Текст книги "Американский Голиаф"

Автор книги: Харви Джейкобс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Чикаго, Иллинойс, 21 октября 1868 года

Вслед за мускулистым хозяином Джордж Халл шел по коридору из каменных статуй и безликих надгробий, который вскоре привел его к обветшалому каркасу чего-то похожего на ледник.

– Рад познакомиться лично, мистер Хайрам Хол, – сказал Герхардт Буркхарт. – «Буркхарт и Залле» всегда к вашим услугам.

– У вас хорошие рекомендации, – ответил Джордж. – Мне нужно самое лучшее. Заурядность – мой враг.

– Из вашего письма я могу судить о вашем хорошем вкусе. Но как вы довезли эту плиту из Форт-Доджа?

– Полтора месяца убил, – сказал Джордж Халл. – Не самое приятное путешествие. Три повозки сломались как спички. Один раз эта проклятая штука свалилась в водосток, пришлось копать канаву, чтобы выволочь ее обратно на дорогу. Когда в Монтане мы добрались до железнодорожной ветки, я уж было решил, что это земля обетованная.

– Что вы сказали возчикам, которые ее нам доставили? – спросил Герхардт Буркхарт, фигурой напоминавший кеглю, а лицом – черепаху.

– Они ни о чем не спрашивали.

– В Чикаго никому ни до чего нет дела. Ну что ж, вы у цели, и герр Залле обустроил место для работы. Тут нам никто не помешает. Сарай вот уже сколько лет стоит пустой. Мы работаем на воздухе.

– Этот Залле, вы о нем почти не говорили.

– Не волнуйтесь за Эдуарда. Мы работали с ним еще в Германии. Блестящий каменотес. Заплати ему как положено, дай бутылку, и он само довольство.

– Он знает, что мы будем делать?

– Он знает то, что ему нужно знать, Я сказал, что вы сумасшедший с Востока и с деньгами во всех карманах. Я не назвал ему даже вашего имени.

Джордж оглядел полуразвалившийся сарай. То, что некогда служило окном, сейчас было завешено простыней. Прорехи в крыше заткнуты мешковиной, Буркхарт успел содрать с гипсовой плиты джут. Камень лежал на мясницком столе, подпертом цементными блоками, в окружении керосиновых ламп, что свешивались на цепях с балок. На столе поменьше расположилась выставка молотков, стамесок и коловоротов.

– Операционная ада, – сказал Джордж.

– Ясли, – поправил Буркхарт, разворачивая сделанный угольным карандашом набросок. – Как вам младенец?

Джордж посмотрел на рисунок. Высокая фигура, в балахоне, но босая, с круглым лицом в обрамлении локонов, простирала вперед руки. В одной руке – гнездо малиновок.

– Ужасно, – сказал Джордж. – Как с итальянского кладбища. Мне не нужен памятник Санта-Спагетти. Кажется, я все объяснил.

– Людям нравятся наши скульптуры, мистер Хол. Мы не получали жалоб.

– Потому я к вам и пришел, герр Буркхарт. Но мы здесь не для того, чтобы строить фонтан в церковном дворике. Мы занимаемся высоким искусством. Мне нужен окаменевший исполин, умиравший мучительно, в тяжелой агонии. Тело изогнуто, ноги скрючены, ступни сведены судорогой. Правая рука поперек живота, левая закинута за спину. Мукам противостоит только лицо. Сильное спокойное лицо, мягкое и всепонимающее, такое лицо могло быть у многострадального Иисуса.

– Да, вы об этом писали, мистер Хол. Инстинкт увел меня в другую сторону. Взгляните поближе на этот набросок. Видите, как он укачивает в руке птенцов? Вы будто слышите щебет. Послушайте меня. Мы знаем, чем порадовать родных. В конце долгого пути лучше всего остановиться на знакомой земле.

– Знакомая земля – последнее, где я хотел бы останавливаться. Дайте мне творение такой тяжести и ужаса, чтобы оно внушало изумление и страх. Я знаю, как выглядит этот человек, ибо он является мне каждую ночь. Он меня преследует, герр Буркхарт. Он мое наваждение. Мой исполин прячется в камне, и никто, кроме вас, его оттуда не вызволит.

– Честно говоря, мистер Хол, мы больше привыкли к небесным созданиям. Нам с герром Залле нет равных по части ангелов, серафимов и садовых нимф. Даже горгульи у нас скорее дружелюбны, чем жестоки.

– Я не требую от вас производить на свет дьявола. Дайте мне человека – измученного и настоящего, – который знает, что такое вечность в ее последнем спазме. Огромного могучего смертного, кто погиб во цвете лет, не зная почему, однако принял свою судьбу как Божий суд. Загляните в себя, герр Буркхарт. – Джордж сильно стукнул ладонью по пяти тоннам камня. – Найдите его!

– Если он здесь, мы его отыщем.

– О да, он здесь. Здесь. Не сомневайтесь.

– Сначала еще один набросок. Затем модель из глины. Это может занять больше времени, чем мы рассчитывали. И повлечь за собой новые соглашения.

– Перевозка этой глыбы отняла у меня весь июнь и уйму денег. До конца октября исполин должен быть готов и отправлен на место. Выполните мои условия, и я выполню ваши.

– Отправлен куда?

– На север, юг, запад и восток. Точное место не раскрывается.

– Гм, да. Четыре месяца на то, чему нужен год. В агонии, говорите. Но лицо смиренно. Мускулы буграми, пальцы ног сцеплены, одна рука хватает что-то впереди, другая прижата к спине, чтобы разорвать ту нелепость, что его убила. На груди я вижу ворона.

– Никаких воронов, – сказал Джордж. – Никаких грифов. И никаких голубей.

– Ага. У него густая борода?

– Мы имеем дело с жертвой почвенных процессов, герр Буркхарт. Древнее ископаемое. На теле нет волос. – Лысый исполин? Слыхал, Эдуард?

– Что? – раздался сверху тонкий голос. С потолочного бруса на них смотрел герр Залле – тощий старик опирался на все четыре конечности. – Исполин без волос? В нем нет смысл.

– Не обращайте на него внимания, – сказал герр Буркхарт. – Он пьян. Он всегда пьян. Эдуард, ты похож на шнауцера. Слезай.

– Лысый исполин – невозможно, – объявил герр Залле. – Я отказываюсь принимать такое полномочие, Герхардт. Гони его прочь.

– В Дюссельдорфе я служил у него в подмастерьях. У Эдварда руки да Винчи и глаза Микеланджело. Один глаз, сказать точнее, но этого достаточно. С Божьей помощью я не дам ему развалиться до конца лета. Мы сделаем эту работу.

Терзания кончены. Я на новом месте. Впереди века. Волнения позабыты. Мир и вечный покой. Прости мне, Исток, мою раздражительность. Такие дела.

– Отколи образец, Эдуард. Небольшой, чтобы почувствовать фактуру.

– Это гипс. Для каменщиков. Дома строить. Почему не мрамор? – Седая волокнистая шевелюра Залле дергалась, как флюгер при переменном ветре.

– Он же весь трясется. Этот человек себя не контролирует! – воскликнул Джордж.

– Когда он возьмет в руки инструменты, он преобразится, мистер Хол. Эдуард, большое долото, я думаю, – сказал Буркхарт.

– Маленькое зубило, – ответил Залле.

Джордж смотрел, как Залле откалывает первый кусок. Тело окрепло. Левая рука застыла неподвижно. Правая замерла на древке зубила. Он ударил, как Донар. [16]16
  Донар –в германской мифологии бог-громовержец, соответствует скандинавскому Тору.


[Закрыть]

.

О-о-o! Тщетное обызвествление! Глупый сталагмит! Думал, тебя пощадят! Разбой! Расчленение! Надругателъство!

Бингемтон, Нью-Йорк, 28 октября 1868 года

Анжелика стирала пыль с антикварной горки, в которой лежали памятные сувениры нескольких поколений Халлов. Там хранились серебряные кольца для чесания десен детские чашечки, фарфоровые фигурки, грустные куклы, трубка в форме рыбы, оловянные кружки, кремниевый пистолет, Библия, прибывшая в 1713 году из Англии вместе с переселенцем Халлом. Последним по времени сокровищем стали деревянные вилка и ложка, которыми кормили первой твердой пищей маленького Джорджа Халла.

Пока ее невестка драила и полировала мебель, Лоретта наигрывала вальс «Голубой Дунай». На столе в гостиной лежал адресованный Анжелике нераспечатанный пакет. Час назад его со всеми почестями доставил почтальон, обалдевший от столь фешенебельного обратного адреса.

– Манхэттен, магазин одежды «Стюарт», динь-дон, – провозгласил письмоноша, пока Анжелика расписывалась на бандероли.

Она понятия не имела, что в пакете и от кого он. Джордж был где-то на Среднем Западе и присылал оттуда лишь деловые распоряжения. Сама Анжелика ни разу не показывалась в Нью-Йорке и никого там не знала. Загадочная посылка будоражила, радостные предчувствия накатывали волнами, и Анжелика не торопилась опровергать эти пьянящие подозрения.

– Странная ты, – сказала Лоретта. – Я бы разорвала бумагу в первую же минуту.

– Откуда эта копоть? – ответила Анжелика. – Бенова чашечка совсем тусклая, даже почернела.

– Оставь Бенову чашечку троллям. – Лоретта со стуком опустила крышку над матовыми клавишами. – Я больше не могу.

– Такоткрой ее, дорогая, – предложила Анжелика.

– Мне открыть твой пакет? Ладно.

Разорвав коричневую оберточную бумагу, Лоретта обнаружила под ней фасонистую коробку. Украшенная пасторальной картинкой с золотыми крапинами, упаковка сама сошла бы за подарок. Лоретта развязала голубой бант и подняла крышку.

– Боже! – ахнула она: в коробке лежало платье богини. – Это же счастье для любой невесты. Но кто его прислал?

Анжелика отложила тряпку, подошла поближе, пощупала атлас.

– Откуда мне знать? Там карточки нет? Подожди, я сама посмотрю.

Она принялась перебирать складки. Вскоре нашла чистый конверт с запиской: «Прекрасной Анжелике Халл, столь великодушной к жалкому писаке. – Б. Р. Горн». Анжелика никогда не была великодушна к писакам и не знала никаких Б. Р. Горнов.

– Чепуха какая-то, – сказала она. – Нужно вернуть в магазин.

Пока до Лоретты доходило, кто прислал подарок, глаза ее не отрывались от ковра, где одно пятнышко чуть-чуть отличалось по цвету. Ее бросило в жар, она качнулась.

Анжелика приложила платье к телу.

– Ближе к твоему размеру, чем к моему, – сказала она.

– Не думаю, – ответила Лоретта.

– Посмотри сама. Я же в нем утону.

– Какая разница. Прислано тебе, дорогая, а не мне. Чуть ушить, и будет впору.

– Зачем, если все равно отсылать обратно.

– Отсылать подарок? Во-первых, глупо, во-вторых, обидишь человека. И потом, как они высчитают, кто его купил?

– Может, там знают этого Горна.

– В «Стюарте» таких каждый день десятки мелькают, – возразила Лоретта. – Нью-Йорк – это тебе не Бингемтон. На твоем месте я бы держала при себе и платье, и загадку. Пусть будет как есть.

– Что откладывала пенни и купила наряд, чтобы сделать ему сюрприз на день рождения.

– Такое красивое! – Анжелика приложила ткань к лицу. – Как-то странно все выходит.

– А записку, пожалуй что, лучше выбросить, – сказала Лоретта. – Вроде бы ничего особенного, но придется выдумывать объяснение. Мне, кстати, нравится коробка, она тебе нужна?

– Коробка твоя, – сказала Анжелика. – А если ты наденешь это платье, у тебя сразу поднимется настроение.

– Вот уж точно награда за великодушие, если кто и великодушен, так это ты. Но Бен одевает меня так, что шкаф почти полон.

Лоретта заиграла вновь: Та-де-да-та-там-тпа-там-та-тим, тпа-де-да-та-тпим-та-тпа-тгш…

– Ты замечательно играешь, – проговорила Анжелика. – Я прямо чувствую, как голубые волны плещутся о берег.

Лоретте же представлялось, что ее невестка плывет по Дунаю животом вверх, облаченная в платье Б. Р. Горна и раздутая, словно иглобрюхая рыба.

Чикаго, Иллинойс, 3 ноября 1868 года

К ноябрю Джордж Халл более или менее успешно закончил все, что было нужно «Саймону Халлу и сыновьям». Хотя несколько новых скупщиков и заинтересовались новой продукцией фирмы, в целом старания Джорджа с «Дядей Томом» породили результат совсем невыразительный.

Не то чтобы неграм не нравилось курить, розничная цена в десять центов – вот что их останавливало. Джордж отправил Саймону и Бену не одно письмо, уговаривая любым способом уменьшить стоимость «Дяди Тома». «Если надо, пихайте туда сено и лошадиное дерьмо, – убеждал он их, – но опустите цену до пятака или еще ниже».

Не стал он писать им о том, что чикагские черные изобрели нечто под названием «папиросы» – мелких табачных червей, обернутых в простую бумагу. Удовольствия от них никакого, выкуривались за пару минут, однако были дешевы и продавались в разноцветных пачках как раз под размер кармана. Джордж не сомневался, что эти ничтожные мутанты всего лишь преходящая мода. Сок от такой папиросы не долетит и до плевательницы. Привлекали они разве что новизной. Джордж застыл на месте, увидев папиросу во рту у белой женщины: его передернуло, хотя это была всего лишь проститутка из бара. Придется, конечно, растолковать отцу и брату, чем им грозит новая конкуренция. Потом. Несколько черномазых и проституток прямо сейчас не так уж опасны.

Не стоило омрачать радость, явно ощущавшуюся в письме из дома. В хорошем настроении Саймон станет щедрее и закроет глаза на Джорджевы расходы. А у того сейчас на счету каждый цент. Любые новости, умеряющие семейную эйфорию, были непродуктивны.

Каменотесы Буркхарт и Залле детально проработали и вылепили шесть глиняных моделей. Все они были недешевы. Все ни тепло ни холодно. Этим исполинам больше пристало сторожить детское кладбище, чем раскручивать глаза верующим и бить по голове правоверных атеистов.

Перед тем как отправиться в свое последнее коммивояжерское турне, Джордж усадил обоих скульпторов на жесткую лавку и зачитал им выдержки из Ветхого Завета. Он ввел их в царство огня, серы и жестокой мести. Он показал им ревнивого гневного Яхве, готового в приступе космической злобы испепелить мятежников, города, саму землю. Пустив в дело интонации преподобного Турка, Джордж выдавил последние капли кипящей крови из каждого гражданина Содома. После чего сладострастным шепотом подвел Буркхарта и Залле к пульсирующей выпуклости и медовой расщелине Песни песней.

Он лез из кожи вон, принуждая их увидеть то, что его исполину казалось само собой разумеющимся.

– Если бы его лучшему и любимейшему другу свалилась на голову сверкающая говяха архангела, мой великан этого даже не заметил бы, – говорил Джордж. – Если бы его возлюбленная оказалась прокаженной и ее отвалившиеся соски прилипли бы к его языку, в этом не было бы ничего особенного. Поймите, с чем вы имеете дело. Мой великан видел распятого Иисуса, и скорпионье жало каждого римского шипа отдавалось болью в его собственной умирающей плоти. Он был там, джентльмены. Он был там. Все это у него на лице. Все это в его теле. Вскрытие нашло бы в нем следы рая и ада. Его член погружался в лаву. Его ноги ступали по углям. Его мозг знал Апокалипсис. Его глаза иссушены кометами. Я молю вас об исполине, а вы суете мне мэра Дюссельдорфа. Хватит моделей. Берите свои стамески и идите к камню. Пусть чудище, которое в нем живет, добудет для вас вдохновение.

Пока шла лекция, Эдуард Залле успел осушить пинту и задремать, но Герхардт Буркхарт проникся. Он вскрикнул. Столь неожиданное осмысление внушило Джорджу слабую надежду.

Бросать этих рубил без присмотра было ужасно рискованно, однако Джордж не видел выхода. Финансов осталось на самом дне, и отец звал его домой наполнять Анжеликину печку. Что у каменотесов получится, то и пойдет в дело, или затею придется бросить раз и навсегда.

На Сларк-стрит Джордж появился неделю спустя. Дверь ему открыл Герхардт Буркхарт.

– А, мистер Хол, рад вас видеть.

– Готово?

– Вы принесли деньги? Надо еще уплатить бочару, который соорудил для вашего младенца дивную колыбельку.

– Ваши деньги у меня. Мой исполин у вас?

Джордж ждал, когда глаза привыкнут к густому желтому свету сарая. Сперва взгляд упал на Залле, спавшего в огромном, выстланном медью ящике из твердой сосны.

– Надеюсь, вашему великану будет удобно, – сказал Буркхарт. – Мы набьем гроб опилками и обтянем железом.

– Сосуд не есть напиток, – ответил Джордж. – Меньше всего меня волнует ящик.

– Что ж, если наша работа вас не порадует, заберете вместо нее Эдуарда. Ему там хорошо спится. Скажете, что исполина съела плесень.

– Избавьте меня от ваших шуток! – огрызнулся Джордж.

На верстаке он рассмотрел укрытую простыней гору.

– Дайте я разбужу Эдуарда, перед тем как снимать покрывало. Он хотел видеть ваше лицо.

Джордж ждал, пока Залле придет в чувство.

– Больше лампы и свечи, – зевая, проговорил тот. – Ты ему сказал про меня?

– Нет еще, Эдуард.

– Он наш шедевр. Я не продам его ни за какую цену. Мы здесь создали жизнь. Вы получаете полную рекомпенсацию на гранитный блок и сколько стоило его привозить. Но не исполина.

– Заткнись, Эдуард. – Буркхарт зажег лампу. – Он не думает, что говорит, мистер Хол. Он слишком к нему привязался…

– Я думаю, – перебил Залле. – Я бы не показывал вам, если бы Герхардт не упросил. Теперь посмотрели – и ушли.

– Десять футов и два с половиной дюйма в высоту, – бубнил Буркхарт, стаскивая саван. – От подбородка до макушки двадцать один дюйм. Шесть дюймов нос. Ноздри – три с четвертью. Восемь дюймов рот. Каждое плечо – три фута. Семь дюймов ладони, восемь – пальцы, пять – запястья. Три фута от бедра до колена. Ляжки шириной в фут. Икры девять с половиной дюймов спереди назад. Длина семнадцать с половиной дюймов. Фаллос что майское дерево. Вес почти три тысячи фунтов. Всмотритесь в лицо, в выступы челюстей, как натянуты сухожилия и мускулы. На этот раз точно не мэр Дюссельдорфа.

–  Schönes. Schönes Kind. [17]17
  Прекрасное, Прекрасное дитя (нем.).


[Закрыть] – Заллє похлопал исполина по серой щеке. – Ну что вы скажете, и кому дело, что вы скажете? Сейчас мы поставим счета, и можете идти.

В горле Джорджа Халла застыл комок.

Немрак? Подвижные звуки? Что осталось от меня? Кто эти тени? Мои слуга? А ну быстро меня закрыть. Спрячьте меня. Этот свет – бедствие. Эти звуки невыносимы.

– Мне грустно видеть такое горе, – сказал Буркхарт. – Всего тремя-четырьмя сколами Эдуард заставит его улыбаться.

– Пока все отлично, – сказал Джордж.

– Пока? – вмешался Залле. – Ты слышишь этого филистера?

– Еще не все, – сказал Джордж. – Парень чересчур гладок.

– Конечно гладок. Мы столько его терли.

– Я не просил полировать. Он должен быть стар.

– Время и погода состарят его очень скоро, – возразил Буркхарт.

– Для меня это слишком долго. Мы запустим свои часы.

– Скажи этому человеку идти домой, пока я его не убил, – попросил Залле.

– Клиент всегда прав, – ответил Буркхарт.

– Ненавижу, когда ты мне это говоришь, – сказал Залле.

Назавтра Джордж Халл купил галлон английских чернил и выкрасил исполина в небесно-голубой цвет.

– Похож на баклажан, – провозгласил Залле из клетки, которую соорудил для него Буркхарт, чтобы Эдуард протрезвел и пришел в чувство.

– Зачем он вообще здесь нужен? – спросил Джордж.

– Он помогает, – ответил Буркхарт – Нельзя знать, когда Эдуард скажет что-нибудь полезное. С гениями всегда так.

– Будьте вы оба прокляты! – вопил Эдуард, дребезжа прутьями.

Всю ночь Джордж сооружал форму из нескольких слоев истыканной иголками бумаги. Утром он расплавил в котелке свинец и отлил шипастый молоток, получивший имя Железная Дева. Когда молоток остыл, Джордж обрушил его на голубое тело исполина.

– Зачем? – возопил Залле.

– Шрамы и поры, – объяснил Буркхарт.

После гипс был выскоблен железными щетками. Молоток и щетки добавили колоссу несколько веков, но голубой оттенок держался прочно.

– Все равно баклажан, ха-ха, – объявил Залле.

Все следующие дни Герхардт Буркхарт отмечал на листке каждый дополнительный рабочий час. По ночам он подводил итог растущему долгу Джорджа Халла. Деньги выходили хорошие, но не совсем. Между Эдуардом, который бредил, и Джорджем Халлом, который сходил с ума, Буркхарт начинал сомневаться в собственном здравомыслии. Иногда ему мерещилось, будто исполин жалуется на что-то на бессловесном языке.

– Мистер Хол, – сказал Буркхарт, – и вам и нам нужен отдых. Вы возитесь с ним уже четыре дня буквально без перерыва на еду и питье. Если вы не отдохнете, поедете в этом ящике к своим родным.

– Нужно довести до ума, – сказал Джордж.

Он свалился на следующее утро перед самым рассветом. Буркхарт выбивал Железной Девой новые поры, когда вдруг заметил, что клиент отключился. Оставив Джорджа лежать там, где он упал, Буркхарт ушел варить кофе, затем принес чашку Эдуарду Залле.

– Хватит трястись, – сказал Залле. – Выпусти, я хочу размяться. Все болит от судорог.

Буркхарт отпер самодельную клетку, радуясь, что его друг вновь обрел некое подобие нормальности. Каменотесы пили кофе, поглядывая на сопящего Джорджа.

– Лучше бы я его никогда не видел, – сказал Залле. – Он доставляет мне неудовольствие.

– Не мучься. Все уже кончилось, – утешил его Буркхарт. – Завтра я выставлю его вон вместе с этим рябым сатаной.

Залле обошел исполина, вглядываясь в остатки своих трудов и напевая «Танненбаум». [18]18
  «Танненбаум»(«О Tannenbaum») – немецкая рождественская песня о елочке, написана в 1824 г. лейпцигским органистом Эрнстом Аншютцем; более ранние версии известны с XVI в.


[Закрыть]Буркхарт опустил веки и с облегчением вспомнил, что следующий их заказ – обыкновенный святой Петр.

Буркхарт открыл глаза, когда услышал гоготанье Залле. Партнер поливал каменного человека какой-то жидкостью. У Буркхарта защипало в носу.

– Что это?!

Его громкий крик вернул из забытья Джорджа Халла.

– Кислота, – пояснил Залле. – Серная кислота. Она его разъест. Пусть улетает в свой воздушный замок.

Залле был водворен обратно в клетку, Халл с Буркхартом вылили на исполина не одно ведро воды, однако дело было сделано. Голубая кожа уступила место тошнотворной смеси серого и коричневого. Прожилки в камне стали почти черными. Колосс пах мокрым прахом.

Джордж Халл бухнулся на колени и обратился к Богу со страстной речью. Буркхарт, поразмыслив, решил предложить скидку. Закончив речь, Джордж расцеловал Герхардта Буркхарта и расплатился сполна чистым золотом.