Текст книги "Американский Голиаф"

Автор книги: Харви Джейкобс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

– Именно так, мистер Барнум, – ответил Пальчик. – Я – настоящий Кардиффский исполин, у меня сертификат Ральфа Уолдо Эмерсона, заверенный самыми выдающимися экспертами. Вы сомневаетесь в моей подлинности? Если так, помашите моей палочкой над самой выдающейся вашей частью, под которой я понимаю ваше самолюбие.

– Вы похожи на недоразумение в сорок дюймов, вам ли измерять человеческое самолюбие?

Выудив из-под мешковатого балахона измерительную ленту, Пальчик обхватил кольцом ляжку Барнума:

– Дляваших измерений этой ленты хватит.

– Вы не просто червяк, а кольчатый, – сказал Барнум. – Я требую показать нам исключительно истинного Титана, а не то поплатитесь головой.

– Но вы же обещали этим добрым людям, что представление будет бесплатным.

– Знаю я вас, Мальчик-с-Пальчик. Барнума не обманешь. Зрители ждут чудес, а не пузырей. Предлагаю вам уступить сцену тому, кто ее достоин.

– Если вы постоите у кулис, они подумают, что я – Титан, – заартачился Пальчик. – А не хватит размера Генерал возьмет выправкой.

– Нахал вы, а не генерал. – Подхватив Пальчика под мышку, Барнум утащил его за кулисы.

Перечеркивая сцену, опустился второй занавес. Опять заиграл квинтет, опять заговорил диктор:

– Финеас Т. Барнум счастлив представить… величайшее ископаемое… знаменитого каменного человека из Кардиффа… идеального, исключительного, истинного… Титана!

Титан явился в громыхании шестерен – выкатился вперед по невидимым рельсам.

– Они аплодируют куску цемента, – сказал Барнуму Пальчик.

– Они аплодируют себе, – сказал Барнум. – Исполинам ничего не стоит поверить в исполина. А в нашего особенно.

Как и раньше, зрителей пригласили встать со своих мест и подойти к Титану поближе. Они смотрели и щупали, заглядывали в уши, совали пальцы в ноздри, пожимали каменные руки, водили ладонями по сухожилиям и ногтям на ногах, дивились мускулам.

– Признаться, я в растерянности, – сказал мэр Оукли Холл.

– Это хорошо, что вы признаетесь, – ответил Вандербильт.

– Не считая флага, исполины одинаковы.

– Пусть Фиск опять его поднимет, посмотрим, есть ли разница, – предложил Джей Гулд. – Как бы ни были похожи мужчины, одна штука у каждого своя.

– Здесь же дамы, – напомнил Карнеги.

– В этих вещах они разбираются лучше нас, – ответил Гулд. – Эй, Сьюзен Энтони, окажите нам услугу.

Шагнув вперед, храбрый издатель «Революшн мэгазин» спустила флаг.

– Вы только посмотрите! – воскликнул Вестингауз – Целый, как заказано, самое то, чтобы породить расу исполинов.

– Значит, они и вправду были как в той молитве? – спросила мисс Энтони.

– В Вайоминге, я слыхал, женщинам пока что не дали права голоса, – ответил Гулд.

– Сомневаюсь, что исполины боятся женской эмансипации, – парировала миссис Гарриман.

– Да, но они боятся женских эмоций, – ответил Морган.

– Мы обещали Барнуму минуту молчания, – напомнил Вандербильт. – Тишина пойдет нам на пользу. Я бы предложил закрыть глаза и склонить головы – полагаю, сии мощи достойны большего, нежели грубый гогот.

– Хорошая мысль, – поддержал Эдисон. – Даже люди науки должны время от времени рефлектировать над своими рефлексами.

– Я занимаюсь этим каждое утро, – сказал Билл Твид, – а после заливаюсь джином, чтобы забыть все, что мне рефлекторно померещилось.

Который из исполинов заслуживает вашей лояльности? Я камень. Мои предки – камни. Каменными глазами и ушами я вижу и слышу с такой ясностью, которую вы не в состоянии представить. Как и нашего хозяина мистера Барнума, меня забавляет мой вид. Но поскольку Титан стар, как Бог, и умирает от скуки, его трудно чем-то удивить. Он знает все ваши шутки. Правду сказать, единственная моя услада – перемены. Я принимал множество форм, но никогда столь нелепых, как нынешняя. Эти ваши тушки осмелились признать меня своим – и смех и грех. Спасибо за веселье, впервые за тысячу лет. А теперь новость. Ваш мир обречен на угасание. Солнце, что дает вам жизнь, сожрет вас, как свинья, а после превратит в газ. И ваша, и моя судьба – закончить свой век небесной вспышкой. Поразительнее всего слухи, что такие хрупкие существа, как вы, сумеют, если повезет, зацепиться за звезды. Таким образом ваша порода избежит уничтожения и, подхватив камешки, а может, память скал, удерет в новуюгалактику. Из-за сей крупицы надежды я весьма и весьма заинтересован в вашем выживании. Даже Титан не желает забвения. А поскольку наши судьбы предопределены и неразделимы, ими стоит заняться. Ирония же вот в чем: дабы появилась надежда все это вынести, нужно ускорить затухание. В комфорте вы будете только жрать, спать и совокупляться. Страх и ненависть пробуждают ваши лучшие таланты. Чтобы вы ожили, планета должна содрогнуться. Потому я говорю вам: помогите! Как это лучше сделать? Ваши мудрецы уже знают. Отвергайте удовольствие в любой форме. Пьянство, курение, чревоугодие. Соединяйтесь только для продолжения рода. Кайтесь, бичуйтесь, упражняйтесь порезвее, пока боль не назовется счастьем. Награда за такую жизнь – невиданный выброс чистой энергии, достаточный, чтобы превратить ваши города в перемалывающие плоть динамо-машины и токсичные башни, полные перепуганных работников. Призывайте ваших граждан к вселенскому братству, но каждого трутня держите отдельно, как зародыш в банке с образцами. Предоставьте им мирно плыть сквозь иллюзию прогресса. Лелейте схожесть, корректность, промывайте сознание. Поощряйте накопительство. Приделайте глаза ящикам, чтобы выслеживали несогласных. Услышав смех, давите его до визга. Натравливайте расу на расу, пусть воняет воздух. Объявите паранойю лекарством от рака. Испортите все, и быстро. Заставьте ученых найти способ унести вас от той роскошной грязи, которую породит ваше великолепие. Когда с деревьев закапает кислота, вы обретете настоящий Эдем. Ибо истинная Книга Бытия воспевает отвагу тех, кто ищет крупицу лучшего в иной вселенной, там каменный бог будет велик и недоступен. И конечно, пока вы готовитесь к этому восхитительному переезду, не забывайте увеличивать прибыль, уменьшать налоги и беречь детей от грязи и дурных мыслей. Титан понятно излагает?

Барнум приказал квинтету играть бодрую мелодию, но гостей не интересовали танцы. Сад Нибло быстро опустел.

Музыканты разошлись, и Барнум, оставшись наедине с Титаном, вдруг почувствовал себя затасканным, как собственные остроты. Вечер выпотрошил его, оставив одну угрюмость. Барнум сидел в одиночестве, сталкивая друг с другом вопросы о смысле и о цели, размышляя, как бы провести с ощутимым толком годы своей осени. Совсем недавно Дж. П. Морган, отведя его в сторону, поинтересовался, с тем ли же пылом, что и чужие развлечения, лелеет Барнум свои политические амбиции. Ф. Т. выдавил из себя короткий ответ, после чего Морган сообщил по секрету, что имя Финеаса Барнума с большой любовью упоминалось на текущей дискуссии о подходящем кандидате в соперники Гранту. Тут в пределах слышимости появился Зипмайстер из «Горна», и разговор пришлось прервать.

– Отнеситесь к моим словам со всей серьезностью, Ф. Т.

– Да, спасибо, Дж. П., непременно.

Когда-то он весьма живо представлял себя в Белом доме; образ, потускневший было после проигранных выборов в конгресс, обретал теперь свежие краски. Барнум знал, что у него вполне президентский склад ума. Он похож на отважного капитана, способного привести кренящийся государственный корабль в надежную гавань. Но – как спросил его однажды нахальный репортер – отдадут ли американцы голоса за национальный символ надувательства?

– Может, да, а может, и нет, – прошептал вслух Барнум. – Поздно рисовать на леопарде новые пятна.

Никогда не поздно учить старого пса новым трюкам. Что? если Принц Надувательства превратится в друга детей? Кто не любит ребятишек? Цирк, Барнум, – вот твой выход. Дерзкий и чистый блеск. Родительское счастье. Отличный способ запугать хнычущих малюток и утопить их в избытке чувств. А заодно продать сладкую вату, чтобы розовели щечки. Говори о служении обществу! Отличный наряд для публичной персоны. И клоуны в день выборов. Отец Барнум – наш президент! Мы вместе въедем в историю. Титан – со слоном на широкой спине, ты – на спине травмированного детеныша!

Явился Генерал-с-Пальчик, застегивая пальто луковичного цвета с лисьим воротником.

Тяжелый день, импресарио. Полагаю, мы заслужили право на вечерний стаканчик.

– Я думал, вы знаете, Пальчик. В последнее время я стараюсь воздерживаться. Желаю вам того же, это полезно для печени и психики. А также ради детей.

По крайней мере половина до него дошла. Замечание о добродетели и трезвости было рассчитано лишь на публичную позу. Разумеется, не на позицию. Я-то думал, высокие гости будут на высоте. Что за идиоты! Неудивительно, что обошлось без оваций.

Акли, Айова, 24 декабря 1869 года

– Преподобный расстроится, когда узнает, что вы его не застали, – сказала Саманта Турк Барнаби Раку. – Он слишком увлечен семинарией и подготовкой к Рождеству. Напрасно вы не предупредили.

– Визит невозможно было предсказать заранее. Как я уже говорил, исследую одну историю, а потому катаюсь, словно бильярдный шар, куда толкают факты.

– А можно спросить, что именно вы исследуете?

– Конечно, миссис Турк. Кардиффского исполина.

– Да, я могла бы и сама догадаться. Понятно, отчего вы стали искать моего Генри. Вам наверняка известно, какое это удивительное совпадение, если только это и вправду совпадение: каменного человека нашли вскоре после того, как преподобный Турк объявил о своем прозрении.

– Я прочел его работу с большим интересом.

Гостиная Турков представляла собой смесь часовни с вигвамом. Образы Христа и апостолов соседствовали на стенах и столах с оленьими кожами и шапками из перьев, стрелами в колчанах, луками, расшитыми поясами, рогатыми масками, одеялами и коврами из медвежьих шкур. Если бы милая дама, что сидела сейчас за столом напротив Барнаби, вдруг схватила томагавк с намерением снять с гостяскальп или взялась крестить его «Эрл-Грэем», он не так уж удивился бы. Барнаби откусил кусочек лакричного печенья, запил чаем. «Нет бы, – подумал он, – сжевать сухожилие буйвола или выкурить трубку с перьями».

– Очень вкусное печенье, – сказал он.

– Рада, что вам нравится. Рецепт еще из Бингемтона из коллекции моей матери.

– Из Бингемтона? В штате Нью-Йорк?

– Да, там был мой дом. Приходится далеко уезжать, чтобы найти себе место по нраву.

– Да, конечно, – согласился Барнаби. – И у вас остались в Бингемтоне родные?

– О да, – кивнула Саманта. – И весьма известные. Моя девичья фамилия Халл. Вам не доводилось слышать о сигарной компании «Саймон Халл и сыновья»?

– Я не просто слышал, но был у них в магазине. Меня там обслужила очаровательнейшая женщина.

– О, это, должно быть, Анжелика. Мир тесен. Она жена моего брата, Джорджа Халла.

– Подумать только! Это к разговору о совпадениях.

– В том, что нашли Кардиффского исполина, никакого совпадения нет – такое у меня чувство, – сказала Саманта. – Тут дело скорее в синхронности. А ею руководила высшая сила. Как я могу думать иначе? Ведь эта замечательная окаменелость стала купидоном для меня и преподобного Турка. Мы поженились совсем недавно, знаете. И это же самое поразительное ископаемое дало Генри мощную основу для проповедей. Мистер Рак, вы поверите, если я скажу, что каменный человек тоже мой родственник?

– Простите, не понял.

– Да, мойдальний кузен, почему бы нет? Конечно, я не всерьез. Но его нашли в Кардиффе, на ферме, принадлежащей УильямуНьюэллу, моему кузену по линии отца Саймона. Еще одно доказательство мастерского плана Господа.

– Чурба Ньюэлл? Но ведь я его знаю.

– Не может быть!

– Совершенно точно, – подтвердил Барнаби. – Я ездил в Кардифф с поручением «Горна». Встречался лицом к лицу с Чурбой и его ископаемым.

– Мир тесен. Я сама жду не дождусь, чтобы посмотреть на каменного человека, преподобный тоже. Мы собираемся в Нью-Йорк. Халлы пригласили взглянуть на их новый хумидор. Не считая Джорджа и Анжелики, я не видела родных со дня похорон моего первого мужа, упокой Господи его душу. А у преподобного Турка есть дела с его новым издателем.

– Джордж Халл с Анжеликой приезжали в Акли?

– Почти два года назад. Tempus fugit. [77]77
  Время летит (лат.).


[Закрыть]Милый Джордж. Как он был скептичен, когда Генри со всем своим пафосом заговорил о священном прошлом нашей страны. И не только Джордж. Позвольте сказать вам, мистер Рак, многие не скрывали враждебности к той вдохновенной теории, которую теперь можно считать доказанной. По этой земле ходили исполины, эта земля была у них под ногами.

– Должно быть, нелегко пришлось вашему мужу.

– Как сказать. Сам он ни в чем не сомневался. С другой стороны, моя убежденность была не столь тверда, но я не поддавалась сомнениям. В свете открывшегося позже я рада, что так вышло.

– Миссис Турк, я знаю, это странная просьба, но нет ли у вас случайно ферротипа Джорджа Халла и его миссис?

– К счастью, есть. Фотограф из Форт-Доджа снял нас втроем, вышел довольно милый портрет. Он не очень нам льстит, потемнел со временем, но я берегу его как память.

– А можно взглянуть?

– На пианино, – сказала Саманта, – В серебряной рамке.

В первый раз Барнаби Рак увидел Джорджа Халла: тот позировал с сигарой во рту, стоя между женой и сестрой.

– Похоже, эта картинка делает честь всем троим. Он сильный человек, ваш брат. Но должен сказать, миссис Халл совсем не похожа на ту женщину, которую я помню. Это Анжелика?

– Кто же еще? Хотя, конечно, лица у всех в тени.

– Она не болела тогда? Я не из любопытства, просто женщина, с которой я познакомился в Бингемтоне, как бы это сказать, поплотнее.

– Анжелика всегда была хрупкой, – ответила Саманта.

– Хрупкой, говорите? Мне так не показалось.

– Ну значит, со здоровьем у нее стало совсем хорошо Анжелика поплотнее, говорите? Вы принесли мне хорошую новость, мистер Рак.

– И сразу ухожу. Спасибо за любезный прием и, пожалуйста, передайте преподобному, что я очень высоко ценю его работу. Возможно, наши пути пересекутся на Манхэттене. Я тогда захвачу с собой его книгу и попрошу автограф. Не каждый день можно встретить кузину исполина, миссис Турк, и попробовать столь восхитительное печенье.

Саманта присела в реверансе, Барнаби поклонился.

– Мистер Рак, возможно, я забегаю вперед, но все же рискну: одно недовольство мой муж наверняка бы высказал. Газеты, не мудрствуя лукаво, называют Кардиффского исполина Голиафом; преподобный Турк говорит, что это обидно и неприятно. Голиаф был груб и неуправляем. Что за циничное несоответствие! Наш исполин достоин другого, более мягкого крестного имени.

– Согласен. Подобные бойкие прозвища даются наспех и без должных раздумий. Я при первой же возможности передам «Горну» мнение преподобного. Просьба, прозвучавшая из уст кузины каменного человека, обретает дополнительный вес.

– Спасибо вам за понимание.

Барнаби ушел, Саманта допила чай и поставила ферротип на место – на салфеточку рядом с кухонным горшком племени арапахо.

Лафайетт, Нью-Йорк, 24 декабря 1869 года

В чашечках плевались маслом девять фитильков: восемь – по числу дней, в течение которых горела древняя лампа, освещавшая отвоеванный Иерусалимский храм, и один под названием «шамаш», чтобы зажигать все остальные. Аарон Бапкин сидел у себя в комнате и смотрел, как его ханукальная менора празднует то давнее чуда.

Этот праздник света, почти совпадающий с Рождеством, другим зимним напоминанием о свете и жизни, наводил Аарона на мысль, что оба ритуала уходят корнями в промозглые пещеры, где угрюмые мужчины с квадратными подбородками и мрачные толстые женщины сидели вместе, недоумевая, отчего их покинул солнечный бог. И если огонь и тоска по огню соединяли когда-то их мысли, то как же вышло, что то же самое тепло и пламя, поделив людей на расы, усадило их вокруг разных костров?

– Вопросы без ответов, – называл их Исаак. – Необходимая трата драгоценного времени. Все равно что стричь ногти на ногах или ковырять в зубах палочкой. – Исаак Бапкин прислал внуку менору, узнав, что в этом году тот не приедет на праздники в Бостон. – По крайней мере, Аарон, не раскрывайся там слишком явно. Пойми ты: они думают, будто ты убил Иисуса, и чувствуют себя слегка оскорбленными. А ты еще имеешь наглость заикаться о покупке земли? Неудивительно, что они так взбесились.

Причина, из-за которой Аарон остался в Лафайетте, не имела отношения к земле или наглости. Зато она имела отношение к Анжелике Халл. Назавтра после того, как Аарон побывал на ферме Ньюэллов, миссис Ильм объявила, что хватит пользоваться ее терпением и чтобы после Нового года он освободил комнату. Весь этот день Аарон проходил от дома к дому, подыскивая новое жилье, но нигде ничего не нашлось.

Пока он стучался в двери, в Лафайетт приехали Берта с Анжеликой – купить подарков и послать их в Нью-Йорк Анжелика первым делом заглянула к доктору Проллу, ибо давно пропустила время осмотра. Доктор все сделал быстро, не нашел отклонений, и Анжелика пошла бродить по Мейн-стрит. Она купила шарф для Лоретты, кошелек для Чурбы, камею для Берты, браслет-цепочку для Саймона, шляпу для Джорджа. Странно будет встречать Рождество вдали от Бингемтона, но что делать, если так вышло. Анжелика ни о чем не жалела. Даже с Бертой в нагрузку покой Кардиффа оказался надежным лекарством. Никогда еще Анжелика не чувствовала себя столь легко, притом что никогда еще ее будущее не было столь неопределенным.

Покончив с покупками, Анжелика совсем случайно встретила Аарона Бапкина. Она пожелала ему веселого Рождества и прикусила язык. Он ответил на приветствие, коснувшись края своей вязаной шапочки.

– Как ваша голова? Надеюсь, зажила? – спросила Анжелика.

– Намного лучше, – ответил Аарон.

– Сегодня холодно, – сказала Анжелика.

– Сыро, но ясно, – ответил Аарон.

Хвала Господу за такую погоду.

– Скажите, мистер Бапкин, здесь можно где-нибудь выпить чаю?

– У Веймана, сразу за углом, около гостиницы. Пойдемте, я вам покажу, миссис Халл.

Вместе они дошли до чайной Веймана. Аарон открыл перед Анжеликой плетеную дверь и вновь коснулся шапочки:

– Рад встрече, мадам. Согревайтесь. Хороших праздников. С Новым годом.

– Выпейте со мной чаю, – вдруг предложила Анжелика. – У них тут симпатичный огонь в камине.

Этот симпатичный огонь уже потрескивал у Аарона в ушах.

– Чаго? Здесь? – переспросил он. ~ У нас будут неприятности. Как бы это сказать? Деревня следит за подозрительными парами.

– Мы подозрительная пара? – удивилась Анжелика. – А что, если нам заняться невинной коммерцией? Вы продаете, я покупаю. Кому это мешает?

– Боюсь, мне нечего вам продать.

– Возьмите эту брошку. Как раз подойдет.

– Вы необыкновенная женщина, миссис Халл, – сказал Аарон.

– Да, пожалуй, так и есть, – согласилась Анжелика. – А теперь пойдемте к столику вон там у огня, пока кто-нибудь не вызвал полицию нравов. И мне безразлично, еврей вы или нет, – назначьте за эту брошку хорошую цену.

– Не могу обещать, – сказал Аарон. – Традиция запрещает смешивать дела с удовольствием. Вы же знаете, мы живем только ради наживы.

Час спустя Анжелика встретилась с Бертой, которая, уже не зная, что и думать, дожидалась ее у доктора Пролла. Анжелика извинилась за опоздание и объяснила его тем, что очень трудно найти в магазинах что-то нужное и красивое одновременно.

Аарон вернулся к себе в комнату зажигать перед заходом солнца ханукальный светильник. Руки дрожали так сильно, что он с трудом налил в чашечки масло. Под взглядом миссис Вейман, с ее лицом синее черничного варенья, Анжелика нашептывала Аарону секреты темнее чая. Аарон вскоре заметил, что вместе с морковным пирогом глотает слезы. Путаница Анжеликиной жизни как-то переплелась с его собственной. Ясно, что у миссис Халл нет любимого мужа. Эта женщина была одинока, точно блуждающая звезда.

Мысли Аарона трепетали, как ритуальное пламя. Анжелика Халл предложила ошеломленному лозоходцу встретиться на следующий день на дороге за Кардиффом. Словно лозой воду, Аарон пытался нащупать в себе новые чувства. «Дорогой дедушка Исаак, ты будешь рад узнать, что твойвнук нашел себе сердечную подругу. Эта леди – совершенство. Старше, мудрее, замужем, беременна и, чего скрывать, шикса [78]78
  Нееврейка (идиш).


[Закрыть]». К слову, о подарках.

На ферме Ньюэллов, вспоминая лозоходца, Анжелика сравнивала его с оцепенелым Иосифом из той мозаичной головоломки. Если у них и было что-нибудь общее, то разве только взгляд.

Нью-Йорк, Нью-Йорк, 24 декабря 1869 года

Прошла уже неделя с тех пор, как Барнум, сам не жаловавшийся на аппетит, старался не смотреть на поглощавшего ужин Босса Твида. Великий вождь Таммани-Холла, точно сам себе таксидермист, набивал собственную тушку жареной свининой и говядиной, тремя сортами картофельного пюре, горой начинки, капусты, свеклы, гороха, моркови и спаржи. Облизав для уверенности пробку, он заглатывал «Шато Мутон Ротшильд» прямо из бутылки.

– Этот ловкий ублюдок говорит, что строит под Бродвеем пневматические трубы, гонять взад-вперед почту, – сказал Твид, – я соглашаюсь. Потом он объявляет в «Сане», что чертовы трубы, оказывается, для сабвея. Черт побери этот сабвей! Теперь «Сан» убеждает людей, будто подземная дорога – городской мессия. За этими зажравшимися сукиными сынами нужен глаз да глаз, иначе они запихают тебе палец в жопу, а руку в карман.

– Этоужасно, – сказал Барнум.

– Если бы вместо того, чтобы изгаляться за моей спиной, он хоть как-то проявил уважение, было бы совсем другое дело. Раз уж новая телега, то у моей коровы. Я вам одно скажу, Барнум: все мы тут ходим по проволоке – и днем и ночью.

– Не понимают они, что такое «хватит». – Барнум откусил кончик сигары.

– Точно. Пожалуйста, не поджигайте этот факел. Терпеть не могу табак. Гнусная привычка. Как вы насчет мороженого с вишней или пирога с лимоном?

– Нет, спасибо, Билл, я больше не могу. – Барнум положил сигару в пепельницу.

– Что ж, зато я могу. А теперь говорите, зачем вы звали меня на ужин, если не затем, чтобы слушать мою отрыжку.

– Я не строю сабвей, – сказал Барнум. – Можете расслабиться. Но дело есть.

– Какое? – Твид вытер салфеткой подбородок.

– Ничего серьезного. Это касается моего Титана.

– Титана? У вас проблемы с исполином? Ерунда. Я пришлю Костомола Брайана, пусть вправит ему мозги.

– У меня проблемы с Чурбой Ньюэллом и его семейством. Они идут в суд и заявляют, что Кардиффский исполин – это их Голиаф.

– У меня принцип: не встревать в драку исполинов, – сказал Твид. – Даже если они каменные.

– Я слишком много вложил в Титана. Денег и доверия.

– Да, доверие. Говорят, республиканцы надумали сделать из вас Великого Белого Отца. Ничего не выйдет. Следующим президентом будет губернатор Хофман. [79]79
  Джон Томпсон Хофман(1828–1888) – мэр Нью-Йорка (1866–1868), потом губернатор штата Нью-Йорк (1869–1872). Конец его политической карьере положила связь с кликой Босса Твида.


[Закрыть]Черт возьми, я обещал Джону работу, а слово Твида – это как повестка в суд.

– Пустые слухи, – сказал Барнум. – Моя жизнь – шоу-бизнес, просто и ясно.

– Рад слышать. Где этот чертов официант? Дай ниггерам свободу, и они все попрячутся. Так что теперь?

– Говорят, у вас друзья в суде.

– Друзья? Нет. Приятели-кровососы разве что. Думаете, вам не хватит доказательств?

– Что вы, комар носа не подточит. У меня все продумано. Но если за дело берется судья, никогда нельзя быть уверенным.

– Уверенность в наше время стоит денег, – сказал Твид. – Судью уже назначили?

– Судья Барнард.

– Джордж Барнард? Крепкий мужик. Весь в работе. Воин правосудия. Ваше счастье, что у меня на камине стоят его бронзовые яйца. Скажите, вы уже оценили в долларах это ваше… как его… доверие?

– Какую цену вы сочли бы разумной?

– Скажем, пара хороших билетов на очередную развлекушку Барнума и тысяч десять на извозчика.

– Билеты – легко. Десять тысяч – трудно. Думаете, судья Барнард не проявит сострадание за, скажем, пять?

– Пять? Пять? Половина от десяти, верно? Я бы сказал, что он остановится на полпути к половине сострадания. Но что я понимаю в таких вещах?

– Если мяч брошен вверх, вниз он упадет сам, – сказал Барнум. – Честно сказать, в последнее время у меня проблемы с наличностью. Пять тысяч – это предел, Билл, хотя в действительности мне жаль и цента.

– Мяч на вашем поле, Барнум. Давайте ваше billet-doux, [80]80
  Любовное письмо (фр.).


[Закрыть]обещаю доставить лично.

– Спасибо, Билл, – сказал Барнум и прямо над тарелками с хрящами, костями и соусом протянул Твиду толстый конверт.

– После хорошего ужина у меня хорошее настроение, его и благодарите, – ответил Твид. – После бренди и мороженого оно станет еще лучше. Что за благодать – жить в городе, где все возможно! Кроме как добыть официанта, когда он нужен.

После того светского вечера они больше не встречались.

Со слушаний дела о КАРДИФФСКОМ ИСПОЛИНЕ, проводимых досточтимым судьей Джорджем Барнардом [81]81
  Джордж Барнард(1829–1879) – нью-йоркский судья, связанный с кликой Твида; в 1871 г., когда на Твида было заведено уголовное дело, дал ему ход, но все равно годом позже лишился судейской должности.


[Закрыть]в верховном суде штата Нью-Йорк 24 декабря 1869 года.

Суд приложил все усилия, дабы выяснить, какой из конкурирующих объектов (один именуется Титаном, другой – Голиафом) является оригиналом, а какой подделкой. Но что представляют собой эти спорные объекты? Люди, превратившиеся в камни? Камни, ставшие людьми? И то и другое одновременно? Один – одно, другой – другое? Или оба – подделка и мистификация, притом что каждый претендует на то, чем по сути не является? Полученные под присягой показания экспертов подтверждают каждую из этих версий и, таким образом, по мнению суда, сводят на нет ценность мнений этих экспертов.

В исполине по имени Титан, объявленном мистером Барнумом своей собственностью, обнаружены путем научных исследований обломки человеческого черепа и кусочки измельченного кристаллического вещества, что, по-видимому, должно указывать на человеческие органы. Однако палеонтолог доктор Мортимер, человек безупречных рекомендаций, заключил, выступая на стороне истца Уильяма Ньюэлла, что костяные обломки являются частью мужского черепа нормальных пропорций и совсем недавно отделены от мозга, некогда содержавшегося в этом сосуде. Что до пылеобразного кристаллического вещества, то его легко найти на любом складе химикатов.

Далее мистер Ньюэлл подтвердил, что из его исполина, широко известного Голиафа, ранее также были извлечены два фрагмента и исследованы на предмет свидетельств человеческого происхождения. Поскольку там не было найдено ни костей, ни кристаллических веществ, то одни исследователи продолжают считать Голиафа истинным ископаемым, тогда как другие, не соглашаясь с данной версией, именуют его творением неизвестного скульптора эпохи классицизма. Положение опять становится безвыходным.

Мистер Барнум предъявил суду акт купли-продажи, подписанный, как он утверждает, мистером Ньюэллом, каковой получил за своего исполина крупную сумму наличными. Мистер Ньюэлл, в свою очередь, заявляет, что подпись подделана и он не получал от мистера Барнума никаких денег. Разойдясь в оценках, эксперты-графологи также не смогли пролить свет на существо дела.

Кем бы ни были спорные объекты, людьми или предметами, и кем бы они ни продавались, если продавались вообще, один из них должен быть признан дубликатом другого, и только этот другой достоин называться истинным Кардиффским исполином, извлеченным из земли вышеназванного Уильяма Ньюэлла в Кардиффе, Нью-Йорк.

Слово «истинный» применяется здесь для описания действительно уникального объекта, или того объекта, с которого была снята копия. Поскольку исполины в большой степени схожи, невозможно со всей ответственностью заявить, что один из них уникальнее другого. Следовательно, так как суд не способен определить однозначно, который из объектов является копией, он также не может назвать оригинал; в действительности же не представляется возможным установить, существует ли оригинал вообще, поскольку оба так называемых оригинала были объявлены подделкой несколькими крупными экспертами с серьезной репутацией. Отметим также и то, что любые предположения о подделке и фальшивке рассматриваются судом как безосновательные. Подобные мнения, однако, были высказаны и занесены в протокол.

В результате имеются два объекта, не поддающиеся точному описанию, кроме разве что самого поверхностного. Они абсолютно одинаковы, не считая небольшой фаллической диспропорции. Невозможно выделить одного, назвав его более уникальным либо истинным, нежели другой. Из-за очевидного недостатка однозначных свидетельств у суда не остается другого выхода, кроме как отклонить требование истца, мистера Уильяма Ньюэлла, о признании его исполина эксклюзивным и решить дело в пользу ответчика, мистера Финеаса Барнума.

Наше мнение состоит в том, что, хотя мистер Барнум и должен получить право выставлять своего Титана, равно как объявлять его «идеальным» либо «истинным», вышеупомянутому мистеру Барнуму не должно быть позволено говорить о Титане как об «исключительном», уникальном и оригинальном Кардиффском исполине. Мистер Ньюэлл также имеет полное право выставлять и рекламировать своего Голиафа с теми же ограничениями.

На будущее оговорено, что никакой объект, будь то реальная человеческая окаменелость или древняя скульптура, не может быть представлен публике до тех пор, пока не будет неоспоримо доказана его необычная природа. Правило распространяется на использование любой рекламной продукции, как то: афиш, плакатов, досок объявлений, памфлетов, рекламных листков, брошюр, газетных заголовков, заметок и других традиционных форм, используемых для привлечения интереса к театральным представлениям, выставкам, показам и т. д., за просмотр которых берется плата.

– Добрый день, джентльмены. Веселого всем Рождества. Слушания закончены. – Судья Барнард ударил молоточком ровно пять раз, что было правильно понято сердитым Барнумом.

Перед зданием суда Чурба Ньюэлл вещал для кучки репортеров:

– Если человек не может защитить свою собственность, куда катится Америка? Что бы ни сказал судья, есть один Кардиффский исполин, и, если кто отказывается его признать, он играет с огнем. Черт возьми, я бы сказал, что мистеру Барнуму хватило в его жизни пожаров, может, пора ему начинать таскать за собой кадку с водой.

– Это угроза, мистер Ньюэлл? Вы угрожаете поджогом саду Нибло?

– Нет, я не поджигаю чужих сараев, – ответил Чурба. – Я имел в виду пламя Божьего гнева, ибо «он топчет виноградники, где зреют гроздья гнева». [82]82
  Строка из «Боевого гимна республики».


[Закрыть]

Довольные ответчики покинули судебную палату через другую дверь.

– Радуйтесь. Мы выиграли тем, что не проиграли. – Амос Арбутнот, эсквайр, похлопал Барнума по спине. – Поблагодарите хотя бы своего адвоката. Я бы сказал, моя короткая речь поколебала Порцию. [83]83
  Порция– героиня драмы У. Шекспира «Венецианский купец».


[Закрыть]Судья Барнард, подобно Соломону, оказался на высоте, и мы получили половину пирога – я боялся остаться в лучшем случае с крошками.

– Теперь Нью-Йорк отдан на откуп двум исполинам, дабы они сами делили добычу.

– Все-таки если учесть, что у нас нет причин…

– Оставьте ваши непристойности, Амос, или мне придется задуматься, кто мой враг. И кстати: чем больше я смотрю на Чурбу Ньюэлла, тем меньше верю, что он сам слепил сей каменный пряник. Этот человек слишком простодушен.