Текст книги "Болото"

Автор книги: Гюрза Левантская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

А вот и начальство. Ну и что же ты приготовил? Медленно Ира перевела взгляд за его спину и, словно гадюку, внезапно оказавшуюся под ногой, оглядела «виселицу». Трудно описать, что она почувствовала в тот момент. Это было ожидаемо. Это было то, что ей пришло в голову с самого начала, едва она подумала о наказании, но какая-то часть мозга всё ещё не верила, что такая мысль воплотится в явь. Ну не сочетались в сознании этот столб для казни и она, любимая. Никак. Нигде. Ни в этой реальности.

И всё же он был.

Значит, плётка.

Она посмотрела на Карру. От вчерашнего его запала не осталось и следа, он просто источал вокруг себя тяжёлую мрачность. «Этого ты хотел для меня? Око за око, да?»

«Да».

Рассматривать другие лица не было желания вообще. В них не найти надежды на спасение. Кто-то смотрел с жалостью, но сейчас она хуже плети, поскольку подчёркивала неизбежность, которая ожидала впереди.

Хозяин Утёса вышел вперёд в сопровождении дроу, в котором она признала исполнителя приговора. Палача. Охранники подтолкнули её в спину, и она встала рядом. Начальник заговорил спокойным и методичным голосом, обращаясь к толпе. Наверное, озвучивал приговор и список прегрешений, да ещё привёл её «плохое поведение» и его последствия в качестве примера для остальных.

Ира видела, с какой нерешительностью палач баюкает в руках рукоять своей плети, будто вот-вот выронит из рук. Эту незавидную роль сегодня исполнял один из «кнутоносцев», которого она знала в лицо, он регулярно охранял барак. Детали врезались в память и вряд ли когда-нибудь из неё сотрутся. Можно начать метаться, поддавшись истерике и ужасу. Никто не осудил бы за это слабую женщину, но вот толку от этого не было. Судорожные поиски выхода из положения натыкались на внутреннее отчаяние и понимание, что ничего изменить нельзя. Здесь такой закон. Бежать некуда, и происходящее неотвратимо. Что остаётся? Впервые в жизни в душе заговорила гордость. Сделать мину при плохой игре. Неотвратимо, да. Что ж. Мы, конечно, не пират Макферсон , чтобы играть на скрипке, стоя на помосте виселицы, но…

В этот момент начальник поднял глаза, и она замерла нутром. Знакомая картина. Ира уже видела такое: попытка успокоить дыхание перед согласным кивком, перед отдачей приказа. «Нет! Зараза! Мне ты кивать не будешь!» Она вырвала из рук «кнутоносца» плеть, тот даже не понял, что происходит. Левой рукой изобразив останавливающий жест, она мягко положила руку на грудь охранника, призывая того не дёргаться, а плётку решительным жестом ткнула в грудь командиру, вцепившись в него взглядом, сверкавшим яростью. «Я не позволю тебе кивать! На! Приводи приговор в исполнение! Подними плётку и опусти её, глядя мне в глаза!»

Начальник пошатнулся и неосознанно сделал шаг назад. Ира наблюдала, как одна за другой на его лице расцветают эмоции. Это не шло ни в какое сравнение с тем минимумом, который обычно позволяли себе дроу. Даже искренние эмоции единственного в её окружении ребёнка, щедрого на них, не производили такого впечатления. Не прикладывая совершенно никаких усилий, Ира читала. Растерянность. Ужас. Непонимание. Страх. Осознание. Изумление. Уважение. Сочувствие. Долг. Смирение. Его руки мелко дрожали, когда он взял плеть из её ладони. Не оглядываясь, она почувствовала, как грудь охранника-палача под её рукой поднялась и опустилась в еле заметном облегчённом вздохе, он отошёл в сторону, оставив их обоих «выяснять отношения». Главный надсмотрщик поднял плётку и тихим голосом что-то спросил, показывая на себя, неё и оружие. Ира решительно кивнула. Нет, ей не было менее страшно, чем минуту назад. Пот всё так же тёк по позвоночнику, и бледность заливала лицо, в кончиках пальцев кололо льдом, и мурашки табунами прыгали по затылку. Двигаться было тяжело, вся воля ушла в этот последний рывок и на то, чтобы поддерживать сейчас ровную осанку. Медленно развернувшись, она бросила взгляд на перекладину с верёвкой и протянула руки. «Раньше начнём, раньше закончим», – судорожно подумала она, ныряя в ситуацию, как в прорубь зимой, одним рывком, не оглядываясь.

Сняли цепи. Ира пошла к месту казни, напоследок стрельнув кривой улыбкой в лицо Карре, опешившему от этого знака внимания. Пусть понимает как хочет. Стоя под перекладиной, дрожащими руками сама стянула с себя плащик, шапку, рубаху и тряпку под ней, оставшись в одних штанах. Загорелые запястья показались чёрными на фоне бледной кожи, которую всё лето скрывали рукава. Она протянула их навстречу дроу, который уже подходил к ней с верёвкой. Тот слегка замешкался, поглядев на свежие синяки и царапины в том месте, где предстояло завязать узлы. Надо отдать ему должное, он постарался сделать это как можно аккуратнее. Очередная мокрая змея сползла по позвонку вниз, когда пятки оторвались от земли. Окинула взглядом толпу. Лица слились – не разобрать. Только одна фигура сейчас привлекала внимание – дроу, опустивший плётку вдоль ноги. Он сделал несколько медленных шагов в сторону столба, и они встретились глазами. И было не ясно, для кого данное действо бо́льшая казнь.

«Не хочу»

«Я боюсь!»

«Должен!»

«Пощади!»

Каждый внутренний крик был произнесён в абсолютной тишине. Приговорённый и приговоривший внезапно осознали, что вот именно сейчас, в этот миг у них куда больше общего, чем было ещё сегодня утром. Читая души друг друга, не желая, чтобы всё это произошло, внезапно они почувствовали себя сообщниками у руля ситуации. В их силах было начать. И в их же закончить. Раскрывая тайны друг друга: «Я боюсь, несмотря на браваду!», «Я не хочу, несмотря на закон!», они потянулись друг к другу, разом поняв внутренние мотивы и скрытые для окружающих черты характеров друг друга. «Я понял!» – как озарение. Сообщники, решившие доиграть сцену до конца.

Ира тихонько улыбнулась, подражая манере дроу. Глубоко вздохнула и аккуратно кивнула: так же, как в своё время кивал он. Глаза начальника расширились, и, словно повинуясь какому-то внутреннему инстинкту, его рука зажила отдельной жизнью, с уже знакомым скрипящим звуком раскручивая в воздухе плётку. Ире не дано было этого знать, но её палач считался искусным «кнутоносцем» ещё в те времена, когда не руководил Утёсом. В его руках шейбо-плеть была послушной и при желании могла срезать с дерева ветку, не пошевелив листа. Свистящий звук, ударивший в уши, известил о приближении оружия, но Ира не успела даже дёрнуться, как плеть мягко прижалась к ней вся – от бедра до плеча в изогнутом узоре. В одно мгновенье пленница вспомнила, что к спине Минэ плеть прикасалась, сразу впиваясь в кожу, удивилась отсутствию боли, как вдруг ощутила её сразу по всей длине удара, в одно секундное касание. Белое полотно легло перед глазами, напрочь лишив слуха и зрения. Кричала ли она? Наверное, да, любой бы кричал. Вот только ей не дано было слышать собственный голос. Белый цвет сменился красным, каждый нерв почувствовался от начала до конца рисунка. Из лёгких куда-то исчез весь воздух, но он и не был нужен: она не помнила, как это – дышать. Единственное доступное тактильное ощущение, кроме горящей спины, – абсолютно мокрое лицо. «И будет ещё?» – мысль уже за гранью ужаса, из тех мест мозга, где даже паника считается мелкой эмоцией. Белый. Красный. Чёрный. Абсолютно чёрное небытие.

Придя в себя на койке лазарета, Ира даже не пыталась пошевелиться. Едва открыла глаза, боль в спине и на бедре дала о себе знать, и она почла за лучшее не двигаться. Пока пленница находилась без сознания, её перевязали и положили на живот, цепь снова надевать не стали, оставив только браслеты. Руки были вытянуты вдоль тела, поза, в принципе, удобная, и лучше её не нарушать, чтобы не приближать минуты полноценного знакомства с повреждениями. Она различила силуэт доктора, и когда зрение сфокусировалось, принялась его рассматривать. Давно так не погружалась в созерцание. Местный эскулап был немолод. Насколько – судить трудно, но ему явно перевалило за пятьдесят. Седой, сосредоточенный, он напоминал бы Мерлина у волшебного котла, если бы не уши. Посвятил работе всю свою жизнь. Откуда это было известно? Да очевидно же. Вот он сгорбился над склянками, перемешивая порошки. Сутулая спина, которая с трудом выпрямлялась, не одну тысячу раз сгибалась в подобное положение. Худые пальцы привыкли перебирать мелкие детали, а близорукие глаза стали таковыми, когда он, как сейчас, старался различить деления на весах и мерных чашечках. Пальцы работали уверенно, но было заметно, что периодически в них чувствовалась боль. Врач хмурился, что-то измерял, считал, иногда отвлекался, чтобы в свете небольшого светильника сделать запись на листе бумаги. За окном явно не день. Сколько она пробыла без сознания? А, не важно! Слишком многое произошло на маленьком промежутке времени. Слишком. И самое смешное и забавное, что искалеченная спина была не первой по величине и масштабности в хит-параде воспоминаний. Ни чуть было не погибший Ринни-то, ни неудавшаяся бестолковая попытка побега занимали её мысли. Первый явно в хороших руках, и с ним всё в порядке, а про второе без слёз не вспомнишь – стыд, позор и полное отсутствие здравомыслия.

Больше всего её мучил тот диалог, который состоялся в последние мгновенья перед наказанием. И без разницы, что не было произнесено ни единого слова. Это был Диалог. С большой буквы. «Казнь» поменяла внутри неё одну очень важную шестерёнку, окончательно и бесповоротно научив верить самой себе. Без «а если?».

Это очень сложный навык при всей его кажущейся простоте. Первые шаги к овладению им были сделаны ещё дома, но лишь пребывание на болоте у дроу закалило её восприятие настолько, чтобы позволить фразу: «Я себе верю!»

Потянуло на философию и воспоминания. Прошлым мартом Ира помогала знакомой из института с каким-то творческим проектом. Для полного счастья студентке не хватало несколько фотографий городских птиц крупным планом. Выходные были абсолютно свободны, и Ира вызвалась помочь. Вооружившись фотоаппаратом, она пошла гулять по району, надеясь справиться за полчаса с указанной задачей. Не тут-то было. Птиц как ластиком постирало. За час не встретилось ни одной! Неудачливый фотограф пребывал в смятении, в поисках выхода из ситуации Ира прикрыла глаза и попробовала положиться на слух. Это было спонтанное решение, местами нелогичное, поскольку вокруг гремел мегаполис. Обрушившаяся на неё какофония звуков поначалу просто дезориентировала. Как в этом шуме вообще можно что-то различить? Но она не сдалась и через несколько минут смогла отсечь из общего гама шум машин, ор уличных рекламщиков, переговоры прохожих, зазывающую музыку из торговых центров. Звуки затихли и притупились, позволив услышать шум качающихся деревьев в аллее, еле заметный грохот отдалённой стройки и… тихое чириканье. Ира потопала на этот звук как крыса за флейтой Гамельнского крысолова . Обнаружённая на одиноком дереве синица вызвала бурю радости в груди и состояние оглушения внутренними открытиями.

Как часто мы доверяем чувствам, которые даны нам с рождения? Глазам безусловно верим, ведь через них идёт большая часть информации. На втором месте без вопросов осязание, тактильные ощущения: не веря глазам, мы стремимся прикоснуться. Ну а остальное? Обоняние, слух, вкус. Насколько мы пользуемся ими? Когда последний раз полагались на уши или нос вне рамок уроков и профессий, где они требуются? И насколько притуплены наши вкусовые ощущения, если мы без разбору тянем в рот всякую гадость, которую те же собаки или кошки даже бы не тронули? Два из пяти. Только два чувства, которым мы доверяем безоговорочно: тому, что можем увидеть, и тому, что можем потрогать.

Здесь, в отрыве от города, Ира привыкла больше полагаться на чувства. Это было похоже на то, как познаёт мир ребёнок. Вокруг море предметов и понятий и ни одного знакомого, всему надо дать имя и определение. В первый день плена она не обратила внимания, как машинально «собрала» информацию о жизни рабочих, различив разницу в их «благоухании» утром и вечером после работ. Как легко пришла тогда в голову мысль о труде, за которым рабы провели день. Или как, не задумываясь, привыкла оценивать состояние балок под потолком пещеры по запаху. Как быстро научилась различать интонацию и мелодию непонятных языков, казавшихся поначалу звуковой кашей, их ритм и произношение. А минуту назад? Про жизненный путь «Мерлина»? Особые обстоятельства требовали активизации всех забытых инстинктов, но проблема была не только в том, чтобы научиться ими пользоваться. Органы чувств добросовестно собирали данные об окружающем мире, но их мало было собрать. В них нужно было поверить. Пойти на следующую ступень – научиться доверять самому себе. Есть люди, которые способны по мимике и жестам различить, когда человек что-то скрывает. Этому специально учатся, даже наука какая-то есть на данную тему. Но эти знаки видны не только специалистам, а в буквальном смысле всем. Мозг не спрашивает разрешения, когда скрупулёзно оценивает каждый жест и каждое движение собеседника. Нам соврали раз, и мы узнали, нам соврали два, и нам об этом сообщили. Нам врут в третий раз совершенно посторонние люди, и мы внезапно перестаем им верить. Мы не понимаем почему, но внутренний голос кричит: «Ложь!» Внутри себя мы уже знаем правду, хотя не можем определить, откуда взялись такие мысли. Не доверяем самим себе. Вспомнились собственные метания. Как часто за последнее время она переспрашивала себя: «Правильно ли оценила обстановку?» «Правильно ли истолковала взгляды?» «А если нет?» «А если это фантазии?» Привыкнуть доверять собственной интуиции очень трудно. Это ощущение внезапно обретённой власти пугает до колик, и проще списать всё на случайности и совпадения, опасаясь ошибиться.

Ира прекрасно понимала, что после того, что произошло, она уже не сможет откреститься от нового видения мира. Они говорили. Говорили, словно на одном языке. Прикрыв глаза, она с лёгкостью воспроизводила перед внутренним взором мельчайшую деталь в поведении начальника, зная, что способна верно интерпретировать каждый жест и взгляд. И никогда не сможет возненавидеть его, несмотря ни на что. Даже на плётку. Что ж. Новая способность хоть и кажется сказочной, но придётся принять её существование. Посмотрим, насколько окажется полезной…

Врач внезапно отвлёкся, почувствовав, что ему кто-то сверлит глазами спину. Увидев, что пациентка очнулась, он подошёл и бесцеремонно скинул одеяло. Ира покраснела, хотя должна была уже привыкнуть к тому, что здесь у раба нет права на стыд. Только сейчас ощутила, что лежит почти обнажённой, из одежды – одни повязки. Врач достал из кармана небольшие ножницы, стал срезать материал, попутно делая отметки на листе бумаги. Когда бинты начали падать на кровать и пол, Ира увидела, что они насквозь пропитаны кровью, кое-где вымазаны чем-то коричневым, скорее всего, мазью. Снятие последнего слоя принесло с собой боль и кучу неприятных ощущений. Стонала и выла, спрятав нос в матрас, но старалась не мешать доктору делать свою работу. На спину полилось что-то ледяное, озноб прошил до кончиков пальцев, дыхание вышибло из лёгких от неожиданности. Сверху врач прикрыл ей спину тряпкой и громко что-то сказал. «Позвал кого-то? Может, Маяти…» Но на оклик пришла не девушка, а Ринни-то. Ира дёрнулась, увидев его, но тот, будто не замечая, впился взглядом в доктора, который выстраивал на прикроватной тумбочке батарею из склянок, что-то непрерывно говоря. Когда врач закончил вещать, мальчик коротко кивнул, тихо произнеся «да». «Мерлин» покинул комнату, оставив их одних.

Юный дроу медленно подошёл к кровати и чуть приподнял тряпку, положенную врачом, сжав зубы и комкая её в кулаках. Потом тихонько выдохнул и повернулся к столику, молча начав расставлять склянки и коробочки. Отводил взгляд, и было ясно как божий день – делал это намеренно. Опухшие синяки под глазами ребёнка казались почти чёрными на фоне серой кожи. Мальчик двигался медленнее обычного, выверял каждое движение. Ира резко встала, ойкнула, широко раскрыв глаза от наплыва боли, но схватила его за руку и притянула поближе, уронив мальчишку рядом с собой на кровать. Дроу попытался вырваться, но она удержала его, заключив в объятие. Руки скользнули, погладив по волосам, и Ринни-то замер. Ира немного отстранилась и тронула его лицо ладонью.

– Как же я рада, что с тобой всё в порядке, – прошептала она тихонько и уткнулась лицом в его плечо.

По телу мальчика прошла дрожь. Сомневаться не приходилось, он понял, что ему сказали. Ринни-то поднялся, молча потянулся за одной из склянок. Резкий запах мази наполнил комнату. Его прикосновения были пугливыми и робкими. В отличие от эльфийки, которая в своё время профессионально помогла ей обработать раны, нанесенные сая, Ринни-то прикасался еле-еле, буквально одним-двумя пальцами. Его забота казалась чем-то невесомым. Он тщательно смазал след от плётки на спине и спустил одеяло пониже, чтобы обработать ту часть раны, что пришлась на бедро. Ире стало любопытно, и она аккуратно извернулась, ещё раз пошипев от боли, и посмотрела на узор, оставленный оружием на боку. Ринни-то постарался прекратить её лишние движения и прикрыть рану, чтобы не пугать страшным зрелищем, но она остановила его. С каким-то извращённым исследовательским интересом смотрела на рисунок, который теперь будет с ней всю жизнь. Её всегда завораживали татуировки и художественное шрамирование на телах людей. Увлечься данным процессом самой мешала мысль, что картинка останется навсегда, поэтому должна быть особенной и, как бы ни менялись твои предпочтения в течение жизни, сохранять актуальность. Да и фанатом болевых ощущений Ира не была. Пока ещё не нашлось такого изображения, которое хотелось бы настолько сильно иметь на теле, чтобы решиться пройти через процедуру его нанесения. И вот теперь, хотела того или нет, но она получила себе вечный узор. Первое, что бросилось в глаза, – насколько он ровный. Раны Минэ, которые ей удалось рассмотреть, выглядели рваными и страшными. Ассоциация с кровавыми цветами скорее была шуткой подсознания, которое сопротивлялось неприятному зрелищу. Здесь же рисунок был выполнен так филигранно, будто его наносили долгими и скрупулёзными действиями. Каждое плёточное звено отпечаталось одно к одному и реально напоминало цветок с замысловатым бутоном. Следует, наверное, сказать спасибо исполнителю приговора за то, что не стал уродовать женское тело и был аккуратен. Она представила себе в голове сцену с этим «спасибо» и немножко нервно рассмеялась, вообразив ответную реакцию.

Мальчик не понял, почему она смеётся, в его глазах явно читалось опасение за её душевное здоровье. Она несколькими жестами постаралась объяснить, что рисунок ей в общем-то нравится. Это было трудно, изобразить на пальцах такое отвлечённое понятие, как красота. Но после нескольких неудачных попыток Ринни-то догадался, что она имеет в виду. Хотя это ещё больше уверило его в том, что после наказания у его подруги помутился рассудок. Считать красивым след от шейбо-плети? Ещё раз посмотрев на контуры рисунка и припомнив некоторые из её жестов, он сообразил, что женщина проводит аналогию с цветами. Да… пожалуй. Если не помнить, как те были получены. Женщина отвлеклась от беседы и посмотрела за окно, о чём-то задумавшись.

Странная она, его спасительница. Но спасти жизнь дайна-ви, будучи человеком, на самом деле уже само по себе верх странности. Да и других чудных вещей с её стороны за время их совместной работы удалось увидеть немало. Что перед этим любование шрамом? И потому мальчик перестал чему-либо удивляться, вернувшись к своему занятию. Закончив, он прикрыл её тряпкой и одеялом поверх, тщательно подоткнув со всех сторон. Сразу стало теплее. Ринни-то встал, знаками дал понять, что ему необходимо уходить. Ира поблагодарила его кивком и улыбкой. Глаза слипались. Истощение моральных сил сказывалось, а измученное, израненное тело жаждало отдыха. Мальчик тихонько вышел и притворил за собой дверь, оставляя её одну.

Снаружи он наткнулся на начальника. Ринни-то поклонился и хотел было прошмыгнуть мимо, явно не имея желания общаться, но тот поймал его за рукав.

– Как она?

– Мастер позаботился о лечении. Двигается.

– Ты злишься на меня?

Мальчик вытянулся в струнку и посмотрел на командира глаза в глаза. Решил ответить честно:

– Нет, старший. Матушка объяснила мне, что вы сделали всё, что смогли, и что участь её могла быть намного хуже. Просто… мне это всё равно кажется чрезмерно жестоким. Я не знаю, как с вами теперь общаться, но не злюсь. Не на вас. Я злюсь на то, что у нас… вообще возможно подобное. Она добрая. И смелая. Если бы не она, меня бы уже не было. Холод или Топь. Если бы я был старше…

Ринни-то не смог скрыть досады. Если бы он не был ребёнком, мог бы от своего имени защищать подругу, отдавая «долг за жизнь» как взрослый, и наказание её бы не коснулось. Он верил в это всей душой. Странно было считать другом человека, но он считал. И ни секунды не сомневался в своём выборе.

Командир помолчал, потом спросил:

– Я слышал смех. Её разум повредился от боли?

– Нет.

В принципе разговор можно было бы считать законченным. Узнал, что хотел, даже в комнату заходить не пришлось. Он не был уверен, что готов встретиться с пленницей после того, как собственноручно исполнил приговор. Слабость. Непозволительная. Но в его душе бушевала буря, стоило вспомнить, как она протянула ему плеть. Ни одно исполнение долга не выворачивало его сознание наизнанку, как вчерашнее. Не мог спать, преследуемый яростными глазами, полыхающими гневом. Почему именно он должен был нанести удар? Почему выбрала его палачом? И почему улыбалась ободряюще, когда он принял на себя эту ношу? Его размышления прервал Ринни-то, уже собравшийся уходить.

– Она кое-что сказала. Не думаю, что конкретно вам, старший, но думаю, вам стоит знать.

Начальник нисколько не удивился, что мальчишка произнёс слово «сказала». Их взаимное общение проходило у всех на виду, и ни для кого не секрет, что паренёк лучше кого бы то ни было понимал её жестовую речь и даже пытался учить рабыню их языку.

– Что именно?

– Узор из цветов на спине, которым вы… Ей нравится.

Сказав это, юный дайна-ви поклонился снова и быстрым шагом пошёл домой. Переживаний было через край, но это не отменяло того, что ещё необходимо помочь матери.

А хозяин Утёса остался стоять столбом, полируя взглядом дверь лазарета.

Комментарий к Глава 8. Оползень

Иллюстрация: https://vk.com/photo-184628256_457239085

========== Глава 9. Под утёсом ==========

«Заживает как на собаке», – говорила про Иру мама. Аккуратный шрам, образовавшийся на месте раны через восемь дней, подтверждал, что она была права на все сто процентов. Возможно, дело в том, что удар был нанесён только один, а может, в том, что до попадания в этот мир она обладала неплохим здоровьем. Так или иначе, её восстановление заняло меньше времени, чем в своё время у Минэ. Зубодробительное ледяное обливание, которым потчевал её врач, не дало ране загноиться, и с каждым днём двигаться становилось легче. Пребывание в лазарете давало возможность отоспаться на год вперёд, но было до того скучно, что она уже начала мечтать о возвращении к работе. Её периодически навещали Ринни-то с матерью и Маяти, и она была рада этим встречам, как Новому году. Чтобы не скиснуть от скуки, Ира попросила Ринни-то, чтобы ей хотя бы принесли нитку с иголкой и шитьё. В селении всегда хватало тряпья, которое нуждалось в ремонте, и мальчик отнёсся к её просьбе весьма воодушевлённо. Теперь, пока дневной свет попадал в окна, она шила. Как ни странно, на душе было спокойно. Метания сознания из стороны в сторону, перепады настроения пока ушли в прошлое. Переживания тех дней словно выгребли из её внутренней печки все горящие угли, оставив только пепел. Нет, это не было первым шагом в депрессию или примирением с обстоятельствами. Скорее какое-то внутреннее философское состояние, призывающее к спокойствию и более глубокому осмыслению всего вокруг. Умение радоваться мелочам. Одеяло более тёплое, чем в бараке. Рана хорошо заживает. Рядом существа, которых можно назвать друзьями. Не озлобилась. Хороший, крепкий сон. Строчки на одежде выходят ровные. Выучила несколько новых слов…

Спустя ещё пару-тройку дней её сочли достаточно здоровой, чтобы вернуться к работе на добыче. Самое неприятное было то, что снова сковали руки. А она уже начала привыкать к тому, что её не сопровождало постоянное бряцание цепей, напоминавшее о статусе. Да и возвращаться в барак сильного желания не было.

Сокамерники встретили её появление тяжёлым молчанием. Не то чтобы она ждала какой-то реакции, но эта тишина и сверлящие взгляды действовали на нервы настолько, что Ира не выдержала.

– Если есть что сказать, говорите.

Многие при звуке голоса опустили глаза или отвернулись. К ней подошёл Минэ. Ира поймала себя на том, что абсолютно его не боится. Куда-то исчез весь страх, который она испытывала к этому человеку. Будто наказание за проступок показало ей по-настоящему страшные вещи. Пытаясь проверить свою догадку, она посмотрела на Карру и поняла, что ошиблась. Тот всё ещё вызывал в ней ужас, близкий к животному. Как перед хищником с раскрытой пастью. А Минэ… Они долго рассматривали друг друга, и Ира вдруг поняла, что совсем не чувствует агрессии с его стороны. Если раньше он казался ей воплощённой Силой, от которой не знаешь, чего ожидать, то сейчас это был просто человек. Разумный, волевой. С ним можно говорить. Она не стала задаваться вопросами: «Откуда я это знаю?» или «Почему так в этом уверена?» Просто приняла своё суждение как данность.

– Вы что-то хотели? – поинтересовалась она, надеясь, что вопросительной интонации в её голосе достаточно, чтобы вопрос был понят. Впервые здесь обратилась к собеседнику-человеку уважительно на «вы», хотя он и не мог заметить разницы.

Минэ жестом попросил поднять рубашку. Ира обнажила шрам, и он еле тронул его пальцем в районе лопатки. Тихонько что-то спросил. Опять прислушалась к своим ощущениям и, уверенная в том, что отвечает верно, произнесла, покачав головой:

– Нет, уже почти не болит.

Короткий жест в его сторону.

– А твой?

Отведённые глаза и медленное покачивание головой.

– Прости.

Он, помолчав, кивнул, что-то пробурчал под нос и отошёл в сторону, глубоко задумавшись.

Краем глаза наблюдая за соседями по камере, Ира заметила, что между Каррой и Минэ будто кошка пробежала. Они не разговаривали, как обычно, и держались порознь. Видимо, что-то произошло, пока она валялась на лазаретной койке.

Утром, поднявшись на Утёс, она увидела, что следы разрушения за эти дни полностью ликвидировали. Поваленные брёвна от стены сложили кучей и укрыли серым плотным полотном. Стражники ворот теперь работали вместе со всеми, поскольку охранять стену с дырой, в которую может проехать автомобиль, совсем непродуктивное занятие. На месте гибели Трудяги насыпали памятный холмик и поставили свежий букет из листьев. «Пусть земля будет тебе пухом», – Ира даже не заметила, как машинально перекрестилась при виде могилы. Смерть… это так… Когда дело касается смерти, даже самый упёртый вспоминает, как «Отче наш» читается. В её сознании Трудяга был «знакомым», хоть они за всё время не перемолвились ни словом. Так непривычно было видеть вместо тележки большой кусок ткани, на котором грудой лежал инструмент. Так странно получать кирку из рук кого-то другого. Не верилось, что его уже нет в живых.

Подошедший Ринни-то тронул её за плечо, оторвав от грустных дум. Глянув на могилу, он сделал странный кругообразный пас руками и сложил их в жесте, который кроме как молитвенным не назовёшь. Поклонившись, он потянул Иру за руку, как делал всегда, когда их ставили в смену вдвоём. Они молча приступили к работе в одной из пещер, куда согнали куда больше народу, чем обычно.

Оползень лишил дроу пары «нор» внутри себя, и рабочих рук на каждую оставшуюся пещеру стало больше. Вокруг царствовала обречённость. Перед наступавшей зимой каждый вольно или под принуждением обстоятельств склонял голову, понимая, что оползень – это только первый звоночек. От дня завтрашнего ждали очередного подвоха.

Утра стали туманными. Стоило выйти из барака, и попадал в кисель, в котором собственные руки видел только наполовину. Под ногами хрустел первый иней, который, впрочем, быстро таял. Барак стали отапливать интенсивнее, теперь в нём можно было худо-бедно греться. Выданная, наконец, низкая обувь на шнурках сильно облегчила жизнь при ходьбе по земле, но тонкая кожа не защищала, а только ухудшала положение, если попадала в воду. Потому по мостам всё ещё ходили босиком, прижимая «тапочки» одной рукой к груди, как величайшую драгоценность, а второй держась за перила. Обувка рабов не шла ни в какое сравнение с жёсткими сапогами охранников – из чёрного материала, не пропускавшего ни капли воды.

Пещера, в которой их поставили работать на сей раз, была самой большой. Ира попала сюда впервые и не могла побороть любопытство, оценивая новое место. Обычно здешние пещеры можно было сравнить по размеру с большими ямами, света от входа вполне хватало, чтобы освещать всё пространство внутри, а там, где недостаточно, использовались масляные светильники. Здесь же, чтобы пройти к территории работ, нужно проделать небольшой путь под землёй. Поскольку пространство замкнутое, тут не было тех сильно коптящих ламп, по стенам висели фонарики, работающие на кусочках поруха, облитых маслянистой жидкостью, которая делала их светящимися. Эти крохотные «лучинки» позволяли не натыкаться в темноте на препятствия под ногами и друг на друга. Потолки были высокими, но скорее не как полагается пещере, а как в старых домах советской эпохи: метра три, может, даже три с половиной. По-своему это место было полно очарования и загадочности, так и хотелось поискать какого-нибудь маленького гоблина за ближайшим камнем. Внутри, в отличие от прочих промокших насквозь нор Утёса, было сухо и тепло. Ира совсем не разбиралась в науке разработки шахт, но приметила на стенах и под потолком отверстия, укреплённые по бокам от осыпания. Несколько находились не очень высоко, и рядом с ними чувствовался влажный ветерок. Это были отдушины, позволявшие чувствовать себя комфортно внутри, даже если работало много народу. Туннель, который вёл в залу, где проходили работы, был достаточно узким: два человека плечом Она не боялась темноты, но вот замкнутое пространство, и особенно узкое замкнутое пространство, было фобией, которую пришлось признать и смириться с ней. Она и Ринни-то с того дня работали в этой пещере не единожды, и каждый раз, проходя по тоннелю, к плечу проходили с трудом. Это оказалось единственным недостатком данного места, с её точки зрения. Ира чувствовала, как пот струится вдоль шрама на спине.