Текст книги "Боль мне к лицу (СИ)"
Автор книги: Гузель Магдеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
Глава 15
Домой мы возвращаемся пешком, обнимаясь, как влюбленные, уже за полночь. Иван оставляет машину на стоянке, и после бутылки вина на двоих, становится добродушным и раскрепощенным, без конца притягивая меня ближе, чтобы поцеловать.
– Я люблю тебя, Ваня, – шепчу ему на ухо, греясь в объятиях. Он не отвечает, шумно вздыхая, но мне все равно. Кажется, что любовь перепирает меня настолько, что ее достаточно на двоих. Держать в себе чувства дальше невмоготу, признания мешают дышать полной грудью, слова жгут язык, пока не становятся сказанными.
Мы тонем в летней ночи, и я растворяюсь в теплом воздухе, готовая хохотать по любому поводу. Крылья за спиной становятся еще больше, укрывая нас обоих от посторонних взглядов. Я ищу ответы в цветных глазах Ивана, пытаясь заглянуть глубже, но он хватает меня и снова целует, а я глупею, и уже совсем неважно, каков мир за пределами наших объятий.
Я кружусь, широко раскидывая руки, под уличным фонарем; тополиный пух, преследующий нас, ложится, ласкаясь, под ноги, словно снег.
– Анька, – выдыхает Иван, усаживаясь прямо на поребрик и доставая сигареты из полупустой пачки. – Откуда ты на мою голову?
Но я не отвечаю, продолжая танцевать под музыку, играющую внутри: должно быть так звучит любовь.
В квартире мы оказываемся перед рассветом; мягкие сумерки обволакивают каждый угол, возле которого мы замираем, теряясь в жадных поцелуях.
– Вааааня, – тяну я, и он помогает мне снять обувь, проводя рукой по лодыжке, заставляя кожу покрываться мурашками, а меня – задыхаться от желания.
Горячие ладони скользят вверх, скрываясь под юбкой, а я откидываю голову назад, опираясь на тумбочку. Пальцы касаются трусиков, и Иван рывком стягивает их вниз, понимая, насколько они влажные.
– Хочу тебя, – шепчет на ухо, согревая, а дальше мир теряет краски; я прекращаю быть одной, нас становится двое. Хриплое дыхание перебивается моими стонами, кожа под ладонями Доронина пылает, а я плачу, цепляясь за его плечи. «Только не отбирай его у меня, – я не знаю, к кому, неверующая, обращаюсь, но повторяю, – только не отбирай».
Я понимаю, что долго так не продлится, но решаю жить сегодняшним днем, наслаждаясь всеми минутами, которые суждено провести рядом с ним.
То, что происходит между нами ночью, будит во мне чувственную женщину. Ваня, нависающий надо мной, с напряженными мышцами рук, с выразительными глазами, постоянно шепчет:
– Какая же ты сумасшедшая, – а я улыбаюсь, впервые принимая эти слова за комплимент.
… Он засыпает, подперев ладонью щеку. Я едва касаюсь лица, проводя по колючей щетине; сон стирает с лица почти все морщины, оставляя лишь пару самых глубоких складок на лбу. Тихонько целую, почти невесомо дотрагиваясь губами, но Ваня все равно хмурится, прижимая меня к себе.
– Спи, – не открывая глаз приказывает он, и я прижимаюсь еще теснее, запоминая каждую секунду этой ночи и надеясь, что она не последняя в нашей жизни.
Утром сон мой настолько крепок, что я не успеваю понять, в какой момент Иван уходит из дома. Провожу рукой по его половине постели и, поняв, что она пустая, резко сажусь. Смятая подушка еще хранит чужое тепло, и я утыкаюсь в нее носом, вдыхая едва уловимый запах. Горячий чайник на кухне свидетельствует, что Доронин был здесь совсем недавно.
Ни записки, ни звонка на телефоне. Я беру в руки чашку, из которой он пил, и прижимаюсь к ней губами, будто воруя причитающийся мне утренний поцелуй.
«Какая ночь былаааа!..»
«На работу мужик ушел, не вздумай рыдать!»
«Ох, какой же у него чл…»
– Хватит! – обрываю шептунов, пока они не зашли слишком далеко, хотя и сама не прочь придаться воспоминаниям.
Я забираюсь в душ на полчаса; приятная натертость между ног становится еще одним доказательством, что все произошедшее было правдой.
Долго рассматриваю себя в зеркало, пытаясь уловить, изменилось ли во мне что-то за последние дни?
Несомненно.
Глаза горят, кажутся живыми. Забитое выражение почти полностью оставляет меня – я ощущаю себя настоящей.
– Спасибо тебе, Ваня.
Раз тридцать я проверяю мобильный телефон в надежде отыскать там сообщение от любимого, но он молчит; молчу и я. Чем ближе часы подползают к двенадцатичасовой отметке, тем пасмурнее на душе. Я представляю Яну, Петра, друзей Ивана, наставляющих его на правильный путь. «Семья дороже», – слышу непроизнесенные фразы, и нервничаю с каждой минутой все сильнее.
Нет, так нельзя. Нужно взять себя в руки. Отвлечься, заняться чем-то полезным.
Я открываю холодильник и решаю удивить Ивана чем-нибудь вкусным, – расхожая истина про желудок и сердце мужчины заставляет колдовать у плиты. Через час вся квартира пропитывается ароматом тушеного со специями мяса, но я не чувствую аппетита.
Я занимаю место у кухонного окна, наблюдая за двором. Когда отчаянье достигает высшей отметки, перед подъездом резко тормозит знакомый автомобиль. Сердце мое замирает, а после пускается в пляс, я суетливо спрыгиваю с подоконника, бросаюсь к зеркалу, поправляя бюстгальтер под майкой, чтобы вырез смотрелся еще больше, а грудь – пышнее.
Доронин заходит в квартиру, жестом делая мне знак молчать, не отрываясь от мобильного. Я вижу, что он успел переодеться – значит, либо заезжал домой, либо хранит на работе запасную одежду.
«Зато ночь провел с тобой», – утешают шептуны.
«И обедать приехал к тебе».
«И вообще, снимай уже трусы с себя и с него».
«Брысь!»
Разговор Вани кажется мне скучным, и я концентрирую внимание лишь на его внешнем облике. Доронин ловит мой взгляд, подмигивает, приближаясь, и запускает руку под майку, едва касаясь соска. Я закрываю рот ладонью, чтобы не выдать себя звуками, и начинаю подыгрывать ему, расстегивая ремень и начиная стаскивать джинсы.
– Да, да, я понял, – отвечает полицейский неведомому собеседнику абсолютно серьезным голосом, а сам при этом хватает меня за руки, сводит их за спиной и наклоняет вперед. Я чувствую, как он прижимается ко мне сзади, и от ощущения того, насколько мы близки, накатывает дикое возбуждение: к лицу приливает кровь, становится очень жарко, просто невыносимо. Я едва дожидаюсь, пока Иван закончит разговор.
– Кажется, кого-то нужно наказать за плохое поведение, – произносит Доронин, и я таю в его ладонях, забывая о страхах, терзавших полчаса назад.
Спустя тридцать две минуты мы садимся обедать; мне хочется залезть на колени, прижаться к Ване, но ему нужно срочно уезжать, и он заглатывает ложку за ложкой, почти не жуя.
Я сижу напротив, подперев лицо ладонями.
– Может, я все-таки оденусь? – с улыбкой интересуюсь у него. На мне нет ничего, и собственная нагота смущает.
– Уеду, – тогда пожалуйста, – с набитым ртом отвечает полицейский. – А пока ни шагу с места.
– Иначе арест? Мне понравилось, как ты меня наказываешь.
Он хмыкает, не отвечая, наспех выпивая чай за пару глотков.
– Все, обед давно закончился, я побежал. И позвони Лене, – ты обещала.
Я провожаю его, следуя по пятам до самого выхода, то и дело пытаясь прикрыть грудь и низ живот ладонями.
– Ваня, а ты приедешь еще? – вопрос выходит жалким, и мне хочется стукнуть себя за эти скулящие ноты, но Доронин успокаивает всего лишь парой фраз:
– Приеду ночевать, но буду поздно. Звони Лене, – и исчезает, оставляя меня хоть и одну, зато полную надежд и мечтаний.
Я подбегаю к окну, чтобы проводить его взглядом, и смешно кутаюсь в занавеску, пытаясь спрятать все тело, начиная от шеи. Несмотря на то, что теперь в квартире кроме меня никого, именно сейчас я куда острее ощущаю свою обнаженность, приравниваемую к беззащитности.
Иван машет мне, уже зная, что я буду торчать в окне до тех пор, пока его машина не скроется из поля зрения.
Еще восемь минут я улыбаюсь, не замечая, как глажу себя по рукам, шее, животу – тем местам, где только недавно блуждали руки любимого человека. А на девятой минуте иду одеваться и искать визитку Елены.
Я совершенно не хочу идти к ней на встречу, общаться. Припоминая прошлую беседу, закончившуюся вывернутой наизнанку душой, я страшусь новой.
«Лечение иссечением» – вскрыть и отрезать? Ковырнуть поглубже, надавить больнее. Я понимаю, что это не самоцель Елены, но все внутри противится доверяться этой милой, улыбчивой женщине, умеющей наносить точные удары.
«А может, не надо?»
«Если не хочешь, так и не мучай себя».
«Ну ее нафиг!»
Она не нравится шептунам, – впрочем, как и любой другой человек, способный докопаться до сути их существования в моей голове.
Как не странно, но их замечания помогают мне убедиться в правильности подсказанного Ваней решения. Я долго вглядываюсь в визитку с тиснением, на которой написано «Прокопенко Елена Витальевна, научно-исследовательский центр прогнозирования поведения человека» и номер телефона.
Я набираю одиннадцать цифр и жду гудков, готовая сбросить вызов при первой возможности. Решаю, что после шестого отсоединяюсь, но она успевает ответить на пятом.
– Слушаю, – мягкий приятный голос. Откашлявшись, я произношу:
– Это Аня, Басаргина, – интонации собственной речи кажутся чужими и незнакомыми. «Это волнение».
– Аня, привет! – я слышу, насколько Елена рада моему звонку, но ставлю искренность ее чувств под вопрос. – Я ждала тебя!
– Вы и вправду думали, что я перезвоню?
Она звонко смеется:
– Скажем так, я ожидала весточки от тебя еще вчера.
Ее излишняя самоуверенность, пусть и основанная на чтении людей, мне не по душе, но разговор я продолжаю. «Ты дала слово Ване, – говорю сама себе. – Придется». Что именно мне придется делать, не уточняю: пока что все, связанное с профайлером делается через силу.
– Я бы хотела увидеться с Вами. Понятия не имею, о чем мы будем общаться, но все же.
– Пообещала Ване? – ее прозорливость дает ощущение, будто Елена подсматривает за нами в замочную скважину. Ловлю себя на желании отключить телефон и укрыться с головой под одеялом. – Эй, не молчи! Сегодня, конечно, у меня не приемный день, но… давай увидимся у меня.
Я уже близка к тому, чтобы согласиться не тревожить ее в выходной день, однако приглашение к себе сбивает с настроя.
– Серьезно? Будет удобно, если я приеду к Вам? – я все еще не верю услышанному. Пускать домой чужих, малознакомых людей – для меня это всегда странно, но, похоже, у нас с Еленой разные понимания зоны комфорта.
– Если я тебя приглашаю, значит, все так и есть. Вызвать тебе такси?
– Спасибо, – вежливо отказываюсь я, – но лучше продиктуйте адрес. Доберусь сама.
На самом деле мне просто не хочется ехать к ней быстро. Записав улицу и номер дома, я решаюсь дойти пешком – это займет не более получаса, и, возможно, времени мне хватит, чтобы смириться с неизбежным.
По пути к профайлеру я покупаю мороженое – ледышку, которое окрашивает пальцы и язык в синий цвет. Облизывая холодное лакомство, я пытаюсь осмыслить все, что творится вокруг.
Конечно, мне хочется думать о Ване и о наших отношениях (если их вообще можно так назвать), но главным, по-прежнему, остается другое. Где-то на свободе бродит маньяк, убивающий людей и играющий с Дорониным в одному ему известные игры.
Каким-то образом убийца знает об Иване достаточно много, а еще, скорее всего, у него есть связи в полиции. Я вспоминаю о встрече на кладбище и, несмотря на жару, ежусь, словно от холода. Опасный незнакомец, пытающийся убедить, что маньяк куда ближе, чем я предполагаю – кто он? Помощник или настоящий убийца? В истинности его фраз приходится сомневаться: добрые разбойники исчезли с лица земли со времен Робин Гуда, а, значит, им, как и всеми, движет личный интерес. Только вот каков мотив у человека в маске? Напугать, перевести подозрения с себя и подставить кого-то другого? Или познакомиться ближе? Тогда – для чего?
Четвёртый голос, как назло, молчит, – не подтверждая и не опровергая мои мысли. Шептуны тоже не подают голосов.
– Если верить парню с кладбища, то на кого он намекает? – сама не замечаю, как произношу последнюю фразу вслух и тут же кручу головой, надеясь, что никто не слышал, о чем я бормочу. Но люди идут по своим делам, почти не замечая меня, и я продолжаю размышлять.
Первым, кто приходит в голову, – Иван. Но в его невиновность я верю искренне и безоговорочно; жить в подозрениях, продолжая любить Доронина, слишком тяжелое испытание. Мне трудно здраво оценивать все, что связано с ним, поэтому я решаю оставить это бесполезное занятие.
Следом на ум приходит его брат, Петр. Мысль, кажущаяся на первый взгляд бредовой, имеет рациональное зерно. Вот уж у кого есть возможность быть всегда близко к брату, – ему не составит никакого труда и подкинуть письмо в офис, и держать руку на пульсе, наблюдая за расследованием глазами Вани.
На самом деле, мне просто не нравится Петя. Легко представить его воплощением вселенского зла только благодаря тому, как он относится ко мне. Его плохо скрываемые чувства к Яне лишь еще больше подтверждают мои мысли.
Есть еще сосед Кирилл; Толик, следящий по приказу Ивана за мной, – обвинять можно любого, даже случайного прохожего, спросившего только что, который час.
Я не успеваю развить тему дальше, неожиданно оказываясь у дома Елены. Добротная многоэтажка из красного кирпича в один подъезд возвышается надо мной. Я протискиваюсь в дверь следом за женщиной с маленькой собачкой, одетой в розовый костюм, и под ее неодобрительный взгляд прохожу в лифт.
Елена живет на седьмом этаже. Я нахожу нужную квартиру, нажимаю на звонок, и удивленно открываю рот, когда дверь мне открывает мужчина в очках для зрения.
– Извините, а Елена?..
– Вы не ошиблись, – он улыбается по-доброму, и я невольно отвечаю ему тем же. – Лена, это к тебе, – брюнет кричит куда-то вглубь квартиры и пропускает меня внутрь.
Я прохожу, оглядываясь по сторонам, и только потом замечаю Елену, выбегающую из коридора. Она одета в легкое цветочное платье, открывающее стройные загорелые ноги, обутые в домашние туфли на небольшом каблуке. Макияж подчеркивает ее глаза, делая моложе, чем в нашу прошлую встречу.
– Привет, – кивает мне женщина, и проходит дальше – чтобы поцеловать открывшего мне брюнета. – До вечера, – мурлыкает она, и я отворачиваясь, испытывая неловкость при виде их прощания.
– Пока, малыш. До свидания! – последняя фраза, адресованная мне, звучит на тон громче, но я отвечаю очень тихо, чувствуя себя лишней.
Заперев дверь на замки, Лена приглашает меня за собой в зал:
– Не смущайся. Это Антон, мы с ним встречаемся. Проходи в комнату, я сейчас, только чайник выключу.
Я остаюсь в гостиной одна.
На стене, выложенной белыми кирпичиками, висит большая плазма, включенная на канале «National Geographic». В центре мягкий диван, два кресла и журнальный столик, напротив окна – большой шкаф с книгами, рядом комод. Я подхожу к нему, пытаясь рассмотреть название лежащей поверх остальных книги, но она перевернута вверх ногами. Поднимаю толстое, яркое издание и раскрываю на одной из закладок, замирая.
Передо мной распахивает свои крылья на две страницы огромная синяя бабочка, под которой написано на латинице «Morpho didius».
– Аня?
Елена появляется за спиной почти бесшумно, и я испуганно вздрагиваю, роняя тяжелую книгу между нами.
Я хочу наклониться, чтобы поднять ее, но Лена крепко хватает меня за руку:
– Не трогай!
И я напряженно замираю, глядя в карие глаза профайлера.
Глава 16
– Руки убрала, – произношу, наконец. Мы стоим, чуть наклонившись на встречу друг другу – будто за шаг до нападения, словно собираемся прыгнуть, атакуя.
– Пульс ускорился. Чего ты испугалась? – к концу фразы Елена повышает голос, почти крича вопрос. – Не меня, нет. Где ты ее видела, Аня? Где эта бабочка?
– Отпусти. Быстро, – начиная злиться, я уже смиряюсь с той мыслью, что нам придется драться, но Елена в очередной раз сбивает меня с толку, убирая руки и поднимая их, словно сдается.
– Она была нарисованной? Настоящей? Аня, пожалуйста, это очень важно. Говори правду, я пойму, если ты соврешь.
Я потираю запястье в том месте, где несколько секунд назад были ее цепкие пальцы. Кто из нас – сумасшедший? Поведение профайлера не укладывается не в одни рамки, но больше всего меня раздражает, что я не знаю, чего ждать от нее в следующий момент.
Пытаюсь взять себя в руки: эмоциональные качели, которые устраивает женщина, делают меня перед ней беспомощной.
– Сначала расскажите, к чему этот спектакль, иначе я уйду прямо сейчас, – снова перехожу на «вы».
Елена наклоняет голову, будто впервые видит меня, а после зовет за собой:
– Пойдем на кухню, я заварила вкусный чай.
После небольшой заминки следую за ней. Кухня большая, просторная: свежий ремонт, гарнитур приятного серого цвета, стальная техника. На холодильнике – стикеры с пометками, разглядеть которые с моего места практически невозможно. Я усаживаюсь за прозрачный, стеклянный стол, осматриваясь по сторонам. После больницы и квартиры Ивана, в которой последний раз обои меняли, судя по всему, еще при жизни его бабушки, здесь все выглядит стильно и модно, но как-то обезличено.
На столе ваза с тюльпанами: я касаюсь тугого бутона лососевого цвета и с грустью понимаю, что цветы не настоящие, всего лишь искусно выполненная копия. Таким же ненастоящим кажется все вокруг.
Елена ставит возле меня вазочку с печеньями, коробку шоколадных конфет, чай подает в красивой чашке на блюдце. Я делаю первый глоток только после того, как она устраивается напротив и отпивает из чашки.
– Не бойся, он не отравленный. Не делай из меня монстра, – на лице ни тени привычной улыбки, – она серьезна, как никогда. Я никак не комментирую ее замечание, разглядывая рисованный узор на бирюзовом блюдце.
«Что-то явно здесь не так».
«Больная какая-то она».
«Я бы не доверял ей, черт знает, чего ждать от такой».
В этот раз я солидарна с шептунами; странные выходки психолога пока что лишь настраивают против нее.
– А теперь о деле, – произносит она, дожидаясь, когда я допью. Я отодвигаю от себя пустую чашку, не помня, каков на вкус чай. – Иван принес мне материалы расследования, и эта бабочка имеет к ним прямое отношение. А теперь я очень хочу услышать, что ты знаешь о ней.
Я верчу в руках бумажную салфетку, решая, стоит ли рассказывать, но сомневаюсь недолго. Раз уж Иван поделился с ней, а после и меня отправил, то смысла умножать загадки никакого.
– Я нашла у себя дома коробку. Открыла – и из нее вылетели бабочки, штук двадцать, не меньше. Последняя, мертвая, на дне коробки, – как раз та самая, что и на рисунке, Морфо Дидиус.
– Что тебя испугало, Аня?
– То, что у этой бабочки расцветка крыльев напоминает глаза Ивана.
Еще минут десять Лена допрашивает меня не хуже следователя, задавая вопросы один за другим. Понемногу я расслабляюсь, очень надеясь, что она не начнет снова вести себя неадекватно.
– Вы собирались подсунуть мне книгу?
– Да, – кивает она, – но вышло все гораздо лучше, чем я планировала. Прости, что напугала тебя, но так было нужно.
Я отворачиваюсь, не желая отвечать на ее слова.
– Аня, давай прогуляемся. Я думаю, на сегодня наше с тобой занятие окончено, ты должна отойти и понять меня.
– Вы уверены, что я это сделаю? – вскидываю бровь и вижу, как к Елене возвращается привычное улыбчивое выражение.
– Нам с тобой еще долго работать вместе. Все это – ради дела, и ты прекрасно это понимаешь. Разве тебе не хочется узнать, кто убил твою подругу, Лилю?
Я ощущаю, как невыносимая тоска снова просыпается в груди. Сколько я не отодвигаю от себя мысли, связанные со смертью Солнце, легче не становится, – от смерти не убежать.
Мы выходим на улицу.
Солнечный свет слепит, и после прохлады подъезда я ощущаю, что стало еще жарче. Мы медленно двигаемся дворами без конечной точки маршрута.
– Ты виделась с родителями?
– Да, – я вспоминаю, что обещала позвонить маме, но так этого и не сделала. Мысль о необходимости еще одного разговора с ней и с отцом вызывает какое-то безысходное ощущение: и вроде бы мы помирились, но обида еще не забыта, и делать вид, будто ничего не было, проблематично.
– Как прошла первая встреча?
– Намного лучше, чем я ожидала. Мама начала ходить в церковь, осознала, что поступила со мной плохо, и теперь у нее есть шанс замолить свои грехи.
Лена ловит ироничные нотки в моем голосе.
– Ты не готова так быстро простить, да? Это нормально. Вам нужно заново знакомиться друг с другом, но, Аня, ты должна смириться не только с тем, что они оступились. Важно понять, что родители – тоже люди, и они могут быть слабыми, неправыми. Мир далек от идеала.
– Слова, слова, опять слова, – я останавливаюсь, чтобы видеть ее лицо. – Советы давать всегда легко, я и сама могу этим заниматься.
– Можешь, – не спорит Лена. – Тут ты права, я всего лишь советчик. Но иногда некоторые мысли должны стать озвученными, чтобы, услышав их от другого, подумать – а ведь действительно, все так и есть. И я это знала, прекрасно знала, только почему не понимала?
Я отворачиваюсь и продолжаю идти. Скорость не прибавляю – даю понять женщине, что, несмотря на возмущения, я с ней согласна и никуда не убегаю.
– Когда станет легче? Я будто бреду в тумане, по колено в воде. Сделаешь шаг в сторону – увязнешь. Остановишься на месте – замерзнешь и погибнешь. Нет уверенности ни в чем: ни в том, что тебя окружает, ни, тем паче, в себе.
– И это нормально, Аня. Мир вокруг тебя меняется, возможно, слишком быстро, что ты не успеваешь за этими переменами. Но ты ведь и сама рада обманываться, так?
Я бросаю на нее взгляд, не понимая, к чему она клонит.
– Иван. Ваня. В него сложно не влюбиться, правда? Красивый, мужественный. Рядом, даже заботиться о тебе в меру собственных возможностей. Ну и что, что у него жена, правильно?
– Они постоянно ссорятся, – сквозь зубы цежу я.
– Все ссорятся, каждая семья. Мама с папой ругались, когда ты была маленькой? Хоть и прятали от тебя, но ты все равно все слышала. И не развелись, столько лет уже вместе. Тридцать?
– Двадцать девять, – продолжать тему совершенно не хочется, и я всерьез размышляю, не сбежать ли мне, оставив Лену одну – всего лишь за пару минут я думала иначе, а теперь не знаю, как прекратить разговор на эту тему. Ну почему я послушалась Ваню и пошла к ней?
– Может, он испытывает к тебе серьезные чувства, и у вас действительно что-то получится. Семья, дети, совместный досуг. А если это – просто страсть? Он перегорит и вернется, Яна поскандалит, но простит. А ты? Ты что будешь делать, когда останешься одна?
И тут я не выдерживаю. Лена снова бьет по больному, озвучивая те страхи, о которых я не позволяю себе думать. Снова остаться одной, стать никому не нужной. Нет, не так. Стать ненужной ему.
– А знаешь, почему ты плачешь? Потому что это живет внутри тебя, живет и ест. Или будь готовой довольствоваться тем, что есть именно сейчас каждой минутой, проведенной рядом, и быть благодарной за то, что есть, а не за то, что будет. Или уйди сейчас и разорви все, пока не поздно. Я боюсь за тебя, Анечка. Доронину дано не только воскресить тебя, он может и сломать. Насовсем.
Она прижимает меня к себе, увлекая на лавку, и гладит по спине, а я цепляюсь за нее, как за родную маму, и плачу, рыдаю, орошая слезами, уже не в состоянии нормально дышать.
– Как же мне быть дальше, Лена, как?
Но она лишь утешает меня до тех пор, пока в глазах не остается влаги. Соленые дорожки высыхают на лице, и я почти перестаю всхлипывать, ощущая себя полой, пустой.
– Тише, Аня, тише.
– Почему любить всегда больно? – шепчу я, укладывая голову к ней на колени, не смущаясь того, что мы сидим на скамейке напротив шумного торгового центра. Чужие взгляды, скользящие по нам, не приносят беспокойства. Мне все равно.
– Не всегда, моя хорошая, не всегда. Но некоторые упорно ищут страданий, ощущая себя живыми только тогда, когда им больно.
– Видимо, боль мне к лицу, – говорю я и замираю. Прохладные пальцы касаются волос, успокаивая, и я испытываю благодарность к этой непонятной и малознакомой женщине, к которой попеременно то хочется прижать в доверительной беседе, то сбежать после очередного врачевания души.
– Это не так. Знаешь, я говорила с Ваней по поводу тебя, ругала его. Не из-за того, что у него семья, – не мое дело, кто с кем спит. Я боюсь за твое состояние.
– А что он? – я приподнимаюсь, пытаясь заглянуть ей в глаза.
– Ответил в своем духе. «Это не твое дело».
Я усмехаюсь, ничуть не сомневаясь, что все было именно так.
– А как ты относишься к тому… ну, Ваня женат, а я – его любовница?
Лена помогает мне принять вертикальное положение, и грустно улыбается:
– Кто я такая, чтобы судить других людей? Хочется сказать, что раз гуляет, то козел, а ты – та еще стерва, но все это только в теории. Слышала фразу: «одна смерть – это трагедия, а тысяча – статистика»? Когда не касаешься частного случая, можно судить по клише, но узнав историю лучше, почти всегда можно оправдать или осудить любого участника любовного треугольника. Я тоже любила женатого, и мне было все равно, осудят ли меня другие или поймут.
– Я не знаю, что мне делать, Лена, – я жмурюсь, представляя свою жизнь без Вани, но вижу только пугающую темноту. Вот что будет со мной, если я останусь одна?..
– Я бы хотела сказать «слушай сердце», а еще лучше, что не надо было подпускать Доронина так близко, только что это изменит? Просто береги себя, Аня, и попробуй сосредоточиться на деле, ради которого ты здесь.
Я молчу, опустошенная беседой, не желая дальше думать о своих чувствах.
– Ты веришь, что мы сможем поймать убийцу?
– Верю. И своим ощущениям, и положительной статистике.
– Думаешь, маньяк хочет быть пойманным?
– Он хочет быть признанным, – уточняет она. – Думаю, об этом мы поговорим с тобой в следующий раз. Тебя проводить до дома?
Я отказываюсь, поднимаясь с лавки. Лена обнимает меня еще раз, поддерживая:
– Звони мне в любое время. Я на твоей стороне.
– Почему, Лена? Кто я тебе?
Женщина молчит, глядя куда-то за мое плечо, и я не тороплю ее с ответом, чувствуя, что она хочет сказать что-то важное, важное для меня.
– Потому что я тоже смотрела в глаза безумству и знаю, каково это. В нас больше общего, чем тебе кажется.
Я думаю о ней всю дорогу до Ваниного дома. В голове крутятся сотни мыслей, возникших после сказанной ею фразой. Лежала ли она в больнице? Слышит голоса, как и я? Гадать можно до бесконечности, и я решаю, что нужна еще одна встреча, чтобы расспросить обо всем. Вот только захочет ли она поделиться?
Возле подъезда мы сталкиваемся с Кириллом.
– О, соседка, привет! Место встречи измениться нельзя, да?
– Привет, – я поражаюсь его нежеланию замечать, что общаться с ним меня не тянет. Пытаюсь протиснуться мимо, но не выходит. Ситуация начинает раздражать.
– Погоди, куда бежишь, – Кирилл улыбается, точно идиот, пряча глаза за солнцезащитными очками. – Я к тебе со всей душой, а ты даже поговорить не хочешь.
– Кирилл, ты пьяный, что ли? – изумляюсь я, и улыбка его становится еще ярче:
– Да где уж пьяный, так, пивка махнул. В такую жару холодненькое – самое то.
Я закатываю глаза, не зная, как быстрее отделаться от него.
– Послушай, – но договорить мне не удается: на плечо опускается тяжелая мужская ладонь, и знакомый запах парфюма заставляет сердце волноваться.
– Проблемы? – Иван нависает надо мной грозной скалой. Тень его стирает с лица Кирилла свет, и я вижу, как блекнет улыбка соседа.
– Все в порядке, – спешу я вмешаться, – я домой иду, ты со мной?
Мужчины молчат, смиряя друг друга взглядами. Ивану явно не нравится стоящий перед нами человек, – это читается в его позе, слышится в голосе.
– Ладно, еще увидимся, – Кирилл нехотя отступает, пропуская нас в подъезд первыми. Ваня не убирает руку до тех пор, пока не оказываемся в квартире, а после интересуется хмуро:
– И часто он так к тебе подкатывает?
Я улыбаюсь, прижимаясь к нему, и заглядываю в глаза:
– Доронин, ревнуешь?
– Аня, – он серьезен, но я продолжаю водить руками под тонкой футболкой, ощущая рельеф накаченного живота и собственное возбуждение. – Я не шучу.
– Я тоже, – пуговица на джинсах поддается легко, и я не встречаю сопротивления с его стороны. – Нечего ему тереться возле тебя.
Я соглашаюсь, опускаясь перед ним на колени, а Ваня теряет способность говорить внятно.
Вечерний ветер залетает в окно, раздувая занавески, когда мы добираемся до дивана. Ваня подталкивает меня на него, и падает сверху, после чего мебель с жалобным скрипом разваливается, а мы оказываемся на полу.
– Кажется, он не выдержал накала страстей, – шепчу Доронину, хохоча до слез.
– Завтра поедем за новым. Да и вообще, не мешало бы здесь сделать ремонт. Поможешь?
– Ура! – я хлопаю в ладоши, мысленно рисуя новое уютно гнездышко только для нас двоих. – Конечно.
– Все, не отвлекаемся, – Ваня стягивает одеяло на пол и накрывает нас с головой, находя мои губы своим ртом. Все, о чем мы беседовали сегодня с Леной, все сомнения растворяются под его напором, оставляя на душе лишь легкость.
Темнота, заглядывавшая мне в лицо, наконец, отступает.
