Текст книги "Последний император"

Автор книги: И Пу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 42 страниц)

Из Посольского квартала на концессию

В те времена двери Посольского квартала и иностранных концессий были всегда широко раскрыты для гостей. Оказалось, что в японской миссии я не единственный гость. Там же жил некий Ван Юйчжи – верный сатрап Цао Куня в деле покупки голосов при выборах президентов. Сам Цао Кунь не успел сбежать в Посольский квартал, был схвачен и заключен под домашний арест. А Ван Юйчжи, у которого ноги оказались побыстрее, стал здешним гостем. Я вспоминаю, что за семь лет до того, как я вторично стал императором, там же проживал изгнанный Чжан Сюнем Ли Юаньхун. После моего второго отречения сам Чжан Сюнь, которого прогнал Дуань Цижуй, оказался гостем уже голландской миссии. Всякий раз, когда миссии готовились к встрече новых гостей, в гостиницах и в больницах Посольского квартала начинались горячие деньки, ибо туда сразу же устремлялось множество людей, среди которых было немало слабонервных, по своему положению не имевших возможности попасть в миссии. В гостиницах платили даже за место под лестницей. В период Синьхайской революции, реставрации 1917 года и моего изгнания из Запретного города в Посольский квартал потоком хлынула маньчжурская знать.

В японской миссии я встретил чрезвычайно теплое и дружеское к себе отношение, которого мне не приходилось встречать прежде. Выше я не упомянул о том, что со мной, когда я выехал на автомобиле из Северной резиденции, были еще двое полицейских. Согласно церемонии сопровождения важной персоны, на всем пути до немецкого госпиталя они стояли на подножках по обеим сторонам моего автомобиля. Узнав, что я уехал навсегда, они стали просить убежища, так как не смели вернуться обратно без меня. Им разрешили находиться при японской миссии в качестве моих телохранителей. В Северной резиденции оставались еще Вань Жун и Вэнь Сю, и сначала их не хотели отпускать. Миссия специально послала своего секретаря для переговоров, но тот ничего не добился. Пришлось японскому посланнику Ёсидзаве лично обратиться к временному правительству Дуань Цижуя, и лишь после этого Вань Жуй и Вэнь Сю вместе со своими евнухами и служанками выехали из резиденции.

Увидев, что моему столь многочисленному окружению не разместиться в трех комнатах, сотрудники миссии выделили специальное здание, в котором поселились члены Южного кабинета, сановники двора, а также несколько десятков телохранителей, евнухов, дворцовых слуг, служанок, поваров и т. п. Вновь стали функционировать и канцелярия по принятию докладов на высочайшее имя, и прочие служебные отделы императора великой династии Цин.

Весьма большое значение имело то, что посланник Ёсидзава добился для меня снисхождения со стороны временного правительства, которое не только выразило посланнику свое понимание сложившихся обстоятельств, но и направило в японские казармы к полковнику Такэмото генерал-лейтенанта Цю Тунфэна для подтверждения того, что правительство уважает и приветствует свободную волю императора и в пределах возможного будет охранять его жизнь и имущество, а также безопасность его подданных.

Ко мне в миссию приходили князья во главе с моим отцом и уговаривали меня вернуться. По их словам, в Северной резиденции теперь было безопасно: раз у власти Дуань Цижуй и Чжан Цзолинь, национальная армия не решится предпринять какие-либо действия. Однако я верил тому, что говорили Ло Чжэньюй и другие: Дуань Цижуй и Чжан Цзолинь подтверждают гарантию моей безопасности только потому, что я уже в миссии. Будь я еще в Северной резиденции, а национальная армия в Пекине, любая гарантия ничего бы не стоила. Я отказал князьям, однако они сами в это же время подыскивали себе жилье в Посольском квартале. Позднее одни оказались в немецких казармах, другие поселились в гостинице. Отец, убеждая меня вернуться, тем временем снял складское помещение при одном из соборов, где спрятал свои драгоценности и имущество. А вскоре мои братья и сестры тоже перебрались из Северной резиденции в этот собор.

Участие и забота ко мне со стороны японской миссии воодушевили даже малоизвестных сторонников монархии. Правительство Дуань Цижуя отовсюду получало телеграммы с просьбой восстановить "Льготные условия" в первоначальном виде. Бывшие сановники присылали деньги на мои нужды, некоторые приезжали издалека, чтобы поклониться мне и изложить свои грандиозные планы. Монгольские князья в телеграммах спрашивали временное правительство, каково положение с их собственными "условиями". Правительство поспешило дать ответ, что они по-прежнему сохраняют силу. Подняли головы князья и сановники, отказавшиеся принимать участие в заседаниях Комитета по восстановлению цинского двора. Комитет намеревался произвести учет и разделение имущества дворца. Он состоял из представителей республики: Ли Шицзэна (председатель комитета), И Пэйцзи (представитель от Ван Цзинвэя), Юй Тункуя, Шэнь Цзяньши, Фань Юаньляня, Лу Чжунлиня, Чжан Би – и представителей цинского двора: Шло Ина, Цзай Жуня, Ци Лина, Бао Си и других. Ло Чжэньюя пригласили присутствовать на заседаниях. Шао Ин и другие не только не приняли участия в работе, но и неоднократно заявляли властям о непризнании этой организации. Когда Бао Си позднее вывез из дворца в японскую миссию десять с лишним ящиков добра, Ло Чжэньюй вспылил: "Ведь это все равно что принимать пожертвования из рук разбойников. Если брать, то брать все, а если нет – то ничего!" В действительности у него были свои расчеты: он хотел, чтобы вещи из дворца оказались в таком месте, где он мог бы ими распоряжаться. Тогда я не знал всей подоплеки этого дела и считал, что его упрек справедлив. Что из всего этого получилось дальше, я так и не знаю.

Число появлявшихся в японской миссии старых и молодых приверженцев Цинской династии, которые были почтительны и настойчивы, подавали докладные записки, предлагали секретные донесения с "великими планами расцвета" и разговаривали весьма решительно с правительством, увеличивалось с каждым днем. На китайский Новый год моя маленькая гостиная внезапно оказалась заполненной людьми с косами. Европейское кресло заменяло мне трон. Я сидел лицом к югу, как подобает императору, и принимал поздравления.

Многие приверженцы монархии относились к хозяину миссии с чувством глубокого уважения. В его доброжелательном отношении ко мне они видели надежду или, по крайней мере, получали какое-то моральное удовлетворение. Ван Говэй писал в своем послании: "Японский посланник… не только учитывает прошлую славу Вашего величества, он видит в Вас будущего правителя Китая. Как же могут подданные не радоваться?"

Вскоре после китайского Нового года наступил день моего рождения – мне исполнилось двадцать лет. Я не хотел отмечать эту дату у чужих людей, но хозяин миссии неожиданно для меня настоял на пышном торжестве и предоставил для приема гостей парадный зал, который в день торжества был украшен и устлан великолепными коврами. На кресло, служившее троном, постелили желтую ситцевую подстилку; ширму за креслом оклеили желтой бумагой; слуги надели цинские шапки с красными кистями. Число бывших сановников, приехавших отовсюду – из Тяньцзиня, Шанхая, Гуандуна, Фуцзяни и других мест, перевалило за сотню. Присутствовали также гости из различных миссий. Вместе с князьями и сановниками собралось 500 – 600 человек. Пришлось, как и раньше, писать распорядок празднества и приема поздравлений.

В тот день я надел синий шелковый халат с узорами и куртку из черного сатина. Князья и сановники были одеты так же. В остальном сама церемония мало чем отличалась от дворцовой. Блестящий желтый цвет, косы, троекратное коленопреклонение с девятью земными поклонами причиняли мне большие страдания и вызывали щемящую сердце тоску. После окончания церемонии под впечатлением происходившего я обратился к присутствующим с речью. Она была опубликована – правда, с искажениями – в одной из шанхайских газет. Привожу отрывок из нее, который в целом точен:

"Так как мне всего лишь двадцать лет, было бы неверным отмечать мое долголетие, и я, будучи гостем под чужой крышей, при нынешних трудностях не намеревался отмечать эту дату. Но поскольку вы прибыли сюда, проделав большой путь, я хотел воспользоваться случаем повидать вас и поговорить с вами. Мне хорошо известно, что в современном мире императоры не могут больше существовать, и я решил не рисковать и не быть исключением. Моя жизнь в самом дворце мало отличалась от жизни заключенного, и я постоянно ощущал, что мне недостает свободы. Я долго надеялся, что поеду учиться за границу, усердно изучал для этого английский язык, но на моем пути оказалось слишком много препятствий.

Сохранение или упразднение "Льготных условий" не имело для меня большого значения. Я мог отказаться от них добровольно, но не потерпел бы насилия. "Льготные условия", являясь двухсторонним соглашением, не могут быть изменены указом одной из сторон, так как приравнены к международному договору. Посылка Фэн Юйсяном солдат во дворец – акт насилия, недостойный человека, в то время как все можно было легко уладить путем переговоров. Я всегда искренне мечтал не пользоваться пустым титулом, но то, что это было сделано с помощью вооруженных сил, огорчает меня больше всего. Подобные варварские действия причиняют большой ущерб авторитету республики и ее репутации.

Не буду говорить о причинах, побудивших меня покинуть дворец: они, по-видимому, уже известны вам. Я был совершенно бессилен, и то, как действовал против меня Фэн Юйсян, не делает ему чести. Трудно передать чувство унижения, с которым я покидал дворец. Даже если Фэн Юйсян и имел основания изгнать меня из дворца, почему он конфисковал одежду, старинные вазы, каллиграфические надписи и книги, оставленные моими предками? Почему он не разрешил нам взять с собой чашки для риса, чайные чашки и кухонные принадлежности, так необходимые в повседневной жизни? Делалось ли это для сохранения антикварных вещей? Много ли они стоили? Не думаю, чтобы он поступил так грубо даже при дележе добычи между бандитами.

Когда Фэн Юйсян говорил, что реставрация 1917 года лишила законной силы "Льготные условия", ему следовало бы помнить, что мне тогда было всего лишь двенадцать лет и сам я не мог организовать реставрацию. Если даже оставить это в стороне, разве так называемая ежегодная субсидия когда-либо выплачивалась вовремя с тех пор, как были подписаны "Льготные условия"? Когда выплачивались дотации князьям и знати, о которых записано в различных соглашениях? Разве маньчжурам выплачивались средства на существование, предусмотренные "Льготными условиями"? Ответственность за нарушения "Условий" лежит прежде всего на республике: игнорирование этого и ссылка на реставрацию 1917 года лишены всяких оснований.

Не хочу жаловаться, но не могу упустить случая, чтобы не излить печаль, охватившую мою душу. Поэтому, если правительство республики услышит о ней, оно поймет, что все должно быть улажено справедливо, и я бы согласился с подобным урегулированием без колебаний.

Я хочу также сделать одно важное заявление. Я никогда не соглашусь ни на какие предложения прибегнуть ради собственных интересов к помощи иностранной интервенции. Я никогда бы не использовал иностранную силу для вмешательства во внутреннюю политику Китая".

Примерно в те же дни, когда я отмечал день своего рождения, во многих газетах появились полные негодования и возмущения материалы, направленные против меня и моих людей. Это, несомненно, было вызвано тем, что я переметнулся к японцам, а малый двор, стремясь при существовавшей власти к праздности, действовал заносчиво, опираясь на поддержку иностранцев. В это время Комитет по реорганизации цинского двора, проводя инвентаризацию дворцового имущества, обнаружил ряд материалов, вроде резолюции на "Льготных условиях", написанной рукой Юань Шикая, документов о закладе, продаже и вывозе за границу антикварных изделий и т. п. Материалы были опубликованы и получили большой резонанс в обществе. Наибольшее возмущение вызвала связь малого двора с японцами и начатое сторонниками монархии движение за восстановление "Льготных условий" (ко дню моего рождения в газетах уже было опубликовано тринадцать петиций за подписями более трехсот человек из пятнадцати провинций). В противовес этому в Пекине появилась и развернула активную деятельность организация под названием Лига борьбы против благосклонного отношения к цинскому дому. Среди многочисленных газетных материалов, отражавших общественное мнение, были и фельетоны, и прямые гневные обвинения; встречались добрые советы, попадались и предупреждения японской миссии и республиканским властям. Прими я тогда какой-либо из этих советов, моя жизнь могла бы сложиться совсем иначе. Я отыскал несколько статей, которые, насколько помнится, разоблачали тайные замыслы японцев. Сообщения были опубликованы в газете "Цзин бао". Одна из статей, разоблачавшая тайные замыслы японцев, потрясла меня, настолько все написанное в ней соответствовало тому, что произошло в дальнейшем.

"Самая мрачная цель заговора заключается в том, чтобы держать его до тех пор, пока в одной из провинций не произойдет какой-нибудь инцидент, и определенная держава не пошлет его туда и не восстановит при вооруженной поддержке титул его далеких предков. Провинция будет отделена от республики и защищена этой державой. Затем с ней станут поступать так, как поступают с уже аннексированной страной…

Побег Пу И – результат преднамеренного запугивания и постепенного вовлечения его в сети далекоидущих планов. Заинтересованные лица согласны ради его обеспечения идти на любые расходы. Страна купила дружбу всех его последователей: сами того не подозревая, они попали под ее контроль и в будущем будут служить для нее орудием".

Эти справедливые слова тогда казались мне клеветой, предательством. Я считал, что таким путем меня хотят вернуть и подвергнуть гонениям; поэтому подобные статьи в газетах вызывали во мне только ненависть.

Несколько раз глубокой ночью я ради любопытства в сопровождении одного-двух слуг выезжал покататься на велосипеде (позже ворота миссии стали запирать). Однажды я доехал до речушки Тунцзыхэ, что возле стен Запретного города, и, глядя на очертания угловых башен и зубцов стены, вспомнил об оставленных мной совсем недавно палате Янсиньдянь и дворце Цяньцингун, о желтом троне, и внезапно нахлынувшие чувства вызвали в моей душе жажду мести. Со слезами на глазах я поклялся себе, что вернусь сюда в будущем, но уже монархом, как это сделали представители первого поколения цинских императоров.

В течение трех месяцев я ежедневно встречал подчеркнутое внимание со стороны японских хозяев, видел верность и преданность бывших сановников и сталкивался с оппозицией общества. Все это только усиливало мою ненависть и жажду мести. Ясно сознавая, что ради своего будущего необходимо что-то предпринимать, я решил уехать в Японию.

Посланник официально никак не выразил своего мнения, но секретарь Икэбэ открыто выражал свой восторг.

Хотелось бы сказать несколько слов о Чжэн Сяосюе и Ло Чжэньюе – этих двух почитаемых сановниках. Во время моего проживания в японской миссии их борьба вступила в новую фазу и закончилась поражением Чжэн Сяосюя.

Чжэн Сяосюй в прошлом бил себя кулаком в грудь и говорил, что, поскольку у него хорошие отношения с Дуань Цижуем, "Льготные условия" будут обязательно восстановлены. Доверенные люди Дуань Цижуя – Цзэн Юйцзянь, Лян Хунчжи – были его земляками, а с Ван Итаном и другими у него существовали дружеские отношения. Поддержка их не позволяла сомневаться в успехе. Однако обещания Дуань Цижуя оказались пустым звуком, что повергло Чжэн Сяосюя в ужас. До моего слуха стали доходить недоброжелательные реплики в его адрес. Старый сановник Шэн Юнь, приехав из Тяньцзиня, прежде всего выразил свое недовольство Чжэн Сяосюем. Он обвинял его в обмане государства, безрассудных поступках, злонамерениях, самовольстве. Тогда я не знал, какое отношение ко всем этим толкам имеет Ло Чжэньюй, потерпевший поражение в предыдущем раунде. Я стал охладевать к Чжэн Сяосюю, а авторитет Ло Чжэньюя в моих глазах вырос.

В моем присутствии Ло Чжэньюй нападал на Чжэн Сяосюя не очень резко. Он предпочитал рассказывать о самом себе, и такой метод был эффективней, чем изобличения других. Благодаря его откровениям у меня сложилось мнение, что Ло Чжэньюю принадлежат немалые заслуги в этих бурных событиях, а Чжэн Сяосюй просто маленький человек, хвастун и авантюрист. По словам самого Ло Чжэньюя, телеграмма, присланная из Тяньцзиня, в которой Дуань Цижуй выражал протест Фэн Юйсяну против моего изгнания из дворца, также была одним из результатов его действий. Вернувшись в Пекин, он нашел своего хорошего друга Такэмото, и лишь тогда последовало приглашение меня в японский гарнизон. Позднее снятие часовых у ворот Северной резиденции, по его словам, произошло после его разговоров с членами временного правительства. Даже идея выходить из дворца просто так, чтобы люди к этому привыкли, была подсказана Чэнь Баошэню тоже им.

Позднее Ло Чжэньюй, описывая в своем дневнике мой приезд в японскую миссию, ни словом не упомянул о Чжэн Сяосюе. Лишь в описании последовавших за этим событий у него есть фраза: "Чжэн Сяосюй говорил, что может заставить Дуань Цижуя восстановить "Льготные условия", однако не сумел сдержать своего слова и, не простившись, уехал на Юг". В действительности, в то время как я всем сердцем стремился за границу и Джонстон уже приглашал меня в Лондон, Чжэн Сяосюй не поддержал меня. Ло Чжэньюй же, предлагавший уехать в Японию, еще больше возвысился в моих глазах. Поэтому я перестал проявлять какой-либо интерес к Чжэн Сяосюю. Тот в конце концов попросил однажды у меня отпуск, сославшись на свои частные дела, которые должен был уладить в Шанхае. Тогда, не понимая его намерений, я не стал удерживать Чжэн Сяосюя. И он сразу же уехал.

Спустя несколько дней после дня моего рождения Ло Чжэньюй сказал мне, что он уже договорился обо всем с Икэбэ. Выезд за границу должен подготавливаться в Тяньцзине, так как здесь оставаться было крайне неудобно. В Тяньцзине хорошо бы найти помещение на территории японской концессии; ранее купленный дом находился на английской концессии, и его местоположение было не совсем подходящим. Слова Ло Чжэньюя показались мне убедительными, к тому же очень хотелось посмотреть Тяньцзинь, этот большой город, и я сразу согласился. Вскоре после того, как Чжу Жучжэнь в Тяньцзине нашел для меня дом на японской концессии, Ло Чжэньюй сообщил, что все готово и можно выезжать. Момент был выбран удачно, так как национальная армия как раз меняла свои гарнизоны и вдоль железной дороги оставалось лишь небольшое количество солдат фэнтяньской группировки. Я поговорил с Ёсидзавой, и он дал согласие на мой переезд в Тяньцзинь. Не возражал и Дуань Цижуй, когда ему сообщили о моем намерении, и предложил послать своих солдат для охраны. Посланник отказался от его добрых услуг. Было решено, что в Пекин прибудут начальник полиции при японском генеральном консульстве в Тяньцзине и переодетые полицейские; они и будут меня охранять. Следом за мной приедут Вань Жун и другие.

В семь часов вечера 28 февраля четырнадцатого года республики (1925 год) я распрощался с японским посланником и его супругой. Мы вместе сфотографировались, я выразил ему свою благодарность, а он пожелал мне счастливого пути. Затем в сопровождении секретаря Икэбэ и переодетых японских полицейских мы вышли через черный ход японской миссии и пешком дошли до пекинского железнодорожного вокзала. В поезде я встретил Ло Чжэньюя с сыном. В пути на каждой остановке в поезд садилось несколько японских жандармов и агентов секретной службы, одетых в черные костюмы. Когда поезд прибыл в Тяньцзинь, почти половина пассажиров состояла из подобных лиц. Меня встречали аккредитованный в Тяньцзине генеральный консул Ёсида Сигэру и несколько десятков офицеров и солдат японского гарнизона.

Через три дня в газете "Шуньтянь шибао" появилось заявление японской миссии, в котором говорилось, что мое намерение выехать из Пекина давно было известно временному правительству и последнее никогда этому не препятствовало и что мой внезапный отъезд вызван неустойчивой обстановкой в Пекине.

Глава четвертая. В Тяньцзине

Ло Чжэньюй

Только в Тяньцзине я обнаружил, что далеко не все уже приготовлено, как уверял Ло Чжэньюй. Поэтому мне пришлось на один день остановиться в гостинице «Ямато». На следующий день прибыли Вань Жун, Вэнь Сю и все те, кто находился со мной в японской миссии, и мы перебрались в наскоро приготовленный для нас Чжанюань.

Чжанюань (или "сад Чжана") представлял собой огромный сад площадью около двадцати му [49]49
  My – мера площади, один му равен около 0,07 га.


[Закрыть], посреди которого стояло большое здание. Здесь обычно развлекался Чжан Бяо – бывший цинский наместник и командующий войсками в городе Учане.

Во время Учанского восстания Чжан Бяо, захватив свои драгоценности и имущество, вместе с семьей бежал в Тяньцзинь, где подыскал себе особняк на территории японской концессии. В нем я и устроился. Этот в прошлом знаменитый цинский полководец решительно не хотел брать с меня денег за квартиру; каждый день рано утром он приходил с метлой и подметал двор, выражая этим свою преданность мне. Впоследствии кто-то отговорил его это делать. В его доме я прожил пять лет. Когда Чжан Бяо умер, его сын стал требовать с меня арендную плату. Поскольку к тому же квартира эта мне не очень подходила, я переехал в Цзинюань (Тихий сад) к Лу Цзуюю.

Первоначальная цель моего переезда в Тяньцзинь состояла в том, чтобы уехать за границу, но получилось так, что я прожил здесь целых семь лет. Все это время я метался между представителями самых различных группировок. Помощь и поддержка, которую я получил от маньчжурских князей, значительно уменьшилась. Отец вначале редко приезжал в Тяньцзинь, и хотя позднее он стал наведываться чаще (он жил на английской концессии, в доме, который был сначала куплен для меня), роли это уже не играло. К тому времени меня покинул и мой наставник Джонстон: он получил новую должность и уехал в Вэйхайвэй.

В 1926 году, после того как Вэйхайвэй отошел к китайскому правительству, он как-то приезжал в Тяньцзинь. Джонстон пытался добиться для меня помощи от У Пэйфу и других, но безуспешно. Затем он уехал в Англию, где получил титул сэра и стал профессором китайской филологии Лондонского университета и советником Министерства иностранных дел Англии. В течение этих семи лет вокруг меня боролись всевозможные фракции. Их можно было разделить на следующие: некоторую часть старых сановников во главе с Чэнь Баошэнем, которая сначала надеялась на восстановление "Льготных условий", а потом согласилась на сохранение существовавшего положения, можно было назвать группой "назад во дворец"; во главе группы, которая возлагала надежды на мой выезд за границу и иностранную помощь (главным образом Японии) и состояла из сторонников восстановления монархии всех возрастов, а также отдельных князей, вроде Пу Вэя, находился Ло Чжэньюй. Ее можно было назвать группой "контактов с Японией" или "выезда за границу". Группу, считавшую, что лучший метод – это контакты с милитаристами и их подкуп, можно было назвать группой "использования военных". Состав ее был весьма неоднороден. В нее входили и бывшие цинские ветераны, и республиканские политики. Ведущей фигурой в этой группе был я сам. Вернувшийся потом снова ко мне Чжэн Сяосюй первоначально не примыкал ни к одной из групп. Получилось так, что со всеми группами он вроде бы в какое-то время соглашался, в какое-то время выступал против них, а его собственная, никем ранее не выдвигавшаяся политика "открытых дверей" (связь с любым государством, которое хотело бы помочь реставрации) и так называемое использование иностранцев вызвали возражение других группировок. Когда же он стал твердо проводить линию опоры на Японию, его соперники потерпели поражение. Он не только победил, но и присвоил себе результат многолетней борьбы руководителя группы "контактов с Японией" Ло Чжэньюя. Однако об этом несколько позже, сейчас же речь пойдет о самом Ло Чжэньюе. Когда Ло Чжэньюй пришел во дворец, ему было чуть больше пятидесяти лет; он был среднего роста, носил очки в золотой оправе (которые снимал в моем присутствии), козлиную бородку и седую косу. Когда я жил во дворце, он всегда носил цинскую дворцовую одежду. После того как я покинул дворец, он стал носить длиннополую верхнюю куртку с широкими и короткими рукавами, из-под которых виднелись узкие манжеты. Говорил он медленно, с шаосинским акцентом, ходил не спеша. К концу правления династии Цин Ло Чжэньюй занимал должность помощника секретаря в Министерстве народного просвещения, и у меня не могло быть с ним никаких дел. После моей свадьбы по рекомендации Шэн Юня, зная о способностях Ло Чжэньюя в области археологии, я принял предложение Чэнь Баошэня и сделал его членом Южного кабинета, пригласив принять участие в установлении подлинности древней ритуальной утвари из бронзы, имевшейся во дворце. Среди известных ученых, пришедших почти одновременно, находился его родственник Ван Говэй и известный специалист по юаньской истории Кэ Шаоминь. Чэнь Баошэнь считал, что присутствие в Южном кабинете таких людей только украсит цинский двор. Конечно, деятельность Ло Чжэньюя в деле реставрации монархии привлекала мое внимание больше, чем его талант ученого.

Во время Синьхайской революции Ло Чжэньюй уехал в Японию и прожил там десять лет, занимаясь археологией и научной деятельностью. Когда Шэн Юнь и Шань Ци действовали в Японии в интересах реставрации, они встретились и установили друг с другом связь. Позднее Шэн Юнь отошел от дел, прожил некоторое время в Циндао, а затем приехал в Тяньцзинь, где поселился на территории японской концессии. Шань Ци избрал своим местожительством Люйшунь и Далянь, находясь на содержании японцев. Но Ло Чжэньюй оказался активнее их всех. В 1919 году, по возвращении на родину, он, живя сначала в Тяньцзине, установил связи с японцами. Потом переехал в Далянь, где в порту открыл антикварную лавку, перепродавая контрабандой антикварные вещи. Одновременно он продолжал поддерживать контакты с японцами и в широких масштабах вел поиски сочувствующих реставрации.

Ло Чжэньюй уже имел многолетний опыт в накоплении богатств путем продажи антикварных изделий, старинных картин, каллиграфических надписей, драгоценных камней и черепашьих панцирей.

Он родился в уезде Шаосин провинции Чжэцзян в семье книготорговца старого типа. В молодые годы в провинции Цзянси служил учителем в семье одного знатного сановника, который был книголюбом и имел большую библиотеку.

Когда хозяин внезапно умер, Ло Чжэньюй решил воспользоваться невежеством хозяйки и, притворившись, что опечален смертью сановника, отказался от вознаграждения за целый год, чтобы таким путем выразить свое соболезнование. Он только попросил разрешения оставить себе на память о покойном несколько старых книг, картин и каллиграфических надписей. Хозяйка, тронутая его благородством, предложила самому выбрать в библиотеке покойного мужа любые книги и картины. Таким образом, этот потомственный книжник смог отобрать "на память" несколько корзин книг, среди которых находилось свыше сотни текстов Танской династии и более пятисот картин и свитков с каллиграфическими надписями династий Тан, Сун, Юань и Мин. Нагрузившись "подарками", он вернулся домой. Вскоре его маленькая книжная лавка превратилась в солидный антикварный магазин. Торговля расширялась, росла его известность как крупного специалиста по антикварным предметам. Постепенно именно это и помогло ему установить связь с японцами. В те годы, когда Ло Чжэньюй жил в Японии, благодаря книготорговцам он завязал дружбу со многими известными японцами; многие из них, считая Ло Чжэньюя авторитетом в области древних китайских памятников культуры, часто просили его определить достоверность и оценить картины и каллиграфические надписи. Ло Чжэньюй наделал себе множество печатей с надписями: "Определено Ло Чжэньюем", "Оценено Ло Чжэньюем". За один отпечаток такой печати японские антиквары платили ему три японские иены. В конце концов Ло Чжэньюй дошел до того, что стал вырезать поддельные печати знаменитых людей древности и ставить их на безымянные картины; рядом с такими печатями он ставил свою печать и продавал картины по высокой цене. Когда его просили оценить редкие бронзовые сосуды, он часто, ссылаясь на занятость, задерживал их у себя, стремясь снять с них как можно больше отпечатков, а затем продать их. Говорят, что все проданные им книги Сунской эпохи оказались искусной подделкой. Некоторые считали, что хотя человек он и не совсем порядочный, но все же талантливый и эрудированный. По-моему, в этом можно было усомниться. Однажды, уже во время Маньчжоу-Го, он принес мне показать несколько вещей из ханьского нефрита. Я не был большим специалистом по нефриту, однако имел кое-какие коллекции. Так называемый ханьский нефрит – всего лишь название и вовсе не должен обязательно относиться к эпохе Хань. Разглядев то, что принес Ло Чжэньюй, я невольно разочаровался в его "таланте и эрудиции", ибо все это оказалось чистой подделкой.

Ло Чжэньюй не часто ходил во дворец. Вместо него "на службу" являлся его родственник Ван Говэй, который всегда ему рассказывал, что произошло во дворце в его отсутствие. Ван Говэй во всем слушался Ло Чжэньюя – главным образом потому, что всегда чувствовал себя чем-то ему обязанным.

Ло Чжэньюй знал это и помыкал им как хотел. Лишь позднее я узнал, что известность Ло Чжэньюя во многом была связана с его особыми родственными отношениями с Ван Говэем. Когда Ван Говэй начал учиться, он был очень бедным человеком, и Ло Чжэньюй оказывал ему большую помощь, полностью оплачивая его расходы во время учебы в Японии. В знак глубокой признательности свои первые несколько произведений Ван Говэй издал под именем Ло Чжэньюя. Изданный впоследствии в Японии нашумевший трактат о древних гадательных надписях эпохи Инь фактически явился плагиатом большой исследовательской работы Ван Говэя. Семьи Ло и Ван позднее породнились. Казалось, положение изменится, но не тут-то было. Ло Чжэньюй по-прежнему оставался строг и требователен, поэтому Ван Говэй во всем слушался его. Когда я приехал в Тяньцзинь, уже после того как Ван Говэй стал профессором китайского языка в университете Цинхуа, не знаю из-за чего, но вдруг Ло Чжэньюй стал требовать у Ван Говэя уплаты долгов, неоднократно угрожая ему. Доведенный до отчаяния Ван Говэй, который и так жил в нищете, не вынес унижений и 2 июня 1927 года покончил с собой, утопившись в озере Куньминху в парке летнего дворца Ихэюань.