Текст книги "Скрипка Льва"

Автор книги: Хелена Аттли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

ПРЕЛЮДИЯ

Я помню всё в деталях: и теплую ночь, и ряды сидений, занятых публикой, и себя в первом ряду. Музыке было тесно в затемненной комнате, и она выливалась через открытые окна на улицы небольшого валлийского городка. Теперь уже не имеет значения, какая из мелодий клезмера, народной музыки восточноевропейских евреев, не позволяла нам спокойно сидеть в своих креслах, а некоторых даже поднимала на ноги и заставляла танцевать в узких проходах. Важным оказался момент, когда скрипач вплотную приблизился к нам, а все остальные инструменты: аккордеон, фортепиано, барабаны и контрабас, замолкли. И тогда я вдруг услышала, как скрипка заговорила голосом, способным проникнуть под кожу и заставить всё тело расслабиться, голосом, пугающе близким, который заставил всех нас преодолеть боязнь поддаться эмоциям, большим и неуправляемым, пережить печаль и радость, каких мы никогда не испытывали. И после того, как аплодисменты утихли и загорелся свет, моя старая подруга Рода повернулась ко мне и с шутливой строгостью сказала: «Как он посмел так с нами разговаривать? Мы же замужние женщины!»

Когда мы уже выходили из здания, я увидела скрипача, стоявшего снаружи, и сразу направилась к нему, чтобы повеселить его шуткой Роды, объяснив, что она очень старый друг в прямом смысле слова – ей тогда было уже за восемьдесят. Я ожидала, что он рассмеется и пойдет по своим делам, но вместо этого он отвел меня в сторону и пробормотал что-то о «темной истории скрипки», как будто это могло объяснить или оправдать притягательную глубину и тревожащую силу музыки, которую он играл. «Мне рассказывали, что она была сделана в Италии в начале восемнадцатого века, – сказал он, – но сюда приехала из России. Все называют ее скрипкой Льва, по имени музыканта, которому она принадлежала до меня». Итальянская скрипка по имени Лев? Что могло быть более неправдоподобным?

Затем он повернулся и сказал: «Взгляните, если хотите», указав на футляр, прислоненный к стене рядом со мной. Когда я открыла футляр и заглянула внутрь, у меня сразу возникло впечатление, что инструмент имеет вид настолько потертый и обтекаемый, что выглядит скорее как предмет, который вы могли бы найти на линии морского прилива, возможно, кусок дерева, обкатанную водой гальку или гладкие останки какого-то морского существа. В прошлом, глядя на скрипки, я всегда воспринимала их как комбинацию изгибов и углов, с четкими краями, подчеркнутыми темной линией инкрустированной древесины. Но жизнь обточила края и затупила углы у скрипки Льва, так что местами швы были совершенно заглажены до уровня ее поверхностей, как будто музыка, веками льющаяся по этим поверхностям, размывала их, как хрупкую береговую линию.

Инструмент в футляре выглядел неодушевленным, просто небольшим предметом из дерева, но всё изменилось, когда я наклонилась и взяла его. За всю свою жизнь я, вероятно, держала в руках больше птиц, чем струнных инструментов, и это ощущение напомнило мне, как я поднимала курицу с ее насеста – маленькое тело всегда оказывалось намного легче, чем я ожидала, и в нем билась жизнь. Куры пахнут курицей, а от скрипки Льва исходил вполне ощутимый человеческий запах – она пахла потом многих поколений музыкантов. До этого я думала о скрипках как об изысканных инструментах, искрящихся лаком, который притягивает свет, играя им. Я представляла, что они всегда готовы во всем своем блеске предстать перед публикой. Но эта скрипка была мягко приглушенного матово-коричневого цвета, и на теле её отражалась длинная история неудач: рабочая поверхность с темными шрамами и глубокими царапинами, столь же выразительными, как морщины на лице старика.

Посмотрев на скрипку, я поняла, что держу её, как новорожденного ребенка, одной рукой нежно поддерживая головку, а другой – тельце. Но это был отнюдь не ребенок. Жизнь этого инструмента насчитывала столетия, он был изношен до предела годами упорного труда, он путешествовал по миру вместе с поколениями музыкантов, разделяя их нелегкую жизнь. После многих лет тяжелой службы его тело хранило ДНК всех, кто когда-либо играл на нем, поэтому почудилось, что я держу в руках нечто большее, чем просто музыкальный инструмент. Он, должно быть, впитал волнение всех музыкантов вместе с жиром с кончиков их пальцев, он откликался на различные манеры исполнителей, на напряжение их мускулов и громкость голосов. На протяжении веков он совсем не старался изменить свою собственную структуру, чтобы приспособиться к особенностям каждого нового исполнителя, к эмоциям и идеалам каждой новой эпохи, поэтому стал физической копией всех этих людей, дорог, которые они прошли, и музыки, которую они играли.

Не могу сказать, сколько времени я простояла там, прежде чем снова появился скрипач, теперь с пинтой пива в одной руке и свертком в другой. «На самом деле она была сделана в Кремоне, – сказал скрипач, – но, когда я попросил оценить её, мне сказали, что она никакой ценности не представляет». Эти слова не укладывались в моем сознании. В те дни я так мало знала о скрипках и о том, как их оценивают, что мне проще было бы оценить собаку или пирог. Тем не менее, даже я знала, что маленький итальянский город Кремона – это место, где работал Антонио Страдивари, и, как и все, знала, что скрипки Страдивари являются одними из самых ценных музыкальных инструментов в мире. Сказать, что ваша скрипка родом из Кремоны, значит дать ей высшую оценку, доступную струнному инструменту, и меня привела в смятение мысль, что скрипка Льва с ее благородным происхождением, долгой историей и прекрасным голосом может считаться ничего не стоящей. На самом деле, услышать «Кремона» и «никакая» в одном предложении было почти так же тревожно, как и услышать энергичный и страстный голос, который звучал из покрытого шрамами старого тела скрипки.

Если бы музыкант сказал мне, что его скрипка была сделана в любом другом городе мира, я бы, наверное, в течение может даже целого года вспоминала ощущение, с которым держала её в руках, ещё какое-то время слышала в себе звук её прекрасного голоса, но со временем просто забыла бы все, что с ней связано. Но вот в чем дело: я любила Италию с детства, я проработала там, так или иначе, большую часть своей взрослой жизни, просто путешествуя или же собирая материал для книг и журнальных статей. И так сложилось, что, несмотря на годы путешествий в разные уголки Италии, годы, потраченные на изучение её истории, я ни разу не была в Кремоне. Я ничего не знала о скрипках, которые сделали этот город знаменитым, и ничего не знала о музыке, которую оживляли эти скрипки. И стоя той ночью на темной улице, я впервые задумалась обо всем этом.

Толпа начала редеть, люди прощались и уходили, но скрипач, казалось, никуда не спешил. Я составляла ему компанию еще какое-то время, пока он не докурил свою сигарету. В моей голове проносились мысли обо всех историях, зашифрованных в скромном существе, которое я все еще держала в руках, о рассказах, которые обещали перенести меня в совершенно новые места в стране, которую я так давно знала – новые места в казалось бы знакомом ландшафте итальянской истории, новые пространства, которые нужно открывать и исследовать. В конце концов, я вернула скрипку, и мы пожелали друг другу спокойной ночи. Но когда я уходила в темноту, у меня было ощущение, что я оставила что-то хрупкое и очень ценное, и мне пришлось бороться с побуждением бежать назад и искать это неведомое что-то. Но если бы я вернулась, что бы я нашла там? Только пустой тротуар, на котором мы только что разговаривали, или, возможно, музыканта, все еще стоявшего рядом со скрипкой, которая, безусловно, была для него хрупкой и дорогой, но не имела ничего общего со мной.

Если я скажу вам, что в то лето снова и снова возвращалась в мыслях к старой скрипке, вы можете подумать, что мне просто нечего было делать, но на самом деле это было особенно загруженное время. Если вы заподозрите, что меня привлекала не сама скрипка, а воспоминание о её владельце-музыканте с его одухотворенным лицом и музыкой, полной страсти, то это тоже не так. Наша встреча совпала с печальным, странным моментом в моей жизни: только что умерла моя мать и мы освобождали дом от ее имущества, будто вырывали с корнями предметы, которые составляли его мир на протяжении всего моего детства, и отправляли их на произвол судьбы в поисках нового дома. У многих из них были свои истории, истории, которые, как я думала, знаю, потому что слышала их снова и снова на протяжении многих лет. Теперь, когда моих родителей не стало, я поняла, что никогда не слушала их внимательно, так что некоторые из этих воспоминаний были уже потеряны навсегда. И печаль от утраты делала еще более интригующими и притягательными новые истории, которые я воображала, возвращаясь в мыслях к скрипке Льва.

В последующие дни и недели я ловила себя на том, что представляю себе широкие площади и узкие улочки Кремоны, укрытые, как покрывалом, зимним туманом. Я начала оживлять этот город чтением книг о кремонских скрипичных мастерах, и вскоре была очарована тем, как они превратили скрипку из беспомощного новорожденного ребенка в мощный и технически совершенный инструмент, качества которого так и остались непревзойденными за четыреста лет. А потом мне повезло, потому что я получила предложение поработать несколько дней в Милане, всего в нескольких минутах езды на поезде от Кремоны. Я ухватилась за эту возможность, уже планируя использовать часть времени на поездку в родной город скрипки Льва.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

ДИТЯ МНОГИХ ОТЦОВ

Кремона и современная скрипка

Я была на месте, когда солнце уже садилось, и посетители из переполненных баров перемещались на широкие площади, чтобы не спеша наслаждаться Аперолем цвета заката. Ателье скрипичных мастеров на узких улочках были уже закрыты, но в их окнах было выставлено множество инструментов, роскошный золотисто-коричневый лак которых отражал последние лучи солнца. Я ехала на велосипеде, который был стар, хром, и звучно дребезжал на брусчатке улиц. Велосипед принадлежал хозяйке дома, где я поселилась в Кремоне, у него была сломана корзина и не работал звонок; ни цепь, ни шестеренки не были смазаны, но он, тем не менее, не спеша катил меня по городу, вот только его скрипучий голос сопровождал каждый поворот педалей. Был час пик, и меня уже обогнал монах-францисканец, крутящий педали с безумной скоростью, а потом женщина с маленьким спаниелем, крепко спящим в корзинке на руле. Любой, кто видел, как я останавливалась, чтобы заглянуть в окно каждой скрипичной мастерской, попадавшейся на моем пути, мог бы подумать, что я приехала в Кремону, чтобы купить скрипку. Но единственная скрипка, которую я была бы не прочь приобрести, была сделана из шоколада, и видела я её в пастичерии недалеко от кафедрального собора. Мне не нужен был новый инструмент – мне хотелось узнать больше о старом. Я приехала в Кремону, чтобы посмотреть, где началась жизнь скрипки Льва. К тому времени я уже знала кое-что об истории скрипичного дела. В старых книгах этот городок обычно называли местом, где было переосмыслено ремесло создания скрипок – старомодные примитивные скрипки, звучавшие по всей Европе, превратились в сложные инструменты, которые мы слышим сегодня. Теперь, когда я ехала по узким улочкам, меня осенило, что Кремона стала не только началом истории скрипки Льва: пребывание там переносило меня в начало истории каждой великой итальянской скрипки, когда бы она ни была создана.

Ателье мастеров, или боттега, были повсюду, но не все были доступны прямо с улиц. Когда я увидела рекламу скрипки, свисающую с балкона второго этажа, я поняла, что это слишком просто – изучать только ярко освещенные витрины. Я прислонила свой велосипед к куче таких же и начала внимательно изучать медные таблички у больших входных дверей, чтобы найти имена скрипичных мастеров, мастерские которых прятались внутри палаццо вдоль Корсо – главной улицы. Затем я прижималась лицом к пыльным окнам, открывая для себя мастерские, скрывающиеся в маленьких двориках. Я даже проскользнула через заднюю дверь бара и обнаружила мастерскую, хитроумно спрятанную под каскадом вьющихся глициний в дальнем конце двора.

Мастера, которым повезло работать в ателье, выходящих прямо на улицы, демонстрировали богатое воображение в оформлении своих витрин. Кто-то сохранял дух золотой эры скрипичного дела Кремоны, превратив свои окна в гостиные начала восемнадцатого века, где скрипки, расположившиеся в позолоченных креслах, вели беседу с пухлыми херувимами, пристроившимися на пьедесталах между ними. Кто-то выставил свои инструменты рядом с антикварными аптекарскими сосудами, по-видимому, содержащими тайные ингредиенты, с шестнадцатого века используемые в Кремоне для изготовления скрипичного лака. А некоторые просто заполнили все доступное пространство деталями инструмента – как в анатомическом музее, вместо полной скрипки, виолончели или альта, вы видели только бледный изгиб её некрашеной деки или красивые завитки, наполовину вырезанную спинку, окруженную инструментами, или просто россыпь бледных деревянных стружек. Ни одна мастерская не была похожа на другую, но все они отражали традицию, восходящую к Андреа Амати и к самой первой главе истории современной лютерии, начинающейся в середине шестнадцатого века. Лютерия, или liuteria – это искусство изготовления струнных инструментов любого типа. В итальянском или английском языке это слово хранит память о тех временах, когда большинство таких инструментов называли лютнями на любом из европейских языков. Мне всегда нравилась итальянская привычка переносить названия тех древних ремесел на современные профессии. Стрижка в Италии – это посещение перрукерии, которая в старые времена позаботилась бы о вашем перруке, то есть парике, а в случае дорожной аварии последует счет от каррозьера, то есть каретного мастера, но за ремонт кузова вашего автомобиля, а не вашей повозки или кареты.

Рано проснувшись после первой ночи в Кремоне, я поехала на хозяйкином велосипеде в центр города по узким улочкам, зажатым облупившимися розовыми и охристыми стенами дворцов, укрытыми ветвями жасмина, который спадал с балконов вторых этажей и погружал все в дурман своего густого аромата. Я читала, что большинство свадеб в Кремоне происходят между людьми, которые прожили в городе всю свою жизнь, и в то утро я отчетливо понимала, почему они, скорее всего, никогда не захотят покинуть это прекрасное место[1]1
  David Gilmour, The Pursuit of Italy: A History of a Land, Its Regions and Their Peoples, Allen Lane, 2011, p. 397.


[Закрыть].

Скрипки и их культура, казалось, заполняли Кремону на всех уровнях. Museo del Violino на площади Гульельмо Маркони наглядно представлял историю инструментов, а рядом в магазинах были сложены в крестообразные стопки бруски горного клена и альпийской ели, из которых инструменты были сделаны. Когда я взяла кленовую заготовку, она поймала утренний свет и явила свои размытые тигровые полосы. А стопка еловых брусков переливалась разными оттенками золотого от того, что срезанная ель под действием солнечных лучей «загорает так же, как и мы» – объяснил владелец одного из этих необычных магазинов. Наряду с такими, торгующими материалами для изготовления скрипок, были магазины с инструментами для их изготовления, магазины, торгующие ингредиентами для лака, ну и, конечно же, сувенирные лавки, полные книг по истории скрипок, кухонных полотенец с изображениями скрипок, магнитов и брелоков. Посетители pasticceria на Виа Сольферино могли выбирать между скрипками из белого шоколада (как бы без лака) или из темного шоколада (уже с лаком). И как будто скрипкам ещё не уделилось достаточно внимания, улицы, по которым я ехала на велосипеде, пересекая площадь Страдивари, носили имена Андре или Николо Амати, Гварнери дель Джезу или Карло Бергонци – в честь величайших скрипичных мастеров Кремоны,

Тема была продолжена в тот же вечер, когда я ужинала в Ceruti, ресторане, названном в честь одного из последних представителей славного поколения городских скрипачей восемнадцатого века. Я была единственной, кто заказал марубини, пасту, история которой была такая же длинная, как у самых старых скрипок Кремоны – именно в шестнадцатом веке её стали начинять мясом и подавать в миске с бульоном. В тот вечер в Ceruti мне приготовили марубини с удивительно вкусной начинкой из тыквы, а ещё подали амаретти.

Если вы что-нибудь знаете о старых инструментах, то сочтете меня несообразительной из-за того, что я не сфотографировала скрипку Льва перед поездкой в Кремону. Так же, как хороший орнитолог определит вид птицы по только ей присущему оперению, так и мастера Кремоны могут с первого взгляда идентифицировать большинство кремонских инструментов по цвету лака и деталям резьбы.

Однако меня уже интересовала не столько сама скрипка Льва, сколько я хотела вернуться к её истокам и узнать о мастерах, изменивших историю скрипки и небольшого города на берегу реки По, превратив свой город во всемирную легенду, до сих пор способную притягивать музыкантов и торговцев инструментами со всего мира. Кремону часто называют местом рождения современной скрипки, но в Музее Скрипок я обнаружила, что его хранители используют гораздо менее категоричные выражения. Они дипломатично описали скрипку и как продукт гения Андреа Амати, и как логическое завершение медленного процесса эволюции, которая совершалась одновременно во многих местах. Когда Амати приступил к работе в Кремоне, уже творили другие мастера-новаторы в Брешии, в немецком городе Фюссен, и в Польше, и в Богемии.

Умей мы анализировать ДНК инструментов, в современной скрипке Амати нашли бы гены трех разных инструментов. Первой была бы violetta, старомодный струнный инструмент. Violetta начиналась как грубая штуковина, сколоченная из планок, с пятью струнами, которые лежали прямо на грифе и могли использоваться только для игры аккордами. На виолетте играли на улицах Италии еще во времена Средневековья, под её пронзительный голос и задававший ритм аккорды танцевали на пустырях, в сараях и на площадях. Другими предками скрипки были ребек с грушевидным массивным корпусом и лира да браччо с двумя басовыми струнами. Особенности этих трех инструментов в Италии соединились во множестве скрипок, альтов и виолончелей задолго до появления Амати. Если вам когда-нибудь представится возможность поехать в Саронно в Ломбардии, вы найдете изображение целого семейства струнных инструментов, написанное незадолго до того, как Амати приступил к работе. Они – яркая деталь фрески в куполе собора, написанной Гауденцио Феррари в 1535 году. Художник изобразил оркестр ангелов, но в отличие от старомодных небесных созданий, которые могли играть только на ребеках и лютнях, эти ангелы, написанные художником, играли уже на виолончелях, альтах и скрипках. Феррари сам играл на струнных инструментах, поэтому, хотя не мог не знать, что прихожане, разглядывавшие купол снизу, никогда не увидят мельчайших деталей фрески, изобразил инструменты с фотографической точностью. Инструменты запечатлены на предпоследнем этапе их долгой эволюции, уже с узкой талией, перекрывающимися краями, изогнутыми верхней и нижней деками, унаследованными от lira da braccio, а также боковыми колками для настройки, которые они унаследовали от ребека. Эти инструменты уже намного сложнее, чем виолетта, поскольку с конца пятнадцатого века мастера использовали вместо гвоздей клей, чтобы скрепить детали, которые теперь могли относительно свободно двигаться, не расслаиваясь и не трескаясь по швам. И уже к 1530 году мастера начали фигурно выстрагивать из дерева верхнюю и нижнюю деки, чтобы сделать свои скрипки более тонкими и гибкими, а внутри между ними помещали вертикальную распорку, что делало инструменты прочнее и позволяло полнее передавать звучание струн между верхней и нижней поверхностями. Эти нововведения сделали скрипку более чувствительной к движению пальцев исполнителя, придав ей благородный певучий тон, который сильно отличался от грубоватых голосов ее предков. И все же это ещё не было концом пути, потому что созданный Феррари портрет семейства струнных инструментов запечатлел только их частичное сходство с «потомками» накануне полного перерождения в Кремоне.

Амати открыл свою мастерскую в суровые дни испанского правления, во время «самой темной ночи» Ломбардии, по словам Стендаля, когда власть церкви была непоколебимой, а монахи внушали людям, «что учиться читать, да и вообще учиться чему-либо, было непростительной тратой времени»[2]2
  Стендаль, Пармская обитель.


[Закрыть]. Тем не менее, город всегда притягивал художников, ремесленников и торговцев, которые использовали реку По и её притоки в качестве торговых путей. Его музыкальная культура подпитывалась любовью к частным концертам, или accademie, которые регулярно проводились во дворцах богатых семей, готовых платить композиторам и музыкантам достойные гонорары за такие развлечения. В других итальянских городах вы так привыкаете видеть статуи Гарибальди или короля Виктора Эмануэля Второго, что даже не утруждаете себя чтением надписей на постаментах под ними. В Кремоне всё не так. Здешние края рождали талантливых музыкантов и композиторов, а её площади осеняют монументы представителей яркой плеяды местных талантов. Напоминания о Клаудио Монтеверди можно встретить по всему городу. Родившись здесь в 1567 году, он стал величайшим композитором своего поколения. Когда Монтеверди был ребенком, Андреа Амати еще создавал свои скрипки, и не может быть совпадением, что он стал одновременно и скрипачом, и одним из первых в Европе композиторов, писавшим музыку специально для инструментов, которые звучали и обсуждались все его детство.

Центр города, должно быть, выглядел при жизни Амати так же, как сегодня. Великолепные романский собор и баптистерий стояли здесь с двенадцатого века, а восьмиугольная колокольня, известная уже во времена Амати как Торраццо, была построена в тринадцатом веке. Просторные площади, которые я пересекала на велосипеде, к тому времени уже существовали, как и элегантные дворцы эпохи Возрождения, выстроившиеся вдоль улиц; цвета их окрашенных стен уже тогда хорошо сочетались с выветрившимся кирпичом и бледным мрамором более старых зданий. Хотя этот общий колорит жизни Андреа Амати сохранился и сейчас, мы всматриваемся в детали, когда дело доходит до предыстории призрачной фигуры великого гения лютерии. Некто по имени Андреа профессии «мастер инструментов» всплывает в городской переписи 1526 года, но можем ли мы быть уверены, что это действительно был Андреа Амати? Увы, не можем. Однако уже полное его имя появляется в местных архивах в 1539 году, когда он снимал дом в городском приходе Сан-Фаустино, и мы точно знаем, что он жил и работал там до конца своей жизни и что семья его владела этим домом на протяжении последующих двухсот лет.

Никто не знает, где Андреа Амати постигал секреты ремесла, но Кремона издавна была домом для резчиков по дереву, столяров и краснодеревщиков из-за ее положения на реке По – хорошо известном маршруте на юг барж, груженных альпийской древесиной. Лучшие мастера по дереву вырезали замысловатые украшения для интерьеров церквей и дворцов. Часто те же покровители заказывали им и виолы – инструменты, которые предпочитают музыканты-любители, во множестве представленные в среде аристократов. Некоторые предполагают, что Амати начал свою трудовую жизнь среди подобных ремесленников, развивая навыки, ставшие основой последующей карьеры скрипичного мастера[3]3
  William Henry Hill, Arthur F. Hill and Alfred Ebsworth Hill, The ViolinMakers of the Guarneri Family (1626—1762), Dover Publications, 2016, p. 6.


[Закрыть]. Не существует ни биографии Амати, написанной его современником, ни его портрета – да кто бы в Италии шестнадцатого века интересовался тем, как выглядит человек столь низкого происхождения? Только художники оставляли свои автопортреты. И кто из современников Амати взял бы на себя труд записать подробности его биографии? Никто не воспевал ремесленников шестнадцатого века подобно тому, как Джорджо Вазари прославлял художников в своих «Жизнях самых выдающихся художников, скульпторов и архитекторов», и все же то, что нам следует знать об Амати, содержится в его струнных шедеврах. Взгляните на скрипку Андреа Амати, выставленную в Музее Эшмола в Оксфорде. Она была одной из ансамбля инструментов, заказанного в 1563 году для французского короля Карла IX его матерью Екатериной Медичи, и на этикетке написано, что это самая старая из сохранившихся скрипок. Уже одного имени заказчика достаточно, чтобы понять, что Амати в то время был на пике своей славы в Европе. Более того, дата на скрипке говорит ещё и о том, что его путь к успеху был долог. Ему было уже около пятидесяти восьми лет, и потребовались годы неспешной, кропотливой работы за верстаком, чтобы добиться международного признания, которое привело к триумфу.

Перед поездкой в Кремону я, разыскивая скрипку Амати, отправилась в Музей Эшмола. Как и многие из имеющихся там скрипок, она была когда-то частью коллекции инструментов, подаренной музею компанией W. E. Hill and Sons, непревзойденной фирмой скрипичных мастеров, реставраторов и торговцев инструментами, основанной в 1880 году в Лондоне Уильямом Хиллом. К тому времени, когда сыновья Уильяма, Артур и Альфред, унаследовали фирму, их все больше волновало дальнейшая судьба красивых старых итальянских инструментов, попадавших к ним для ремонта или продажи. Это подтолкнуло их к благородной идее пожертвовать коллекцию редких инструментов Музею Эшмола, куда они могли бы попадать для хранения после активной концертной деятельности на пределе их выносливости. Переговоры с музеем начались в 1936 году, а первые инструменты были переданы в 1939 г.

Маленькая, изящная, вполне современная скрипка Амати живет в галерее, полной старинных инструментов, созданных для исполнения музыки, которую давно никто не слышит и о которых мы, ныне живущие, даже не знаем. В этом зале, полном призрачных воспоминаний, она воплощает тот высочайший уровень мастерства и понимания законов акустики, которые ставят её на передний край технологий позднего Возрождения. Для слушателей шестнадцатого века, привыкших к нежным голосам альтов, лютни и других соответствующих времени струнных инструментов, довольно резкое звучание новых скрипок могло быть глубоко шокирующим. Английский поэт и драматург Джон Драйден выразил это потрясение в своей поэме «Песня ко дню святой Сесилии», написанной в 1687 году во славу музыки и её святой покровительницы. Он описывает звуки различных инструментов, и, хотя ему кажется приемлемым «резкий металлический звук» трубы и «громоподобный» барабан, в его описании «пронзительных скрипок» есть что-то двусмысленное:

 

Их ревнивые муки и отчаяние,
Ярость и неистовое возмущение,
Глубина боли и высота страсти,
Всё – ради честной надменной дамы.
 

Сравните это с описанием звука альтов, сделанным примерно в то же время юристом и историком Роджером Нортом, и вы сможете ощутить контраст между их привычными старомодными голосами и тревожным современным звучанием, отмеченным Драйденом. Альты теперь звучат как «своего рода гармоничное урчание», которое Норт описал как мелодию или нечто, имеющее больше общего с «беспорядочным пением птиц в роще», чем с «музыкой»[4]4
  Ibid., P. xxviii.


[Закрыть]. Корпус скрипки Амати светится бисквитно-коричневым лаком, который был его отличительным знаком. На нем видны полустертые остатки девиза короля Карла, вьющиеся, как знамя, вокруг ребер инструмента, а на его нижней деке сливаются золотые и черные пятна нарисованного узора. Тонкокостный и элегантный, у него есть одна линия «пурфлинга», которая аккуратно охватывает верхнюю деку и сливается в острые точки в его углах, именумые «пчелиные жала». Слово «пурфлинг» почти неизвестно за пределами мира лютерии, но если вы найдете повод употребить его, то «пурфлить» будет означать «украсить что-нибудь орнаментной каймой». На скрипке пурфлинг – это узкая полоска черно-бело-черной инкрустации по краю деки. Как и многие другие особенности дизайна Амати, пурфлинг был одновременно практичным и эстетичным. Хрупкую скрипку легко уронить или ударить, а пурфлинг всегда служил барьером, предназначенным для предотвращения фатального распространения трещины от края инструмента к его сердцу.

Если вы, как и я, почему-то предполагали, что звук скрипки исходит от её струн, подумайте еще раз и сообразите, что площадь поверхности струн на скрипке Амати слишком мала, чтобы создавать заметные возмущения в воздухе вокруг себя и создавать звуковые волны. Проникновенный голос совершенно нового инструмента возникает, когда малозаметные колебания струн усиливаются его корпусом, который представляет собой резонирующую камеру, сделанную из дерева, коробку, полную воздуха. Слабые колебания проходили через подставку, которую Амати поместил под струны, на верхнюю деку скрипки. Тщательно выстругав дерево для деки, он сделал её настолько тонкой и гибкой, что она откликалась на малейшие колебания струн, усиливая их и передавая на нижнюю часть инструмента через небольшой деревянный штифт, который он назвал анима , или «душка». Верхняя и нижняя деки теперь вибрировали вместе, а басовый стержень – пружина, брусок резонансной ели, расположенный вдоль одной стороны деки, улавливал низкочастотные колебания, так что теперь весь корпус инструмента испытывал колебания и выдавал звук через эфы – изящные отверстия в его верхней деке. Когда Амати начинал работать в Кремоне, повсюду мастера изготавливали скрипки самых разных размеров. Он покончил с этим разбросом, утвердив своими работами производство скрипок только двух размеров. Одна была точно такого же размера, как и скрипка, которую вы увидите, в Музее Эшмола, а другая была немного больше. Идеально гармоничные очертания этих инструментов стали образцом для каждого мастера не только в трех поколениях его собственной семьи, но и для всех остальных мастеров, практикующих в Кремоне. Поистине выдающееся достижение – но это еще не все. Андреа Амати к тому же усовершенствовал технологию – последовательность операций при изготовлении скрипок, которой будут следовать сначала его собственные потомки, а затем и все мастера, приезжавшие работать в город, так что даже 150 лет спустя Антонио Страдивари использовал тот же метод, что и Андреа Амати раньше при изготовлении скрипок.

Амати строил свои инструменты вокруг внутренней формы-балванки, которую он вырезал из доски. Он начинал с приклеивания боковых стенок инструмента – или «обечайки» – по плавно изогнутому периметру формы. Как только клей высыхал, он удалял форму, и тогда уже обечайка становилась шаблоном для выкраивания нижней и верхней дек новой скрипки. Это, по сути, и есть то, что отличает скрипичное мастерство Кремоны от традиций других мест. Во Франции, например, используют внешнюю форму. Это доска с вырезом по форме будущего инструмента, которую используют, чтобы нарисовать контуры верхней и нижней дек скрипки. Метод внешней формы раз за разом дает одинаковый результат, а вот внутренняя форма Амати всегда приводит к некоторым отличиям, так что и по сей день каждый инструмент, сделанный в Кремоне, является уникальным. Классическая форма Амати для «завитка» или «головы» скрипки была еще одним выдающимся техническим достижением. Его дизайн гармонично соединил все углы и изгибы формы, создав иллюзию, что она полностью круглая, и это стало стандартом для завитков, вырезанных мастерами по всей Европе.