Текст книги "Американский Голиаф"

Автор книги: Харви Джейкобс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Харви Джейкобс
Американский голиаф

Навеяно невероятными, но реальными событиями, происходившими вокруг таинственного чуда, известного потрясенному миру под именем Кардиффского исполина

В то время были на земле исполины.

Книга Бытия

Кермиту Роузу и Тексу Уайнперу, юным солдатам старой войны

1868

Форт-Додж, Айова, 21 марта 1868 года

Жизнь прекрасна. Я на своем месте. Часть планеты. Никто ничего не требует. Иногда качает, как в люльке. Встряхивает. Таково напоминание об Истоке – утешительное, однако тревожное. Время не в счет. Грохот надо мной не важен. Тайны подо мной безразличны. Я под надежной защитой. Прочной до бесчувствия. Окаменелая вечность. Наверное, сейчас усну. Или я сплю?

Бингемтон, Нью-Йорк, 10 апреля 1868 года

Джордж Халл дымился во сне. Он был сигарой, «Партагас эль сид короной», толстой, нежной и долго не сгорающей. Он с наслаждением превращался в мертвый пепел. Его превосходный аромат струился игривыми кольцами по улицам Бингемтона, Нью-Йорк, преломлялся цветом и дарил городу радугу.

Плоть протрубила побудку и тем испортила метаморфозу. Джордж проснулся, весь дрожа, – он лежал в кровати голый, без покрова и защиты. Перевел взгляд на Анжелику, свою субтильную жену. Воровка-одеялыцица. В их бежевое ватное одеяло она умудрилась завернуться целиком и гораздо больше напоминала сейчас сигару, чем он сам в том сне.

Джордж отметился в Анжелике предыдущей ночью, и меда, которым он ее наполнил, хватило бы на целый улей. «Может, где-то внутри что-то потихоньку происходит». Он задолжал ей младенца.

Анжелика дышала неглубокими короткими вздохами. Ее легкие представлялись Джорджу величиной со стручки гороха и способны были вбирать лишь тонкие струйки воздуха. Иногда Анжелика спала так тихо, что он встряхивал ее, проверяя, жива ли она вообще. Но в какой бы час он ее ни разбудил, Анжелика вскакивала: внимательна, заботлива, сердечна и готова ему услужить. Джордж орал на нее за то, что она спит слишком тихо и притворяется мертвой. Анжелика улыбалась, с усилием и смущенно просила прощения. Его ярость она путала с заботой.

При всей своей уязвимой грации, та же самая Анжелика заворачивалась в одеяло, и мужу приходилось растираться, чтобы как-то разогнать кровь. Он стоял голый, приседал и вытягивал руки, силясь дотянуться до первого холодного луча.

Снизу, где располагалась фабрика, доносился шум. Отец Джорджа Саймон Халл и младший брат Бен успели позавтракать и взяться за работу. Убежденные и прозорливые трудяги, они начинали день, когда совы лишь моргали, поглядывая на восход.

Джордж прижался ухом к стене комнаты брата. Замерзшая ушная раковина вспыхнула от шума бурлящего моря. Джордж сразу ожил. Он вышел в коридор настолько тихо, насколько это возможно для столь могучего мужчины, ибо под его крупными ногами стонали древние половицы. Анжелика запечатана сном – стерилизованные ягоды в банке под защитой стекла и воска.

Подойдя к двери, за которой спала его невестка, Джордж нежно, словно за женскую грудь, взялся за молочно-белую ручку. Дверь была ему другом. Она отворилась тихо, точно портьера.

Джордж не переставал удивляться, как две женщины могут быть столь разными. Тихая, тщедушная Анжелика, с ее скупым дыханием, и роскошная Лоретта, храпевшая, будто кузнечные мехи. Анжелика пахла свечкой. Лоретта испускала пары розовой воды – настолько густые, что они ошеломили бы видавшего виды капитана клипера.

Лоретта Халл что-то мычала себе под нос, челюсти медленно ходили из стороны в сторону, словно она жевала музыку. Рот открывался влажной соленой раковиной. Круглое лицо улыбалось – херувим с венчиком рыжевато-золотистых волос. Днем эти волосы укрощал тугой узел. Во сне они разметались, как дикий виноград, пролились струйками вина.

Днем и сама Лоретта была другая – неприступная дородная женщина, часто мрачная, как могила. Но в постели, ах, м-да, прекрасный остров. И хотя постель ее была наполовину пуста, Лоретта поделила одеяло на две равные части. Бену не приходилось просыпаться с синей трясущейся задницей и втянутыми яйцами.

Осмелев, Джордж подошел поближе. Поднял край шерстяного Лореттиного одеяла. Там были ноги, пальцы поджаты – десять перепуганных свидетелей его преступного раскрытия. Лоретта вздрогнула и мощно, как землетрясение, перевернулась на живот. Ночная рубашка задралась до пояса, и перед Джорджем предстал роскошный зад. Подняв одеяло повыше, он окинул взором сильные икры и ляжки. Между ног цвели пучки темно-рыжих волос. Божий сад. Джордж смотрел на сей ландшафт глазами древнего тролля.

Его невестка вздохнула и перевернулась на спину. Прелести вспыхнули на острие луча молодого солнца. Подавшись вперед, Джордж стянул с ее плеч рубашку. Груди и соски, похожие на распустившиеся вербные почки, напрочь лишили его самообладания. Он поцеловал эти цветки. Потом развел Лоретте ноги и взгромоздился сверху. Она вела его за руку в самый уютный уголок во всем Бингемтоне. Кончая, он прикусил язык, чтобы не вскрикнуть.

Пока Джордж отдувался, Лоретта открыла глаза и прошептала:

– Ничего не было?

– Ничего не было.

– Иди к себе, Джордж. Ты хоть сколько-то уважаешь меня или себя?

– Я ничтожнее последней твари. Мотылек, что летит на огонь.

– Ты подкатываешься ко мне третий раз за этот месяц. Считай, что я говорю «нет». Иди вниз. Скручивай свои сигары и будь благодарен, что у тебя есть жена, работа и крыша над головой. Не так уж плохо тебе живется.

– Не так уж плохо? Я несчастнейший человек во всей Америке.

– Найдется и понесчастнее.

– Долго нужно искать. Лоретта, дай я поцелую твою корзиночку. Только клюну, а то воробушек проголодался.

– До вторника надо отправить двадцать дюжин «Улисс-супремо». Иди вниз. Но пока не ушел, окажи любезность. Горшок. Точно ничего не было? Я так крепко спала.

– И так невинно. Нет, ты проснулась вовремя, чтобы спасти свою честь и мою совесть. Благодарю за это Господа и прошу если не чувства, то хотя б сочувствия. Обещаю никогда тебя больше не беспокоить. Я теперь другой человек. Только взгляну, как ты облегчишься.

Джордж любил смотреть, как она присаживается на горшок.

– Зачем тебе это, Джордж? – спросила Лоретта, взгромождаясь на железный трон. – Ты же видел Ниагарский водопад. У тебя же там был медовый месяц. Забыл?

– Разве Венеры про такое говорят?

Одеваясь у себя в комнате, Джордж разглядывал плоское личико Анжелики. Бледная, как луна. Маленький рот больше не заглатывал воздух, точно аквариумная рыбка. Сейчас это был плотно запечатанный стручок гороха. Одеяло не поднималось и не опускалось, а потому невозможно было понять, существует ли Анжелика вообще. Джордж боролся с желанием как следует ее встряхнуть.

Дурацкие слова Лоретты о Ниагарском водопаде напомнили Джорджу, что год назад, почти в этот же день, он был на волосок от убийства. Они стояли тогда с Анжеликой у серебристого потока, наблюдая, как взбесившейся водой утекает само время. Эта безостановочная течка нагоняла на Джорджа страх. Почему Ниагара считается раем для влюбленных? Ах, этот неудержимый поток страсти. Ах, это величие природы. Ах, это напоминание о том, что хрупкие существа должны держаться друг друга, проникать друг в друга, а то не выживут.

Может, будь с ним рядом женщина повещественнее, вроде Лоретты, на водное буйство наложились бы стоны, сладкое неистовство, и все повернулось бы иначе. Однако на торчащей из водопада скале рядом с новобрачным Джорджем Халлом стояла молчаливая молодая жена и вглядывалась в свое будущее, точно в зеркало без отражений. Джордж чуть не столкнул ее с обрыва.

Он поступил порядочно, он сдержал слово, данное Хамишу Флонку. Вдова Флонк стала миссис Халл, умножив заодно свое состояние. Но осознавала ли она это? Анжелика оказалась столь податлива, преданна и мила со всеми без разбору, что невозможно было понять, что у нее на сердце.

Подписывая контракт с ее бывшим мужем, Джордж сосредоточился на деньгах. Три сотни золотых долларов, честная и приемлемая цена по любым меркам. Пункт, согласно которому Джордж должен занять его место на супружеском ложе, «буде Господь, в Его вечной мудрости, почтет нужным сразить вышеупомянутого мистера Флонка на поле брани», казался бессмысленной причудой.

Война, куда Хамиш Флонк согласился пойти вместо Джорджа Халла, никак не могла продлиться дольше года. Неужто Америка позволит развалить себя на части? И потом, неповоротливого, туповатого парня можно ранить или даже взять в плен, но ведь это Флонк – соль земли, человек, благословенный пусть тяжелой, но непременно долгой жизнью, честный нью-йоркский фермер, окруженный персональной командой упитанных ангелов. Он не полезет поднимать упавший флаг или проверять на прочность пушки конфедератов.

Хамиш Флонк никуда не рвался, его не интересовали патриотизм, политика и благие дела. Его волновали погода, рассада и урожай. Превосходная замена и вечная защита; надежный, как репа, будет жить долго, возиться со своим зерном, есть, спать, срать, плодиться, усыхать, умирать, гнить и удобрять землю своей старой тушкой. Из таких не выходят герои Великой Армии Республики. Такие не корчатся от боли в черепе, расколотом алабамским штыком.

Что-то вышло ужасно неправильно.

Джордж вспоминал свою первую и последнюю встречу с покойным Хамишем Флонком. Вместе с обреченным наймитом пришла и Анжелика. Пока они договаривались, она ждала за дверью, тонкая, как маргаритка. Когда подписи были поставлены, а сумма передана, все трое отправились в ресторан отмечать сделку. Проскочила заманчивая мысль, что, пока муж будет топтать чужую кукурузу, девушка останется одна. Джордж легко, точно салфетку, отбросил этот соблазн.

Когда пришла весть о внезапной кончине мистера Флонка, было много разговоров о контракте. Табачная компания «Саймон Халл и сыновья» процветала, чему способствовал внушительный поток контрабандных листьев с Юга. Анжелике Флонк было предложено щедрое вознаграждение. Однако за жизнь своего мужа она отказалась принять даже пенни. Женщина была упряма.

Джордж Халл увещевал ее не один день, предлагая на роль супруга отличные альтернативы. У нее хватит денег на то, чтобы содержать или даже расширить унылую ферму Хамиша. Или на собственную лавку в городе. Тысячи мужчин, десятки тысяч будут рады взять за себя женщину с таким приданым.

Анжелика отвергала все разумные компромиссы. Она не пошла искать адвоката и не роптала на судьбу. Она перестала есть. Пошли слухи, и всякому стало ясно, что ей не дотянуть до весны.

«Женись на мне, как обещал Хамишу, и дай мне ребенка. Или ничего не нужно. Я не виню тебя, Джордж. Я не буду тебя преследовать. Я обернусь росинкой, и все кончится». Такую записку она прислала ему за месяц до свадьбы.

В первую брачную ночь, отлепившись от хилого тела новобрачной, Джордж уснул под насмешливый грохот Ниагары. Его ждал Хамиш Флонк. Двумя руками молодой солдат стискивал полушария своего черепа. Он извинился за перепачканный кровью мундир и оторванные пуговицы, после чего поздравил Джорджа Халла и похвалил за сдержанное слово. Джордж предложил ему «Улисс-супремо», и они сели на скалу покурить. Хамиш сочился кровью, она впитывалась в камень.

– В такой огромной земле достанет места всем мертвым, – сказал Хамиш. – Хвала Господу.

– Я надушился соком твоей вдовы, – сказал Джордж. – Пути Господни неисповедимы, рядовой Флонк.

– Так точно, сэр! – воскликнул Хамиш.

После этого ему приспичило отдать честь флагу или чему другому, и проломленная голова развалилась, как яйцо.

Джордж спустился в кухню. На стойке лежали рядком две буханки. Анжеликина была похожа на хозяйку – непропеченное тесто с горелой коркой. Буханка Лоретты была Лореттой – соблазнительной рыжей кошечкой. Джордж оторвал от Лоретты кусочек, покатал на языке и запил помоечным кофе из чашки Бена.

На фабрике Джордж кивнул отцу и брату. Те кивнули в ответ. Он всегда опаздывал. Его привычки были куда сильнее его же извинений и недовольства Саймона Халла. Джордж есть Джордж. Он сел на скамейку, взмахнул ножом и рассек гондурасский оборотный лист на два полумесяца. Еще теплая от комнатного пара верхушка была упругой, приятной на ощупь и пахла сладкой органикой.

Как бы Джорджа ни воротило от фабрики, ему нравился ее табачный дух, подмышечный дух, обезьяний дух. Смесь листьев пахла, словно кожа мумии, – полугнилая, броженая, высушенная, отсыревшая, пропотевшая, в темноте погребенная, на волю отпущенная, отделенная от стеблей, украшенная рубцами и уложенная стопками травяных страниц, каждая толще Библии.

Саймон Халл, который и придумал «Улисс-супремо» (толстые, как «Короны», у рта конус, как у «Перфекто», притуплённые складками, как «Лондрез», чтобы легче загорались и чтобы пепел вырастал длиной с палец), сейчас резал на полоски гаванский наполнитель и скручивал их превосходными диагоналями. Бен Халл заворачивал готовые сигары, гармонично сочетая колорадские бурые, темные мадуро, красноватые кларо и черные как уголь оскуро. К каждой сигаре он привязывал бирку с генералом Грантом в золотом овале и, словно патроны, укладывал «Супремо» в деревянные коробки. На крышках был выжжен такой же портрет Гранта, а под ним слова: «ТАБАЧНАЯ КОМПАНИЯ «САЙМОН ХАЛЛ И СЫНОВЬЯ». БИНГЕМТОН, НЬЮ-ЙОРК, СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ». Название их лучшим сигарам сочинил Джордж, и он же придумал эту грозную упаковку. У него был талант: он знал, как притянуть взгляды покупателей.

Саймон Халл и его отпрыски работали слаженно, точно гребцы, наслаждаясь семейным ритмом. Бен затянул «Боевой гимн», [1]1
  «Боевой гимн»– то есть «Боевой гимн республики», знаменитый спиричуэл; музыка Уильяма Стеффа (1855), слова Джулии Уорд Хауи (1861).


[Закрыть]и Саймон подхватил надтреснутым фальцетом. «Славься, аллилуйя» Джордж пропел во всю глотку, хоть и глотая слова. И отец, и брат хорошо знали, как сильно он ненавидит Бога. Джордж ведь тоже мог уйти на войну, вернуться без рук и ног, слепым и глухим от взрыва снаряда.

Форт-Додж, Айова, 2 мая 1868 года

Я привязан к месту. Недоступен бедам. Откуда же этот страх? Будто рядом что-то ужасное. Столетия назад, эпохи назад рокот и ропот. Фонтаны огня. Память такая давняя, что я ни в чем не уверен. Я играю с далекими видениями. С текучими грезами о чем-то прежнем.

Акли, Айова, 11 мая 1868 года

Преподобный мистер Генри Турк вглядывался в гоблинские глаза – а те смотрели на него сквозь такую глубокую тьму, что невозможно помыслить. Маленьких дикарей подстригли, причесали, привели в надлежащий вид и одели, как полагается нормальным детям. Надо отдать должное людям, которые, подобно миссис Саманте Бейл, пасут это стадо. Преподобный с содроганием подумал, что участвует в бессмысленном занятии. Что этим якобы детям недоступно искупление. Вполне возможно, у них просто нет человеческой души.

Легко предположить, что та отдаленная полость, в каковой пребывают все нормальные души, в их случае заполнена неким первобытным туманом. Возможно, одухотворенность оставила там благословенный след – но она куда ближе птицам или зверям. А то и травам или деревьям. И никакой надежды на Небеса.

Преподобный Турк держал эти мысли при себе. Верные или ошибочные, они были неуместны. Господствующая концепция утверждала, что все люди, и краснокожие в их числе, осенены смутной надеждой на спасение.

Общепризнанные достижения Аклийской академии ясно показывали, что индейцы, если захватить их вовремя, способны вобрать и впитать в себя кое-какие полезные знания. Иные из них, сказала миссис Бейл, по-настоящему читают и управляются с цифрами. Если этих якобы детей можно научить якобы цивилизации, то почему бы якобы Иисусу Христу не раскрыть им свои объятия?

Невинная Саманта Бейл определенно верила в свою миссию. Простая женщина не замечала ни змей, извивавшихся за этими безмятежными взглядами, ни дьяволов, что били в барабаны злобных юных сердец. Миссис Бейл подготовила класс к визиту преподобного: прочла детям историю Творения и провела их через Эдем – так ведет злодеев херувим, когда решает снять урожай христианства, пусть и возросшего из сатанинского семени.

– Добрый день, дети, – сказал преподобный Турк.

– Добрый день, преподобный, – неразборчиво ответили голоса.

Преподобный замерз и начал икать. Никто не смеялся. Дети равнодушно наблюдали за этими мелкими спазмами, однако Турк знал, что они радуются его несчастью.

Он отверг воду, которую принесла ему миссис Бейл.

– Насколько мне известно, вашему классу невероятно повезло: в изучении святейшей из книг вам помогает добрая и преданная наставница. Вы уже знаете, как Всемогущий Господь сотворил рай, небесный свод, флору и фауну, а также, да, мужчину и женщину. Вы знаете, что, пренебрегши грозным предупреждением и повинуясь неправедному повелению Евы, Адам отведал запретный плод с древа познания. Искушенная и напуганная злобным змием, Ева поддалась соблазну сей мерзости и решилась променять рай и вечность на земную мудрость, за что была сослана в мир боли и смерти. Адаму пришлось разделить с ней вину за столь печальное решение. Негоже было путать красоту Евы с правотой Господа… Да, Писание открывается устрашающим рассказом о предательстве и гордыне. Однако мужайтесь, ибо у сей истории счастливый финал. Изгнанным из Эдема дан шанс войти в мир возвышенный и найти в нем сострадание, что светит ярче тысячи солнц. Очиститься и исцелиться в сиянии взора Отца нашего. Скажите «аминь».

– Аминь.

– Еще раз.

– Аминь.

– То, чему вы научились в Аклийской академии, должно быть, породило немало вопросов, – продолжил преподобный Турк. – Мы их приветствуем. Нашей вере не страшны испытания. Напротив. Многие из тех светлокожих, что зовут себя Возрожденными, также испытывают сомнения. Если кому-либо необходимо высказаться, я здесь для того, чтобы выслушать и найти ответ. Отриньте страх, ибо Господь Милосерден и Всеведущ, Он повелевает нам отпустить детей своих. Особенно тех, кто, подобно вам, возрос в невежестве и принужден был поклоняться ложным языческим богам.

– Если хотите задать вопрос, поднимите, пожалуйста, руку и сидите спокойно, пока преподобный Турк вас не вызовет, – сказала миссис Бейл.

В классе стало тихо. Турка не удивляло, что никто из этого взбудораженного стада не рискнул высказать свое сомнение даже такому сочувственному уху, как его собственное. Миссис Бейл предупреждала: не следует ждать от них каких-либо знаков, равно как и понимания, согласия либо отторжения. Дети замыкались в себе, точно в коконе, Турк собрался было продолжить лекцию, но тут вверх поднялась маленькая медная рука, похожая на цветок с бутоном стиснутого кулачка.

– Ты хочешь о чем-то спросить, Герберт? – сказала миссис Бейл. – Очень хорошо. Встань, назови свое имя и расскажи преподобному Турку, что тебя беспокоит.

– Меня называют Герберт Черная Лапа. Я спрашиваю про зверя с кривой спиной…

– Что он говорит, миссис Бейл?

– Понятия не имею. Объясни, Герберт.

– …который не пьет воду.

Саманта Бейл хихикнула и прикрыла рот ладошкой:

– Ты имеешь в виду верблюда, Герберт? Я тебя правильно поняла?

– Да. Этого. Вы показывали его утром.

– Преподобный Турк, Герберт – разумный и смышленый мальчик, и он хочет спросить вас о верблюде. Очевидно, его весьма тронули иллюстрации, которые мы изучали перед вашим приходом. Прекрасные картины жизни в Святой земле. Мы здесь не для того, чтобы говорить о верблюдах, Герберт. Садись.

– Отчего же, пусть спросит, – мягко возразил преподобный Турк. – Если смогу, отвечу, хоть я и не очень хорошо разбираюсь в одногорбых верблюдах.

– Тот зверь не на моей земле, – ровно сказал Герберт. – Тот зверь на другой земле. Я никогда не видел такой противной морды и кривого тела. Твой бог такой, как верблюд? Твой бог носит на спине такие же волосатые кучи?

– Ты спрашиваешь, не является ли Господь наш Иисус Христос верблюдом?

– У твоего бога на моей земле ничего нет. Зачем он сюда пришел?

– Господь, о котором я говорю, – Всеобщий Бог, молодой человек, Единственный Бог. Все прочие боги трепещут пред Ним. Моря расступаются пред Ним и преклоняются горы. Я полагаю, Он охотно взял бы на себя ответственность за создание верблюда. Имей в виду, дитя, иные из ученых утверждают – и тому есть свидетельства, скажем в виде костей, – будто на этой земле много веков назад также обитали подобные виды. Американские верблюды были весьма распространены.

– Твой бог не приносит мне гром или дождь, так я думаю, сэр. И в своем сердце я не верю, что мои отцы, или их отцы, или отцы их отцов видели верблюдов. Смешно подумать. Ха-ха-ха. И бизоны смеются со мной. Ха-ха-ха. И олени, и зайцы, и лошади. Ха-ха.

– Герберт Черная Лапа, что ты себе позволяешь? – воскликнула миссис Бейл. – Немедленно извинись перед преподобным Турком. Поймите, преподобный, этим сиротам так трудно…

– Я не сирота. Мои родители еще живут.

– Вы все сироты, – сказала миссис Бейл. – Придя по милости нашего правительства в эту школу, вы отринули старые привычки и привязанности. Мы говорили об этом не один раз. А теперь, Герберт, скажи преподобному Турку, как глубоко ты сожалеешь о своей отвратительной выходке. Подобным поведением ты оскорбляешь весь класс.

– Потому что, когда мужчина голодный и женщина дает ему плод, – это не плохо. Напиться мудрости из волшебного плода – это не плохо. Почему твой уродский бог, с сухой пастью и горбатой спиной, презирает такого человека? Этот бог для другого места и времени. Я не сожалею, миссис Бейл. И я не сирота. Я первый сын Поющего Лиса, вождя племени дакота. Моя мать умерла, но ее дух плачет и летает по ветру. Почему я должен печалиться перед этим преподобным, если его бог – верблюд и будет срать там, где живет?

Схватив Герберта Черная Лапа за руку, преподобный мистер Генри Турк выволок его на середину класса. Мальчику было приказано согнуться и спустить штаны. Миссис Бейл вышла за двери, а преподобный Турк принялся хлестать Герберта Черная Лапа деревянным прутом. Розга оставляла на теле кровавые линии, похожие на боевую раскраску. Красные полосы переливались.

– Мой Бог повсюду, – мягко сказал преподобный, добравшись до мяса. – Он не знает народов и границ. Он охватывает землю, как сияющее небо. Соединенные Штаты Америки для Него – новый Иерусалим. Эта нация благословенна Им, как никакая другая. Он дал нам победу в войне и согласие в мире. Да святится дивное имя Его. Скажи «аминь».

– Аминь.

– Мой Бог любит эту землю, ее реки и моря, травы, деревья, холмы и долины. Он – холодный ключ в пустыне, снег на горных высях, росинка на розе. Он сотворил все и несет прощение всем, кто признает Его владычество. Он воскресение и жизнь. Очистись же, дитя мое, от гноя и желчи Люциферовой. Знай, что Иисус шагает по земле подобно великану. Имя Ему – праведность и непорочность. Милостью Его сотворены мы все по образу и подобию Его.

Возвращаясь на лошади домой, преподобный Турк улыбался закату. Он успокоился, и путаница в голове Герберта Черная Лапа представлялась ему даже забавной. Бог – это верблюд.Преподобного изумляла,работа первобытного ума. А также мысль, что ветхозаветный Бог чужд народу, землю которого Он избрал с таким тщанием, чтобы творить современные чудеса Его.

Разумеется, миссис Бейл была права, когда за чаем с пирогами говорила, как трудно этим юношам отказаться от мысли о Христе-захватчике. Какую райскую картину могут они себе представить? Те, кто обречен последним принять спасение.

И все же индейцы несли на себе налет бессмертия. Они говорили о Божественном духе, Ваконде и о чем-то там еще. Возможно, всякое насекомое, личинка или червь обладают подспудным знанием, древней памятью о высочайшем Творении. Для миссис Бейл в том был проблеск надежды, слабая возможность спасения есть даже у пчелы. Преподобному Турку взгляды этой женщины представлялись несколько надуманными. В его раю спрашивали хотя бы минимальные рекомендации.

Покачиваясь на спине лошади в такт ее шагу, Турк умиротворенно вспоминал времена своего детства, когда патриархи Книги, с их бородами и балахонами, казались ему чужими и далекими, как пыльные бури в Сахаре. Аскетичные апостолы имели мало общего с Сент-Луисом, Миссури, где родился и вырос преподобный. Понадобилось время и терпение, дабы понять, что Вифлеем – это колыбель Человека. Куда легче было бы броситься в объятия Иисуса, когда бы Он прошел через Бостон, Филадельфию, Чикаго или даже Нью-Йорк.

Преподобный Турк думал о том, что, пожалуй, слишком строго обошелся с Гербертом Черная Лапа. Но нет, уроки, припечатанные болью, помнятся дольше.