Текст книги "Город туманов"

Автор книги: Хоуп Миррлиз (Мирлис)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Глава XV
«Хо-хо-хо!»

Клерк захлопнул увесистый том, низко поклонился и отправился на свое место. В зале воцарилась зловещая тишина.

Господин Натаниэль наблюдал за происходящим взглядом настолько холодным и трезвым, что само око Закона не могло бы оказаться трезвее и холоднее. Какие иллюзии, какие законоведческие фокусы могли свернуть его сейчас с той широкой и белой дороги, по которой гнала его таинственная сила?

Господин Амброзий вскочил со своего места и свирепым тоном потребовал, чтобы уважаемый сенатор немедленно объяснил высокому собранию мотивы своих грязных инсинуаций. Нисколько не смущаясь, господин Полидор вновь поднялся на ноги и, грозно указуя перстом на господина Натаниэля, сказал:

– Его честь мэр рассказывал нам о человеке хитроумном, насмешливом и скрытном, который навлек на нас недавнее горе и позор. Так вот, человек этот – не кто иной, как сам Его честь мэр.

Амброзий вновь вскочил на ноги и разразился гневными протестами, однако Натаниэль суровым тоном предложил ему замолчать и сесть.

Господин Полидор продолжил:

– Он был нем, когда пришло время говорить, слаб, когда пришло время действовать, склонен к измене, о чем говорят опустевшие дома его друзей. К тому же любит наряжаться, – он иронически улыбнулся, – но что есть желание наряжаться в мужчине, как не чрезмерная любовь к тафте, ниткам и дорогим шелкам? Посему я определяю, что его надлежит считать мертвым в глазах Закона.

Негромкий ропот одобрения пробежал по залу.

– Будет ли он отрицать свою чрезмерную склонность к шелкам?

Господин Натаниэль поклонился в знак того, что будет отрицать таковую склонность.

Господин Полидор спросил, желает ли он в таком случае, чтобы дом его обыскали. Господин Натаниэль вновь поклонился.

Прямо сейчас?

И Натаниэль поклонился еще раз.

Тогда весь Сенат поднялся, и двадцать сенаторов, не снимая одеяний, цепочкой вышли из Ратуши и попарно отправились к дому господина Натаниэля.

По пути к процессии приклеился не кто иной, как сам Эндимион Лер. Тут господин Амброзий полностью потерял терпение и захотел узнать, почему этот двуличный негодяй, этот бесстыдный сын фейри сует свой мерзкий нос в государственные дела! Однако господин Натаниэль нетерпеливо воскликнул:

– Ах, оставь его, Амброзий, пусть идет, если хочет. Тем веселее будет!

Можете себе представить, с каким выражением лица Календула несколько минут спустя выслушала просьбу своего брата, за чьей спиной столпились сенаторы, передать ему все ключи от дома.

И они приступили к тщательному обыску, осмотрев все буфеты, сундуки и бюро. Однако нигде не обнаружили ни ужасного плода, ни пятнышка подозрительного сока.

– Итак, – начал господин Полидор, с облегчением, смешанным с разочарованием, – похоже, наш обыск оказался…

– Бесплодным, так? – встрял Эндимион Лер, окинув взглядом собравшихся и потирая ладони. – Возможно, и так. Вполне возможно.

Они стояли в прихожей, у старых дедушкиных часов, тикавших с невинным видом.

Подойдя к ним, Эндимион Лер принялся их рассматривать, чуть наклонив голову набок. Зачем постучал по сделанному из красного дерева корпусу, напомнив тем самым Календуле дятла, с которым сравнил лекаря охранявший Ратушу стражник.

Отступив на несколько шагов, он с комической укоризной погрозил часам пальцем («Вульгарный фигляр!» – произнес господин Амброзий во всеуслышание), повернулся к господину Полидору и предложил:

– Чтобы не оставалось никаких сомнений, давайте заглянем в эти часы.

Господин Полидор втайне был согласен с господином Амброзием, полагая, что своей шуткой в самый неподходящий момент доктор прискорбным образом проявил дурной вкус и дурное воспитание.

Однако Закон есть Закон, и господин Полидор любезнейшим образом попросил господина Натаниэля предоставить ключ от часов.

Получив его, он открыл корпус. Календула скривилась и поднесла к носу дыхательную соль. Ко всеобщему удивлению, невинные с виду и дурацкие дедушкины часы оказались набитыми невероятным количеством экзотических, странно окрашенных, зловещего вида плодов.

Усыпанные яркими и опасными на взгляд ягодами лозы оплетали маятник и цепочки двух свинцовых грузов; а в самом низу стояла выдолбленная тыква абсолютно немыслимого цвета, наполненная ярко-фиолетовыми виноградными гроздьями, бурыми и мохнатыми фигами, зеленой, словно трава, малиной и другими, еще более странными плодами и ягодами, не имевшими себе подобных среди флоры Доримара.

Ужас и удивление охватили собравшихся. А из часов, или же из каминной трубы, а может, из-за занавесившего окошко плюща, словом, откуда-то поблизости донеслось насмешливое: «Хо-хо-хо!»

Не прошло и нескольких часов, как весь Луд хохотал над итогом, которым обернулась высокопарная речь, произнесенная мэром в Сенате. Вечером толпа сожгла его чучело, а среди тех, кто плясал вокруг костра, были Распутная Бесс и мамаша Тиббс. Впрочем, едва ли мамаша Тиббс понимала, что происходит. Для нее главное было поплясать.

Стало известно, что йомены и их капитан участвовали в вышеупомянутой демонстрации, взирали на нее с благосклонными улыбками.

Среди респектабельных торговцев, издалека наблюдавших за разбушевавшейся толпой, находился часовщик Эбенеезер Прим. Он тем не менее не позволил своим дочерям присутствовать при столь знаменательном событии; и они скучали дома, разогревая ужин для отца и его подмастерья.

Однако Эбенеезер вернулся домой в одиночестве, а Рози и Летиция не решились задавать ему какие бы то ни было вопросы. Вечер неспешно влачился к ночи, Эбенеезер сидел за чтением «Прогулки доброго мэра по Луду» (нравоучительной и невыразимо нудной поэмы, восходящей к начальным временам существования Республики) и время от времени строго поглядывал поверх очков на дочерей. Они сидели с вязанием, перешептывались и то и дело поглядывали на дверь.

Когда наконец они отправились спать, ученик еще не появился, и, оказавшись в своей спальне, девицы вынуждены были признать, что более скучного вечера после появления в доме этого подмастерья, то есть с начала весны, у них еще не было. Оставалось лишь удивляться тому, сколько веселья скрывалось под чопорной внешностью этого молодого человека.

И действительно, насколько разнообразили вечера, проведенные в обществе сухого отца, комические рожи, которые он корчил за спиной сего Добропорядочного джентльмена! А уж как было здорово, когда с губ его вдруг срывалось пронзительное хо-хо-хо, немедленно превращавшееся в самое приторно-благочестивое выражение. Кроме того, он, казалось, располагал неистощимым запасом загадок и смешных песенок, а изобретательности и разнообразию его розыгрышей практически не было конца.

С самого раннего детства обе мисс Прим мечтали обзавестись обезьянкой или какаду, подругам их привозили из дальних плаваний братья и кузены, но отец категорически отказывался держать в доме такое создание. Однако его новый ученик оказался куда более забавнее, чем любая мартышка или какаду с Коричных островов.

На следующее утро, когда упомянутый молодой человек не спустился к раннему завтраку, состоявшему из рулета и бокала домашней настойки, девицы заглянули в его комнату и обнаружили в ней нетронутую постель, на полу лежал брошенный за ненадобностью аккуратный черный парик. Молодой человек так и не вернулся за ним. И когда девушки попытались робко спросить у отца о том, что произошло с подмастерьем, Эбенеезер самым строгим тоном запретил им когда-либо упоминать его имя и добавил, загадочно покачав головой:

– Мне давно казалось, что этот юноша не тот, за кого выдает себя. – И со вздохом сожаления добавил: – У меня никогда еще не было ученика с такими удивительно умелыми пальцами.

Ну, а господин Натаниэль во время сожжения его чучела на рыночной площади благополучно сидел в собственной трубочной, погрузившись в чтение увесистого фолианта.

Он вдруг вспомнил, что именно в материалах по делу вдовы Тарабар видел нечто связанное с шуткой господина Амброзия относительно кровоточащих покойников, и теперь перечитывал протоколы. И пока он читал, цвета его умственного ландшафта постепенно менялись, как меняются краски естественного пейзажа в зависимости от положения Солнца. Но если мир перед тобой прорезает белая дорога, она остается белой, даже если на небе вместо Солнца светит Луна. А таковая дорога по-прежнему простиралась перед умственным взором господина Натаниэля.

Глава XVI
Процесс по делу вдовы Тарабар

На следующий день, при всем столь любезном Закону маскараде, сенат провозгласил господина Натаниэля мертвым. С него сняли соответствующие посту облачения, которые были водружены на господина Полидора Вигилия, нового мэра. Самого же господина Натаниэля, облаченного в саван и уложенного на носилки, отнесли домой четыре сенатора, в то время как высыпавшее на улицы население сопровождало ложный траур кошачьими воплями и победными криками.

После завершения унизительной церемонии, когда кипящий гневом господин Амброзий явился, чтобы навестить друга, перед ним предстал весьма жизнерадостный покойник, приветствовавший его шлепком по спине и возгласом:

– Брози, жизнь никогда не прекращается! Хочу показать тебе одну интересную вещь.

И господин Натаниэль протянул другу открытый фолиант.

– Что это? – спросил господин Амброзий.

И с ноткой торжественности в голосе господин Натаниэль ответил:.

– Это Закон, Амброзий, в тех гомеопатических дозах, в которых его нашли полезным наши отцы. Садись и прочти все до конца.

Господин Амброзий знал, что когда Нат одержим какой-нибудь идеей, спорить с ним бесполезно. К тому же его разбирало любопытство, поскольку он давно понял, что под мимолетными настроениями Ната иногда кроются тонкие и полезные откровения интуиции. И потому, повинуясь силе привычки, что-то пробурчав насчет того, что сейчас не время для всякого вздора, он принялся читать книгу с того самого места, на котором ее оставил открытой господин Натаниэль, а именно с отчета о суде над вдовой Тарабар, обвинявшейся в убийстве мужа.

Обвинителем, как мы уже знаем, был работник по имени Рой Карп, которого нанял покойный фермер еще при жизни. Работник утверждал, что хозяин уволил его после уборки урожая, когда не легко найти работу.

Причина увольнения осталась неназванной, поэтому Рой отправился к самому фермеру, которого знал как доброго и справедливого хозяина, чтобы умолить того не увольнять Роя. Фермер признался, что причин для увольнения нет, если не считать того, что хозяйка невзлюбила Роя.

– Женщины вообще тонкая скотинка, Рой, – сказал он с виноватой улыбкой, – их лучше ублажать. Хотя тому, кого они невзлюбят, приходится несладко. Поэтому для всех будет лучше, если ты оставишь мою ферму, Рой.

Фермер наградил работника лишней горстью флоринов и сказал, что тот может взять из кладовки мешок чечевицы, только втайне от хозяйки.

Рой догадывался, почему хозяйка хочет от него отделаться. Вторая жена фермера, она была почти девчонкой, и скорее годилась своей падчерице в старшие сестры, чем в мачехи, однако ума и рассудительности ей было не занимать. Рой знал, что у нее есть любовник, и однажды вечером застал ее в саду в объятиях молодого иностранца Кристофера Месоглина – ботаника, объявившегося в окрестностях фермы как раз перед великой засухой.

– С тех пор, – показал на допросе Рой, – она все время придиралась ко мне и хотела побыстрее избавиться.

В общем, сам он и его жена и дети лишились крова.

В первую ночь заночевали в поле, и когда разгорелся костер, Рой развязал мешок, который с позволения фермера прихватил из амбара, чтобы сварить на ужин суп из чечевицы. Но вместо чечевицы в мешке оказались плоды, к которым Рой Карп, как житель западных краев, родившийся и выросший у Эльфовых переходов, не посмел бы прикоснуться сам и не позволил бы сделать этого жене и детям. В мешке оказались плоды фейри. Рой зарыл их в поле, поскольку слышал, что из них получается отменное удобрение.

Примерно неделю они бродили по окрестностям, питаясь одним подаянием. Иногда Рою удавалось кое-что заработать, исполняя всякие мелкие работенки для фермеров или играя на скрипке на деревенских свадьбах, поскольку был известным скрипачом.

Однако с приближением зимы жить становилось труднее, и его жена стала подумывать о том, чтобы снова заняться плетением корзин, каковому ремеслу научилась еще в юности. И как только они остановились на ночь в месте, где росли подходящие для этого кусты, решила проверить, сохранили ли ее пальцы прежнюю ловкость. Поскольку сок ивовых кустов ядовит, она не позволяла детям помогать ей в ее ремесле.

Итак, она занялась плетением коробов, в которых жены фермеров зимой хранили зерно, а также изящных корзинок – их деревенские парни дарили своим милкам, чтобы те держали в них ленты и безделушки. Дети распродавали их по деревням, и теперь им удавалось сводить концы с концами.

На следующее лето, как раз перед самой жатвой, старшая из дочерей Роя отправилась в Лебедянь, чтобы попытаться продать несколько корзин. Там она встретила жену фермера и попросила взглянуть на ее товар, надеясь, что та не признает в ней дочь Роя, потому что нанималась на другую ферму, пока отец ее работал у Тарабаров.

Обвиняемой корзины понравились, она купила две или три штуки и разговорилась с девушкой о плетении корзин, узнав из разговора о том, что наиболее пригодные для этого дела прутья ивы весьма ядовиты. Наконец, она попросила девушку принести ей охапку тех самых прутьев, о которых шла речь, сославшись на то, что плетением корзин сможет вносить приятное разнообразие в собственный вечерний труд, пока что заключавшийся в неизменном сидении за прялкой. Через несколько дней девушка принесла ей связку, и жена фермера ей щедро заплатила.

Но вскоре пришло известие о том, что фермер Тарабар скончался среди ночи, но не своей смертью. Старинный обычай требовал, чтобы, когда в доме приключалась внезапная смерть, все домашние прошли мимо усопшего. На самом деле это было нечто вроде примитивного расследования, потому что считалось, что в случае злого умысла из носа покойного хлынет кровь, когда убийца пройдет мимо него. Обычай этот, по словам Роя, неукоснительно соблюдался в его родных краях, даже тогда, когда подозревать было некого, – например, если женщина умирала в родах. А как шептались потом во всех соседних тавернах и на фермах, труп фермера Тарабара залился кровью, стоило мимо него пройти обвиняемой, а когда настала очередь Кристофера Месоглина, из носа покойного снова хлынула кровь.

Зная все это, Рой Карп счел своим долгом выступить с обвинениями против вдовы.

Доказательства вины с его стороны основывались на том, что труп кровоточил, когда она прошла мимо него, и на том, что она купила у его дочери прутья ивы, зная, что сок их ядовит. Мотивом преступления являлось наличие юного любовника, с которым она мечтала соединить свою жизнь после смерти мужа. Обвиняемой было бесполезно отрицать то, что Месоглин был ее любовником, – скандальный факт этот был известен соседям уже несколько месяцев; вскоре, потеряв всякий стыд, она поселила своего друга на ферме еще при жизни мужа. Вызванные Роем свидетели доказали все это, не оставив даже места для сомнения.

Что же касается кровоточения трупа, следовало честно признать, что вульгарные предрассудки никогда не пользовались одобрением Закона, и в своей защите вдова пренебрегла этим фактом. Однако, следуя другому, не менее вульгарному предрассудку, к которому склонялся обвинитель, она как бы мимоходом признала, что ее покойный муж иногда пользовался плодами фейри – естественно против ее желания – в качестве удобрения, хотя она так и не сумела узнать, где именно он их добывал.

В отношении ивы она признала, что действительно купила связку прутьев у дочери обвинителя, однако без всякого злого умысла, что и сумела доказать, призвав нескольких свидетелей – в том числе и деревенскую повитуху, которую всегда приглашали в случае болезни, – присутствовавших при последних часах жизни фермера, которые присягнули в том, что умер он без мучений. В то время как врачи, вызванные в качестве экспертов, утверждали, что жертвы смертоносного сока ивы всегда оканчивают свою жизнь в муках.

Потом она взялась за личность самого обвинителя. Она доказала, что увольнение Роя не было ни внезапным, ни несправедливым, ибо ее покойный муж нередко грозил прогнать его за воровские наклонности, и справедливость ее слов подтвердили несколько батраков.

В отношении горсти флоринов и мешка чечевицы она могла сказать только то, что не в обычае старого фермера было награждать бесчестных слуг подарками. Однако в суде не прозвучало ни слова относительно двух мешков зерна, свиньи и дорогой курицы вместе с выводком, которые исчезли одновременно с отбытием истца. Муж, как утверждала вдова, был крайне рассержен и хотел, чтобы Роя поймали и бросили в тюрьму, однако она уговорила его проявить милосердие.

Словом, вдова оправдана, а Рой получил десять лет за воровство.

Что же касается Кристофера Месоглина, он исчез еще до суда, и вдова заявила, что понятия не имеет о том, где он находится.

Глава XVII
Правосудие мира сего

– Ну, что ж, – проговорил господин Амброзий, откладывая том, – женщина эта виновна не более, чем ты сам. И мне хотелось бы знать, какое отношение имеет ее дело к тому, что происходит в настоящее время.

Господин Натаниэль пододвинулся вместе с креслом к своему другу и негромко, словно опасаясь чужих ушей, проговорил:

– Амброзий, а ты не забыл, как ошарашил Лера своим вопросом относительно того, кровоточат ли покойники?

– Едва ли я сумею это забыть, – гневно усмехнулся господин Амброзий. – Но все это стало ясно еще позавчера ночью, на Грамматических полях.

– Да, но что если он думал о чем-то другом – не о плодах фейри. Что, если Эндимион Лер и Кристофер Месоглин на самом деле одно и то же лицо?

– Не вижу ни малейших причин для подобных подозрений. Но если даже ты и прав, какую пользу мы можем из этого извлечь?

– Дело в том, что в этом забытом деле, как мне кажется, припрятана крепкая пеньковая веревка, куда более прочная, чем все яркие ниточки фейри.

– Хочешь сказать, что мы можем отправить негодяя на виселицу? Ты оптимист, Нат, клянусь Жатвой душ. Если кто-нибудь и умер своей смертью в собственной постели, так это фермер Тарабар. Однако нельзя смириться с тем мерзким розыгрышем, который устроили тебе вчера. Клянусь Кормой Моей Внучатой Тети, я полагал, что Полидору и всем остальным хватит здравого смысла, чтобы не обмануться подобным вздором. Но главное в том, что этот негодяй Лер способен заставить их поверить в то, во что захочет.

– Именно так! – запальчиво воскликнул господин Натаниэль. – Первоначальный смысл слова «фейри» как раз и означает обман. Обман зрения – тут они мастера, мы сами убедились в этом в комнате с гобеленами. Как можем мы устоять против врага, обладающего такой силой?

– Не хочешь ли ты, Нат, сказать, что готов смириться? – вознегодовал господин Амброзий.

– Ничуть не бывало, просто на время мне надлежит превратиться в крота и заняться тайной работой. А теперь, Амброзий, хочу, чтобы ты выслушал меня, не ругая за то, что ты называешь отклонениями от темы и прозаичностью. Ты готов?

– Конечно, если ты скажешь что-нибудь путное, – пробурчал господин Амброзий.

– Тогда слушай! Как, по-твоему, Амброзий, для чего был нужен Закон?

– Для чего? К чему ты клонишь, Нат? Ну, наверно, для того, чтобы предотвратить насилие, грабежи, убийства и прочие преступления.

– А ты не помнишь, что говорил мой отец о том, что Закон заменяет человеку плоды фейри? Все, что связано с фейри, считается обманом и ложью. Но человек не способен жить без иллюзий, поэтому он изобретает для себя самого иную разновидность обмана – мир Закона, не подчиняющийся ничему другому, кроме как воле самого человека, где человек тасует факты в свое удовольствие и говорит: «Если я могу превратить в собственного сына старика, годящегося мне в отцы, и если при желании превращаю плоды в шелк, а черное в белое, значит, этот мир сотворил я сам, и я господин ему». Так он создает чудовище, способное обитать в этом мире, – человека, покорного Закону, механическую игрушку, похожую на нас с тобой не больше, чем мы на фейри.

Несмотря на все старания, господин Амброзий не нашел в себе сил сдержать стон нетерпения.

Однако, будучи человеком слова, продолжал внимательно слушать.

– За пределами мира Закона, – продолжал господин Натаниэль, – находится мир, который кажется нам таким, каким мы принимаем его ради собственного удобства, – мир иллюзии или реальности. И населяющие его люди столь же свободны от нашей хватки, как если бы они жили на другой планете. Нет, Амброзий, не надо оттопыривать губы подобным образом… Все, что я говорю, в той или иной степени можно отыскать в писаниях моего отца, а его никто никогда не обвинял в склонности к фантазиям, – наверно, потому, что никто не давал себе труда прочитать его книги. Признаюсь откровенно, я и сам не делал этого до вчерашнего дня.

Тут он бросил взгляд на портрет покойного господина Джосайи – он был изображен в том самом кресле, где в данный момент сидел сам Натаниэль. В облике господина Джосайи не было абсолютно ничего фантастического.

И все же в ярких птичьих глазах и остром подбородке угадывалось нечто не совсем человеческое. Неужели господин Джосайя тоже слышал Ноту и бежал от нее в мир Закона?

Натаниэль продолжил:

– Но сейчас я намерен изложить тебе свою собственную идею. Предположим, все, что происходит на одной планете, той, которую мы зовем Иллюзией, влияет на другую планету, то есть на тот мир, который мы предпочитаем видеть, мир Закона? Нет-нет, Амброзий! Ты обещал дослушать меня до конца! (Было ясно, что господин Амброзий начинает терять терпение.) Допустим, что одна планета влияет на другую, но что реакции их преобразуются в соответствии с их природой. Значит, то, что на одной планете считается духовным грехом, на другой – воспринимается как уголовное преступление? И что руки, в мире иллюзии запятнанные соком плодов фейри, в мире Закона превращаются в руки, запятнанные человеческой кровью? Короче говоря, что Эндимион Лер превращается в Кристофера Месоглина?

Нетерпение господина Амброзия уступило место неподдельной тревоге. Он опасался, что из-за недавних несчастий Натаниэль тронулся умом. Господин Натаниэль расхохотался:

– Видимо, ты решил, что я свихнулся, Брози, но, клянусь, это не так. Но ты должен понять, если мы не сумеем уличить этого Лера в каком-либо из прегрешений перед лицом Закона, он будет дурачить нас, осмеивать и губить нашу страну, то наследие, которое мы должны оставить детям, до тех пор, пока весь Сенат, кроме нас с тобой, не отправится в слезах и соплях следом за его погребальной процессией на Грамматические поля. Только тогда мы сумеем отделаться от него, Брози. С тем же успехом можно надеяться поймать мечту и засадить в клетку.

– Ну, Нат, сделать это будет не так уж и сложно, если следовать твоим представлениям о Законе, – сухо заметил господин Амброзий. – Поскольку ты явно намереваешься внести то, что называешь миром Закона – там, где с фактами обращаются как угодно, – новую статью, согласно которой ради твоего собственного удобства Эндимион Лер будет именоваться Кристофером Месоглином.

Господин Натаниэль рассмеялся:

– Надеюсь, нам удастся доказать это без новых статей Закона. Процесс по делу вдовы Тарабар произошел тридцать шесть лет назад, через четыре года после великой засухи, когда, как обнаружила Календула, Лер находился в Доримаре, хотя всегда стремился намекнуть, что объявился здесь значительно позже, чему можно не удивляться, если, называясь Месоглином, он бежал отсюда и вернулся под именем Лер. Кроме того, нам известно, что он близко знаком с вдовой Тарабар. Месоглин был ботаником, как и Лер. К тому же, почему он так испугался, когда ты спросил его о мертвых и крови? Ни за что не поверю, что мерзкий лекарь сразу подумал о ложных похоронах и гробах с плодами фейри, скорее всего он подумал о них потом. Надеюсь, что сумел убедить тебя в том, что достаточно скоро окажусь в этом деле правым, как и в другом вопросе. Это наша единственная надежда, Амброзий.

– Ну, Нат, – молвил господин Амброзий, – хотя за полчаса ты способен наговорить больше чуши, чем любой другой за всю свою жизнь, по-моему, ты не так глуп, как кажешься… Кстати говоря, в той старой бывальщине, которую рассказывала нам Хэмпи, хвост дракона солью посыпал деревенский дурачок.

Натаниэль рассмеялся, довольный услышанным комплиментом, поскольку Амброзий редко говорил их кому бы то ни было.

– Хорошо, – продолжил господин Амброзий, – и каким же образом ты намереваешься внести свою статью?

– О, для начала попробую отыскать кого-нибудь из свидетелей, может быть, еще жив и Рой Карп. Во всяком случае, займусь этим, поскольку сейчас в Луде мне нечего делать.

Господин Амброзий простонал:

– Ну неужели, Нат, дело и впрямь дошло до того, что тебе придется оставить Луд и что мы ничего не способны поделать с этой паутиной, сотканной из лжи и коварства, из этой иллюзии, если тебе угодно? Честно скажу тебе, я не стал щадить Полидора и прочую братию, однако мой язык оказался бессилен, этот Лер словно околдовал их.

– Но мы разрушим этот наговор, клянусь Золотыми Яблоками Заката, мы разрушим его, Амброзий! – воскликнул господин Натаниэль. – Пропустим все тени сквозь сеть Закона, и Лер закончит свою жизнь на виселице, не будь я Шантеклер!

– Ладно, – проговорил господин Амброзий, – раз уже тебе в башку втемяшилась эта мысль насчет Лера, возможно, тебе понравится маленькая памятка от него – вышитая туфелька, которую я позаимствовал в гостиной этой вздорной старухи, теперь уже более не нуждающейся в нем. (Найденный в Академии «шелк» был в итоге сочтен баратейной тафтой и полуфигурным мохером, и мисс Примулу, наложив на нее крупный штраф, отпустили на свободу.) Я уже говорил тебе, что лекарь подпрыгнул на месте от одного только ее вида. Причина достаточно очевидна – он решил, что на туфельке изображены плоды фейри. Я велю доставить ее тебе прямо сегодня.

– Ты очень любезен, Амброзий. Не сомневаюсь, что твой дар окажется весьма кстати, – с иронией в голосе заметил Натаниэль.

Во время суда над мисс Примулой туфелька время от времени переходила из рук одного судьи в руки другого, ни в малейшей мере не помогая им уточнять деликатные отличия между тафтой и мохером. В Натаниэле этот предмет пробудил легкую досаду и скуку, живо напомнив длинный ряд полученных от Прунеллы подарков на день рождения, предполагавших соответствующие выражения благодарности и восхищения. Он не испытывал ни малейшей потребности извлекать из этой туфельки сколько-нибудь полезную информацию, но пусть Амброзий потешится.

Они несколько минут посидели в молчании, потом Натаниэль поднялся и сказал:

– Мое расследование может затянуться, Амброзий, когда-то нам снова представится возможность поговорить. А не побаловаться ли нам джинчиком, настоянным на диком тимьяне?

– Я не из тех, кто способен отказаться от твоего фамильного джина, а ты, Нат, старый греховодник, не так-то часто угощаешь им, – сказал Амброзий, стараясь скрыть свои чувства за краснобайством.

Получив бокал, наполненный до краев душистым зеленым, как трава, напитком, он поднял его, и, улыбнувшись Натаниэлю, проговорил:

– Ну, Нат…

– Подожди минутку, Амброзий! – перебил его Натаниэль. – Мне в голову вдруг пришла совершенно глупая мысль о том, что нам с тобой надлежит дать клятву, о которой я читал в детстве в одной из старинных книжек, почему-то мне вдруг припомнились эти слова. Слушай: «Мы (тут ты скажешь свое собственное имя), Натаниэль Шантеклер и Амброзий Джимолост, клянемся Живыми и Мертвыми, Прошлым и Будущим, Воспоминаниями и Надеждами в том, что если Видение придет просить к нашим дверям, мы примем его и согреем у своего очага, и что не будем мудрее глупцов и хитрее простецов, и будем помнить, что тот, кто следует дыханию Ветра, должен отправляться туда, куда несет его этот Скакун». Повторяй это за мной, Амброзий.

– Клянусь Белыми дамами Зеленых Полей, никогда еще мне не приходилось слышать подобной чуши! – проворчал господин Амброзий.

Однако Нат явным образом не собирался отказываться от дурацкой церемонии, и господин Амброзий решил, что может потешить друга, ибо кто знает, что их ждет впереди и когда им доведется встретиться в следующий раз. И он произнес текст клятвы.

Когда и в какой книге отыскал эти слова господин Натаниэль? Ибо так звучал обет, который произносили те, кого посвящали в первую ступень древних мистерий Доримара.

Не следует забывать, что, с точки зрения Закона, господин Натаниэль являлся покойником.