Текст книги "Перед заморозками"

Автор книги: Хеннинг Манкелль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Он посмотрел на руки. Иногда, когда он напряженно размышлял о том, что его ждет, руки начинали дрожать. Но сейчас руки были спокойны. Конечно, какое-то время, скорее всего очень короткое, на меня будут смотреть как на умалишенного. Но когда бесконечные ряды мучеников пойдут по земле, люди поймут, что я и есть Апостол Разума, которого они ждали тысячи лет. Вряд ли, вдруг подумал он, вряд ли я достиг бы этого, если бы не было Джима Джонса. Он научил меня преодолевать мои слабости, не бояться призывать других умереть во имя высшей цели. У него я научился, что путь к свободе и спасению – это путь крови, путь смерти, других путей нет. И кто-то должен пройти этот путь первым.

Кто-то должен пройти этот путь первым.Так когда-то поступил Иисус. Но Господь покинул его, потому что он не решился идти до конца. Он был слаб. У Иисуса не было такой силы, как у него. То, что он оставил незавершенным, должен завершить я. В Библии записаны все законы, по которым должен жить человек. Мы вступаем в эпоху священных войн, но мы победим, потому что у христианского мира есть оружие, делающее его непобедимым.

Он прищурился. На горизонте действительно был корабль, он шел на запад. Ветер совершенно стих. Он посмотрел на часы. Тургейр явится с минуты на минуту. Остаток дня и ночь он посвятит ей. Он еще не добился безраздельной власти над ней, в ней по-прежнему угадывается сопротивление. С ее стороны, конечно, было своего рода подвигом, что она решилась солгать насчет этого старика в Копенгагене, Вигстена, в чьей квартире, незаметно для хозяина, жил Тургейр. Анна в жизни не училась играть на фортепиано, не взяла ни одного урока, но в полиции ей, кажется, поверили. Он посетовал, что неправильно оценил время, необходимое ему для полного обращения Анны. Но теперь было поздно. Все не может идти, как по нотам. Главное, что они продолжают следовать Великому Плану.

Открылась наружная дверь. Он вслушался. В трудные годы своей жизни он посвятил немало времени тренировке всех органов чувств. Он до такой степени отточил слух, зрение, обоняние, что они иногда казались ему связкой острых ножей, висящих на поясе. Шаги. Тяжелые шаги Тургейра и чьи-то легкие, почти неслышные. Анна с ним. Тургейр не тащит ее, она идет сама – значит, силу применить не понадобилось.

Они вошли на веранду. Он поднялся и обнял Анну. Он видел, что она встревожена, но не настолько, чтобы ему не удалось ее успокоить. Только в покое он мог подавить остатки ее воли. Он попросил ее присесть и проводил Тургейра к выходу. Его порадовало то, что сообщил Тургейр – оборудование надежно припрятано, люди ждут. Никто не выказывает даже признаков сомнения, разве что нетерпение все нарастает.

– Это голод, – сказал Тургейр. – Голод и похоть.

– Мы приближаемся к пятидесятому часу. Осталось всего только двое суток и два часа, и мы выйдем из наших укрытий и пойдем на первый бой.

– Она была совершенно спокойна. Я потрогал ее лоб – пульс нормальный.

Вспышка гнева была совершенно неожиданной.

– Я и только я могу возлагать руку на чей-то лоб, я и только я могу проверять пульс. И никогда – ты.

Тургейр побледнел.

– Я не должен был этого делать.

– Нет, не должен. Но ты можешь загладить свою вину, чтобы я про это забыл.

– Как?

– Подруга Анны. Она слишком любопытная, слишком лезет не в свое дело. Я поговорю с Анной. Если та девица что-то подозревает, она должна исчезнуть.

Тургейр кивнул.

– Надеюсь, ты понимаешь, о ком я говорю?

– Дочка полицейского, – сказал Тургейр. – Ее зовут Линда.

Он знаком повелел Тургейру удалиться, тихими шагами подошел к двери на веранду и остановился, оставшись незамеченным. Анна сидела на стуле у стены. Как я, подумал он. Всегда садится так, чтобы спина была защищена. Он внимательно смотрел на нее, стараясь угадать, что она чувствует. Она казалась спокойной. Но он ясно чувствовал, что где-то в глубине ее души шевелится червячок сомнения. Это нормально – только идиоты никогда не сомневаются. Главная гарантия безопасности человека – в его душе, это ангелы-хранители, вовремя предупреждающие о возможной беде. Вдруг она повернула голову в его сторону. Он отпрянул за дверь. Заметила? Ему не нравилось, что в присутствии дочери он чувствует какую-то неуверенность. Это потому, что есть вещи, которые я не хочу приносить в жертву. Меня охватывает ужас, когда я об этом думаю. Но я должен быть готов и к этому, если вдруг придется. Даже моя дочь не имеет права требовать абсолютной свободы. Никто не имеет на это права. Кроме меня.

Он вышел на веранду и сел напротив нее. Он уже приготовился начать разговор, как случилось то, чего он не ожидал. А все этот чертов капитан – стены, может быть, и были достаточно толстыми, но не пол. Из подвала под ними донесся вой. Анна оцепенела. Вой перешел в рычание, словно бы дикий зверь грыз цементные стены, пытаясь вырваться на свободу.

Это был голос Зебры. Анна уставилась на него. Он ее отец. Но он и еще кто-то, она пока не знает кто. Он увидел, как она закусила губу так, что выступила кровь.

Он понял, что ему предстоят непростые день и ночь. Он еще не знал, отшатнулась ли от него Анна, или вопль Зебры просто на какой-то момент вывел ее из равновесия.

45

Линда стояла, раздумывая, не вышибить ли ей дверь. А зачем? Что она рассчитывала там увидеть? Не Зебру же. Больше ни о чем она сейчас думать была не в состоянии. Она понимала весь ужас произошедшего, но сформулировать для себя, в чем же этот ужас заключается, она бы не смогла. Она покрылась холодным потом. Пошарила в кармане, хотя точно знала, что запасные ключи отдала Анне. Остались только ключи от машины. И куда я поеду? – спросила она себя. И вообще, машина-то хоть на месте? Она спустилась во двор – машина была на месте. Она пыталась что-то сообразить, но страх словно парализовал ее. Сначала она тревожилась за Анну. Теперь Анна вернулась, но пропала Зебра, и она тревожится уже за нее. Вдруг она поняла, что именно ее смущает и отчего мысли путаются. Дело в Анне. Тогда она боялась, что с Анной что-то случилось, теперь она боится, что Анна могла что-то натворить.

Она пнула камень с такой силой, что ушибла палец на ноге. Я все придумываю. Что уж такого могла натворить Анна? Она пошла было к дому, где жила Зебра, но вернулась и открыла Аннину машину. Обычно в таких случаях она оставляла записку, но сейчас на это не было времени. Превышая всякую разрешенную скорость, она рванула к Зебре. Соседка гуляла с малышом, но дома была ее взрослая дочь. Она узнала Линду и дала ей ключи. Линда вошла, закрыла за собой дверь и снова почувствовала этот странный запах. Почему никто этим не займется? Может быть, это какой-то наркотический газ?

Она стояла посреди гостиной. И почему-то двигалась очень осторожно, беззвучно, почти не дыша, словно бы старалась внушить Зебриной квартире, что она пуста. Вот кто-то входит… Зебра никогда не запирает дверь, так что достаточно толкнуть дверь, и ты в квартире. Малыш здесь же. Но он не может ничего рассказать. Зебру усыпляют каким-то газом и уводят. Малыш кричит, его крики слышит соседка…

Линда огляделась. Какие следы могли бы остаться? Я вижу пустую квартиру и не могу догадаться, что скрывается за этой пустотой. Она заставила себя успокоиться. Теперь, по крайней мере, ей удалось сформулировать важный вопрос: кто может что-то знать? Мальчик все видел, но он не расскажет. Никто. В Зебрином окружении нет никого, кто мог бы что-то знать. Значит, остается только Анна. Но и Анны нет. Ответ пришел сам собой – ее мать. Генриетта. Она давно ее подозревала. Что она тогда подумала? Генриетта лжет, она знает, куда подевалась Анна, и поэтому совершенно не волнуется. Она со злостью пнула подвернувшийся стул и ойкнула – ушибленный палец отозвался острой болью. Почему она раньше не копнула глубже? Она вышла из дома. Яссар подметал тротуар у своего магазинчика.

– Ну что, нашли ее?

– Нет. Вы ничего больше не припомнили?

Яссар вздохнул:

– Память стала плохая. Но я уверен, что Зебра жалась к этому парню.

– Нет, – сказала Линда. Вдруг ей отчаянно захотелось защитить Зебру от напраслины. – Она не жалась, она была одурманена каким-то препаратом. Так что она не жалась к нему, она просто не могла идти сама.

Яссар явно испугался.

– Ты, наверное, права, – сказал он. – Неужели такое случается? В таком городе, как Истад?

Линда не дослушала его. Она уже мчалась к машине, чтобы ехать к Генриетте. Не успела она сунуть ключ в замок, зазвонил мобильник. Она посмотрела на дисплей – там был номер полицейского коммутатора, но не отцовский прямой. Она, поколебавшись, нажала кнопку. Это был Стефан. Она обрадовалась, услышав его голос.

– Ты где?

– В машине.

– Твой отец попросил меня позвонить. Он интересуется, куда ты пропала. И где Анна Вестин?

– Я ее не нашла.

– Что ты имеешь в виду – «не нашла»?

– А что, у этого выражения так много значений? Пошла к ней домой, а ее нет. Пытаюсь сообразить, где она может быть. Когда найду, привезу с собой.

Почему я не говорю все как есть, подумала она. Наверное, в семье научилась, от родителей – те вечно ходили вокруг да около.

Он словно прочитал ее мысли.

– У тебя все в порядке?

– Кроме того, что не могу найти Анну.

– Помощь нужна?

– Нет.

– Что-то ты меня не убедила. Не забывай, что ты еще не полицейский.

Она разозлилась.

– Как я могу об этом забыть, когда все только и делают, что мне об этом напоминают!

Она прервала разговор, отключила мобильник и бросила его на сиденье. Завернув за угол, затормозила, снова потянулась к телефону и включила – на всякий случай. Она ехала к Генриетте. Поднялся холодный ветер – она сразу это почувствовала, когда вышла из машины и направилась к дому. Она покосилась на место, где угодила в лисий капкан. Чуть подальше, в поле, стоял человек и жег садовый мусор. Рядом стояла его машина. Ветер рвал дым в клочья.

Осень, подумала она, вот-вот будет осень. Первые заморозки. Она пересекла двор и позвонила в дверь. Собака тут же залаяла. Она глубоко вдохнула и потрясла опущенными руками, словно на старте стометровки. Дверь открыла Генриетта. Она улыбалась. Линда тут же насторожилась – у нее появилось странное чувство, что ее прихода здесь ждали. Во всяком случае, Генриетта нисколько не удивилась. Линда обратила внимание, что она сильно накрашена, словно собралась идти на бал. Или может быть, хотела скрыть бледность.

– Не ожидала, – сказала Генриетта и отошла в сторону, пропуская ее в дом.

Неправда, ожидала, подумала Линда.

– Всегда тебе рада. Проходи, садись.

Собака обнюхала Линду и мирно улеглась в корзинку. Линде показалось, что кто-то тяжело вздохнул. Она огляделась. Никого. Вздох, казалось, донесся прямо из толстой каменной стены. Генриетта принесла термос и две чашки.

– Что это за звуки? – спросила Линда.

– Я как раз слушаю одну из своих старых композиций. Я написала это в 1987 году. Концерт для четырех вздыхающих голосов и ударных. Послушай!

Она поставила на стол поднос и подняла руку, призывая к вниманию.

Линда прислушалась. Ей показалось, что вздыхает только один человек. Женщина.

– Это Анна, – сказала Генриетта. – Мне удалось ее уговорить. Он вздыхает очень мелодично. Прямо веришь в ее хрупкость, в ее грусть. Когда она говорит, в ее голосе словно бы проскальзывает сомнение. А когда вздыхает – нет.

Линда слушала. В этой идее было что-то загробное – записать вздохи и собрать их воедино в нечто, что можно назвать музыкой.

Ее мысли внезапно прервала громкая барабанная дробь. Генриетта выключила магнитофон. Они сели, и собака тут же захрапела. Ее храп вернул Линду к реальности.

– Вы не знаете, где Анна?

Генриетта покрутила рукой, рассматривая ногти, и подняла глаза на Линду. В ее взгляде сквозила неуверенность. Она знает, подумала Линда. Знает, но будет отрицать.

– Странно, – сказала Генриетта. – Каждый раз ты меня огорчаешь. Я-то думаю, что ты заехала меня навестить. А тебе всего-то и надо найти мою дочь.

– А вы знаете, где она?

– Нет.

– Когда вы с ней последний раз говорили?

– Она звонила вчера.

– Откуда?

– Из дома.

– Не с мобильного?

– У нее нет мобильного, и ты об этом прекрасно знаешь. Она из тех, кто не любит, чтобы каждое их движение было известно.

– То есть она была дома?

– Ты допрашиваешь меня?

– Я хочу знать, где Анна и что она делает.

– Я не знаю, где она. Может быть, в Лунде. Как ты знаешь, она учится на врача.

Не сейчас, подумала Линда. Может оказаться и так, что Генриетта и вправду не знает, что ее дочь уже давно ни на какого врача не учится. Это может стать моим козырем, но я выложу его позже.

Она переменила тактику.

– Вы знаете Зебру?

– Ты хочешь сказать – Зебочку?

– Мы называем ее Зеброй. Она исчезла. Точно так же, как Анна в тот раз.

Генриетта не прореагировала – ни словом, ни жестом, ни гримасой, никак. Линда почувствовала себя боксером, сшибленным с ног в момент собственной же атаки. Как-то раз в училище она это испытала – на занятиях боксом она вдруг оказалась на полу и не могла сообразить почему.

– Может быть, вернется, как и Анна?

Линда скорее почувствовала, чем сообразила – вот оно, слабое место.

– А почему вы тогда не сказали, что знаете, где Анна?

Удар попал в цель. Лицо Генриетты покрылось крупными каплями пота.

– Ты утверждаешь, что я лгу? Тогда уходи. Ты мне здесь не нужна. Ты мешаешь мне работать.

– Я именно это и утверждаю – вы лжете. И я не уйду, пока не получу ответ на мои вопросы. Я должна знать, где Зебра. Она в опасности, и Анна в этом как-то замешана. А может быть, и вы. И я уверена, что вы знаете намного больше, чем хотите показать.

Генриетта истерически закричала. Собака проснулась и залаяла.

– Убирайся! Я ничего не знаю.

Она встала и подошла к окну. Открыла, закрыла, снова открыла. Наконец оставила чуть приоткрытым. Линда не знала, как продолжать разговор, она знала только, что отступать нельзя. Генриетта, казалось, успокоилась и повернулась к ней. Ее дружелюбие как ветром сдуло.

– Ненавижу, когда меня обвиняют во лжи, – холодно сказала она. – Я не знаю, где ваша Зебра. И не понимаю, почему ты считаешь, что Анна в это замешана.

Она и в самом деле была задета. Или ловко изображала. Она говорила громко, не кричала, но в голосе прорывались рычащие нотки. Она так и стояла у окна.

– В тот вечер, когда я угодила в капкан, – сказала Линда. – С кем вы тогда говорили?

– Ты шпионила за мной?

– Называйте как хотите. А как по-вашему, что меня сюда принесло? Я хотела знать, почему вы врете, будто не знаете, где Анна.

– Ко мне приходил музыкант, мы будем вместе работать над композицией.

– Нет, – сказала Линда, стараясь, чтобы голос звучал твердо. – Это был не он. Это был кто-то другой.

– Ты снова обвиняешь меня во лжи?

– Я вас не обвиняю. Я знаю, что вы лжете.

– Я всегда говорю правду, – сказала Генриетта. – Иногда, впрочем, могу уклониться от ответа, когда не хочу делиться своими тайнами.

– Вы называете это уклончивостью, я называю это ложью. Потому что я знаю, кто это был.

Генриетта снова сорвалась на крик:

– Что ты можешь знать?

– Это был или человек по имени Тургейр Лангоос, или отец Анны.

Генриетта вздрогнула.

– Тургейр Лангоос! – закричала она. – И отец Анны! Что им здесь делать? Я не знаю никакого Тургейра Лангооса. Отца Анны никто не видел двадцать четыре года. Он мертв. Я не верю в привидения. Тургейр Лангоос, что это вообще за имя? Не знаю такого. Отец Анны умер, его давно нет в живых, он существует только в ее воображении. Анна в Лунде, а куда делась Зебра, я не знаю.

Генриетта быстро вышла в кухню и вернулась со стаканом воды. Она собрала со стула кассеты с записями и села. Линда попыталась увидеть ее лицо. Генриетта улыбалась. Когда она заговорила, голос ее был таким же мягким и мелодичным, как в начале разговора.

– Я не знаю, почему я так взорвалась.

Линда внимательно посмотрела на нее и почувствовала, как в подсознании мигает красная предупредительная лампочка. Что-то она не поняла, что-то сделала не так, хотя не могла понять что. Разговор не получился. Она добилась только того, что Генриетта замкнулась еще больше. Здесь нужен опытный полицейский, подумала она и пожалела, что вообще сюда приехала. Теперь отцу или другим будет еще трудней вытянуть из этой дамы то, что она не хочет рассказать.

– Есть еще что-то, что тебе кажется в моих словах ложью?

– Я не верю почти ни одному вашему слову. Но я не могу заставить вас сказать правду. Я только хочу, чтобы вы поняли, что все эти вопросы я задаю потому, что очень волнуюсь. Я боюсь, что с Зеброй что-то случилось.

– Что с ней может случиться?

Линда внезапно решила сказать все как есть.

– Я думаю, что кто-то, может быть их несколько, убивает женщин, сделавших аборт. Зебра делала когда-то аборт. Женщина, которую убили в церкви, тоже. Вы ведь слышали про эту историю?

Генриетта сидела неподвижно. Линда посчитала это подтверждением – да, слышала.

– Ну и при чем тут Анна?

– Пока не знаю. Но я боюсь.

– Чего?

– Что кто-то убьет Зебру и Анна будет к этому причастна.

В лице Генриетты что-то изменилось. Линда сразу не поняла что. Словно бы тень пробежала, быстро, едва уловимо, но она заметила. Все, больше ничего она не добьется. Она наклонилась, чтобы поднять брошенную на пол куртку, и посмотрела в стоящее на столе зеркало. Генриетта смотрела не на нее, а куда-то поверх ее. Несколько мгновений, потом снова перевела глаза на Линду.

Линда поняла. Она смотрела в окно, в то, что оставила приоткрытым.

Линда поднялась и, надевая куртку, словно бы ненароком посмотрела в окно. Там никого не было. Но она была уверена, что кто-то там только что стоял. Она замерла. Громкая и четкая речь Генриетты, окно, открытое словно бы нечаянно, многократное повторение названного ей имени с заверениями, что она никогда его не слышала… Линда не смотрела на Генриетту, она боялась, что та прочитает все на ее лице.

Она потрепала собаку и пошла к выходу. Генрииетта проводила ее.

– Жаль, что я не могу тебе помочь.

– Можете, – сказала Линда. – Но не хотите.

Она пошла к машине, остановилась и огляделась. Я никого не вижу, подумала она. Но кто-то видит меня, и прежде всего этот кто-то слышал все, что говорила Генриетта. Она повторяла мои слова, и тому, кто стоял за окном, теперь известно, что я знаю, что я думаю и чего боюсь.

Ей стало страшно, и она почти бегом поспешила к машине. Она опять сделала ошибку. Именно тогда, когда она стояла в дверях и гладила собаку, она должна была повторить все свои вопросы. Вместо этого она ушла.

Линда, ведя машину, все время поглядывала в зеркало заднего вида. Через двадцать минут она затормозила у здания полиции и, пригибаясь под ветром, побежала к дверям.

46

На пороге Линда споткнулась и упала, разбив губу. У нее на секунду сильно закружилась голова, но потом она встала и жестом показала устремившейся к ней дежурной, что все в порядке. Провела рукой по губам – кровь. Она зашла в туалет, вымыла и вытерла лицо и дождалась, пока остановится кровь. В вестибюле она тут же наткнулась на Стефана Линдмана. Он весело глянул на нее.

– Семья побитых, – сказал он. – Твой отец утверждает, что налетел на дверь. А ты? На ту же самую дверь? Очень удобно – поскольку фамилия у вас одна, вас можно различать по кличкам: Фингал и Губа.

Линда засмеялась. Ранка на губе тут же открылась. Она вернулась в туалет и набрала салфеток.

– Я запустила в него пепельницей, – ответила она. – Никакая не дверь.

– Есть такой жанр – рыбацкие рассказы, – весело сообщил Стефан. – Пойманная рыба растет и растет с каждым новым рассказом, пока не достигает совершенно неописуемых размеров. Вероятно, то же самое происходит и с боевыми ранениями. Вначале, может быть, была дверь, а под конец – кулачная битва, из которой кто-то вынес лавры победителя. Или наоборот – пепельница, запущенная в тебя женщиной, превращается или, вернее, камуфлируется под дверь.

Они остановились у отцовского кабинета.

– Где Анна?

– Похоже, опять исчезла. Я ее не нашла.

Он постучал в дверь.

– Зайди и расскажи.

Отец сидел, задрав ноги на стол, и грыз карандаш. Он поглядел на нее вопросительно:

– Я думал, ты приведешь Анну.

– И я так думала. Я ее не нашла.

– Как это – не нашла?

– Так. Ее нет дома.

Он сделал нетерпеливый жест, и Линда тут же изготовилась к обороне. Тут он заметил ее губу.

– А это еще что?

– Споткнулась.

Он горестно покачал головой и, не выдержав, захохотал. Обычно он бывал мрачен, так что Линда старалась избегать его общества. Но хотя она и радовалась его хорошему настроению, его смех ее выводил из себя – странно скрипучий и чересчур громкий. Если они оказывались на публике и он начинал смеяться, все оглядывались.

– Что тебя так насмешило?

– Твой дед был мастер по этой части. Постоянно спотыкался. О старые рамы, банки из-под краски – в сарае у него было столько хлама, что не пройти. Гертруд даже наклеила на полу цветные стрелки, чтобы он знал, где можно ходить, а где нет. Но не прошло и дня, как он опять навернулся.

– Значит, я в него.

Он бросил карандаш и убрал со стола ноги.

– Ты звонила в Лунд? У нее есть друзья, кроме тебя? Где-то же она должна быть.

– Там мы ее не найдем. И по телефону – тоже.

– А мобильный?

– У нее нет мобильного.

Он вдруг заинтересовался:

– Нет мобильника? Почему?

– Не хочет.

– А других причин нет?

Линда поняла, что он спрашивает не из праздного любопытства. Они как-то говорили об этом на днях, допоздна засидевшись на балконе после ужина. Сравнивали сегодняшний день и время десять-двадцать лет тому назад. Он утверждал, что разница в том, что какие-то вещи появились, а какие-то исчезли, и предложил ей догадаться, что он имеет в виду. Победное шествие мобильных телефонов угадать было нетрудно, а вот что исчезло, она не могла сообразить, пока он не сказал, что сейчас курят очень немногие по сравнению с тем, что было раньше.

– У всех мобильники, особенно у молодежи, – сказал он. – А у нее нет. Как ты это объяснишь?

– Не знаю. Генриетта говорит, что Анне не нравится быть досягаемой в любое время дня и ночи и в любом месте.

Он подумал.

– А ты уверена, что это так? Может быть, у нее есть телефон, про который ты не знаешь?

– Как я могу быть уверена?

– Вот именно.

Он перегнулся через стол и по внутреннему телефону попросил зайти Анн-Бритт Хёглунд. Через полминуты та появилась в дверях. Линде показалось, что она выглядит усталой. Волосы нечесаны, блузка грязная. Она вспомнила Ванью Йорнер. Только и разницы, что эта не такая жирная, как дочь Биргитты Медберг.

Отец попросил Анн-Бритт навести справки, не зарегистрирован ли мобильный телефон на имя Анны Вестин. Линда отругала себя, что сама до этого не догадалась.

Анн-Бритт удалилась. Уходя, она улыбнулась Линде, но улыбка получилась кривой и вымученной.

– Я ей не нравлюсь, – сказала Линда.

– Если меня не подводит память, ты тоже никогда не была от нее в восторге. Так на так. Даже в маленьком отделение полиции, как наше, не все влюблены друг в друга.

Он поднялся:

– Кофе?

Они пошли в столовую. Там был Нюберг, с которым он немедленно начал ругаться. Линда так и не поняла, чего они не поделили на этот раз. Появился Мартинссон, помахивая какой-то бумагой.

– Ульрик Ларсен, – сказал он. – Тот, что хотел тебя ограбить в Копенгагене.

– Нет, – упрямо сказала Линда. – Тот, кто на меня напал, не хотел меня ограбить. Он угрожал, что мне придется плохо, если я не перестану разыскивать человека по имени Тургейр Лангоос.

– Вот об этом как раз я и хотел сказать. Ульрик Ларсен отказался от своей версии. Проблема только в том, что другой у него нет. Он не сознается, что угрожал тебе. Утверждает, что никогда не слышал имя Лангоос. Датчане уверены, что он врет. Но вытащить из него ничего не могут.

– Это все?

– Не совсем. Но я хочу, чтобы Курре [34]34
  Курре – уменьшительное от имени Курт


[Закрыть]тоже послушал конец истории.

– Не зови его так в глаза. Он терпеть не может, когда его называют Курре.

– А то я не знаю. Так же как я ненавижу, когда меня называют Мартой.

– А кто тебя называет Мартой?

– Жена, если злится.

Валландер прекратил ругаться с Нюбергом и вернулся к столу. Мартинссон быстро повторил то, что он сказал Линде.

– И еще одно, – сказал он под конец. – Единственное, что из всего этого по-настоящему заслуживает внимания. Наши датские коллеги навели справки об этом самом Ульрике Ларсене. Его нет ни в одном криминальном регистре, тридцатисемилетний мужчина, ни в чем, никогда и нигде не замешанный. Женат, трое детей, а профессия такая, что о каких то нарушениях закона с его стороны даже думать неохота.

– Что же это за профессия?

– Он священник.

Все недоуменно уставились на Мартинссона.

– Священник, – повторил Стефан Линдман. – Какой священник? Я был уверен, что он наркоман.

Мартинссон пробежал глазами листок.

– Совершенно очевидно, что он просто изображал наркомана. Он священник в церкви. Пастырь общины в Гентофте. Все газеты пишут ~ подумать только, пастора подозревают в том, что он насильник и грабитель!

Все замолчали.

– Опять, – тихо сказал Курт Валландер. – Религия, церковь. Этот человек для нас очень важен. Кто-то должен съездить туда помочь коллегам. Мы должны знать, как он вписывается в нашу размытую картину.

– Если вписывается, – сказал Стефан.

– Вписывается, – уверенно сказал Валландер. – Но нам надо знать как. Попросите Анн-Бритт.

У Мартинссона зажужжал мобильник.

Он одним глотком допил кофе и нажал на кнопку.

– Норвегия проснулась, – сказал он, прикрыв телефон рукой. – Сведения о Тургейре Лангоосе. Сейчас они как раз шлют факс.

– Принеси.

Мартинссон вышел и скоро вернулся с пачкой факсов. На одной из страниц был нечеткий портрет.

Все склонились над снимком. Видела я его или нет? – подумала Линда. Или мне кажется?

Она заметила, что отца обуревает нетерпение. Как и ее самое – тревога и нетерпение всегда сопутствуют друг другу.

– Они нашли этого нашего Лангооса сразу. И ответили бы быстрее, если бы какой-то умник не посеял наш страшно важный, наш приоритетный запрос. Другими словами, что у нас, что в Осло – мы теряем магнитофонную ленту, они – наш запрос. Но все хорошо, что хорошо кончается. Дело Тургейра Лангооса – очень старое, но до сих пор находится под контролем…

– Что он натворил? – прервал Мартинссона Валландер.

– Расскажу – не поверишь.

– Попытайся!

– Тургейр Лангоос бесследно исчез девятнадцать лет назад.

Они уставились друг на друга. Линде показалось, что все в комнате затаили дыхание. Она посмотрела на отца – тот вжался в кресло, как будто изготовился стартовать на сто метров – прямо из кресла.

– Еще одна пропажа, – сказал он. – Куда ни кинь – одни пропажи.

– И возвращения, – добавил Стефан Линдман.

– Даже не возвращения, а воскресения, – поправил Валландер.

Мартинссон начал читать дальше, медленно и элегично. Тургейр Лангоос – наследник, причем прямой, богатого судовладельца. И вдруг он исчез. О преступлении речи не было, поскольку он оставил письмо матери, Майгрим Лангоос. В письме он заверял ее, что он не в депрессии, что самоубийство совершать не собирается, а уходит потому, что – я цитирую – не в состоянии больше это выносить…

– Что он не в состоянии выносить? – снова прервал его Валландер. Линде показалось, что он просто дымится от тревоги и нетерпения.

– Из того, что мы получили, это неясно. Как бы то ни было, он уехал, деньги у него были, и неплохие, банковские счета по всему миру. Родители сначала решили, что он скоро одумается. Кто добровольно откажется от огромного состояния? Они заявили о его пропаже только через два года. Как они написали, причиной их обращения в полицию стало то, что они перестали получать от него письма, четыре месяца вообще не подавал признаков жизни, и на счетах у него, по их расчетам, больше не осталось денег. С тех пор о нем никто и ничего не слышал – до сегодняшнего дня. Вот еще приложение – подписано интендантом полиции Ховардом Мидстуеном. Он сообщает, что мать Тургейра Лангооса Майгрим скончалась в прошлом году, а отец еще жив, но – цитирую – моральное и физическое его состояние после перенесенного удара оставляют желать лучшего.

Мартинссон бросил бумаги на стол.

– Там еще много, – сказал он. – Но это самое важное.

Курт Валландер поднял руку:

– Там что-нибудь написано насчет того, откуда пришло последнее письмо? И когда опустели счета?

Мартинссон вновь перелистал бумаги, но там ничего насчет этого не было. Курт Валландер схватил телефон:

– Какой номер у этого Мидстуена?

Он начал набирать цифры по одной, по мере того, как Мартинссон громко их диктовал. Через несколько минут блуждания по коммутаторам норвежской полиции его соединили с Ховардом Мидстуеном. Курт Валландер задал ему свои два вопроса, продиктовал номер и положил трубку.

– Он сказал – несколько минут. Подождем.

Все молча ждали, занимаясь кто чем. Вдруг зажужжал мобильник Валландера. Он посмотрел на дисплей, наморщил лоб, вспоминая, чей же это номер, и выключил телефон. Почему-то Линда решила, что это наверняка Нюберг. Через девятнадцать минут раздался звонок. Это был Ховард Мидстуен.

Курт Валландер напряженно слушал, черкая что-то в блокноте. Поблагодарил норвежского коллегу и повесил трубку жестом, каким в решающий момент выкладывают на стол козыри.

– Только теперь, – сказал он, – только теперь кое-что начинает склеиваться.

Он подвинул свой блокнот и прочитал:

– Последнее письмо проштемпелевано, в Кливленде, штат Огайо, США. Там же он опустошил и закрыл свои счета.

Он выпустил блокнот из рук, и тот упал на стол. Большинство смотрело на него недоуменно – что склеивается?

– Женщина, найденная мертвой в Френнестадской церкви, тоже из Кливленда, штат Огайо.

Наступило молчание.

– Я все еще не знаю, что происходит, – сказал Валландер. – Но вот что я знаю точно: эта девушка, подруга Линды, Зеба или, как они ее называют, Зебра, в большой опасности. Может случиться, что опасность грозит и другой ее подруге, Анне Вестин.

Он сделал паузу.

– Но может быть и так, что эту самую опасность зовут именно Анна Вестин. Сейчас занимаемся только ими. И больше ничем.

Было три часа дня, страх Линды не стал меньше. Она ни о чем не могла думать, кроме Зебры и Анны. Через три дня ей предстоит приступать к работе. Сможет ли она вообще стать полицейским, если что-нибудь случится с Зеброй или Анной? Она не могла ответить на этот вопрос.