Текст книги "Американский Голиаф"

Автор книги: Харви Джейкобс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Колд-Спрингс, Нью-Йорк, 2 января 1870 года

Коммодор Корнелиус Вандербильт обозревал с холодного балкона литейный цех Эндрю Карнеги. Река белого раскаленного металла поливала искрами небо. Расплавленная сталь принимала форму паровозов Вандербильта, его же товарных вагонов и рельсов, которых хватит, чтобы дотянуться до будущего. В пламени заплетались канаты его мостов. В огненных наковальнях обретали жизнь корпуса кораблей Вандербильта, зубья и шестерни ловких и безжалостных механизмов Вандербильта.

Коммодор направил взгляд в другую сторону. По Гудзону скользили льдины, точно впустую истраченные годы навстречу вечному проклятию. Откашлявшись, Вандербильт выплюнул в ночь мокроту. Потом ушел с балкона.

– Свежо, – сказал Карнеги самому почетному своему клиенту, президенту Нью-Йорка и Гарлема, железных дорог «Хадсон-ривер», а теперь и «Нью-Йорк-сентрал».

Коммодор, который, начав с парусных лодок, возивших людей и грузы от Стейтен-айленда к Манхэттену, построил флот и встал во главе империи, несомненно, был главным генератором этого мира.

– Ваше литейное производство когда-нибудь закрывается?

– Только на Рождество. Стальной голод удовлетворить невозможно.

– Я вам завидую, Эндрю. Столько добиться в такие молодые годы и при этом удерживать равновесие.

– Вряд ли вам есть чему завидовать, Корнелиус.

– В этом году мне исполняется семьдесят шесть. Вы ждете заказов, я – могилы. Мне есть чему завидовать.

– Никаких могил, Корнелиус. То, что вы оставите после себя, уже сейчас вынуждает Америку посмотреть на себя по-новому – как в плотском, так и в духовном смысле. Университеты, библиотеки, церкви, ренессанс науки. Сей щедрый ливень переживет века.

– Я оставлю после себя тот же прах, что и все остальные.

– Нет. Лучшее наследство – само ваше существование. И я полагаю, вы еще долго будете заниматься тем же.

– Человек в зеркале не сулит мне много времени. Впрочем, я не в обиде. Кое-какие радости у меня еще остались.

– Вандербильт незаменим.

– Эндрю, куда бы я ни взглянул, я вижу молодых людей с такими крепкими яйцами, что они готовы взорваться, как фейерверк. Мое место займут мгновенно.

– В крайнем случае будете строить в раю железные дороги.

– Для этих крылатых созданий? Я не вкладываю деньги в рискованные предприятия.

– У вас впереди мешок лет, Корнелиус. Вы еще похороните нас всех – подождите, увидите сами. Я рассчитываю на проникновенный панегирик.

– Пора спать, – сказал Вандербильт.

– Отдыхать и набираться сил.

– Молодой сон – это отдых и накопление сил. Старый – репетиция перед долгим покоем. И все же сны – мое главное развлечение. Они уносят меня в потрясающие места. Прошлой ночью меня навещали каменные люди, с которыми мы недавно познакомились. Наверное, это был ваш сон, Эндрю, а не мой. У камня и стали много общего. Видимо, снам тоже случается сбиться с пути и обнаруживать себя в чужой спальне.

– Что же вам сказали исполины?

– Титан – прагматик, скала до мозга костей, все поносил тех, кто придумал профсоюзы. Советовал купить акции «Юнион пасифик».

– Браво Титану.

– Голиаф стоял голый, смотрел на меня и плакал. Так, будто частица его души окаменела прямо в глотке. Я спросил, не потерянная ли часть заставляет его сокрушаться над своей хрупкой древностью.

– Так уж и хрупкой, коммодор. И каков был ответ?

– Ответа не было. Он пожал плечами и улыбнулся; собрался что-то сказать, но я проснулся от судороги в ноге.

– Может, он еще вернется и ответит.

– Нынешней ночью я надеюсь на гостей помягче, – возразил Вандербильт. – Хорошо бы заглянула нимфа из морской раковины или две.

– Я велю поставить вам в комнату фрукты, – пообещал Карнеги. – Возможно, бананы и яблоки помогут вам развлечь нимф.

– Лучше чернослив и горячий чай, – сказал Вандербильт. – Спокойной ночи, Эндрю. Благослови вас Господь.

– Спокойной ночи, друг Корнелиус. Еще раз мои самые искренние пожелания счастья и успехов в новом десятилетии. Стали, стабильности и столбов дыма.

Нью-Йорк, Нью-Йорк, 12 января 1870 года

Дожидаясь Барнума в его pied-a-terre [85]85
  Временном жилье (фр.).


[Закрыть]на Пятой авеню, Джордж Халл изучал на афишах нелепых животных, чудищ с жабрами, человеческих уродцев и прочие кошмары природы. Галерея смешила и раздражала одновременно. Был в этом некий подводный ужас, уволакивавший мысли, словно быстрое течение.

– С какой же легкостью крайность становится абсурдом. – Барнум захватил Джорджа врасплох, когда тот грубо расхохотался при виде сросшихся задами сиамских близнецов. – Похоже, смех – единственное наше укрытие от жестоких Божьих проказ. Лучше смеяться, чем вздрагивать и мчаться к выходу.

– Можно еще кричать и отбиваться, – сказал Джордж.

– Желаю успеха, – сказал Барнум. – Значит, вы и есть Джордж Халл?

– Я и есть Джордж Халл.

– Меня зовут Барнум. Мы будем пожимать друг другу руки?

– Я знаю, как вас зовут. Нет, я не буду пожимать вам руку.

– Однако я пригласил вас, и вы пришли.

– Я пришел из любопытства – противоестественного, как картины у вас на стенах.

– Любопытно посмотреть, из чего сделан Барнум? Что ж, Халл, мне в равной степени любопытно оценить вашу храбрость. Не предлагаю вам спиртного, ибо в последнее время отказался от алкоголя. Чашку хорошего кофе?…

– Могу я выкурить сигару?

– Поджигайте. Сколько угодно. Только сядьте, пожалуйста.

Джордж уселся в кресло со слоновьими ногами, Ф. Т. – на диван, обтянутый тигровой шкурой.

– В этой комнате нам подошли бы набедренные повязки и соответствующие головные уборы, – заметил Джордж.

– Они всегда при нас, мистер Халл. Не окажете ли мне любезность? Давайте создадим атмосферу, в которой только и сможет существовать правда. Честный разговор двух отпетых проходимцев. Отец исполина Голиафа действительно Уильям Ньюэлл? Или вы?

– Очевидно, не вы, мистер Барнум.

– Я не собираюсь рисовать генеалогическое дерево Я должен быть уверен в одном – в том, что говорю с человеком, который мне нужен.

– Для чего?

– Для того, чтобы принять верное решение. Судите сами. Во-первых, мне известно, что вашему камню придется переезжать, как только «Хумидору Халлов» потребуется помещение.

– Кто вам это сказал?

– Чурба Ньюэлл плохой хранитель тайн. Говорят, его видели под Новый год в компании Гулда и Фиска. Праздник – хорошее время для невинных розыгрышей.

– Не вижу смысла отрицать: да, мы перевозим исполина в новое место.

– По случайному совпадению мой Титан также вынужден освободить сад Нибло. Они надумали увеличить плату вдвое.

– Жадность разлита в воздухе, – сказал Джордж.

– Вторая, и более серьезная, причина заключается в том печальном обстоятельстве, что с начала года очереди на оба аттракциона опасно укоротились. Не пытайтесь это опровергнуть, я тоже не стану. Нью-Йорк – капризнейший из городов со времен Содома. Его жителям нужны стимуляторы покрепче спящей красавицы. Сначала эти люди бегут глазеть на Титана и Голиафа, потом куда-то еще. Возможно, вы решили, что настало время совершить тур по окрестностям. Навестить Бостон, Филадельфию, Чикаго. Позвольте сослаться на мой богатый опыт, Халл, с учетом стоимости сего честолюбивого вояжа, он запросто окажется для вас гибельным. Приложив массу усилий и понадеявшись на удачу, можно получить кое-какой доход. Однако измеряться он будет в центах, не в долларах. Барнум не раз оказывался виновен в нарушении закона убывающего плодородия и вынужден был залезать в собственный карман.

– К чему это все?

Зачем тащить корову на рискованный выпас, когда на этой земле еще довольно травы?

– Вы только что сказали, что ее вымя пусто.

– Пока нет, Халл. Оно наполнится, если мы придумаем, как навести глянец на обоих потускневших ископаемых. Устроить пару новых чудес – хорошо, но опасно. Понадобится слишком много заговорщиков.

– Сфабриковать чудеса? Вы думаете, чудеса Голиафа – фальшивка?

– Забудьте о чудесах. Что, если нам объединить усилия, создать каменный тандем и поставить этих двоих лицом к лицу? Битва гигантов! Понимаете, к чему я клоню? И не в театре или каком-либо привычном зале. На боксерской арене. Представьте ринг. Море света. В этом углу Титан! В том – Голиаф! Смотрите битву библейских старцев! Двое по цене одного!

– Низводить волшебство до хлама с дрянной распродажи?

– И траты, и доход пополам. Барнум просит лишь о том, чтобы вы поручили ему поддерживать огонь. Я имею в виду объявления, рекламу и прочую шумиху. Что скажете, Халл? Говорите «да» и спасайте нас обоих.

Джордж Халл втянул в себя порцию дыма объемом с изрядное привидение. Верно, что Бен назначил крайний срок переезда; печально, но факт, что по будним дням очередь к Голиафу истончилась до струйки, и правда, что Джордж подумывал бросить Манхэттен и победить Барнума в Бостоне. От одной мысли о том, чтобы работать вместе с человеком, который бросил тень на идеального, исключительного, истинного Кардиффского исполина, Джорджа начинало тошнить. Смысл, однако, в этом был.

Задуманная Барнумом битва гигантов может сделать кое-что получше, чем просто собрать толпу. Лицом к лицу, в этом самом «море света» Голиаф получит наконец заслуженную корону. Мошенник Барнум будет дискредитирован, уничтожен и выставлен на посмешище; собственное порождение лишит его пьедестала и чуть ли не яиц.

– Битва гигантов! Пусть победит сильнейший, – продолжал Барнум. – Рефери назначим Мальчика-с-Пальчика, чтобы схватка была честной. Слушайте дальше, Халл. Мы предоставим зрителям отдать свои голоса затого, кого они сочтут победителем. Пусть опускают бюллетени в запертый железный ящик под присмотром детективов. Бумажки сосчитают к специальному дню, о котором объявят дополнительно. О, я продумал все детали. И вы правы насчет волшебства с распродажи. Может, и не стоит снижать цену.

– Вы согласитесь с тем, чтобы проигравший был публично растерт в порошок?

– Хорошая мысль. Может, после национальных гастролей, когда мы изымем стоимость билета у последнего американца.

– Все траты и чеки рубятся пополам.

– Как вареный омар, – сказал Барнум. – В котором хватит мяса на две большие тарелки. Теперь вы готовы пожать мне руку, Халл? Я был бы благодарен вам за этот жест, ибо ценю ваше мужество. Интрига грандиозна и воплощена со щегольством. Достойна самого Барнума, я признавал это с первой минуты.

– Всегда интриги, ничего настоящего. Вас поневоле становится жаль, несмотря на всю вашу славу.

– Вы говорите, как Генерал-с-Пальчик, он тоже любит восседать на коне, пока его свинья выкапывает трюфели. «Всегда интриги, ничего настоящего»? Халл, учитесь обращать свое жало и жалость на мишень, а не на стрелка. Мы с вами прекрасно знаем, что искренность – мать измышлений. Будьте Барнуму партнером. Не пастором.

Кардифф, Нью-Йорк, 20 января 1870 года

Барнаби Рак изучил копии с записей в книгах перевозок; они начинались Питером Уилсоном из Чикаго и вели извилистой дорожкой в Юнион, Нью-Йорк. Герман Хупер, Мартин Моричес, Руфус Трум, Томас Тауэр, Бартон Берлман, Притчард Доббс – бумаги подписаны одной и той же рукой. Наклон влево, хвостики у «Т», завитушки у «S», и «О» лежат на боку.

Один и тот же человек, распознанный по рисунку, сделанному с ферротипа Саманты Турк. Один и тот же Джордж Халл, тот самый Джордж Халл, который в ноябре шестьдесят восьмого нанял Лумиса Зейна везти его самого и его исполина от вокзала Юнион к ферме Чурбы Ньюэлла, что у подножия Медвежьей горы.

Вчера вечером Барнаби познакомился с Зейном в Лафайетте, в баре гостиницы «Синий лев». Теперь он ехал в его повозке, в точности повторяя маршрут Халла, строча заметки и подскакивая на камнях и рытвинах.

Получится из этого сенсация или нет, Барнаби было скорее тоскливо, чем радостно. Его утягивало на дно тошнотное чувство, что с таким же успехом назавтра после Страстной пятницы можно было споткнуться о мертвое тело Христа.

– Да, лило в тот день как из ведра, – сказал Лумис Зейн. – А ящик весил миллион фунтов, не меньше Я хорошо тогда заработал, да вот кони, черт возьми, едва не окочурились. Помню, пока выгружали, пес шелудивый все рычал и гавкал во всю пасть, что твой гром. Двух мужиков помню и пацана. Один, надо думать, Ньюэлл. Второй – хмырь с твоей картинки. Про пацана точно не скажу, но, похоже, из ихних. Крепкий парнишка, а морда кислая. Ну вот, скинули мы тот ящик у сарая, и вся история. Больше и сказать-то нечего. Хозяйка была в доме, я ее в окно приметил, хоть бы воды теплой предложила, так ведь нет.

– А позже, когда вы узнали о каменном человеке, вы ничего не заподозрили? Что-нибудь шевельнулось в памяти?

– Каменюка-то после была, сильно после. Больше года прошло. Может, я что и говорил, да так, не всерьез. Мужик сказал, табачный пресс какой-то, я и поверил. Кардиффского исполина вроде вполне уважаемые люди откопали. Сам ходил поглазеть с женой и пацаненком – встало так, что лучше и не пожелаешь. Знаю, что вы про себя думаете, да только я так не думаю. По мне, этот окаменелый Голиаф из самой что ни на есть Библии.

– Каждому свое, – сказал Барнаби.

– Помню, тяжко было на горку взбираться. Грязь кругом, на десять футов не видать ничего, думал – месяц будем в трясине бултыхаться. Но раз заплачено, я и довез, куда заплачено, – а больше вам и не скажу, больше я ничего не знаю, могу поклясться. Вот смотрите, стоит мне сюда заявиться, так сразу ветер, гром, град или еще хрень какая. Бывают, наверное, такие особые места.

– Да, бывают, – подтвердил Барнаби.

– Вон и ферма. С виду получше стало, чем в тот раз. Под снегом все красивше.

– Лучшая косметика, – согласился Барнаби. – Высадите меня у ворот, мистер Зейн. Я недолго.

– Надеюсь, пурги-то хоть не будет, – сказал Зейн.

Барнаби доковылял по дорожке до дома. Берта Ньюэлл в это время мучилась над первым своим письмом за последние двадцать девять лет; услышав негромкий стук в дверь, она уронила перо. Затем встала из-за кухонного стола, достала мужнино ружье, взвела курок и пошла смотреть, кто это к ней заявился.

– Чего надо?

– Я Барнаби Рак из «Нью-Йоркского горна». Я знаком с Уильямом Ньюэллом.

– Что с того?

– Уделите мне минутку, миссис Ньюэлл.

Радуясь передышке в войне с грамматикой, Берта впустила гостя в дом. Она сразу сообразила, что лицо Барнаби ей знакомо, подперла ружьем дверной косяк и разгладила фартук.

– Я вас знаю. Вы тут разнюхивали все вокруг, когда исполин был.

– Да, в октябре, – подтвердил Барнаби. – Как поживаете, как муж? Отдыхаете зимой, надеюсь.

– Чурбы нет. Он в Нью-Йорке с этой каменюкой.

– Ну конечно. Совсем из головы вылетело. Слышал же о егобаталии с Барнумом. Ужас какой-то! Кошмар! Издевательство над правосудием.

– Снимайте пальто и садитесь, – приказала Берта. – Я чайник поставлю. Что вы тут делаете, в Кардиффе?

– Видите ли, я пишу статью о том, как повлиял Голиаф на ваш город, и о людях, что здесь живут.

– Кому это надо?

– Нью-Йорку, миссис Ньюэлл. В этом городе сейчас целых два исполина.

– Ну, один-то, надеюсь, скоро кончится, забудут, как прошлогодних мошек. Чего жалеть? Меня больше изводит, что его вообще раскопали.

– Но разве исполин не улучшил, и весьма существенно, вашу жизнь? Я допускаю, что в некоторой степени успех…

– Мы на нем заработали, чего лукавить, и по сей день зарабатываем. Но этот самый исполин забрал у меня сына, а взамен принес стыд и позор.

– Смею ли я спросить, в каком смысле стыд и позор? Со своей стороны…

– Весь Кардифф с Лафайеттом и без того знают. Анжелика Халл убежала с евреем, когда я поймала их в этом иглу.

– Простите, не понял. Вы хотите сказать, что застали Анжелику в иглу наедине с евреем?

– Обоих в чем мать родила.

– А нельзя ли чуть-чуть подробнее? Если вы не возражаете, я буду записывать.

– Да пишите сколько угодно, мне-то что.

– Кто такая Анжелика Халл? – спросил Барнаби, сообразив, что Берта Ньюэлл не подозревает о том, что ему уже известен, ответ. – И о каком еврее идет речь? Правильно ли я понял, что иглу, где вы обнаружили их в раздетом виде, – это тип строений, в которых живут эскимосы?

– Так и есть, – подтвердила Берта, – в точности как рисуют на картинках с моржами. Анжелика Хаял – моя кузина по мужу, она замужем за Джорджем Халлом и носит его ребенка. Еврея зовут Бапкин, он продал ей материал на комбинезончик, а до того со своей лозой набрел на Голиафа.

– Вы меня опережаете, – сказал Барнаби.

– Я тоже медленно пишу, – призналась Берта. – Не торопитесь, я подожду.

– Аарон Бапкин? Лозоходец? Я брал у него интервью.

– Это я во всем виновата, – сказала Берта. – Анжелику Халл оставили на мое попечение, чтоб она поправляла здоровье. Она и поправила его скорее, чем можно подумать. Посреди зимнего Кардиффа сидеть нагишом у огня не больше свечки – тоже мне слабое здоровье!

– Как вы их нашли?

– Берта Ньюэлл знает, когда ее водят за нос. Через пару дней после Рождества Анжелика сказала, что пойдет погуляет для аппетита, только одна, ну а я за ней. Чувство у меня было нехорошее, какая-то она в последнее время стала ненормальная. Вижу, сворачивает с дороги, я и держусь подальше. Потом углядела этот эскимосский дом примерно в миле отсюда – в лесу они его спрятали. Сперва думала, может, какие малявки под снегом отыщутся.

– Малявки?

– Ну да, человечки такие в лесу, говорят, живут, а если поймаешь, откупаются золотом. Да какая разница, поймала-то я собственную мужнюю кузину в обнимку с лозоходцем. Ох, жалко, не было при себе Чурбиного ружья. Такая пристойная и приличная дамочка, прям заколдовали ее. Но кто знал? Всяко не Анжелика. Она тут жертва, дьявол ее проклял да изнасиловал.

– Вы застали их, и что дальше?

– Отпираться взялись изо всех сил. Анжелика спрашивает, что я думаю, вижу; я и говорю, а она знай смеется, как дура деревенская, и врет, что это мне сон такой снится. Сучка заколдованная – и ведь чуть не поверила. Да только еврей там под боком, и ясно как божий день, что он-то мне точно не снится. Чтоб мне снились евреи – да не бывать такому. Сидит себе жив-здоров, хозяйство напоказ вывалил. Прости меня Господи. А стоит слово сказать, рычит, как чудище какое. Я испугалась, думала, пришибет, ну и бежать.

– Да, это очень и очень неприятно.

– И не говорите. Дома меня битый час трясло. Думала дождусь бедняжку Анжелику да и потащу ее в церковь, пускай очистится. Вот только не пришла она больше. Бросила все как есть. В тот вечер снегу навалило, никуда не выйдешь, но с утра пораньше пошла я в Лафайетт к шерифу Тапперу; так кричала, что даже разбудила. Мы с ним пошли к миссис Ильм, у которой Бапкин комнату снимал. Та говорит: был, собрал вещички и ушел куда-то. В ад, не иначе, а с ним и Анжелика.

– Вы сказали, что миссис Халл ждет ребенка?

– Теперь уж с рожками, господи помилуй.

– Я хотел бы услышать от вас кое-что еще, – сказал Барнаби.

– Что еще?

– Правду о Голиафе.

– Вы знаете правду. Вы видели, какие он творит чудеса. И чем» это оборачивается для меня и моей семьи. Как надо выйти из дому, я глаз не могу от земли поднять.

– Если Анжелика Халл убежала с евреем, то при чем здесь каменный человек, миссис Ньюэлл?

– Одно за другое. Мне так ясно.

– Вот вам моя версия, – сказал Барнаби. – Если Анжелика Халл убежала из дому, то никакое колдовство ее этому не научило. Я бы сказал, что все необходимые уроки ей преподал Джордж Халл.

– Джордж Халл? Джордж такой преданный муж! Да Джордж и знать еще не знает, что у него жена – шлюха. Нет, это все Голиаф со своим сладким святым личиком. Говорю вам, он совсем не то, что все думают.

– Я прекрасно знаю, что он не то, чем кажется. Должен предупредить вас, миссис Ньюэлл: следите за своими словами. У меня довольно доказательств, чтобы убедить каменную стену: ваше ископаемое не Сатана и не святой, а наглая подделка. Авантюра и афера Уильям Ньюэлл и Джордж Халл разыграли как по нотам самое жестокое жульничество во всей истории обманов.

– Я думала, вы друг, думала, вы пришли разделить со мной горе, – проговорила Берта.

– Я пришел узнать, до какой степени ваш муж замешан в этой чудовищной лжи, ибо – обещаю вам – кто-то ответит сполна за обман целой нации.

Берта бросилась к дверям и схватила ружье. Наставила его Барнаби на нос:

– Ты мертвец, так что можешь не записывать. Молись на дорожку.

– Что ж, стреляйте, – сказал Барнаби. – Заставите потом кота слизать с пола мою кровь. Это ничего не решит, поздно. Когда на виселице вам наденут на голову мешок и вы описаетесь от страха, скажете, что во всем виноват Голиаф. Когда вам накинут на шею петлю, вы вместо последнего слова объясните, что статуя толкнула вас к убийству. Не волнуйтесь. Барнаби Рака там не будет, так что возразить некому. Однако он будет стоять у райских ворот, когда туда заявится ваша душа вымаливать сострадание.

Берта уронила ружье. От удара оно выстрелило. Щелчок отправил к бедру Барнаби Рака ливень свинцовых дробин. Схватившись за ногу, репортер стал валиться на спину.

– Это все Джордж! – кричала Берта. – Джордж и его еврей, с начала и до конца. Господи, мистер Рак, вы говорите, будто мессия какой. Если вы пишете хоть вполовину так красиво, надо мне почитать вашу газету.

– Спасибо, миссис Ньюэлл, – успел сказать Барнаби до того, как опрокинулся на пол. – Еще деталь. Лоретта Халл как-то замешана в этой эпопее?

– Жена Бена? Вы ее знаете?

– Мимолетное знакомство, – ответил Барнаби.