Текст книги "Скрипка Льва"

Автор книги: Хелена Аттли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Одним из первых и самых успешных учеников Николо был Андреа Гварнери, который работал вместе со своим учителем около десяти лет, обучаясь изготовлению инструментов и живя в доме как член семьи. Он был так близок с Николо, что выступил свидетелем на его свадьбе и продолжал жить в этом доме даже после своей собственной свадьбы. Возможно, Гварнери не был столь выдающимся мастером, как Николо, но, тем не менее, его инструменты были настолько хороши, что их иногда ошибочно принимали за работу его учителя. Он основал следующую династию мастеров, которые сформировали новую историю скрипичного дела в Кремоне.

Покинув дом Амати, Андреа Гварнери и его жена вернулись в свой старый дом на площади Сан-Доменико, 5. Как и семейство Амати до них, Гварнери оставались в том же доме и мастерской более века. Площадь Сан-Доменико находилась в центре района, известного как Изола. Вскоре к Гварнери присоединились и другие мастера, и Изола превратилась в квартал ремесленников, где скрипичные мастера жили рядом с краснодеревщиками, плотниками, резчиками, мастерами по изготовлению футляров для скрипок и мастерами фурнитуры. Здесь же находились магазины, торгующие маслами и смолами для приготовления скрипичного лака. Настоящую славу семейству Гварнери принес сын Андреа Джузеппе. К 1730 году все знали его по прозвищу Гварнери дель Джезу (Гварнери-Иисус) из-за маленькой эмблемы, напечатанной после имени на его этикетках. Это был миниатюрный крест, увенчанный буквами IHS, первыми тремя буквами греческого слова «Иисус». Сейчас его скрипки почти так же ценны, как и скрипки Страдивари, но так было не всегда. За свою чуть более двадцатилетнюю карьеру у Гварнери дель Джезу было несколько богатых клиентов, но в основном он производил инструменты для местных фермеров, пастухов и уличных музыкантов, которые не могли позволить себе дорогие инструменты. Создавая инструменты для этих клиентов, он нашел гениальные способы экономить на материалах. Безусловно, выбирая высококачественную древесину для деки своих инструментов, ведь именно от этого зависело их звучание, он обнаружил, что может сэкономить деньги на клене для нижней деки, используя дерево «без пламени», столь любимого другими мастерами. Мэтр никогда не считал себя связанным жесткими стандартами моделей скрипок и способами их изготовления, которым строго следовали другие мастера Кремоны, а его инструменты временами могли казаться довольно неизящными. Однако, руководствуясь инстинктом, Гварнери дель Джезу создавал скрипки с такими красивыми голосами, что многие музыканты и сегодня предпочитают их звук звуку шедевров Страдивари.

Гварнери дель Джезу никогда не считал себя конкурентом Страдивари – старика, который ко времени его рождения уже лет двадцать жил на площади Сан-Доменико, 2. Скрипки Гварнери не пользовались особым спросом при его жизни, но в начале девятнадцатого века один из инструментов Гварнери дель Джезу попал в руки итальянского виртуоза Николо Паганини, и это стало началом новой главы для Гварнери, хотя и посмертной. Говорят, что ту скрипку Паганини подарил в начале 1800-х годов владелец театра в Ливорно, где он должен был выступать[11]11
  Toby Faber, Stradivarius: Five Violins, One Cello and a Genius, Macmillan, 2004, р.119.


[Закрыть]. Паганини сразу переключился на новую скрипку, гастролируя с ней по всей Европе. Гармония инструмента и исполнителя вызывали трепет и ужас у других музыкантов. Слишком завистливые, чтобы признать, что Паганини был просто лучшим скрипачом, которого мир когда-либо слышал, многие приписывали совершенство в игре его скрипке, и, как следствие, спрос на инструменты дель Джезу так быстро рос в течение 1830-х годов, что вскоре не уступал спросу на скрипки Страдивари.

Сегодня нет никакой возможности посетить старые дома Страдивари или Гварнери, потому что их снесли в 1930-х годах. Однако вы можете так же, как это сделала я по приезде, дойти до дома в дальнем конце Корсо Гарибальди, где Страдивари начал свою карьеру, переехав сюда, после женитьбы в 1667 году. В наши дни первый этаж этого старого дома занимает магазин посуды, принадлежащий паре, которая, очевидно, смирилась с визитами таких паломников, как я. Могла ли я осмотреться? Да, могла, но, когда они собрались закрываться, мне пришлось быстро пройти по узкому коридору между длинными стеллажами с яркими цветными тостерами, кофеварками и необычными открывалками для бутылок на выход. Увы, больше мне рассказать не о чем! Не многим лучше было и наверху, где я нашла одну из крытых террас – секкадуру, которые практичные строители домов в Кремоне соорудили для сушки белья. У Антонио и Франчески было шестеро детей, и пока они все жили здесь, Страдивари постоянно совершенствовал свое ремесло. Это было неспешное начало карьеры, сделавшей его колоссом скрипичного мастерства не только в Кремоне, но и во всем мире, и почти через триста лет после смерти его имя все еще на слуху.

Я только-только присела на террасе, как владелец магазина уже поднялся наверх и сказал, что они закрываются. Он обратился ко мне с деликатностью, которую обычно проявляют, прерывая чьи-то молитвы, но ему не о чем было беспокоиться. Мне всего лишь стало любопытно, оставляла ли Франческа пространство между подгузниками на бельевой веревке, чтобы Антонио мог повесить свои недавно покрытые лаком скрипки для просушки.

Семья Страдивари переехала из своего старого дома на Корсо в 1680 году. Их новый дом на площади Сан-Доменико, 2 находился в самом сердце района скрипичных мастерских, в двух шагах от дома Гварнери под номером 5 и недалеко от дома Амати в Сан-Фаустино. Набросок дома можно увидеть в книге о жизни и творчестве Страдивари, написанной известным лондонским торговцем скрипками и реставратором У. Генри Хиллом и его сыновьями Альфредом и Артуром[12]12
  W. Henry Hill, Arthur F. Hill and Alfred E. Hill, Stradivari, His Life and Work (1644—1737), Dover, 1963, p. 13.


[Закрыть]. На рисунке 1870-х годов изображено элегантное трехэтажное здание с витриной на первом и балконом на втором этаже. На первом этаже за витриной был магазин-ателье портного, а этим помещением располагались кухня и гостиная, как и во времена Страдивари. Наверху было достаточно спален, чтобы вместить одиннадцать детей, которых ему родили Франческа и вторая жена Антония Замбелли. Возможно, именно такое количество детей в доме заставило его сделать летней мастерской секкадуру, типично кремонскую особенность – крытую террасу на крыше или чердак с открытыми стенами. В любом случае, добраться туда можно было только по стремянке с третьего этажа, что, отгораживало Страдивари от большей части повседневной суеты семейной жизни с маленькими детьми.

В этом шатком сооружении Страдивари создал множество своих скрипок, и, возможно, среди них был маленький и изысканно украшенный инструмент «Страдивари», который я видела в музее Эшмола в Оксфорде. Датированный 1683 годом, он был заказан одной из самых влиятельных семей Италии д'Эсте сразу после переезда мастера на площадь Сан-Доменико. Завиток и обечайки этой скрипки покрыты инкрустированным узором из нежных листьев и волнистых усиков, изгиб отмечен ярким узором из кругов и ромбов цвета слоновой кости, а на пуговке помещена мерцающая перламутровая звезда. Это была работа непревзойденного мастера, уже готового выйти из тени Николо Амати и стать главной достопримечательностью Кремоны.

После переезда Страдивари в мир иной ушли его единственные реальные соперники: Якоб Штайнер, еще один ученик семьи Амати, ставший самым значительным мастером австро-германской школы, умер в 1683 году, а 1684 году за ним последовал его бывший наставник Николо Амати. Мир лютерии вступил эпоху Страдивари, которая продлилась пятьдесят лет. К этому времени мастер достиг апогея своих способностей. Он вырезал эфы, врезал линии пурфлига и вытачивал с безупречным мастерством завитки. Он выпускал инструменты, непревзойденные по безупречности оформления и элегантности. Его скрипки были созданы, чтобы удовлетворить виртуозов, исполняющих произведения таких композиторов, как Арканджело Корелли, Томазо Альбинони и Джузеппе Торелли, чья музыка была сложнее и смелее, чем все, что было написано раньше. Это было пространство Страдивари, в котором он экспериментировал с различными формами и корректировал детали дизайна до тех пор, пока не создал инструмент с достаточно мощным голосом, не теряющимся на фоне звучания полноценного концертного оркестра. Примерно в 1690 году он начал производить свои собственные скрипки Grand Pattern, но не прекратил экспериментировать с новыми моделями, а в 1700 году вернулся к более короткой и узкой конструкции, с которой музыкантам было легче обращаться. Только в 1704 году Страдивари нашел модель с тембром и акустикой, удовлетворяющую его до конца долгой жизни.

Страдивари работал вместе с двумя сыновьями от первого брака: Франческо, помогавшего ему в мастерской, и Омобоно, занимавшегося большую часть своего времени переговорами и продажами. Страдивари не передал им ген долголетия, и оба его сына умерли в течение шести лет после смерти своего отца. Франческо оставил содержимое мастерской своему сводному брату Паоло, младшему сыну Страдивари от второго брака. Завещание включало почти сотню скрипок, большинство из которых были незаконченными, и в 1746 году Паоло обратился к мастеру Карло Бергонци с просьбой довести работу над этими инструментами до конца. Бергонци с женой и детьми переезжает на площадь Сан-Доменико, 2 и с помощью своего сына Микеланджело приступает к вырезанию недостающих завитков, подгонке подгрифков, душек и колков.

Хотя к середине 18 века скрипки производили по всей Италии, смерть Антонио Страдивари в 1737 году ознаменовала конец золотого века скрипичного дела в Кремоне. Но даже гораздо большее количество мастеров в Венеции с трудом могло удовлетворить спрос на инструменты со стороны церквей, оперных театров, любителей и частных лиц, не говоря уже о богадельнях или благотворительных больницах.

На улице уже стемнело, музыканты, собравшиеся за соседним столиком, по-прежнему не проявляли никаких признаков подготовки к началу вечера бразильской музыки. Я подумала, что они изучают ноты, но, когда поняла, что это меню напитков, решила уйти. Возвращаясь на велосипеде домой, я поняла, что испытываю чувство искренней благодарности скрипке Льва. Не подумайте, что я вообразила, будто она была сделана Страдивари или кем-либо из других великих мастеров Кремоны, но я все ещё верила, что это могла быть работа ученика в какой-нибудь менее известной мастерской этого города. И если бы не это, я не разъезжала бы на велосипеде по темным улицам, не наслаждалась бы первыми звездами летней ночью в Кремоне и не исследовала бы секреты, передаваемые от отца к сыну в пыльных мастерских великих династий скрипичного города.

Однако я уже знала, что ещё не добралась до настоящих истоков истории скрипки Кремоны, и искать начало надо в штабелях аккуратно распиленных кленов и елей, выставленных на продажу. Именно эти клены и ели определили дальнейшее: отправиться далеко за пределы уютных и красивых улиц Кремоны и найти дорогу в далекие горные леса, где рождалась главная составляющая этих скрипок.

ПРИШЕДШИЕ С ГОР

Торговля скрипичным деревом в старину

В те времена, когда Андреа Амати начал делать скрипки, мастера Кремоны для создания дек своих инструментов использовали альпийскую ель (Picea abies) с Доломитовых Альп. На протяжении веков из леса под названием Паневеджио скрипичным мастерам было поставлено столько древесины, что местный совет по туризму любит называть его «лес скрипок» (foresta dei violini). Тем летом я уже планировала провести пару недель в горах, и теперь мой затейливый маршрут без особых приготовлений потянулся к лесам, растущим в верховьях долин Примьеро и Фьемме, где изрезанный край Италии проникает в Австрию, и итальянский язык уступает место немецкому задолго до официальной границы.

Когда я выезжала из Венеции, воздух, врывающийся в окна машины, нес летнюю жару и запах урожая, но, когда дорога начала подниматься, температура за окном заметно упала. В сумерках я оказалась в узком извилистом коридоре, зажатом между высоких гор. Гроза осталась внизу, в долине, но напоминала о себе раскатами грома, отражающимися от скал, и потоками дождя, заливающими дорогу. Вскоре молнии уже вспыхивали непрерывно, и я с болезненным вниманием всматривалась в зеркала заднего вида, как будто меня, как кого-то преступника, могла преследовать полицейская машина.

Последний подъем привел меня из низины к перевалу Passo Valles, соединяющему долины Travignolo и Biois. Ошалевшая от бури и вконец измученная, я перебежала из машины к двери большого приюта под названием Capanna Passo Valles. Перед входом спал, громко храпя, старый сенбернар со спутанной шерстью. Он не сдвинулся ни на сантиметр, когда я открыла дверь, так что мне пришлось перешагнуть через его неподвижную тушу. Внутри синьора за стойкой наливала граппу нескольким задержавшимся на пути в свои спальни путникам. Она была одета в традиционный альпийский наряд, состоявший из вышитой блузки, жилета и длинной юбки, причем чувствовала она себя в нем столь естественно, что не возникало сомнений в повседневности такого одеяния. Уже лежа в постели, я слушала, как стонет буря, оставленная за стенами приюта, и думала об Амелии Эдвардс, неутомимой путешественнице и писательнице, чья книга о посещении Доломитовых Альп в 1873 году лежала в моем чемодане. В течение лета, которое Амелия провела, объезжая горы верхом на муле, она наблюдала ежедневно повторяющуюся смену погоды: солнечные лучи утром и в первой половине дня сменялись надвигающейся бурей, начинавшейся вечером и бушевавшей всю ночь. Как-то она пожаловалась, что ей постоянно не дают спать не только громы и молнии, но и непрерывный звон церковных колоколов. И действительно, уже в пять утра следующего дня все жители деревни собрались в процессию и начали умолять Святую Деву защитить их от бурь. Погода успокоилась, но Эдвардс поняла, что в полдень они собираются в новую процессию, на этот раз с просьбой защитить их от засухи. «Богопослушным людям Каприле трудно угодить с погодой», – писала она, и слушая, как ветер громыхает ставнями и бьется о толстые стены убежища, я нисколько не удивлялась. И было поразительным сознавать, что поколения скрипок Кремоны с их прекрасными голосами вышли из такого вот хаоса альпийских бурь[13]13
  Amelia Edwards, Untrodden Peaks and Unfrequented Valleys: A Midsummer Ramble in the Dolomites, Virago, 1986, pp. 169-71.


[Закрыть].

Настоящие альпинисты, у которых были эластичные костюмы и защитные шлемы, спали в большой комнате напротив моей. Я слышала, как они уходили на следующий день на рассвете, громко топая своими огромными ботинками. Их уход изменил демографию столовой – теперь большинство моих собеседников за завтраком были либо очень старыми, либо очень молодыми, что, впрочем, не помешало им съесть весь йогурт и выпить весь компот до того, как я смогла добраться до них. Лес Паневеджио подходит к самому краю летнего пастбища, и хорошо видно, как идеально ровно стоят параллельные стволы альпийских елей, словно штрихи карандаша, сделанные уверенной рукой.

Скрипки Кремоны до сих пор рождаются из влажного сумрака пахнущей смолой тени за частоколом деревьев, где мох не делает различий между камнями, стволами и лесной подстилкой, покрывая все одним сияющим ковром с плотным ворсом. Скрипки изготавливаются из нескольких пород дерева, но именно альпийские ели оказывают наиболее сильное влияние на их звучание. Их древесина, легкая, гибкая и очень прочная, оказалась исключительно подходящей для передачи легчайших колебаний струн скрипки, и за эти качества древесина получила название legno di risonanza, или резонансное дерево.

Амелия Эдвардс восхищалась «реликтовыми соснами высотой от двадцати пяти до тридцати метров, огромными в обхвате, и гирляндами из седого серо-зеленого мха, выросшего за века». С середины четырнадцатого века, когда этой территорией владели Габсбурги, и до наших дней мало что изменилось в состоянии лесов.

В доиндустриальной Европе любая древесина имела огромную ценность, поскольку была основным материалом для изготовления инструментов, строительства домов, амбаров и лодок; производство древесного угля было необходимо для кузниц и обжиговых печей, из древесной золы делали мыло и стекло, и просто использовали ее в качестве дров для отопления и приготовления пищи. И когда в Кремоне шестнадцатого века Андреа Амати работал над усовершенствованием своей скрипки, древесина имела такую же ценность, как нефть в двадцатом и двадцать первом веках. Неудивительно, что власти в империи Габсбургов постоянно занимались разработкой устойчивой системы производства ценной резонансной и всякой другой древесины в имперских лесах. Они строго следили за общим состоянием лесов, разрешая работать там только зарегистрированным лесорубам. Было установлено ограничение на количество продавцов древесины – каждого из них обязали приобрести в Инсбруке лицензию на вырубку леса. Система управления становилась все более сложной, и к середине девятнадцатого века Паневеджио был разделен на квадраты, как гигантская шахматная доска, тщательно регистрировались породы, высота и обхват деревьев в каждом из этих квадратов, называемых партичелли. Инвентаризация делянок проводилась каждые десять лет, и эти записи служили основой для принятия решений о том, какие деревья могут быть срублены в том или ином году. Это была первая регулярная система ведения лесного хозяйства в Европе, и она до сих пор используется как в Паневеджио, так и во многих других местах, которые когда-то принадлежали Империи. Хозяйствование было настолько эффективным, что Паневеджио по сей день поставляет резонансную древесину скрипичным мастерам по всему миру. Эксплуатация лесов осуществляется по тем же правилам, хотя теперь аэрофотосъемка обычно заменяет пересчет дерева за деревом.

Первую главу в жизни любой старой скрипки Кремоны писали боскьери. Это были местные жители, лесники, которые наизусть знали высоту и обхват каждого дерева на своем участке. Отмеченные шрамами, как знаком профессии, они были достаточно крепкими и достаточно голодными, чтобы соглашаться на эту опасную работу, не говоря уже о риске оползней, лавин или неожиданных наводнений. Несмотря на столь ценный набор навыков, боскьери чаще всего были слишком бедны, чтобы иметь собственные инструменты, и поэтому зависели от торговцев древесиной, которые нанимали их просто за возможность использовать топоры, скребки для коры, лопаты и мотыги в течение сезона. Некоторые из них даже брали часть своей зарплаты колбасой, хлебом, сыром и вином и выменивали их у торговцев на туфли и куски грубой ткани, необходимые для изготовления одежды. В Канаде их назвали бы лесорубами, но это слово не полностью отражает занятия этих людей, которые к тому же обрабатывали горные склоны и имели весьма развитый словарь для обозначения трав разного качества, не меньший чем эсимосы для обозначения разных состояний снега. Боскьери мог объяснить разницу между «травой для молока» и «травой для мяса», они сразу узнавали «траву жесткую как шерсть осла» и знали, где найти «траву для телят, нежную, как шоколад для детей», и даже «траву, чтобы напоить коз до пьяну»[14]14
  www.italy-tours-in-nature.com/vanoi.html


[Закрыть].

Торговцам древесиной приходилось иметь дело с этими отчаянными людьми на первом этапе долгого пути, который должен был привести всю древесину, включая резонансную, к их клиентам, при том, что единственным предпочтением боскьери, похоже, было желание работать на собственных фермах, а не подвергать себя опасности, работая на лесопромышленников в лесу.

Первая дорога в Примиеро и его долину была проложена только в 1873 году. Описывая те места до появления дороги, Амелия Эдвардс сообщает, что они были «такими же недоступными для колесных транспортных средств, как Венеция», потому что «для спуска во внешний мир необходимо было следовать по извилистым тропам, которые были проходимы для мулов, но ни одна не пригодна даже для маленькой повозки»[15]15
  Amelia Edwards, Untrodden Peaks and Unfrequented Valleys: A Midsummer Ramble in the Dolomites, Virago, 1986, pp. 226-7. Если не указано иное, следующая информация о торговле древесиной между Альпами и Венецией взята из Gianfranco Bettega and Ugo Pistoia, Un Fiume di legno, fluitazione del legname dal Trentino a Venezia, with maps and illustrations by Roswitha Asche, Quaderni di cultura alpine, Priuli & Verlucca editori, 2010.


[Закрыть].

Однако, как и во многих других высокогорных селениях Доломитовых Альп, местные жители преодолевали эту труднодоступность, используя реки в качестве транспортных средств и торговых путей. Еще со времен средневековья древесина из горных лесов отправлялась по рекам Ваной, Чисмон и Брента в Венецию и другие города на равнине, поэтому хоть история скрипок Кремоны начинается в лесу, она все равно рассказывает о реках, прозрачных, но таких холодных, что даже в самые жаркие августовские дни достаточно тронуть их ногой, чтобы мысли о купании сразу отпали.

На этом трудном пути было много этапов, но в конечном итоге они приносили резонансную древесину с гор к мастерам Кремоны, а начиналось все с вырубки альпийской ели, которая росла на крутых и обрывистых склонах. Это требовало немалой силы и большого мастерства. Непросто было и вытащить срубленные стволы, иногда требовалось до восьми пар волов и двадцати боскьери, чтобы извлечь только одно дерево с особо трудного участка. Лесоповал начинался, как только в первых числах июня таял последний снег. Боскьери оставляли срубленные деревья там, где они упали, только очищали их от коры, чтобы пропитанная соком древесина высохла и стала легче, и её проще было бы перемещать. Завершив этот энергичный, но недолгий этап, они обычно прекращали работу в лесу, потому что теперь их заботой становились коровы: их нужно было перегнать в горы на летние пастбища. Вернувшись, мужчины вновь станут заниматься заготовкой леса до тех пор, пока в июле не наступит время сенокоса, и они не вернутся до тех пор, пока не уложат сено в укрытия. И, конечно же, еще один перерыв в День святого Варфоломея, 24 августа, который отмечался в местном городке Канал Сан-Бово. Боскьери считали его официальным праздником, и торговцы лесом пользовались этой возможностью, чтобы встретить всех, кто работал на них, и расплатиться с ними. Мужчины часто спускали все свои деньги в пьянках, поэтому драки и поножовщина были традиционной частью развлечений на канале Сан-Бово во время сагры, или фестиваля, который местные жители называли «нашим собственным Диким Западом».

Перед тем, как люди вернутся в лес в сентябре, нужно было проводить второй покос сена, и, конечно же, они снова оставляли топоры, когда приходило время возвращать коров с гор в низину до наступления зимних холодов. Только после этого они были готовы добывать древесину в лесу и приступали к работе, как только выпадал первый снег. Они привязывали веревки или цепи к стволам срубленных на неровных склонах деревьев и стаскивали их по заснеженной земле в более доступные места леса, где и загружали на сани, запряженные волами или лошадьми.

Сколь бы сложным ни был путь, боскьери по контракту обязаны были ко Дню Святого Мартина 11 ноября аккуратно сложить всю древесину в штабеля на опушке. Это означало конец их части работы, поскольку теперь древесина переходила в руки conduttori. Пришло бы вам в голову перевести это слово как «проводник», если вы вспомните, что оно относится к человеку, занятому транспортировкой бревен с высоких гор? Выбирая подходящее слово, следует учитывать, что оно должно адекватно описывать людей, достаточно находчивых, придумывающих способы преодолеть возникающие препятствия, чтобы доставить тысячи тонн древесины по сложной горной местности в долины рек. Conduttori использовали лед и снег для облегчения перемещений, что вынуждало их работать на морозе днем и ночью до глубокой зимы. На протяжении веков они изобрели несколько различных способов и приспособлений для перемещения древесины. В некоторых местах они использовали заснеженные желоба, чтобы бревна скользили в долину. Если бревна двигались слишком медленно, кондуттори заливали желоб водой и оставляли её замерзать на ночь; если бревна двигались слишком быстро, они посыпали снег землей, чтобы замедлить их движение. В местах, где не было готовых путей, они должны были соорудить бревенчатые салазки или подъёмники из длинных бревен и прочно закрепить их на земле. Эти конструкции демонтировались в конце каждого сезона, чтобы дерево, из которого они были сделаны, можно было продать вместе с остальной древесиной.

Торговцы и кондуттори говорили на смеси латинского и германского языков – немецкого, венецианского диалекта и ладино, на котором говорили ещё до прихода древних римлян и который я, гуляя по горам, часто слышала у местных жителей. Когда бревна мчались под гору, очень важно было лаконичное, но ясное общение, поэтому на протяжении веков местные люди выработали ещё и международный рабочий язык для использования на склонах между Паневеджио и долиной реки. Он состоял из специфических криков, предупреждений, свистов и жестов, которые можно было использовать для общения на больших расстояниях, или, когда было слишком шумно, чтобы слышать обычную речь.

Это была тяжелая и опасная работа на склонах гор, и, когда срубленные деревья с головокружительной скоростью катился под гору, неизбежно случались несчастья. Бревна, несущиеся вниз по желобу, часто сталкивались, а время от времени одно или два внезапно подпрыгивали и вылетали наружу, продолжая свой путь по склону и сметая на своем пути всё и всех. Работники на вершине склона прежде, чем сталкивать вниз бревна, предупреждали криком об опасности. Известна ужасная история, случившаяся в конце восемнадцатого века, о юноше, который решил сделать перерыв в работе и подняться на гору, чтобы посмотреть на свадебный кортеж. Бригадир не дал ему разрешения покинуть место внизу трассы, предупреждая, что выходить на склон, пока бревна несутся вниз, слишком опасно. Но в молодости все мы верим, что совершенно неуязвимы, и поэтому он отправился в гору по краю желоба для бревен. Не прошло и пятнадцати минут, как крик «Зои! Зои! Зои!» донесся с горы, что на жаргоне кондуттори означает «Стой!» и передается вниз от человека к человеку. Через несколько минут прибежал посыльный, чтобы сообщить, что несколько бревен вылетели из желоба и убили юношу. Непослушание, приведшее к трагедии, настолько рассердило бригадира, что вместо того, чтобы остановить работу на целый день – традиционный знак уважения в таких случаях – он просто послал четырех человек с простыней, чтобы собрать разбросанные останки, а потом дать команду на гору продолжать работу.

Когда осень на склонах гор сменялась зимой, холод создавал идеальные условия для транспорта – кондотты, и кондуттори работали день и ночь целыми неделями, прерываясь только для того, чтобы съесть скудные порции поленты, приготовленной на кухне лагеря и приправленной тертым соленым сыром. Когда я продвигалась вдоль извилистой высокогорной границы, мне приходилось выбирать между тем, чтобы ужинать по-итальянски, то есть питаться кукурузной полентой каждый вечер, или отдавать предпочтение типично австрийским кнедлям, или канедерли, так эти пшеничные клецки называют в Италии, – выбор, который иногда ощущался как декларация национальной лояльности. Кондуттори не повезло со стороной. Полента была топливом, которым они поддерживали свои силы, и монотонно подавалась каждые шесть часов.

До оттепели всю древесину нужно было надежно сложить в складских дворах у реки. Древесину из Примьеро обычно транспортировали по рекам Ваной, Сисмон и Брента в периоды паводка, когда они поднимались из-за таяния снегов и весеннего дождя, и можно было начинать сплав, или менаду. Торговцы деревом готовились к менаде, выжигая свои личные знаки на комле каждого ствола, чтобы, когда они окажутся в воде, быть уверенным, что их древесина не будет выловлена кем-то другим. Лишь крошечная ее часть в конечном итоге использовалась в качестве резонансной древесины в Кремоне, и тем не менее с шестнадцатого века она играла свою важную роль в поддержании этой важной и небезопасной торговли.

Реки, несущие лес по течению в сторону Венеции, пересекали границу, отделяющую империю Габсбургов от Венецианской республики. Однако их роль не сводилась только лишь к транспортировке леса – это ведь была граница между Северной Европой и Средиземноморьем. Реки не только являлись торговыми путями для всех товаров с гор и из долин, но и служили обмену языками и идеями между двумя культурами, новыми стилями искусства, музыки, песен, рассказов, рецептов, машин и других изобретений.

Древесина затем попадала на берег реки к menadàs, или сплавщикам бревен, другой бригаде профессионалов, которые зарабатывали на жизнь, доставляя лес вниз по течению. Неуправляемые стволы деревьев норовили создать непроходимые скопления, производимые любым завихрением в течении или водоворотом, мешали сплаву, скапливаясь на мелководье или собираясь в плотные хлысты и устремляясь в узкие места, чтобы наглядно продемонстрировать, как на самом деле выглядит «затор из бревен». Когда такое случалось, менады были вынуждены выходить на поле из шатких бревен, балансируя на одном и выталкивая или вытаскивая другое с помощью багра, инструмента, который сочетал шипастый конец с крюком размером с бревно. Все решали секунды, поэтому, менады старались быстро выбраться из затора, как только бревна вновь приходили в движение, но несчастные случаи здесь были так же обычны, как и в лесу или на склоне горы, и часто люди были или раздавлены быстро движущимися бревнами, или унесены мощным потоком реки вниз по течению. Тающий снег делал реки бурными, а воду ледяной, и тогда риск даже просто упасть в воду становился смертельным. Иногда они, привязав себя к скале или дереву, пытались разобрать затор, повиснув в воздухе. Неудивительно, что в церквях небольших городков на берегу реки так много изображений Сан-Николо-да-Бари, покровителя всех, кто подвергается опасности на воде.

Древесина, ценившаяся при изготовлении скрипок, составляла лишь около одного процента всей древесины, попадающей с гор на море. Иногда река становилась слишком мелкой для сплава, и тогда менады призывали на помощь другую группу мастеровых – строителей плотин. Эти речные умельцы строили запруды из бревен, заделывая промежутки между ними грязью и мхом. Если обмелевшие участки были слишком длинными для такого решения, еловые стволы отправляли по постоянному каналу вдоль реки. А там, где пороги перекрывали поток, бревна перетаскивали вниз по специально построенной горке.

В империи Габсбургов любая древесина, независимо от предназначения: для строительства, для сжигания в печи или для изготовления скрипок – облагалась высокими налогами, и когда она приближалась к границе, её ждал таможенный пост в виде деревянного заграждения через реку. Здесь чиновники из имперских контор Зальцбурга проверяли каждый ствол дерева на наличие меток владельцев и подсчитывали налоги, причитающиеся с каждого купца.

Но вот горы становились далеким воспоминанием, и реки плавно текли через города и селения. В Чисмон-дель-Граппа река Чисмон сливалась с каналом Брента, на берегах которого располагались лесопилки, шелкоткацкие фабрики, мельницы, кожевенные заводы и небольшие предприятия, использующие тепло от печей, часто были связаны с рекой своими собственными небольшими каналами. Владельцы всех этих предприятий с запасом покупали пиломатериалы, в которых они нуждались в течение года, поскольку древесина проплывала через город только во время весеннего сплава.