Текст книги "Город туманов"

Автор книги: Хоуп Миррлиз (Мирлис)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Глава XVIII
Мистрис Айви Пепперкорн

Дела, назначавшиеся клеркам в Счетной палате господина Натаниэля, не всегда бывали связанными с тоннами товаров и сотнями серебряных фунтов. Однажды, например, целых два дня ни один из них не открывал гроссбух, и под командой работодателя они вырезали из бумаги и скалывали фантастические маскарадные костюмы для празднования дня рождения Ранульфа. Все они привыкли и к тому, что он запирается у себя в кабинете, строго-настрого запретив беспокоить себя, для того, чтобы заняться, например, сочинением комического стихотворного послания в честь Валентинова дня, предназначенного престарелой даме Полли Мукомолл, то и дело приоткрывая дверь и высовываясь, чтобы попросить подсказать ему рифму. Поэтому в то утро их не удивило его распоряжение отложить книги и посвятить свои таланты расследованию, чтобы любым доступным им способом определить, найдутся ли в Луде какие-нибудь родственники жившего на западной окраине страны фермера по имени Тарабар, скончавшегося около сорока лет назад.

И к великому удовлетворению господина Натаниэля, один из них вернулся из своих поисков с информацией о том, что вдовая дочь покойного фермера, мистрис Айви Пепперкорн, недавно купила небольшую бакалейную лавку в Зеленой Кобылке – деревеньке, лежавшей в паре миль от северных ворот.

Времени терять было нельзя, поэтому господин Натаниэль приказал подать ему коня, облачился в костюм из бумазеи, в котором ходил на рыбалку, надвинул шляпу на самые уши и отправился в Зеленую Кобылку.

Оказавшись там, он безо всякого труда отыскал крохотную лавчонку мистрис Айви, где за прилавком сидела она сама.

Этой пригожей и румяной, как яблочко, особе следовало бы находиться среди коров и лугов, а не в душной тесной комнатушке, наполненной предметами роскоши и первой необходимости деревенского общества.

Она пребывала в приветливом и разговорчивом настроении, и господин Натаниэль перемежал различные приобретения тонкими замечаниями, витиеватыми коленцами и полными дружелюбия вопросами.

Отвесив ему две унции нюхательного табака и упаковав их в кулек, мистрис Айви сообщила ему, что ее девичья фамилия – Тарабар, что муж ее был капитаном корабля и до самой его смерти она проживала в портовом городке. Снабдив его четвертью фунта леденцов, она рассказала, что предпочитает сельскую жизнь торговле. Выслушав же похвалы шерстяному шарфу, получив за него деньги, обернув бумагой и перевязав, она поведала, что охотно поселилась бы возле своего прежнего дома, однако у нее были веские причины не делать этого.

Чтобы выяснить, каковы эти причины, потребовались такт и терпение. Однако вдумчивая пытливость господина Натаниэля, замаскированная теплым сочувствием, никогда еще не приносила лучшего результата, и мистрис Айви в итоге была вынуждена признать, что у нее есть ненавистная мачеха, и у нее есть все основания ей не доверять.

Тут господин Натаниэль счел возможным чуточку приоткрыть карты. С пониманием посмотрев на нее, он спросил, не хотела ли бы она добиться правосудия, чтобы негодяи получили по заслугам, и добавил:

– Нет более глупой поговорки, чем та, которая утверждает, что мертвые молчат. Помочь мертвецам вновь обрести язык – одно из главных назначений Закона.

Мистрис Айви встревожилась.

– А кто вы такой, сэр, скажите, будьте добры? – спросила она смущенно.

– Племянник одного фермера, у которого когда-то батрачил некто Рой Карп, – поторопился он с ответом.

И она с пониманием улыбнулась.

– Ну, кто бы мог подумать! – пробормотала мистрис Айви. – А как, интересно, звали вашего дядю? В наших краях я знала всех фермеров и их семьи.

В честных карих глазах господина Натаниэля вспыхнул огонек.

– Наверно, я несколько перемудрил! – рассмеялся он. – Понимаете, я долго работал в городском магистрате, а там невольно привыкаешь устраивать клиентам ловушки. Закон – коварная вещь. У меня нет дяди на западе, и я никогда не был знаком с Роем Карпом. Однако я всегда интересовался преступлениями и с интересом читал материалы старых процессов. Поэтому, когда вы сказали, что прежде носили фамилию Тарабар, я немедленно вспомнил всегда озадачивавшее меня дело и подумал, что имя Роя Карпа развяжет вам язык. Мне всегда казалось, что за этим процессом кроется нечто большее, чем видно невооруженным глазом.

– В самом деле? – уклончиво спросила мистрис Айви. – Видно, вас очень интересуют чужие дела.

И она с подозрением посмотрела на него.

Тут господин Натаниэль сел на своего конька.

– Вот что я скажу вам, мистрис Айви, не сомневаюсь, что вашему отцу было приятно видеть отличную пшеницу, даже если она выросла на чужом поле, а ваш муж любил отличные корабли и все такое…

Тут ему пришлось прервать свои объяснения и выслушать – притом с большим терпением и вниманием – воспоминания о вкусах и привычках покойного капитана.

– Как я уже говорил, – продолжил он, когда мистрис Айви на мгновение умолкла, чтобы вздохнуть, улыбнуться и вытереть глаза уголком фартука, – поле с налитыми колосьями золотой пшеницы радовало сердце вашего отца, а ведомый к причалу умелой рукой корабль веселил вашего мужа, такие же чувства вызывает во мне правосудие, обнаружившее виновного. Я, холостяк, сумел скопить некоторые средства и ничего не радует меня больше, чем возможность потратить их на восстановление справедливости, чем возможность отомстить за такого отличного человека, как ваш покойный отец. У нас, старых холостяков, как вам известно, есть свои излюбленные делишки. Они не производят столько шума, сколько полный дом ребятни, однако требуют порой не меньших расходов.

Усмехнувшись, господин Натаниэль потер руки.

Происходящее доставляло ему огромное удовольствие, он словно бы превратился в придуманного им проницательного, честного и несколько кровожадного детектива. В глазах господина Натаниэля зажигался фанатический огонек, когда он поминал Правосудие, этого тигра; он уже представлял себе тот уютный домик в Луде, в котором якобы живет, – маленький садик с веселыми цветами, крошечную лужайку и шпалеры плодовых деревьев, уходу за которыми он посвящает свой досуг. И своего пса, и канарейку, и старушку домоправительницу. И как сегодня, возвратившись домой, отужинает сосисками и картофельным пюре, завершив трапезу жареным сыром. И как, закончив трапезу, извлечет свое собрание зловещих сокровищ и за бокалом негуса будет любовно перебирать мотки виселичной веревки, запятнанную кровью перчатку убитой гулящей девки, кусочек янтаря, служивший талисманом предводителю мерзкой банды, наслаждаясь крадущейся поступью своего домашнего тигра – Закона. Да, такая незаметная и тихая жизнь полна увлечений, как и его дом цветами. Какими же уютными кажутся халат и тапки Другого человека!

– Ну, если вы хотите сказать, – проговорила мистрис Айви, – что намерены помогать Закону наказывать злых людей, что ж, я охотно поддержала бы вас в этом деле. Но все же, – она вновь бросила на него подозрительный взгляд, – почему вы решили, что отец мой умер не своей смертью?

– Мне это подсказывает интуиция. А она редко меня подводит! Я чувствую кровь. Разве в деле не было сказано, что труп кровоточил?

Дернув головой, она возмущенно воскликнула:

– Вам ли, городскому и, судя по всему, образованному человеку, верить в эти вульгарные россказни! Надо же знать селян, они все перелагают на старинный мотив. В таверне в самой Лебедяни говорили про две капельки крови, а к тому времени, когда история эта добралась до Лунтравы, эти капли превратились в целый галлон. Я проходила мимо тела отца вместе с остальными и не скажу, что заметила сколько-нибудь крови… конечно, тогда глаза мои опухли от слез. И все же именно эта причина заставила Месоглина оставить страну.

– В самом деле? – воскликнул господин Натаниэль.

– Да. Моя мачеха никогда не допускала непочтительного обращения с собой. У меня не было причин любить ее, но должна признать, что она держалась как королева, а он был чужаком, к тому же несколько простоватым, и деревенские ребятишки – да и все прочие – не давали ему прохода, выпрыгивали из-за заборов и преследовали по улице с криками: «А почему кровоточил труп фермера Тарабара?» – и так далее. Словом, он не мог больше переносить подобного обращения и однажды ночью улизнул из дома. Я и не думала, что увижу его еще раз. Но я встретила его на улице, в городе, причем не так уж давно, хотя он не заметил меня.

Сердце господина Натаниэля учащенно забилось.

– А как он сейчас выглядит? – спросил господин Натаниэль, затаив дыхание.

– О! Почти совсем не изменился. Недаром говорят, что ничто не сохраняет молодость так, как чистая совесть! – Она сухо усмехнулась. – Впрочем, он никогда не был особенно хорош собой – коренастый, упитанный, веснушчатый, с дерзкими, полными любопытства глазами!

Не сдерживаясь, господин Натаниэль хриплым от волнения голосом воскликнул:

– Значит, это… вы имеете в виду здешнего доктора, Эндимиона Лера?

Мистрис Айви многозначительно кивнула.

– Да, теперь он называет себя этим именем.

И вокруг него столько разговоров, что если послушать некоторых, не будь в городе такого врача, ни один ребенок не сумел бы правильно появиться на свет, а ни один старик подобающим образом умереть.

– Да-да. Но вы уверены, что он и есть Кристофер Месоглин? Готовы ли вы поклясться в этом на суде? – нетерпеливо воскликнул господин Натаниэль.

Мистрис Айви явно удивилась.

– Зачем это мне клясться? – с сомнением в голосе проговорила она. – Должна сказать, что всегда терпеть не могла крепких выражений в женских устах, и мой бедный Пепперкорн тоже, хотя и был моряком.

– Да нет же, – возразил господин Натаниэль, – я, должно быть, оговорился. Я хотел сказать, присягнуть в этом перед судом.

Чуть усмехнувшись собственной ошибке, она спросила несколько напряженным тоном:

– И что же может привести меня в суд, хотелось бы знать? Прошлое давно забыто, а сделанного не изменишь.

Господин Натаниэль испытующе посмотрел на нее.

– Мистрис Пепперкорн, – проговорил он торжественным тоном, – разве вам не жалко мертвых, немых и беспомощных? Вы любили своего отца, я в этом не сомневаюсь. И если сказанное вами слово способно помочь отмщению за него, неужели вы оставите это слово непроизнесенным? Кто может сказать, что мертвые не ощущают благодарности к живым за любовную память, что им не спокойнее почивать в своих могилах, зная, что они отомщены? Неужели в вас не осталось жалости к усопшему отцу?

Впечатление, произведенное этой короткой речью, живо отразилось на лице мистрис Айви, она даже прослезилась.

– Не надо так думать, сэр, – она хлюпнула носом, – не надо так думать! Я хорошо помню, как мой бедный отец сиживал напротив нее вечерами, говоря не языком, а глазами: «Нет, Клем (мою мачеху звали Клементиной), я не верю тебе ни на грош, и все же ты умеешь обвести меня вокруг пальца, вокруг своего мизинца, потому что я глупый и бестолковый старик, и это понятно нам обоим». Нет! Я всегда говорила, что отец мой ни на что не закрывал глаза, хотя и был рабом ее приятной мордашки. Дело не в том, что он чего-то не видел, у него просто не хватало решимости произнести это вслух.

– Бедняга! А теперь, мистрис Айви, мне кажется, что вы должны рассказать мне все, что вам известно и что заставляет вас думать – вопреки свидетельству медиков, – что ваш отец был убит. – Облокотившись о прилавок, он посмотрел ей прямо в глаза.

Однако мистрис Айви возразила:

– Я не сказала, что мой бедный отец был отравлен ивой. Он скончался в тишине и покое.

– И все же вы подозреваете в этом злой умысел. Теперь, зная, что в этом деле замешан доктор Лер, я не могу сказать, что отношусь к нему бесстрастно. Дело в том, что я кое-что имею против этого человека.

Мистрис Айви сперва закрыла входную дверь, а потом, перегнувшись через прилавок, приблизилась к нему и негромко произнесла:

– Да, я действительно всегда видела здесь злой умысел и могу объяснить почему. Как раз перед кончиной отца мы варили варенье. А у него была такая маленькая слабость, он очень любил пенку, и поэтому мы всегда оставляли ему блюдце от каждой варки. Ну, мой младший братец Робин и ее дочка – трехлетняя воструха – жужжали вокруг ягод и сахара, как две маленькие осы, воображая, что помогают варить варенье. И вдруг мачеха повернулась и увидела свою маленькую Полли со ртом, черным от сока шелковицы. Какую же суматоху она подняла! Она поймала девчонку, встряхнула, велела выплюнуть все, но, убедившись в том, что это шелковица, сразу успокоилась и сказала Полли, чтобы та была хорошей девочкой и ничего не брала в рот без разрешения.

Варенье кипело в больших медных тазах, но я заметила сбоку на очаге небольшой котелок и спросила у мачехи, что в нем. Та беззаботно ответила: «Это для моего деда». Подслащенное вместо сахара медом шелковичное желе. В тот же вечер, оказавшийся последним в жизни моего отца (я не рассказывала об этом ни единой душе, кроме моего бедного Пепперкорна), после ужина он отправился на крыльцо покурить трубку, оставив их обоих заниматься в кухне своими делами, она явным образом злилась, а отец мой был достаточно слаб, раз позволил этому типу поселиться у нас в доме. Он был странным, мой отец, слишком гордым, чтобы находиться там, где его присутствие было нежелательно, даже в кухне собственного дома. Я тоже вышла, но устроилась поодаль, потому что ждала заката, чтобы нарвать цветов и наутро отнести их больной соседке. И я услышала, как он говорит своему спаниелю Рыжику, который буквально не отходил от него. Слова его я помню так, как если бы он произнес их только вчера. «Бедный мой, старый пес! – сказал он. – Думал я, что это мне придется рыть твою могилу. Увы, Рыжик, получилось совсем по-другому. Завтра к этому времени я умолкну навеки, а ты будешь скучать по нашим беседам, бедняга». Тут Рыжик отчаянно взвыл, так что у меня кровь в жилах застыла, и я подбежала к отцу спросить, не заболел ли он и не надо ли ему чего-нибудь. Он рассмеялся, но так печально. Мой бедный отец был человеком открытым, бесхитростным, незлопамятным. Но сейчас его смех был пропитан не только печалью, но и желчью. Он сказал: «Ну, Айви, девочка моя, не хочешь ли ты принести мне пионов, ноготков и пастушьего тимьяна с холма, где танцевал Молчаливый народ, и сделать из них салат?» Увидев мое удивление, он опять рассмеялся: «Нет, нет. Сомневаюсь, чтобы все цветы, растущие по эту сторону гор, смогли помочь твоему бедному отцу. Иди поцелуй меня, ты всегда была хорошей девочкой». Из цветов этих старухи готовили приворотное зелье, как я знала от своей бабки, разбиравшейся в травах и талисманах, хотя отец всегда посмеивался над ней из-за этого, и я решила, что он говорит о моей мачехе и Месоглине, не зная, удастся ли ему вернуть ее расположение другим способом.

Однако в ту ночь он умер, и тогда я начала размышлять об этом самом котелке и готовившемся в нем желе; зная, как он любил пенки, нетрудно было приготовить для него какую-нибудь отраву, так чтобы никто к ней больше не прикоснулся. Месоглин прекрасно разбирался в травах и мог дать ей дельный совет. Мне было ясно как день, что отец готовился к смерти, а из пиона получается хорошее слабительное; и потом я всегда думала, что, наверно, затем эти цветы ему и понадобились. Вот и все, что я знаю, и хотя это, конечно, немного, однако воспоминаний мне хватило на множество бессонных ночей, когда я размышляла о том, как поступила бы, будь я тогда постарше. Ведь мне тогда было всего десять лет, посоветоваться было не с кем, а мачехи я боялась, как пичужка змеи. Я была слишком мала, чтобы давать показания, иначе все всплыло бы еще на суде.

– Но может быть, нам удастся обнаружить Роя Карпа?

– Роя Карпа? – удивилась она. – Разве вы не знаете, что с ним случилось? Ах, печальная вышла история! Дело в том, что пока он сидел в тюрьме, случилось подряд три или четыре недорода, голод был страшный. Еда стала настолько дорогой, что у людей уже не было денег на такую роскошь, как красивые корзинки, и когда Рой вышел из тюрьмы, то обнаружил, что жена и дети умерли от голода. В голове его помутилось, он явился к нашей ферме, проклиная мою мачеху и уверяя, что однажды вернется и отомстит ей. Однако в ту же самую ночь он повесился на одном из деревьев в нашем саду, где его и нашли на следующее утро.

– Грустная история, – согласился господин Натаниэль. – Итак, впредь его можно не учитывать в наших расчетах. Но все, что вы мне сказали, весьма интересно, весьма и весьма. Однако необходимо распутать еще кое-какие узлы, чтобы добраться до нужной мне веревки. Мне надо понять, зачем Рой Карп говорил об иве. Эта история была его выдумкой?

– Бедный Рой! Конечно, он был не из тех, на чье слово можно безоговорочно положиться, свои десять лет он заслужил, поскольку сызмальства был вором. Но не думаю, что у него хватило ума выдумать все это. Полагаю, все было так, как он и рассказал, его дочь действительно продала связку прутьев ивы моей мачехе, однако прутья нужны были ей только для плетения корзин. Вина – странная вещь; она как запах, иногда не сразу поймешь, откуда он исходит. Я думаю, что Рой не ошибся в том, что уловил запах преступления, однако ошибочно истолковал его. Моего отца отравили не ивой.

– Чем же тогда, как, по-вашему?

Мистрис Айви покачала головой:

– Я сказала вам все, что знаю.

– Мне бы хотелось услышать от вас нечто более определенное, – с легким недовольством произнес господин Натаниэль. – Закону нужны доказательства, которые можно потрогать – например, испачканный кровью нож. Смущает меня еще одна вещь. Судя по вашим словам, ваш отец был преданным и слепым мужем и не проявлял своей ревности. Зачем же ей понадобилось его убивать?

– Ах! Ну, это я вполне могу объяснить! – воскликнула она. – Видите ли, наша ферма была расположена самым удобным образом для… ну, для контрабанды некоего предмета, который мы называть не станем. Она располагается в низинке, лежащей между Переходом и Западной дорогой, а контрабандистам всегда нужно тихое и спокойное место, где можно разгрузить собственный товар. Но мой бедный отец, хотя он мог тихо мучиться как бессловесное животное, пока его жена любезничала со своим молодым кавалером, тем не менее в два счета вышвырнул бы Месоглина из дома, как только узнал бы, что хранится в его кладовых, невзирая на то, вопит она на него или нет. Отец в общем-то был мягок, но далеко не всегда, в зависимости от обстоятельств, и ни одна женщина, если только она не полная дура (а мачеха дурой не была), не сумеет прожить с мужем, не обнаружив этих черт его характера.

– Ого! Значит, все, что сказал Рой Карп о содержимом того мешка, было правдой? – И господин Натаниэль в душе поблагодарил собственную звезду за то, что с Ранульфом не случилось ничего плохого во время пребывания в столь опасном месте.

– О, это было действительно так, не сомневайтесь; и хотя я была тогда ребенком, но после суда проплакала полночи от ярости, когда мне передали, что эта баба сказала там, что отец пользовался ими как удобрением, вопреки всем ее мольбам! Просила она его, как же! Я могла бы рассказать на суде совсем другое. За всем этим делом стоял Месоглин, и он взял у нее ключ от кладовой, чтобы они могли хранить там свои товары. Отец мой незадолго до смерти проведал об этом – я это помню, потому что подслушала их разговор. Комната, в которой спали мы с братом Робином, примыкала к родительской спальне, и мы всегда держали нашу дверь открытой, потому что Робин был робким ребенком и не мог уснуть, если не слышал отцовского храпа. Примерно за неделю до его смерти я услышала, что он говорит с мачехой таким тоном, которого я прежде от него не слыхала. Он сказал, что уже дважды предупреждал ее в этом году, и теперь предупреждает в последний раз. До сих пор, сказал он, ему нечего было стыдиться, потому что руки его оставались чистыми, а на совести не было никаких грязных дел. Но если с этим не будет покончено раз и навсегда, Месоглина вываляют в смоле и перьях и соседи изгонят его из округи. Помню, тут он принялся отплевываться, словно бы в рот его попало нечто дурное. Потом он сказал, что Тарабаров всегда уважали и что ферма, с тех пор как она перешла в руки нашего семейства, служила только для того, чтобы люди Доримара были здоровы телом и духом, что он всегда готов поставлять на рынок парное мясо и молоко, привозить мельнику доброе зерно, а виноделу сочные гроздья, но если из его амбаров будут развозить людям ядовитую мерзость, способную превращать честных парней в воющих на Луну идиотов, он продаст ферму. Тогда мачеха принялась успокаивать его, однако говорила негромко, чтобы я не разобрала слова. Должно быть, она дала ему какое-то обещание, потому что он сказал недовольным тоном: «Ладно, смотри, чтобы так и было, потому что я свое слово сдержу».

Через неделю его не стало. Бедный отец. Думаю, я чудом осталась жива. Но еще большее чудо, что с Робином ничего не случилось. Ведь это он унаследовал ферму. Умерла ее собственная дочь, а Робин вырос и женился, и хотя умер в расцвете сил, но виной тому был нарыв в горле. Он всегда ладил с мачехой. И мачеха вырастила его маленькую дочку, потому что жена Робина умерла в родах. Но сама я никогда не видела эту девочку, так как мы с мачехой не испытывали друг к другу никакой симпатии, и после свадьбы я так ни разу и не побывала в своем прежнем доме.

Она умолкла, и в глазах ее появилось печальное и задумчивое выражение, с каким люди обычно предаются воспоминаниям.

– Так, так, – погрузился в размышления господин Натаниэль. – А что происходило с Месоглином? Встречали ли вы его до того, как недавно заметили на улицах Луда?

Мистрис Айви покачала головой:

– Нет, он исчез, как я говорила вам, перед самым судом. Не сомневаюсь в том, что она хорошо знала, где он находится, получала от него весточки и даже встречалась с ним, потому что после наступления темноты мачеха всегда отправлялась погулять. В общем, теперь я рассказала вам все, что знаю, хотя мне лучше было бы придержать язык: копание в прошлом к добру не приводит.

Господин Натаниэль молчал, обдумывая услышанное.

– Вы сообщили мне много интересного, – сказал он наконец, – но даст ли это результаты, пока сказать затрудняюсь. Все доказательства носят чисто косвенный характер. Тем не менее весьма благодарен вам за откровенность. Если сумею разыскать что-либо, дам вам знать. В ближайшее время я покину город, но буду поддерживать с вами связь. Учитывая все обстоятельства, было бы разумно условиться относительно какого-нибудь знака пли слова, чтобы вы могли удостовериться, что вестник действительно прибыл от меня, потому что тот, кого вы знаете под фамилией Месоглин, по-прежнему хитер и полон самых коварных замыслов. Если однажды он проведает о том, что мы ищем, то пойдет на все, только бы сорвать наши планы. Какой бы нам придумать знак?

И тут глаза его блеснули.

– Сообразил! – воскликнул он. – Неплохо бы дать вам небольшой урок в божбе, которая вам так не по душе. Мой вестник поприветствует вас словами: Именем Солнца, Луны и Звезд и Золотыми Яблоками Заката!

И, восторженно потирая руки, господин Натаниэль рассмеялся. Все-таки он был прирожденным шалуном.

– Как не стыдно вам говорить такое! – расплылась в улыбке мистрис Айви. – Вы такой же негодник, как мой бедный Пепперкорн. Но он всегда говорил…

На сегодня чужих воспоминаний было довольно даже для господина Натаниэля. Поэтому он пресек ее дальнейшие излияния самым сердечным прощанием, не переставая благодарить за то, что она сообщила ему.

Однако, остановившись возле двери, он погрозил ей пальцем и проговорил с деланной торжественностью:

– Запомните, он скажет: Именем Солнца, Луны и Звезд и Золотыми Яблоками Заката!