Текст книги "Перед заморозками"

Автор книги: Хеннинг Манкелль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

25

Линда не переставала удивляться своему отцу. Или, вернее сказать, она не переставала удивляться тому, что каждый раз удивляется – как может он, с его твердыми привычками, быть таким переменчивым? Вот и сейчас она удивилась, когда увидела, как он появился в холле Раннесхольмского замка и направился к ней. Он же устал, подумала она, устал, раздражен и встревожен. И, несмотря на все это, явно в духе. Он опустился на диван рядом с ней и рассказал какую-то дурацкую историю, как он однажды забыл в ресторане перчатки, а ему в качестве возмещения предложили сломанный зонтик. Он что, тронулся, что ли, подумала она. Но потом отец пошел в туалет, а подошедший Мартинссон сказал, что да, отец очень даже в духе – скорее всего, по поводу того, что его дочь вернулась в родной город. Когда отец вернулся, Мартинссон тут же попрощался и ушел. На этот раз отец плюхнулся на диван так, что старые пружины застонали. Она рассказала, что видела Стена Видена.

– Он держится потрясающе, – сказал он, когда она замолчала. – Он напоминает Рюдберга – тот тоже спокойно ждал конца. Я склонен думать, что это особая милость, на которую можно только надеяться – человек в решающие минуты оказывается сильнее, чем кто-либо, да и он сам, мог ожидать.

Несколько полицейских с грохотом тащили ящики с каким-то криминалистическим оборудованием. Потом опять все стихло.

– Как идут дела? – осторожно спросила Линда.

– Плохо. Вернее, медленно. Чем страшнее преступление, тем сильнее нетерпение, хотя именно в таких случаях терпение необходимо больше всего. Я знал одного полицейского в Мальмё, его звали Бёрч, он всегда сравнивал работу следователя с работой хирурга. Во время сложной операции нетерпению места нет. Нужно время, спокойствие – и, главное, терпение. Так же и у нас. Бёрч тоже погиб. Утонул в лесном озере. Купался, судорога, и некого было позвать на помощь. Что ему там было делать, в этом озере? Надо было думать, прежде чем лезть в холодную воду… так многие скажут, но его не вернешь. Люди все время мрут. А, глупости это все. Ясное дело, люди постоянно рождаются и умирают, только это яснее видишь, когда стоишь первым в очереди. Отец умер, и я оказался в первых рядах.

Он замолчал и посмотрел на свои руки. Потом повернулся к ней. Он улыбался.

– Что ты спросила?

– Как идут дела.

– Ни следа, ни мотива, ни преступника. Мы понятия не имеем, кто был в этой лачуге.

– И что ты предполагаешь?

– А вот этот вопрос ты не должна задавать никогда. Никогда не спрашивай про то, что я предполагаю – только про то, что я знаю или о чем я догадываюсь.

– Мне же интересно.

Он демонстративно вздохнул:

– Ну хорошо, для тебя сделаю исключение. Я предполагаю, что Биргитта Медберг случайно, бродя по своим старым пилигримским тропам, заблудилась и наткнулась на эту хижину. И тут кто-то либо со страха, либо от ярости набросился на нее и убил. Но расчленение трупа усложняет дело.

– Нашли тело?

– Сейчас прочесывают озеро драгой. Собаки рыскали по всему лесу. Пока ничего. На все это требуется время.

Он приподнялся на диване, как будто ему уже надо было спешить.

– Судя по твоему виду, у тебя тоже есть что мне рассказать.

Линда передала ему содержание своих бесед с шахматистом и Маргаретой Ульссон и рассказала о доме за церковью в Лестарпе, стараясь не упустить ни одной детали.

– Слишком многословно, – дав ей закончить, наставительно сказал он. – Все то же самое можно было рассказать намного короче.

– Я работаю над этим, – нетерпеливо сказала Линда, – ты понял хоть что-то из того, что я сказала?

– Да.

– Значит, по крайней мере за содержание мне зачет поставят.

– «У» с минусом, – сказал он.

– Что это еще за «У» с минусом? – удивилась она.

– Почти удовлетворительно. Когда я учился в школе, «У» с минусом была самая низкая из положительных оценок. Дальше шла «Н» – неудовлетворительно.

– Как по-твоему, что мне теперь делать?

– Перестать метать икру. Ты же не слушаешь, что я говорю. Биргитта Медберг угодила в эту историю, потому что сделала ошибку. Ошибку, приобретшую чуть ли не библейские масштабы. Выбрала не ту дорогу. Все христианство состоит из дорог – правильных и неправильных, узких и широких, извилистых и обманчивых. Биргитте Медберг, если я правильно рассуждаю, просто жутко не повезло. И в этом случае исчезают все мыслимые причины для опасений, что и Анна угодит в такую же историю. Конечно, какая-то связь между ними есть, если верить дневнику. Но сейчас это нам ничего не дает.

В холле появились Анн-Бритт Хёглунд и Лиза Хольгерссон. Они куда-то спешили. Лиза дружелюбно кивнула Линде, Анн-Бритт, похоже, вообще ее не заметила. Курт Валландер поднялся с дивана.

– Езжай домой, – сказал он.

– Ты была бы очень нужна нам уже сейчас, – сказала Лиза Хольгерссон, – но платить пока нечем. Когда ты приступаешь?

– В следующий понедельник.

– Очень хорошо.

Линда проводила их взглядом. Потом и сама вышла из замка. Шел дождь, стало опять холодней, погода словно бы не могла решить, в какую сторону меняться. По дороге к стоянке она вспомнила их с Анной детскую игру. Надо было угадать, какая температура и дома, и на улице. Анна делала это очень ловко, она всегда была ближе к истине. Линда тогда подозревала, что Анна жульничает. Но как? Прячет термометр под юбкой? Надо ее спросить, подумала Линда. Когда Анна появится, надо будет многое выяснить. И это может означать, что короткий период вновь обретенной дружбы так никогда и не станет долгим.

Она села в машину. А почему, собственно, она должна ехать домой? Отец, конечно, успокоил ее – она теперь и в самом деле была почти уверена, что с Анной ничего не случилось. Но дом за церковью не шел у нее из головы. Почему они вдруг все исчезли? Можно, по крайней мере, попытаться узнать, кто хозяин дома. Для этого не надо ни разрешения, ни полицейской формы. Она вернулась в Лестарп и поставила машину на уже ставшем привычном месте. Двери церкви были полуоткрыты. Она, помявшись немного, вошла. В оружейной стоял тот самый сторож. Он ее узнал.

– Не можешь удержаться, чтобы не зайти в нашу чудесную церквушку? – спросил он.

– Вообще говоря, у меня есть вопрос.

– А разве не все приходят сюда за этим? В церковь все приходят, чтобы задавать вопросы.

– Я не то имела в виду. Я хочу спросить: кто хозяин того дома за церковью?

– Дом-то этот? Да он переходил из рук в руки… Когда я был молодым, тут жил хромой арендатор. Юханнес Польссон его звали. Он платил оброк в Стибю-Горд и был большой мастер чинить всякие фарфоровые штуки. К старости он жил совсем один. Поросят переселил в гостиную, кур – в кухню… Так вот и жили тогда. Когда он помер, дом перешел еще к кому-то – там устроили мучной лабаз. Потом был еще торговец лошадьми, а потом, должно быть, уже в шестидесятые годы, хозяева менялись так, что и не упомнить.

– Так вы не знаете, кому он принадлежит сейчас?

– Последнее время все время появлялись люди – приходили, уходили… Забитые какие-то, тихие уж очень. Кто-то сказал – они там занимаются медитацией. Нас они не беспокоили. Но вот насчет хозяина… нет, не слышал. Тебе лучше обратиться в регистр недвижимости.

Линда задумалась. Как бы поступил ее отец?

– Кто знает все деревенские сплетни? – спросил она.

Он посмотрел на нее удивленно:

– Я, наверное.

– А кроме вас? Может быть, кто-то в курсе, чей это дом?

– Знаете что, поспрошайте Сару Эден. Учительница, она живет в домике рядом с автомастерской. Она-то знает про все, что здесь делается. К сожалению, и про то, чего не делается. То бишь если, на ее взгляд, каких-то сведений не хватает, она может их и придумать – ну, сама понимаешь… Но она хорошая тетка, только любопытна как сорока.

– А что будет, если я к ней зайду?

– Обрадуешь одинокую старуху.

Дверь открылась, и в церковь вошла женщина – Линда запомнила, ее звали Гудрун. Они на секунду встретились глазами.

– Каждый день, – сказал он, когда та скрылась в церкви. – Всегда в одно и то же время, всегда одно и то же лицо, всегда одна и та же скорбь.

Линда подошла к дому и огляделась. По-прежнему никого не было. Она вернулась к церкви, направилась было к машине, но передумала и пошла пешком. Около автомастерской, украшенной вывеской «Руне. Автомобиль и трактор», стояли разобранные машины, а по другую сторону высился забор. Линда решила, что его возвела та самая учительница, к которой она направлялась, – не хотела целыми днями смотреть на автомобильные останки. Она открыла калитку и вошла в ухоженный сад. На одной из грядок, нагнувшись, стояла женщина. Линда решила, что она-то ей и нужна. Сара Эден.

– Кто ты такая? – строго спросила та и выпрямилась.

– Меня зовут Линда. Я хотела бы задать несколько вопросов.

Сара подошла к ней, держа в поднятой руке садовую лопату. Линда подумала, что существуют люди, похожие на специально обученных сторожевых собак – ненавидят всех.

– С чего это ты будешь задавать мне вопросы?

– Я ищу пропавшую подругу.

Сара Эден смотрела на нее с недоверием:

– По-моему, такими вещами занимается полиция.

– Я и есть полиция.

– Тогда покажи удостоверение. Это мое право – проверить. Меня старший брат научил, он много лет был ректором училища в Стокгольме. Всю жизнь сражался со своими сволочными коллегами и еще более сволочными учениками. Но ничего – дожил до ста одного года.

– У меня пока нет удостоверения. Я аспирант, начну работать через неделю.

– Ладно. Думаю, что о таких вещах не врут. А ты сильная?

– Ничего.

Сара Эден показала на тачку, доверху нагруженную сорняками.

– За домом компостная куча. Сегодня у меня почему-то спина разболелась. Обычно не болит – должно быть, спала неудобно.

Линда взялась за тачку – та была очень тяжелой, но ей удалось, предварительно раскачав, сдвинуть ее с места, отвезти за дом и вывалить содержимое в компостную кучу. Сара Эден заметно подобрела. Тут же, за домом, на маленькой террасе стояли старинные стулья, какие раньше ставили в уличных кафе, и стол.

– Хочешь кофе? – спросила хозяйка.

– С удовольствием.

– Тогда тебе придется дойти до кофейного автомата в мебельном магазине – это недалеко, на дороге в Истад. Я кофе не пью. И чай не пью. Могу предложить минеральную воду.

– Спасибо, не надо.

Они сели. Легко было представить, что Сара Эден всю жизнь проработала учительницей. На Линду она тоже смотрела как на назойливого ученика.

– Ну что ж, рассказывай.

Линда рассказала все как было – как поиски Анны Вестин привели ее в дом за церковью, стараясь только не подавать виду, что боится, как бы не случилось что-то серьезное.

– Мы должны были встретиться, – закончила она. – Но что-то не склеилось.

Сара Эден выслушала историю с заметным недоумением.

– И чем же я могу тебе помочь?

– Я пытаюсь разузнать, кто же на самом деле владелец этого дома.

– Раньше всегда было известно, у кого документы на недвижимость. А теперь, в этом сумасшедшем мире, уже не знаешь, кто продает дома, кто их покупает… В один прекрасный день обнаруживаешь, что твой ближайший сосед – преступник в розыске.

– Я думала… Здесь так мало народу, все друг друга знают…

– Я слышала, что в последнее время там что-то происходит, в этом доме, – какие-то люди приходят и уходят… Но они никого пока что не беспокоили. Если я правильно понимаю, последний владелец дома состоял в каком-то обществе борьбы за здоровый образ жизни. Я-то забочусь о своем здоровье и вовсе не собираюсь давать моему братцу повод ухмыляться там, на небесах, что не дожила до его лет… в общем, я очень слежу за тем, что я ем, что пью и что делаю. И я не настолько консервативна, чтобы отвергать все новейшие теории здорового образа жизни. Я туда один раз заходила. Какая-то чрезвычайно милая дама – она, правда, говорила только по-английски – дала мне листок с информацией. Забыла, как называется их движение или общество. В общем, они считают, что медитация высвобождает естественные соки организма, положительно воздействующие на здоровье.

– И больше вы туда не ходили?

– Мне вся эта история показалась чересчур туманной.

– А листок этот жив?

Сара Эден кивнула в сторону компостной кучи:

– Вряд ли. Не только люди становятся перегноем, бумаги тоже умирают.

Линда пыталась придумать еще какой-нибудь вопрос, но ситуация начинала выглядеть все более дурацкой. Она поднялась:

– Есть еще вопросы?

– Нет.

Они пошли к калитке.

– Я боюсь осени, – вдруг сказала Сара Эден. – Отовсюду ползут туманы, все время дождь, вороны каркают… Только и спасаюсь, что думаю о весенних цветах. Я их сажаю уже сейчас.

Линда открыла калитку и вышла.

– Подожди, я кое-что еще вспомнила, – сказала Сара Эден.

Они стояли по разные стороны забора.

– Норвежец, – продолжала она. – Я иногда захожу к Руне поругаться, что он поднимает такой грохот по воскресеньям. Он, по-моему, меня побаивается. Он из тех, кто проносит ужас перед учителем через всю жизнь. Во всяком случае, грохот сразу прекращается. Как-то раз он говорил, что только что у него заправлялся какой-то норвежец. Расплатился тысячной бумажкой. Руне к таким ассигнациям не привык. Он что-то сказал насчет того, что именно этот норвежец и купил дом.

– То есть мне надо спросить Руне?

– Если у тебя есть время ждать. Он в Таиланде, в отпуске. Мне даже думать неохота, чем он там занимается.

Линда задумалась:

– Норвежец? Как звать, неизвестно?

– Нет.

– А как он выглядит?

– Не знаю. Я бы на твоем месте спросила того, кто этот дом ему продал. Здесь в основном работают маклеры из бюро недвижимости Сберегательного банка – у них тут контора. Они, наверное, знают.

Они попрощались. Линда подумала, что неплохо бы побольше узнать о Саре Эден. Она перешла улицу, миновала дамскую парикмахерскую и зашла в крошечную банковскую контору. Одинокий клерк смотрел на нее снизу вверх из окошка. Она изложила свое дело. Тому даже не понадобилось рыться в папках или хотя бы в памяти.

– Совершенно верно, мы посредничали в этой сделке. Продавал дом зубной врач, Свед его фамилия. У него было здесь что-то вроде дачи, но потом ему это надоело. Мы дали объявление в Интернете и в «Истадской смеси». Приехал какой-то парень из Норвегии и попросил показать ему дом. Я попросил одного из маклеров в Скурупе ему помочь. Мы всегда так поступаем – я-то слежу за банковскими делами, недвижимостью не занимаюсь. Через два дня сделка состоялась. Насколько я знаю, норвежец платил наличными. У них там теперь денег сколько угодно.

Последняя реплика выдавала некоторое неудовольствие по поводу чрезмерного экономического благополучия норвежского народа. Но Линде важно было узнать имя этого норвежца.

– Здесь у меня бумаг нет, – сказал тот. – Но я могу позвонить в Скуруп.

В банк вошел клиент – пожилой человек, опирающийся сразу на две палки.

– Простите, но сначала я должен принять господина Альфредссона, – сказал человек в окошке.

Линда ждала. Ей было трудно сдерживать нетерпение. Беседа с Альфредссоном тянулась бесконечно долго. Наконец они закончили. Линда придержала для старика дверь. Клерк куда-то звонил. Потом, дождавшись ответа, что-то записал на клочке бумаги. Он повесил трубку и протянул ей записку. Там было написано: Тургейр Лангос.

– Может быть, пишется через два «о», – сказал клерк, – Лангоос.

– А какой адрес?

– Вы спрашивали только имя.

Линда кивнула.

– Остальное узнаете в Скурупе. А могу я поинтересоваться, зачем он вам?

– Хочу дом купить, – сказала Линда и вышла на улицу.

Она поспешила к машине. Теперь у нее было имя. Национальность и имя. Как только Линда открыла дверку, она сразу увидела: что-то изменилось. Квитанция, которую она положила на приборную панель, валялась на полу, коробочка со спичками лежала на непривычном месте. Она не заперла машину, и кто-то во время ее отсутствия в нее залез.

Вряд ли это был вор. Приемник на месте. Но тогда кто? И почему?

26

Первая мысль была совершенно дурацкой. Не иначе здесь побывала мамулька. Мона вечно копалась в моих ящиках. Линда осторожно залезла в машину – на какую-то секунду по всему телу прошел озноб: бомба! Сейчас что-то взорвется, и жизнь ее на этом закончится. Но конечно, никакой бомбы не было, кроме маленькой птичьей бомбочки на лобовом стекле. Тут она заметила, что сиденье кто-то отодвинул – тот, кто залез в машину, был выше, чем она. Настолько выше, что ему пришлось отодвинуть сиденье, чтобы просто залезть на водительское место. Она принюхалась, но никаких незнакомых запахов не обнаружила – ни лосьона после бритья, ни духов. Она постаралась успокоиться и еще раз все внимательно осмотрела. Что-то было не так с маленькой пластмассовой кружечкой, приклеенной скотчем позади рычага передач, – в ней Анна держала мелочь для парковки. Но что именно – понять она не могла.

Линда снова подумала о Моне. Все детские годы они играли в кошки-мышки. Она не могла точно вспомнить, когда именно обнаружила, что мать постоянно роется в ее вещах – не скрывает ли дочка что-нибудь. Может быть, ей тогда было восемь или девять лет, когда она, приходя из школы, начала замечать, что что-то лежит не так, как она оставила. Сначала она, естественно, подумала, что ей кажется. Красная кофта лежала так, что рукав ее был поверх зеленой майки, а не наоборот. Она даже спросила Мону, но та разозлилась. Тогда у нее зародилось подозрение. Игра в кошки-мышки началась всерьез. Дочь ставила ловушки, особым образом раскладывая одежду, игрушки, книги. Но мать словно сразу догадалась, что ее подлавливают. Линда была вынуждена усложнять свои ребусы. У нее даже сохранилась тетрадь, где она записывала, а иногда даже и зарисовывала, в каком положении находятся те или иные предметы – с расчетом, что мать нарушит этот порядок и подтвердит ее подозрения.

Она вновь начала разглядывать машину. Точно, мамаша побывала тут и рылась в ее вещах. Мамаша могла быть женщиной, но могла быть и мужчиной. Существуют мужчины-мамаши и женщины-папаши; не так уж это необычно – копаться в жизни своего ребенка, чтобы лучше понять свою собственную. Это бывает гораздо чаще, чем многие думают. Почти у каждого из моих друзей был хотя бы один шпионящий за ним родитель. Она подумала об отце. Тот никогда не трогал ее вещей. Иногда, когда она тихо лежала без сна, он осторожно заглядывал в щелку, чтобы убедиться, что она дома и не сбежала. Но копаться в ее секретах – никогда. Этим всегда занималась Мона.

Линда перегнулась и заглянула под сиденье. Там должна лежать щетка – Анна чистила ею сиденье. Щетка была на месте. Но ее трогали. Она открыла бардачок и медленно и последовательно проверила содержимое. Все на месте. Что это означает? Тот, кто искал, не нашел ничего ценного. Приемник не представлял для него интереса. Его интересовало что-то другое. Но если додумать эту мысль до конца, пользуясь опытом многолетней войны с Моной, то напрашивается мысль: стащить радио – самый простой способ скрыть свои истинные намерения. Тогда Линда бы даже не заподозрила шпионажа, просто обругала бы себя – поленилась запереть машину.

Нет, это какая-то не особенно хитрая мамаша, подумала она.

Дальше этого умозаключения она не продвинулась. Никаких выводов сделать она не могла. Никакого ответа на вопрос, кто бы это мог быть и почему этот кто-то рылся в ее вещах. Она вышла из машины, передвинула сиденье вперед и огляделась. Человек, которого я видела против света. Я увидела знакомый затылок и решила, что это Аннин отец. Она раздраженно тряхнула головой – уж ей-то незачем играть в эти игры. Анна-то, конечно, вообразила, что это ее отец был там, на улице. Может быть, ее разочарование было настолько огромно, что она просто взяла и уехала, повинуясь внезапному импульсу. Это за ней водилось: вдруг исчезает неизвестно куда. Так рассказывала Зебра. Зебра немного помогла ей заполнить провалы, образовавшиеся за годы, что Анна и Линда были далеки друг от друга. Но Зебра рассказала и другое – кто-то, хотя бы один человек, всегда знал, куда она подевалась. Она никогда не исчезала бесследно.

А кому она сейчас оставила свой след, подумала Линда. В том-то и беда, что я не могу найти этого кого-то.

Она вышла на покрытую гравием площадку, бросила взгляд на голубей, носящихся вокруг церкви, и пошла к таинственному дому. Там по-прежнему никого не было. Дом купил человек по имени Тургейр Лангоос. Заплатил наличными.

Она обошла дом, скользнув отсутствующим взглядом по каменным скамьям. Тут, оказывается, росли кусты смородины, красной и черной. Она сорвала несколько кистей и съела. Снова вспомнила Мону. Почему она всего боялась? Ее подглядывания и обыски были продиктованы вовсе не любопытством – страхом. Но чего она боялась? Что я окажусь вдруг кем-то не тем, кто я есть? Конечно, девятилетняя девочка может и притворяться, у нее могут быть секреты, но вряд ли она может сознательно вести двойную жизнь и быть испорченной настолько, что приходится ворошить ее майки и трусы, чтобы понять, что собой представляет твой собственный ребенок.

Тайный конфликт вышел наружу, когда Мона нашла ее дневник и потихоньку прочитала. Линде тогда было тринадцать лет, дневник был спрятан за отошедшей доской в гардеробе. Сначала она была уверена, что там его никто не найдет. Но в один прекрасный день поняла, что тайник ее раскрыт. Дневник был слишком глубоко засунут в дыру. Она знала точно – дневник нашли. Она и сейчас помнит, в какую ярость тогда пришла. В тот момент она ненавидела мать всеми фибрами души. Отщипывая ягоды кисточку за кисточкой, она думала, что, может быть, никогда в жизни не испытывала такой острой ненависти, как тогда, когда ей было тринадцать и она раскрыла предательство собственной матери.

Она решила поймать мать на месте преступления. На первой странице дневника она написала, что знает, что Мона втихую читает ее дневник, что она рыщет в ее вещах. Положила дневник в тайник и пошла в школу. На полдороге решила прогулять – все равно у нее не было сил сосредоточиться на занятиях. Вместо школы она провела весь день, шляясь по магазинам. Она пришла домой вся в холодном поту. Но мать встретила ее так, как будто ничего не случилось. Ночью, когда родители уснули, она вынула дневник и увидела, что после ее обвинений Мона написала несколько слов. Ни слова в свое оправдание, ни извинений – ничего. Только обещание: «Обещаю больше не читать».

Она незаметно для себя объела оба куста смородины. Мы об этом никогда не говорили. Думаю, что она больше не шпионила за мной. Но я никогда не была в этом уверена. Может быть, просто стала более ловко маскировать следы, может быть, мне самой уже было наплевать. Но мы никогда ни словом не перемолвились об этой истории.

Она уже собралась уходить, как вдруг ее внимание привлекло что-то странное за двумя большими развесистыми каштанами. Присмотревшись, она вздрогнула – там лежало чье-то тело с раскинутыми руками и ногами, укрытое комком одежды. Сердце заколотилось. Она, прищурившись, попыталась рассмотреть, кто это. Нет, это не человек. Она подошла поближе. Это было воронье пугало. По другую сторону холма росла вишня – наверное, пугало поставили, чтобы птицы не клевали ягоды. Потом его свалил ветер, а поднять было некому. Очень похоже на труп Полусгнившее платье, распятый труп, который забыли похоронить. Каркас пугала был выпилен из белого фриголита, наряд прямо шотландский – мужской пиджак и юбка. Голова сделана из набитого травой белого льняного мешочка, теперь уже почерневшего от гнили, а на нем нарисованы нос, глаза и рот.

Линда села на корточки и присмотрелась к юбке – ржаво-коричневого цвета, в приличном еще виде, не то что остальные тряпки. Она вдруг поняла, даже не головой, а нутром – у Анны была такая же юбка. Но разве этой юбки не было в гардеробе, когда она осматривала квартиру? Уверенности нет. Она поднялась. Ее сильно тошнило. Неужели это Аннина юбка на пугале? Если так, то вывод только один: Анны нет в живых.

Она добежала до машины и, нарушая все правила, помчалась в Истад. Кое-как припарковав машину у Анниного дома, она ринулась в квартиру. Я не верю в Бога, я не умею молиться, мысленно повторяла она. Но Боже, сделай так, чтобы юбка была на месте! Она рывком открыла платяной шкаф. Юбки не было. Она раскидала всю одежду. Нет, коричневая юбка исчезла. Ее трясло от ужаса. Она ворвалась в ванную и вытряхнула на пол корзину с грязным бельем. Тоже нет. И тут Линда ее увидела. Юбка лежала вместе с другими тряпками в сушильном барабане. Она почувствовала такое облегчение, что села на пол и выкрикнула что-то невразумительное.

Потом глянула на свое отражение в зеркале и решила, что все, хватит. Довольно. С Анной ничего не случилось, все это ее воображение. Вместо того чтобы метаться по всему Сконе в Анниной машине, надо просто поговорить с Зеброй. Должен же найтись кто-то, кто знает, где Анна!

Она медленно спустилась на улицу. Или стоит все же довести поиски до конца и поговорить с квартирным маклером в Скурупе? Так, собственно, и не приняв решения, она завела мотор и поехала на запад.

Маклера звали Туре Магнусеон. Он как раз пытался продать дом в Труннерупе паре пенсионеров из Германии. Линда села на стул для посетителей и принялась рассматривать папку с фотографиями домов на продажу. Туре Магнусеон пытался объясниться с пенсионерами на отвратительном немецком. Она прочла его имя под его же портретом на стене. В штате конторы, судя по второму портрету, состояли два маклера, но в настоящий момент на месте был только один. Она листала папку, удивляясь несоообразным, на ее взгляд, ценам. Когда-то она мечтала переехать в деревню и завести пару лошадей. Это было целью ее жизни чуть не до окончания школы. Но в один прекрасный момент мечта куда-то испарилась. Сейчас ей даже трудно было себе представить жизнь на хуторе, где лошади увязают в глине, а над равниной свищет вьюга. В какой-то миг, даже и не заметив, я превратилась в стопроцентную горожанку, подумала она. Маленький Истад – это только ступенька. Потом будет Мальмё. Или Гётеборг. Или даже Стокгольм.

Туре Магнуссон встал и подошел к ней. Он дружески улыбался.

– Они тут разошлись во мнениях, – сказал он и представился. – Это потребует какого-то времени. Чем я могу вам помочь?

Линда объяснила, на этот раз не представляясь сотрудником полиции. Туре Магнуссон начал кивать задолго до того, как она закончила. Похоже, он помнил эту сделку. Ему даже не надо было ворошить свои папки.

– Дом за церковью в Лестарпе купил норвежец. Приятный мужчина, быстро принимает решения. То, что мы называем идеальным клиентом. Уплатил наличными, никаких задержек, никаких сомнений.

– Как мне его найти? Меня интересует этот дом.

Туре Магнуссон посмотрел на нее оценивающе, сел и откинулся на стуле. Стул затрещал.

– Говоря откровенно, он сильно переплатил за этот дом. Мне бы не следовало этого говорить. Но я могу прямо сейчас назвать вам три дома в намного лучшем состоянии, в лучших местах и дешевле.

– Меня интересует именно этот дом. Во всяком случае, до того, как принять решение, я хочу поговорить с норвежцем.

– Это, конечно, ваше право. «Тургейр Лангоос зовут его».

Последнюю фразу он пропел на мотив из «Риголетто»: «Спарафучиль зовут меня». Линда отметила, что у него красивый голос. Он поднялся, вышел в соседнюю комнату и вернулся с открытой папкой в руках.

– Тургейр Лангоос. Пишется через два «о». Родился в месте под названием Бэрум, сорока трех лет отроду.

– А где именно в Норвегии он живет?

– Нигде. Он живет в Копенгагене.

Туре Магнуссон положил перед Линдой папку, чтобы она тоже могла прочитать. Недергаде, 12.

– И что он собой представляет?

– А почему вы интересуетесь?

– Хочу понять, есть ли смысл ехать в Копенгаген.

Туре Магнуссон снова откинулся на стуле.

– Видите ли, я всегда пытаюсь понять человека. В моей работе это совершенно необходимо. Прежде всего надо научиться отсекать тех, кто терзает маклеров, требует подробно все показать и рассказать, но дом не купит никогда. Есть такая категория. Тургейр Лангоос был очевидно настроен на сделку, это было заметно, едва он переступил порог. Очень любезен. Дом он уже присмотрел. Мы поехали туда, он обошел строение, не задав ни одного вопроса. Мы вернулись сюда, и он достал пачку банкнот из дорожной сумки через плечо. Это необычно. Я сталкивался с такой формой оплаты всего два раза в жизни. Один из наших богатеньких теннисистов приехал с чемоданом, набитым сотенными бумажками, и купил здоровенную усадьбу в Вестра-Вемменхёг. Насколько я знаю, он там даже не был ни разу. Потом была еще пожилая и очень эксцентричная вдова какого-то резинового сапога. Привезла с собой слугу, он и платил. Там речь шла о маленьком и довольно уродливом домишке по дороге в Рюдсгорд, где когда-то жил ее отдаленный родственник.

– Что значит – вдова резинового сапога?

– У мужа была сапожная фабрика в Хёганесе. Но до Дункера в Хельсингборге ему было далеко.

Линда понятия не имела ни о каком Дункере. Она записала адрес в Копенгагене и собралась уходить. Туре Магнуссон поднял руку:

– У меня осталось от него немного странное впечатление, но я не особенно хорошо его помню – сделка завершилась очень быстро.

– А что?

Туре Магнуссон медленно покачал головой.

– Трудно сказать. Я обратил внимание, что он все время озирался. Как будто беспокоился, что за спиной у него кто-то, с кем ему вовсе не хотелось бы встречаться. Пока мы здесь сидели, он несколько раз выходил в туалет. Когда возвращался, у него блестели глаза.

– Плакал он, что ли, в туалете?

– Нет. Он был как бы под действием чего-то.

– Пил?

– Не знаю. От него не пахло. Может быть, пил водку.

Линда пыталась выдумать еще хоть какой-нибудь вопрос.

– Но, во всяком случае, он очень любезен, – прервал ее раздумья Туре Магнуссон. – Может, он и продаст вам дом.

– А какой он?

– Я же сказал – очень любезный. Но вот глаза… Не только странный блеск. Они какие-то… колючие, что ли. Вероятно, найдутся люди, кому его взгляд покажется угрожающим.

– Но он не угрожал?

– Еще раз повторю – очень и очень любезен. Идеальный клиент. Я пошел и купил бутылку дорогого вина в тот вечер, после завершения сделки. Прекрасный был день, сделка для меня получилась очень выгодной, а трудиться почти не пришлось.

Линда попрощалась и покинула контору. Еще только один шаг, подумала она. Съезжу в Копенгаген и найду Тургейра Лангооса. Зачем он мне, я и сама не знаю. Она повторяла, как заклинание: ничего странного, что Анны нет. Ничего странного, что Анны нет. Она вовсе и не исчезала, просто куда-то уехала, забыв меня предупредить. Все это происходит оттого, что мне не терпится начать работать.

Она поехала в Мальмё. У поворота на Егерсро и Эресундский мост она решила сделать один визит. Она нашла виллу, припарковалась у забора и открыла калитку. Во дворе стояла машина – наверное, дома кто-то есть. Она уже подняла руку, чтобы нажать кнопку звонка, но что-то ее остановило. Вместо этого она обошла дом, открыла дверь в зимний садик и пошла к остекленной веранде. Сад был прекрасно ухожен, гравий на дорожках тщательно выровнен – виднелись следы грабель. Дверь из дома на веранду приоткрыта. Она прислушалась. Все тихо. Но кто-то был дома – иначе дверь была бы закрыта. Те, кто здесь живет, большую часть своей жизни посвящали запиранию дверей и проверке сигнализации. Она вошла в дом. Картину над диваном она помнила с детства – большой коричневый медведь, медленно разлетающийся на куски в пламени взрыва. Отвратительная картинка, с годами она не стала ни приятней, ни интересней. Она вспомнила, что отец выиграл ее в какую-то лотерею и подарил Моне на день рождения. На кухне что-то зазвенело. Линда пошла туда.