли в какую-то азартную игру.

На другой день после отправления указа Чжан Цзолиню в Запретном городе были слышны приближающиеся винтовочные и орудийные выстрелы. Ван Шичжэнь и Чэнь Баошэнь не приходили, вся связь с внешним миром оказалась прерванной. Потом выстрелы стали постепенно затихать. Один из евнухов принес ложную весть: "Докладываю, что войска Чжан Сюня добились победы, Дуань Цижуй потерпел полное поражение!" Когда это известие достигло и императорских наложниц, выстрелы совсем стихли. Теперь все успокоились, на лицах появились улыбки, евнухи стали рассказывать всякие небылицы, вроде того, что на скульптуре лошади, на которой изображен бог войны, выступил пот, а это значит, что божество защитило нас и поэтому Чжан Сюнь нанес поражение Дуань Цижую. Услыхав об этом, я поспешил в молельню, потрогал деревянное изваяние, но оно было совершенно сухим. Другой евнух сказал, что сегодня утром он слышал за дворцом Янсиньдянь звон доспехов и оружия. Несомненно, это бог войны отправился за Мечом черного дракона и изогнутого месяца. Тогда наложницы и я пошли в палату Циньаньдянь отбивать поклоны. Эту ночь все проспали спокойно. На следующий день рано утром из Департамента двора пришло известие: Чжан Сюнь сбежал в голландскую миссию!..

Тут же появились мой отец и наставник Чэнь. Лица их были расстроены. Я прочел составленный ими манифест об отречении. На душе стало горько и страшно, и я невольно разревелся. Привожу текст этого отречения:

"В двадцатый день пятого месяца девятого года правления Сюаньтуна Государственная канцелярия принимает этот императорский указ.

Мы следовали петиции Чжан Сюня и других, которые, ссылаясь на то, что страна находится в состоянии полного беспорядка и народ мечтает о прежнем правлении, советовали нам вернуться к прежнему правительству. Так как мы еще молоды и живем в глубине Запретного города, мы ничего не знали о благосостоянии народа и делах нации. Вспоминая с благоговением милосердие и заветы августейшей императрицы Сяо Динцзин (Лун Юй), которая отреклась от власти, заботясь о народе, мы не имели ни малейшего намерения управлять миром как своей вотчиной. Нас попросили спасти нацию и народ, и мы вынудили себя согласиться на предъявленные к нам требования и приняли власть. Вчера Чжан Сюнь доложил о вооруженных восстаниях в каждой провинции, которые могут привести к милитаристской войне. Наш народ страдал много лет, государство пребывает в отчаянном положении, словно после пожарища и наводнения. Как бы мы могли тогда вынести войну и лишения? Думы об этом не давали нам покоя. И тогда мы приняли решение отказаться от политической власти, которая была в наших руках, чтобы не омрачить душу августейшей императрицы Сяо Динцзин и ее великой добродетели. Пусть Ван Шичжэнь и Сюй Шичан немедленно сообщат Дуань Цижую, что передача власти может быть организована, и настоящим беспорядкам придет конец, что успокоит сердца людей и поможет избежать бедствий войны. Велением императора!"