Текст книги "Американский Голиаф"

Автор книги: Харви Джейкобс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Нью-Йорк, Нью-Йорк, 16 декабря 1868 года

– Я не считаю вас Стэнли, а себя – Ливингстоном, [22]22
  Дэвид Ливингстон(1813–1873) – шотландский миссионер и исследователь Африки. Во время одной из своих экспедиций в 1867 г. тяжело заболел и пропал, и на его поиски отправился в 1869 г. по поручению газеты «Нью-Йорк геральд» журналист Генри Мортон Стэнли(1841–1904). Найдя путешественника у озера Танганьика, тот обратился к нему со знаменитыми словами: «Доктор Ливингстон, полагаю?» Однако Ливингстон отказался покинуть Африку. (И было это, между прочим, в 1871 г.)


[Закрыть]– разорялся Барнаби Рак. – Однако полагаю, вам уже давно пора обнаружить, что я способен на большее, чем стукать мячиком вокруг потрепанного пустозвона Барнума иему подобных или добывать жизненно важные новости об игре бадминтон, которую придумал слабоумный английский герцог, дабы изменить судьбу человечества. Я тут случайно узнал, что мы, оказывается, выбираем нового президента, едва не теряем в землетрясении Сан-Франциско, а генерал Ли встает на путь измены. Что же, Джон Зипмайстер шлет Барнаби Рака писать об этих незначительных происшествиях? Да ни в коем случае. Рака-писака должен лезть в Адскую Кухню, [23]23
  Адская Кухня –прозвище одного из самых криминальных районов Манхэттена; традиционно здесь была наиболее сильна ирландская мафия.


[Закрыть]целоваться там с гангстерской жопой, а после обозревать этот… как его… лифт. Лифт, черт бы его побрал!

– Да поймите наконец, вы очеркист, а не военный корреспондент. И тот и другой материал вполне крепки и достойны изложения. Люди читают «Таймс» и «Трибюн» от первой страницы к последней. «Горн» они листают сзаду наперед. Мы – это спорт, комиксы, очерки, затем, может быть, новости. Так уж вышло, и мне нравятся газеты, которые ценят повседневные заморочки выше тупых реалий. Я называю это здравым приоритетом. Но если вы не согласны, Так и скажите. Мне хотелось бы узнать об этом первым. Ибо вам ничто не мешает попытать удачи в любом другом листке. Посмотрим, чем вы там будете заниматься и сколько они вам заплатят. Кстати, Рак, история о бадминтоне вышла в два раза длиннее, чем нужно. Вы видели табличку у меня над столом: «БОГ СОЗДАЛ ЗЕМЛЮ И НЕБО НА ДВУХ АБЗАЦАХ»?

– Да, видел. Но история герцога Бьюфортского, кретина из Бадминтон-холла, так меня заинтриговала, а блеск его воланчика так захватил, что я возжелал разделить свой восторг со всеми жителями Нью-Йорка. Извините, если меня занесло, мистер Зипмайстер. Что до вашего второго замечания, то минутная удача сменяет дурное настроение, и я, пожалуй, не стану принюхиваться к предложениям на той стороне улицы.

– Лучше принюхайтесь к тому, что я вам сказал, а то как бы ваше настроение не стало еще дурнее.

– И вы настаиваете, что за неделю до Рождества нашим подписчикам позарез охота прочесть в новостях гимн скромному головорезу? Не говоря уже о биографии лифта? Вы всерьез намерены поручить взрослому человеку писать о таком дерьме?

– Рак, я сделал все возможное, чтобы замять скандал, который из-за ваших грубостей закатил Барнум. Он, знаете ли, был прав. Вас посылали в Коннектикут не для борьбы с национальным достоянием. И не для сравнения его с Томасом Джефферсоном. Не давите на меня слишком сильно. Слезайте-ка лучше обратно на землю с вашей летучей лошади.

– Я не возражал, когда вы резали яйца моему Барнуму. Но бадминтон вы исполосовали чересчур жестоко.

– «Перьевой вихрь, словно хмельной воробушек, прокручивается сквозь судорогу пространства»? Эту строчку я вырезал? И теперь меня не пустят в рай?

– Забудем о Барнуме. Забудем о бадминтоне. Я даже согласен покататься на вашем клятом лифте. Но зачем «Горну» отмазывать Брайана?

– Кем бы он ни был, он близок к власти. И кое-что нам спустили сверху. Так что встряхните вашу кисточку.

Барнаби Рак отправился на Десятую авеню в «Серебряную шахту» Накла встречаться с Костомолом Брайаном. Пол в этом заведении был вымощен серебряными долларами, они же украшали стены и потолок. Серебряные доллары красовались также на пиджаках и дерби-котелках официантов и барменов. Здесь был дворец изобилия, благоухающий табаком и дрянным пивом, любимое владение Костомола Брайана, его тронный зал. Репортер и предмет его интереса уселись за круглый столик, инкрустированный опять-таки серебряными долларами.

Прозванный Огуречным Царем, Брайан – по слухам, главарь банды «Рыбья голова» – имел репутацию вымогателя, денежного воротилы, вора и убийцы с горой трупов за плечами. Барнаби предполагал увидеть перед собой разъяренного носорога. Человек, собиравший дань с каждого маринованного огурца от Бронкса до Манхэттена, хозяин публичных домов и клубов, в которых плясали обнаженные извращенцы, верный тесак Босса Твида из Таммани-Холла, [24]24
  Уильям Марси Твид(1823–1878) – главный «авторитет» в нью-йоркской организации Демократической партии (Таммани-Холл), эталон коррумпированного политика, глава преступной клики, ограбившей Нью-Йорк на астрономическую сумму; в 1873 г. разоблачен и арестован.


[Закрыть]оказался мужчинкой с фигурой как карандаш и лицом как неполная луна. Одет он был, точно банковский клерк, в черный костюм, белую рубашку и галстук-бабочку. Говорил он так тихо, что Барнаби приходилось едва ли не приникать к его груди, чтобы хоть что-то расслышать.

– Мой бизнес – это бизнес, ни больше ни меньше, – сказал Брайан. – Обвинения против меня сфабрикованы и ложны.

– А почему вас зовут Костомол? – спросил Барнаби, которому было хорошо известно, что своим прозвищем Брайан обязан привычке перемалывать в порошок неудобные трупы, для чего где-то в Нью-Джерси у него имелась скотобойня. – Провокативное прозвище, я бы сказал.

– Потому что джентльменам вроде вас нужны демоны и злодеи, – ответил Брайан. – Мое настоящее имя Шон Шеймус Брайан. Сенсация специально для «Горна». Я, разумеется, буду отрицать.

– Вы известны как непубличный человек, для газетчиков' вы – застенчивая черепаха. Зачем вам понадобилась эта встреча?

– Хороший вопрос. Я человек семейный. Тихо живу и много работаю. Скорее улитка, чем черепаха. При этом, какая бы ни случилась гадость и какой бы гражданин ни упал на мостовую, все кричат: «Костомол Брайан!» Газетные заголовки измучили мою жену, беспокоят деток и очень мало радости доставляют мне самому. Я вырос на этих улицах; я надрывался в доках, чтобы стать тем, кто я есть, и добиться моего нынешнего положения. Я хочу, чтобы это было сказано прямо, раз и навсегда. Брайан не виноват ни в чем, кроме собственного успеха.

– Значит, вы хотите, чтобы вас любили?

– Я не прошу любви. Достаточно уважения.

– Люди, стоящие сейчас у дверей, очевидно, вас уважают.

– Пусть эти разбойники вас не беспокоят. Они мои друзья и сотрудники, все куплено и за все заплачено. Вы знаете, почему я просил «Горн» прислать именно вас, Барни?

– Я не знал, что вы просили прислать именно меня, и мое имя Барнаби, а не Барни.

– Из-за того, что вы написали о Геттисберге. «Трубы для храбрых». Это тронуло мое сердце. Война – это хорошо. Я ее принял. И знаю, что, если бы не милосердие Господа, я и сам бы мог лежать сейчас на поле брани. Ваш очерк напомнил мне о том, что я смертен. И о том, как мы хрупки. Я особенно, со всеми их угрозами и поношениями. Неужто в этом холодном городе плата за славу – ранняя смерть?

– Можно спросить вас об огурцах?

– Нет.

– Тогда могу я поинтересоваться неким мясным комбинатом в Джерси, на той стороне Гудзона?

– Нет.

– О чем же мы будем говорить, Шон Шеймус?

– О моей маме, да упокоится ее душа. Можно поговорить о ней.

– Мы с вами занятые люди, – сказал Барнаби. – Предположим, я возвращаюсь к себе в кабинет и пишу просто из головы. Скажем, заполняю некоторые пробелы, после чего Костолом Брайан оказывается человечнее самой жизни. Я могу это сделать прямо сейчас, так есть ли смысл пить больше одного стакана пива?

– Если бы вы так сделали, я был бы премного благодарен и вам, и вашему листку. Но будьте ко мне великодушны. Я впервые столь близко знакомлюсь с прессой.

– Я буду великодушен, как дворняжка к котенку, разве что придавлю для остроты. Совсем чуть-чуть, разумеется.

– Это будет лучше всего, Барни. Как насчет девочек? Что бы вы хотели под елку?

Барнаби вышел из «Серебряной шахты» Накла с полной горстью сувенирных долларов. Он резво зашагал навстречу следующему заданию – к только что выстроенной «Башне справедливой страховки», где его таланта дожидался первый в коммерческом здании лифт. Набросок был уже готов: «Вздымается и падает вместе с человеческой волной современное чудо подъемов и спусков. Обычное подъемное устройство? Ни в коем случае! Могучий предвестник великого города, чьи очертания расцарапают небо. Пройдут годы, и грандиозные кафедралы коммерции…»

Он остановился перед витриной, где согбенный старик натягивал шляпы на безликие деревянные головы. Барнаби с содроганием подумал, что, будь то о лифте или о мяснике, почти все материалы для «Горна» можно писать, не выходя из дому. «Кто вы, Костомол Брайан, враг рода человеческого или напрасно оклеветанная невинность? Потускневший, застрявший в низшем мире бриллиант, чей кодекс насилия порождает угодливость…»

Что, если написать правду? «Ваш репортер вдруг понял, что этот ублюдочный ирлашка, в черном костюме и с обагренными кровью руками, знает, что его судьба – острый нож. Что деньги, заработанные на огуречных и женских попках, скоро будут оттягивать карманы чужих шелковых штанов. И несмотря на это, Шон Шеймус Брайан, порождение банды „Рыбья голова" снискал мое искреннее уважение и даже зависть! Ибо он ходит по краю. Каждое тиканье его золотых карманных часов – это капля его горячей крови. Мои часы идут медленнее, но пожирают меньше времени. Дни Костомола Брайана короче и слаще моих, однако ночи длиннее».

У входа в здание «Справедливой страховки» Барнаби встретился с представителем компании – приятной с виду дамой по имени Элизабет.

– Мы так гордимся этим лифтом, – сказала она. – Он на удивление хорошо работает.

– Но не кружится ли у ваших сотрудников голова, оттого что им приходится забираться так высоко и так быстро?

У Барнаби были особые отношения с лифтами.

– Кое-кто вначале жаловался. Теперь наши люди едины в своем энтузиазме. Прокатитесь сами, мистер Рак. Почувствуйте себя птицей без крыльев.

– Птица без крыльев. Мне нравится. Пригодится. А что до поездки, то позвольте поверить вам на слово.

– Ну что вы, смелее! – скомандовала Элизабет. – Мы же страховая компания. Неужто вы думаете, мы станем подвергать себя риску в собственном доме? Как можно писать об этом изумительном лифте, не испытав его в полете?

Уступив слабому полу, Барнаби глубоко вздохнул и шагнул в клетку. Элизабет сделала знак лифтеру, чтобы тот отправил гостя на верхний этаж. Когда дверь уже закрывалась, в кабинку влетел запыхавшийся кругленький пассажир.

– Извините, – сказал незнакомец. – Мельница не ждет.

Когда лифт, дребезжа, проскочил четвертый этаж, у Барнаби закружилась голова, он рыгнул и ухватился за поручень. Увидав такую неприятность, служащий остановил лифт между этажами. Барнаби представил, как висит над краем мира на прядке стальных волос.

– Только не вытошните, пожалуйста, прямо здесь, – сказал лифтер.

– Мы выйдем на пятом. Это мой этаж, – предложил толстяк.

– Мне велели доставить его на шестой.

– Посмотрите, какое у него лицо.

На пятом этаже пухлый самаритянин вытолкнул Барнаби из лифта и повел по длинному коридору. Затем отпер дверь матового стекла – рядом с ручкой на ней было выведено по трафарету имя «Оливер Элвершем». В безоконном кабинетике Элвершем усадил Барнаби в кожаное кресло и налил стакан воды.

– Я чувствую себя круглым идиотом, – пожаловался гость. – Мне всегда бывает плохо от высоты.

– По крайней мере, здесь нет окон, и высота не будет вас беспокоить, – сказал Элвершем. – Я недавно у «Справедливых». Тут все мечтают об окнах, чтобы разглядывать далекий горизонт.

– Чем вы занимаетесь? – из вежливости спросил Барнаби.

– Оформляю страхование жизни. Универсальный продукт. Я пока новичок, и в клиентах у меня только родственники. Но я не теряю надежды.

– Страхование жизни давно меня завораживает. – Барнаби проглотил избыток желчи. – Ваша компания ставит на то, что я доживу до трясучки. Я же готов спорить, что умру молодым, и согласен платить за эту привилегию.

– Что ж, бывает по-всякому. Если человек умудряется выпасть из таблицы страхового риска и закончить свой путь на высокой ноте, после него остается хотя бы один плакальщик, чье горе совершенно искренне. Вот скажите, у вас есть полис?

– У меня? Нет. Кто будет бенефициаром?

– Вы, я вижу, не женаты. Молодой холостяк имеет право спросить себя, для чего ему столь обильная страховка. Причина проста. Вероятность. Я имею в виду вероятность того, что вы женитесь и станете любящим мужем и отцом. Контракт, заключенный в молодости, обходится много дешевле. Поверьте моим словам, когда-нибудь вам понадобятся мои услуги, мистер…

Пока Элвершем говорил о неизбежном, Барнаби попивал воду «Справедливых» и думал почему-то об Анжелике Халл. Его забавляла мысль послать этой женщине на Рождество еще один анонимный подарок. Она была сейчас с ним здесь, у «Справедливых», вместе с памятью о том бингемтонском мгновении. Страховка к Рождеству?

– Шон Шеймус Брайан – мое имя. Приятно познакомиться, мистер Элвершем.

– Мне тоже, мистер Брайан. Как я уже сказал, в ваши годы и, смею предположить, при вашем хорошем здоровье стоимость весьма обширного полиса будет минимальной. Планирование будущего – достаточно мудрый поступок, и, если позволите, я могу набросать условия договора. Что до бенефициара, то, кого бы вы сейчас ни избрали, это имя или имена можно легко переписать в соответствии с жизненными переменами. Таковым может стать кто-либо из родителей, брат или сестра, дядя, тетя, кузен, друг, благотворительная организация – кто угодно, чье имя прекрасно послужит вам до поры до времени. Если вы будете держать свой выбор в секрете, у этих людей не появится повода роптать на последующие изменения. А если вам предназначено, упаси бог, умереть, подумайте, какой вы оставите им подарок.

– Вы прекрасный торговец, – сказал Барнаби. – Я подумаю над вашими словами. Но сначала скажите, есть ли тут лестница?

– Полагаю, «Справедливая страховка» выиграет любое пари, какое бы мы с вами ни заключили, мистер Брайан. Я вижу, вы человек благоразумный и осторожный. Да, лестница имеется. Но если вы станете моим клиентом и решитесь вместо лестницы воспользоваться лифтом, ваша поездка на нем будет безмятежной. Я вам это обещаю.

Поставить на кон жизнь Огуречного Царя – слишком оригинальный подарок для чьего угодно рождественского чулка.

– Как насчет медицинского освидетельствования? А оформление сложное?

– Я видел, что внизу вы разговаривали с нашей мисс Элизабет. Как друг семьи «Справедливых», вы получите самую лучшую цену. Мы опустим медицинские формальности. Вполне достаточно вашего слова и подписи.

– Наша сделка должна быть конфиденциальной. По некоторым деликатным причинам я не хочу, чтобы о ней знала даже прелестная Элизабет.

– Понимаю. Никаких проблем. Я не намерен на вас давить или как-то влиять на ваше решение, мистер Брайан, но позвольте сказать, что ровно через пять минут вы окажетесь под надежной защитой. Мне только необходимо знать ваш возраст и ближайший день рождения…

Пока Оливер Элвершем складывал цифры, Барнаби Рак тоже занимался подсчетами. Подлог и риск немалыми деньгами в надежде, что Костомол Брайан не проживет больше года, – поступок вдохновенного безумца. Все то же в благодарность за катание по ковру – поступок, достойный лорда Байрона. Анонимная галантность поднимала Барнаби в собственных глазах до уровня последнего романтика. Как ни странно, страховка в пользу далекой дамы придавала вес его проходящему существованию. И между прочим, всегда есть шанс сочинить из всего этого для Зипмайстера чертовски занимательную историю.

– Когда я к вам пришел, мне было очень плохо, – сказал Барнаби. – Теперь я чувствую себя почти прекрасно.

– Со страховками всегда так, потому я и горжусь своей профессией, – сказал Элвершем.

– Есть от чего. Есть от чего, – согласился Барнаби.

Рождественский вечер, 1868 год

Зима упрятала собственную безысходность, да так ловко, что мысли о весне стали редки, как птичье пение. Снег покрыл долину Онондага. Под его обширным одеялом граждане Кардиффа, согретые шерстью и добрым пламенем, умиротворенные едой и питьем, с душами утихшими и убаюканными, не замечали, как свисают с крыш кинжалы сосулек, и отворачивались от гоблинов, выглядывавших из оконных узоров. Берта Ньюэлл, одна из немногих, узнавала эту серую орду, мешавшую ей смотреть на затверделую землю. Гоблины наблюдали за Бертой, Берта наблюдала за ними. Но рождественский вечер расслабил и околдовал даже ее.

Чурба Ньюэлл развел огонь, накормив перед тем повкуснее свою языческую живность. Даже Шерман, плативший за добро одними неприятностями, получил кость от ноги барашка, послужившей для Ньюэллов праздничным ужином. Изобилие пришло нежданно. Последний урожай уже принес все плоды, какие только мог. Пятьдесят долларов им прислал кузен Джордж, вложив в конверт открытку с волхвами.

Александр Ньюэлл выстругивал корпус клипера «Катти Сарк» и лелеял мечту о море. Оно искушало мальчика, бурля в его голове с той самой ночи, когда Александр помогал взрослым закидывать землей перекрученного каменного человека, а после забрасывал его могилу семенами клевера. Александр снаряжал к далеким берегам просоленные экспедиции и возвращался из своих фантазий с мешками жестоких сувениров.

В Бингемтоне Саймон Халл сидел в своем любимом кресле и курил «Корону». Над сыновьями и невестками проплывали дымные кольца.

Лоретта играла на пианино «Господь наш, маленький Иисус», Бен с Анжеликой пели. В кармане у Бена лежал для Лоретты подарок – стеклянные подсвечники не больше зубочисток. Он представлял, как, увидев их, Лоретта заворкует от радости и, может, в знак признательности выкурит его лучшую сигару.

Праздник захватил даже Джорджа. Он сидел с закрытыми глазами и кошачьей улыбкой на губах. На самом деле он пребывал сейчас в странном месте, у замерзших яслей, где над вылупившимся святым птенцом парили темные глашатаи.

Халлы, объятые сладким дымом Саймона, являли собою мирное полотно.

В Акли, Айова, Саманта Бейл и преподобный мистер Генри Турк положили сухие цветы на могилу Герберта Черная Лапа. Они молились, чтобы индейский мальчик радостно встретил на небесах Рождество. Среди развлечений вечности праздники должны занимать особое место.

В «Нью-Йоркском горне» соприкоснулись бокалами Барнаби Рак и Джон Зипмайстер. Они пили за Спасителя, за Новый год, за американскую нацию. После работы Барнаби вернулся к себе на Гринвич-стрит и нашел там подарок – женщину-елку в естественном убранстве, с золотой звездой в волосах и запиской, свисавшей на красной ленте с запястья: «Поздравления от Шона Шеймуса Брайана. Ее зовут Мэри Перпл».

Генерал-с-Пальчик раздавал подарки пьяницам Бауэри: носки, перчатки, шарфы, бутылки и добрые пожелания. В нескольких кварталах отсюда, в отеле «Кларендон», распоряжался вечеринкой его суррогатный отец, достопочтенный Финеас Т. Барнум; английские гости говорили об удивительном бегемоте по имени Джамбо, который появился недавно в зоологическом саду, – двенадцать тонн толстой шкуры и семь футов шевелящегося туловища именовались лучшим утешением королевы Виктории.

В Дорчестере, районе Бостона, Аарон Бапкин спорил с дедушкой Исааком о значении слова «нефилим», которое в Новом Завете перевели как «исполины».

– Ни один гигант не проживет на бобах. – Исаак не особенно верил преподобному Генри Турку. – «Нефилим». Скорее мавины. [25]25
  Сильные, мудрые люди (идиш).


[Закрыть]То же говорят хасиды о духовных евреях: «Смотрят сверху на небо».

– Может, так, а может, иначе, – проговорил Аарон. – Кое-что свидетельствует в пользу исполинов, которые исполины, а не философская концепция. Правду сказать, я бы не возражал, если бы вокруг потоптались настоящие исполины.

– Ты меня беспокоишь, Аарон, – сказал Исаак. – Поешь их песни, а теперь еще их исполины. Что я сделал не так?

В Чикаго Эдуард Залле давно забыл, как ваял исполина. Герхардт Буркхарт вспоминал их творение с отцовской гордостью. В зимнем сне оно являлось к нему домой в тесных ледерхозенах [26]26
  Lederhosen (нем.)– короткие кожаные штаны с лямками.


[Закрыть]и с невестой, называвшей Буркхарта папой.

Костомол Брайан досмотрел, как низвели до мульчи соперника, владевшего в Чайнатауне семью проститутками, и смыл его в дренаж хобокенского склада. Под громкое бульканье Костомол перекрестился и ухнул, а его люди отвернулись. Он не питал неприязни к этой мягкой массе в септическом контейнере. Одна шлюха, пусть две, но семь – это уже серьезно. Короля способен свергнуть даже отзвук измены.

В Бирмингеме вернувшаяся из церкви Анжелика Халл поднялась вслед за мужем наверх. Она собиралась рассказать ему сначала о неожиданном платье из магазина одежды «Стюарт», потом о странном письме, которое пришло из «Справедливой страховки». Однако Джордж был в ней раньше, чем она успела произнести: «Веселого Рождества!» Анжелика смотрела, как падают снежинки, и думала о Хамите, верном и далеком.

Земля сжимает. Тепло забрали. Жуки в спячке. Время обернулось льдом. Гора, чтобы заполнить топкую яму? Все бессмысленно. Между воплеми зевотой. Хоть муравьев разбудить.