Текст книги "Боль мне к лицу (СИ)"

Автор книги: Гузель Магдеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Я задумываюсь. Почему-то это кажется мне важным.

«Назови его бабочкой».

«Вспомни Мертвую голову!».

«Первый человек».

– Адам, – после паузы, когда вспоминаю прочитанное о бабочках, с подсказкой шептунов, говорю громко. Нет, он не вздрагивает, не выдает себя ничем, но я знаю, что угадала. А еще безумно радует, что голоса снова со мной – вот уж никогда прежде бы не поверила, что мне будет их не хватать.

– Очень интересно. И почему тебе пришла в голову такая мысль? – холодно спрашивает Адам. – Кто ее тебе нашептал?

Я не знаю, что ответить: кажется, будто он знает про моих шептунов, и они вдруг начинают бояться его. Не как человека, а как потустороннего монстра, способного добраться до бесплотных голосов.

«Он может отнять у нас слова!»

«Ты не знаешь, как страшно – безмолвие!»

«Сожги его на хрен!»

– Догадка. Бабочки твоих рук дело? Морфо Дидиус, Инахис Ио. Какая же из них больше всего пугает людей? Ахеронтиа Атропос, Адамова, или Мертвая голова, – я говорю так уверенно, будто читаю по написанному, вспоминая яркие страницы книги.

«Я хочу помочь тебе», – тихо шелестит четвертый голос, подсказывающий ответы, и мне хочется верить, что она сможет спасти меня.

– Теперь я понимаю, что нашел в тебе сам начальник УГРО. Безумная и гениальная девочка, влезшая в чужую семью. Иван даже разводиться пошел, – правда, заодно думая, будто спасает Яну от меня.

– Не дави, пожалуйста, на больную мозоль. Я и так чувствую себя виноватой, можешь не распинаться особо.

Он делает почти незаметное движение ногой, и я ощущаю острую боль в коленке. Сволочь.

– Не обязательно пинаться. Я отлично понимаю человеческую речь, когда не на лекарствах.

– А ты забавная, Мотылечек.

– Забавные, это, знаешь ли пудели. Или йоркширы. А мне, как девушке, хочется других слов в свой адрес. Почему ты убиваешь? – без перехода задаю следующий вопрос, но сбить его не выходит. В холодных глазах собеседника – насмешка.

– Мне надоело, что ты много болтаешь, – он подходит ко мне и снова зажимает рот ладонью. – Тебе осталось жить не так много, будь добра, веди себя напоследок, как подобает приличной даме.

Слова эти сказаны с такой обыденной интонацией, будто мне сообщают, что на улице идет дождь или что завтра – четверг.

– Я же нравлюсь тебе, – произношу, как только он освобождает мне рот. Нужно давить на все педали, провоцировать, нужно заставить его говорить.

– Нравишься. Мы можем даже переспать с тобой, – добродушно отвечает Адам. Я не знаю, чего ждать от него в следующую минуту, да и молчать не могу.

– Я подумаю над твоим предложением. И все же, расскажи, почему ты так поступаешь? Что за особое отношение к Доронину?

– Пока не время. Предлагаю поужинать.

– Раз предлагаешь, то и готовь сам, – пожимаю плечами.

– Топай вперед и без глупостей, – он указывает в сторону кухни, и я прохожу мимо него. На столе телефон, и мне нужно придумать хоть какой-то способ схватить мобильник и позвонить Ване. Не возьмет – включится голосовая почта, пусть записывается часть разговора.

Мы устраиваемся на кухне, я на стуле возле окна, Адам – разглядывает содержимое холодильника. Напустив отсутствующее выражение лица, лихорадочно соображаю, как лучше поступить.

«Обожди немного».

«Ешь, не торопись».

«Усыпи его бдительность».

И я слушаюсь, доверяясь своим шептунам.

«Хоть в этот раз не бросайте меня, девочки!»

И они клянутся, что будут рядом до последнего вдоха.

Глава 27

Не мелочась, убийца достает все, что есть в холодильнике, кладет возле меня приборы, пару уцелевших разномастных тарелок, а сам усаживается напротив.

– Приятного аппетита, Аня, – вполне вежливо, без глума, протягивает маньяк, и я отвечаю ему тем же, мысленно добавляя: «Чтоб ты подавился».

Мы едим молча. Я разглядываю скатерть и стол, запихивая в себя ложку за ложкой, не замечая, что жую, не чувствуя вкуса. Мысли мои далеки отсюда.

«Пустите кровь, пожалуйста», – прошу я шептунов, и они слушаются. Теплая струйка начинает убыстряться, слетая с лица и барабаня об стол: кап-кап-кап. Адам поднимает взгляд и без тени брезгливости произносит:

– Сходи, умойся.

И я иду, наклоняя голову вперед, затыкая тыльной стороной ладони нос, позволяя крови стекать по пальцам.

В ванной быстро ополаскиваю лицо, стягиваю испачканную блузку и бросаю ее в стирку. Вся моя одежда в сумке, которую он куда-то пихнул, но в зале есть футболка Вани. Прохожу в комнату через коридор так, чтобы Адам видел меня полураздетой, хватаю тихо телефон и стоя спиной к двери, одеваюсь, пытаясь одновременно нажать вызов.

– Я вытащил аккумулятор и симку, – он возникает за спиной неожиданно тихо, и я вздрагиваю, роняя бесполезный аппарат на пол. – Не пытайся меня переиграть.

– Ужин, как я понимаю, окончен?

– Да.

Я киваю, решив, что на кухне ничего мыть не буду. Возможно, частиц слюней с вилки хватит, чтобы у них нашлись доказательства. Хочет замести следы, пусть сам убирается.

Начинает темнеть; на кухонном окне – тюль, если включим свет, будет видно, что дома кто-то есть. Мы сидим в вечернем полумраке в комнате.

– Расскажи о себе, Адам, – в очередной раз прошу его. Видно, что мужчина устал: он сидит в кресле неподвижно, глядя куда-то внутрь себя, и я долго не смею нарушать тишину, пока не решаюсь задать вопрос по новой. Он молчит.

Пять минут.

Семь минут.

Тринадцать.

Секунды плавно перетекают в минуты, растаскивая, разворовывая по частям мое время. Много ли мне осталось? Я все еще далека от спасения и от понятия того, что движет убийцей. Почему он тянет, оттягивая неизбежное? Вспоминаю, что и с Яной он поступал так, начиная издали: часы, песня, бой курантов. Четко расписанный план, где ты не успеваешь всего на доли секунд, чтобы ощущать потерю еще острее.

Адам. Я думаю, что мне нравится его имя, и нравится называть на иностранный манер, с ударением на первый слог. Какой бы дикостью это не казалось, однако я вижу перед собой не убийцу, но красивого мужчину, несомненно, весьма интересного, сильного. Если поставить рядом Ивана, то скорее, полицейский проиграет ему во внешности, хотя мне до сих пор он кажется самым лучшим на Земле. Такая несправедливость – повстречать в жизни почти одновременно двух людей, которые – оба! – могли бы стать героем моего романа. Но одному суждено сердце разбить, а второму – остановить.

Я качаю головой, принимая горькую иронию и смиряясь с ней.

– Каково это: слышать голоса? – он нарушает затянувшееся молчание, спускаясь с кресла и вытягиваясь на полу. Снимает перчатки, не касаясь предметов, и сжимает – разжимает – сжимает руки, оставляя их в напряжении и рассматривая кулаки, будто впервые видя.

– Это… естественно, – не находя иного объяснения, отвечаю я. – Они почти всю жизнь со мной, сколько я себя помню. Очень много болтают, не по делу.

– Как ты, – усмехается Адам. Я киваю. – Голоса боятся меня, – не вопрос, утверждение. Шептуны переговариваются взволновано, тихо-тихо, между собой, не для моих ушей. Мне нечем их успокоить. – Они знают, что я могу лишить их жизни. Знают?

– Да, – хриплю в ответ, словно теряя дар речи. В этот момент сложно сказать, кто из нас двоих более сумасшедший.

– Ты ведь тоже знаешь, как это – отнимать жизни людей.

Я отворачиваюсь, шумно выдыхаю. Запретная зона, табу, туда нельзя, нельзя!

– Я знаю, – настаивает он, – я все о тебе знаю. Кем он был? Больным санитаром?

Сжимаюсь, обнимая колени, словно защищаюсь от его слов. Просить убийцу прекратить бесполезно, пока он не вывернет меня рубцами наружу, не смолкнут его уста.

– Когда тебя выписали из больницы домой, он приходил, следил за тобой. Ты его не сразу узнала, но не боялась. Ремиссия, нельзя проявлять агрессию, нельзя вспоминать про болезнь. Но он начал наглеть, ведь так? Хватал тебя за руки, караулил возле подъезда. А потом решил затащить в кусты. Ты сопротивлялась? Конечно, сопротивлялась, только он сильнее. Мужчины всегда сильнее, особенно одержимые желанием. У тебя же тогда и волосы длинные были, вот он их и намотал на кулак, а ты и дернуться не могла. А когда он с тебя трусы стаскивать начал…

– Заткнись, – шепчу я, переходя на крик, – заткнись, заткнись! Прекрати, хватит!

– Он ведь не успел, так? Под рукой оказалась бутылка, и ты ему осколок прямо в шею засадила, в сонную артерию. Санитар так и умер, рядом с тобой, а ты даже «Скорую» не вызвала, сидела вся в его крови, пока вас не нашли соседи. Ну и каково это – убивать?

– Ужасно, – сквозь зубы цежу я. Воспоминания накрывают, я вижу себя в платье с тонкими бретельками и мелкими цветами по синему фону, с небрежной косой. И хоть я только вышла из больницы, но все равно, чувствую себя здоровой и живой. Мягкие лекарства, нормальные условия, хорошие санитары… Одному из них я слишком нравилась. Настолько, что он, не взирая ни на что, решил овладеть мною, прямо за родительским домом, в кустах, там, где обычно собираются по вечерам местные выпивохи. Я не помню, как защищалась, но точно знаю, что не издала ни единого звука. И четко, очень четко помню тот момент, когда он умирал, дергался в конвульсиях в моих ногах, а я, равнодушно и отрешенно наблюдала за ним, до тех пор, пока он не замер, под возбужденные вопли шептунов.

А после полиция, освидетельствования, судебно-психиатрическая экспертиза, психиатрическая больница. Три года ужасов. Иван. Адам.

Внутри меня все в сплошных кавернах, и убийца только увеличивает своими словами пустоты. Шептуны молчат, подавленные. Они не помогли тогда, но обещают не бросить сейчас. Что с вас, бестелесных, неосязаемых, взять? Если только вскроете меня, затопите все вокруг нашей же кровью.

– А для тебя какой вкус у убийства?

– Тошнотворно-приторный. Но иногда иначе никак.

– Алла Николаевна и Солнце – твоих рук дело? Лиля, – поясняю я. Сидеть нет больше сил, и я ложусь на пол рядом с ним. Надо мной вращается потолок и подташнивает, но я приказываю себе замереть и не двигаться. – Яна, мама?

Собственная отрешенность поражает. Я не бьюсь в истерике, умоляя пощадить; я вообще мало что чувствую, кроме странной симпатии, испытываемой на глубинном уровне. Симпатии пополам с отвращением. Адам нравился мне в той роли, в которой выступал всего лишь пару часов назад, и все это смешивается в клубок непонятных чувств, выпиленных из ненависти и приязни.

– Да. Врача надо было убрать. Я не думаю, что ты будешь лить по ней слезы.

– Не буду. За что Лилю?

– Ненужный свидетель. Ничего лишнего. Она себя сдала сама, увидела меня, испугалась. Пришлось идти следом. Когда я понял, что девушка только вышла из больницы, все сошлось. Маму я не собирался убивать. Нужно было лишь напугать слегка. Яна давно была частью плана, еще до тебя.

– Зачем ты вообще затеял эту возню вокруг меня?

– Почему нельзя без извращений? К чему распятия, подвешивания?

Он не отвечает. Пробую зайти с другого бока:

– Там, на кладбище. Как ты оказался рядом? Не уходил после убийства?

– Уходил. Я следил за тобой. Увидел, что тебя пасет полицейский, сел к нему на хвост, потом вырубил. Когда ты была рядом с кладбищем, глазам своим не поверил. Но парень вышел из игры, а я понял, что ты знаешь, куда идти. Мне наконец-то стало интересно.

– Ты собирался меня там убить?

– Было слишком рано.

– А сейчас?

– У тебя еще есть ночь.

– Спасибо, – говорю я, удивляя его. Адам поворачивается на бок, лицом ко мне, я повторяю зеркально его движения.

– Что они говорят про меня?

– Ты мог бы быть другим. Мы могли бы быть вместе.

На удивление, я не вру. Ему дано понимать меня так, как, возможно, этого не сделает никто другой.

– Не судьба, – вздыхает Адам, и я вторю ему:

– Не судьба…

Он протягивает руку, касаясь моих волос. Спускается вниз, по шее, до ключиц, очерчивает пальцами линию груди. Я чувствую острое желание, исходящее от его тела, самый настоящий жар. Не шевелюсь, позволяя ему двигаться дальше, надеясь, что он забудется и оставит где-нибудь, хоть где-нибудь свои отпечатки. Иван догадается, должен догадаться обследовать здесь каждый миллиметр, каждый клочок квартиры.

Адам двигается ближе, целуя на этот раз мягче. Я отвечаю ему, создавая видимость страсти, буквально перешагивая через себя. Перед глазами стоят образа Лили, Яны, но я стараюсь и для них тоже. Может, попытка расслабить его обернется удачей: он ошибется, а шансом своим я воспользуюсь.

Несколько минут мы увлеченно целуемся, но после Адам отталкивает меня.

– Прости, но дальше не будет, – мое дыхание тяжелое, его ровное. Робот, а не человек.

– Как хочешь, – раздосадовано перекатываюсь через спину и забираюсь в свой уголок на диване. Становится окончательно темно, и разглядеть его в комнате уже невозможно – только неясный, словно туманный образ.

– Ты любишь Доронина?

– Тебе-то что? – отвечаю грубо. – Вряд ли твой обет безбрачия связан с ним.

Он молчит, а мне вдруг становится страшно, что сейчас последует удар. Сжимаюсь, ожидая движения, но проходит секунда, другая, и Адам вдруг начинает:

– Когда я приехал в этот город, его впервые показали по телевизору. Расследование, новая звезда, большие перспективы. Я начал следить за ним, ожидая, что из Ивана вырастет достойный соперник. Но этого не вышло. Я подкидывал ему подсказки, направляя траекторию движения. Доронин с трудом, но справлялся. Тогда я понял, что только личная заинтересованность заставит его напрячься, и стал сужать круг. Осталось немного, но он уже проиграл.

– Чем ты занимался все это время?

– Убивал.

– Нашел себе развлечение? – подсказываю. – Служил в армии? Там забавлялся, вскрывая людей для устрашения?

– Тебе не понять. Кровь приносит облегчение.

– Куда мне, дурочки из больницы. Я знаю, что от крови легче. Но пускаю ее себе. Селфхарм, слышал? Все тело мое в шрамах, но я и не думала охотиться на других.

– Не сравнивай. Ты – вечная жертва, от тебя пахнет ею за километр. Я – охотник.

– Но почему все-таки Доронин?

– Всегда должен быть кто-то, хотя бы приблизительно равный тебе. Выигрывая у глупцов, не становишься выше. Нужен хороший соперник. У меня он. Самый умный, – Адам усмехается. – Но сейчас он крутится, как волчок, и не знает, с какой стороны выход. А ловушка сжимается все теснее.

– Последняя жертва – Иван?

– Доронин убьет себя сам.

– А что ты будешь делать дальше?

– Уеду. Я заработал немало денег. Забавно. Я осуществлял заказы, убивая по желанию и за деньги, гарантируя заказчику, что замаскирую убийство под маньяка. Один и тот же почерк. Наверное, они считали меня великолепным, но только я знаю, что гениален. Никаких улик, ни одного следа. И если ты считаешь, что с тобой выйдет иначе, мотылек, ты глубоко заблуждаешься.

Я стараюсь не выдавать себя, не показывать, как близки его слова к правде. В голове не укладывается сказанное маньяком. Вот он, рядом – мечта девичьих грез, военный, чье сердце согласились бы утешить десятки девушек. А ему-то и нужно всего – пускать кишки наружу, доставая Ивана.

– Ты ведь не все рассказал. Не тяжело было столько времени притворяться хорошим, добрым человеком? Жить с Леной?

– Роль Антона давалась на редкость легко. Она свято верила, что сможет вычислить убийцу, ложась с ним в одну постель и отчаянно трахаясь. Именно я заставил ее стать ближе к Ивану, впутаться в это дело, – но Лена так и не поняла, что ею манипулируют. Я думал, она умнее, но… наш профайлер оказалась такой же, как и все. Глупой, бестолковой пустышкой.

– Значит, все вокруг тупые, а ты умный. Забавно.

– Ничего забавно нет, – затыкает он меня. Я не провожу его по неприятным воспоминаниям. Мне нужно другое.

– Прости. Расскажи про свой план, – я очень надеюсь, что где-то здесь может быть прослушка, но Адам вряд ли не продумает и этот момент.

– Все просто. Я долго готовил Ивана к тому, что он лишится любимой женщины. И вдруг объявляешься ты, со своими голосами и умением чувствовать убийцу. Мне стало интересно, что из этого выйдет. Я подбирался к тебе близко, но ты не понимала, просто боялась всего. Черного джипа, из которого на тебя смотрит темнота. Случайного прохожего с собакой. Я уже не верил, что смогу получить кайф от этой истории, но ты меня удивила. Доронин недолго сопротивлялся твоему обаянию. У них и раньше с женой не все было идеально, – сколько раз она выгоняла его, а потом пускала обратно. Буквально за неделю до твоего появления они сошлись снова, и, как выяснилось, ненадолго. Я стал еще ближе, чтобы наблюдать за ним, видеть все эмоции, знать, как двигается расследование. Лена делилась со мной, рассказывала обо всем, что происходит, а я тихонько направлял ее в нужную сторону. Так она решила помочь тебе, – вечная альтруистка. Ты знаешь, что на нашего профайлера напал ее мужчина? И чуть не зарезал ножом? Его признали больным и засунули в психушку, и очень даже возможно, что лежал он рядом с тобой. Пережив насилие, Лена просто горела идеей быть полезной хоть для кого-то.

Длинный монолог, от которого тошнит. Насколько он прекрасен внешне, настолько уродлив внутри. Я вспоминаю, как Адам шептал мне про людей, протягивающих руку помощи, чтобы утопить – ведь маньяк тогда действительно имел в виду себя, но понять его слова мне удается слишком поздно.

Убийца продолжает, не особо обращая внимание, слушаю я или нет:

– Поначалу жертвой должна была быть только Яна. За ней было забавно наблюдать: как она тащила сюда похоронный венок, чтобы насолить тебе, – усмехается. – Впрочем, зря выкинули, пригодился бы.

– Это ты принес бабочек?

– Да. Мне интересно было, как ты отреагируешь на них. Я рассчитывал, что подарок тебе понравится, но когда понял, что наша девочка боится насекомых, вышло еще забавнее. Символично…

– Почему при каждой нашей встрече ты пытался отвести подозрения, намекая на других?

– Наблюдал. Хотел знать, до какой степени неверие может загнать тебя в рамки страха, заставить сомневаться в Иване. Но ты держалась стойко. Впрочем, я не особо врал, говоря о других. Толика было легко запугать и начать шантажировать, а Петра поперли из органов, когда после допроса с пристрастием скончался подозреваемый. Братец замял дело, но кровь с рук так просто не отмыть. Так?

Я игнорирую вопрос.

– Это будет интересно. Я заставлю Ивана метаться меж двух огней, словно бабочку. В итоге любой вариант опалит его крылья, – он тихо смеется, а по мне бегут мурашки от ужаса. – Я скидывал ему подсказки, уводя подальше от тебя, но полицейский, думая о любимой, решил, будто я охочусь только за женой, и что фиктивный развод остановит меня. Остался еще один намек, чтобы понять – я все равно лишу его всех близких людей, всех, кого Иван любит.

– Как ты можешь решать за человека, к кому какие чувства он испытывает? Мы с ним были вместе лишь неделю.

– Я знаю, как сделать ему больнее. Я знаю о нем все, даже то, чего не знает он сам. Я был его тенью больше семи лет.

Меня передергивает: столько в словах Адама одержимости, стремления превосходить, – наверное, впервые за весь ночной, длинный разговор, он обнажает свои эмоции. Я слушаю, не перебивая его, и от предстоящей участи меня сотрясает озноб. Когда Иван поймет, что надо не прятаться, а за мной бежать, будет поздно. Все, что он найдет – только мое еще теплое тело. По поводу того, будут ли с меня свисать кишки или обойдемся, – ни слова.

– Почему – бабочки? – не выдерживаю я.

– Ты похожа на мотылька. А бабочки… В символике они обозначают души, а ты ведь – душевнобольная.

– Вот уж спасибо, – хмыкаю я. Можно подумать, что он здоров. – Во сколько… ты убьёшь меня?

– Через три часа сорок две минуты. Можешь поспать, если хочешь. Я разбужу тебя, чтобы ты успела умыться и сходить в туалет.

Сказанное никак не укладывается в голове. Какой туалет? Какое, нафиг, «умыться»? Будто заботливый муж собирает меня в путешествие, а не сообщает о факте приближающейся кончины.

– Не хочется мне спать перед смертью. В следующей жизни высплюсь, – задаю следующий вопрос, – почему ты так уверен, что Иван не придет сюда раньше времени? Почему именно утром, а не сейчас?

– Я все рассчитал. Он не успеет совсем чуть-чуть. Тебя уже будет не спасти, а я скроюсь. За ним следят, и если планы изменятся, я узнаю об этом первым. Не беспокойся, вскрыть тебе живот я всегда успею.

Мы замолкаем.

Глава 28

Рассвет лениво заползает в комнату, окрашивая ее в сине-сиреневый цвет. Адам лежит, прикрыв глаза, но как только я собираюсь пройти мимо, тут же садится. Сонное оцепенение мгновенное слетает с его смуглого лица.

– Мне в туалет, – поясняю я, проходя мимо. К счастью, внутрь он не заходит, но дверь просит оставить приоткрытой. Вежливый, словно снова играет знакомую роль.

Замираю, уставившись в свое отражение. Перед смертью не надышишься, кажется так? «Помогите мне, пожалуйста!» – умоляю голоса, глядя через зеркало в собственные глаза. Где там, за хрусталиками, за палочками и колбочками, скрывается мир безумия, в котором живут девочки – шептуны? «Вы же можете, хоть что-то, наверняка, можете. Не будет меня, сдохнете и вы».

Выхожу, чтобы не вызвать подозрений у Адама.

«Ложись, спи», – вдруг шепчет четвертая.

«Поможешь?»

«Я … постараюсь. Только спи, умоляю, иначе я не смогу».

– Адам, – обращаюсь к убийце. – Я передумала. Посплю полчаса.

– Валяй, – отвечает он, пересаживаясь в кресло. Я ложусь на диван, поворачиваюсь к нему спиной, и как ни странно, засыпаю.

Мне снится Иван. Я вижу, как он курит, глядя в окно; за его спиной большая незастеленная кровать. Понимаю, что полицейский в собственной квартире. Доронин молчит, глядя вдаль, потом выкидывает окурок в окно и закрывает форточку.

Укладывается в одежде поверх покрывала, закрывает лицо руками.

Я испытываю столько нежности при виде его, что забываю про все свои страхи, про то, что рядом убийца, обещающий лишить меня жизни всего через десятки минут.

«Услышь меня», – прошу, но шептуны успокаивают: «Все будет нормально, не мешай».

И я не мешаю, проваливаясь в черное небытие.

– Время пришло, – рука в кожаной перчатке скользит по ключице, и я словно выныриваю на поверхность, хватая ртом воздух. Адам стоит надо мной, собранный, готовый, а я вдруг понимаю, что жить мне осталось совсем мало. Сон отбирает последние силы, заставляя чувствовать себя разбитой. – Тебе лучше не завтракать.

– Почему? – еще не проснувшись, задаю вопрос, но после понимаю, что не хочу, чтобы он озвучил ответ вслух.

Прохожу мимо него в душ, словно идя на эшафот. Включаю горячую воду, наполняя ванную комнату паром. Я не знаю, как оттянуть неизбежное, и не знаю, что делать. Может, пока он не видит, схватить лезвие и вскрыть вены? Или наглотаться таблеток?

Я рассматриваю оба варианта всерьез, желая испортить ему игру. Мне-то будет уже все равно, какая разница, как погибать? Но под рукой нет лекарств, да и в стакане – только безопасный станок.

Долго, очень долго стою под струей воды, смывая с потоком обжигающие слезы. Как помочь себе? Как передать Ивану послание? Как ни странно, помимо своей судьбы, меня волнует и то, что будет с ним. Я прислоняюсь лбом к кафелю, ощущая прохладную гладкость.

Занавеска за спиной отодвигается в сторону, я оборачиваюсь, реагируя на движение воздуха. Адам останавливается рядом, с нечитаемым выражением лица, разглядывая меня словно в микроскоп. Я тянусь, чтобы прикрыться, но шептуны останавливают.

«Соблазняй».

«Тяни время».

«Вылези и целуй».

Я перешагиваю через край ванны, сокращая дистанцию, и тянусь к его губам, словно предлагая себя. Как это унизительно, – выкупать собственную жизнь подобным способом, но сейчас у меня нет иного выбора, и я следую за голосами, подчиняясь им.

Цель оправдывает средства, говорил Толик. Пусть так и будет.

Сначала он отвечает неохотно, словно сдерживаясь, но потом все больше увлекается, закрывая глаза. Мягкие губы уже не впиваются, вырывая взаимность, они ласкают, пытаясь подарить наслаждение. Но я чувствую дыхание смерти, исходящее от него, могильный смрад; будто вижу всех жертв, оставленных позади, темным, бесконечно густым туманом. Нельзя забывать, кто он – убийца, садист, маньяк.

Минуты длятся бесконечно долго; я чувствую напряжение в области паха у Адама. Что может быть отвратительнее: все-таки отдаться ему, выигрывая время, или умереть сразу? Впрочем, вряд ли убийца отступит он намеченного плана.

Его пальцы скручивают соски, причиняя боль, но я терплю, не подавая вида. Мне хочется вцепиться зубами в губы маньяка, однако я прекрасно понимаю, что физически намного слабее. Если потеряю сознание, не останется даже призрачного шанса.

«Продолжай», – шепчет четвертый голос, что я и делаю.

Шум воды играет мне на руку: я замечаю легкое движение за его спиной, и прижимаюсь плотнее к врагу, проводя по жестким волосам и ушам, словно пытаясь закрыть от него звук. Но звериное чутье, выработанное годадми, не подводит Адама: в одно движение он отталкивает меня, уходя от удара, нанесенного сзади. Я вижу Ивана и не верю в то, что все это – правда.

Между мужчинами начинается борьба; тесное пространство коридора и ванны лишь мешает им, и, замахиваясь для очередного удара, Адам задевает меня локтем в висок, отбрасывая на пол. Кажется, я падаю бесконечно долго, лечу на кафель, ударяясь ухом об пол. В голове будто взрывается граната, и мне мерещатся кровавые брызги, орошающие мир вокруг красным. Я ощущаю, будто череп разбивается на осколки, словно стеклянная ваза.

Звук пропадает: я лежу, свернувшись калачиком, и почти ничего не вижу сквозь багровую пелену. Силы убийцы и полицейского почти равны, но за Адамом стоит тьма, которую нелегко победить.

Понимаю, что нужно помочь Ивану, но не могу даже разомкнуть веки. Я теряю сознание на короткие мгновения, то проваливаясь, то выныривая из плотной темноты, все это время неотступно следующей за мной.

«Я справлюсь», – шепчу не то про себя, не то вслух и пытаюсь собраться, проклиная свой организм за подобную слабость. Мне нужно спасти Доронина, я не могу его потерять.

С трудом поднимаюсь, сначала опираясь на ладони, а потом – о край ванной. Мир вокруг вращается, словно пытаясь вытолкнуть меня за борт. Пол в крови, и я чуть не поскальзываюсь, хватаясь за футболку на крючке. Может, в такой ситуации странно думать об одежде, но я не могу выйти голой, беспомощной.

В ушах звенит. Держась за стену, я, пошатываюсь, ступаю вперед, в неосвещенный коридор, на звуки продолжающейся борьбы.

Они перемещаются в зал, катаясь по полу, вцепившись друг другу в горло. Я не могу различить, кто из них сверху, кто снизу: в утренней серости занавешенной комнаты после яркого света ванной удается разгадать лишь очертания двух тел.

Я хочу крикнуть, позвать Ивана, но понимаю, что моя выходка может ослабить его положение. Делаю шаг и слышу, как за спиной распахивается входная дверь, а затем раздается топот, выстрел, за ним второй, который в небольшом пространстве даже с оглохшим ухом кажется нереально громким.

– Иван! – кричу я, но меня отпихивают в сторону забегающие мужчины в форме; отлетаю в сторону и снова падаю, не понимаю, кого именно ранили. – Ваня!

Поднимаюсь, стоя на коленях, пытаясь разглядеть через наполнивших помещение мужчин лежащего вниз лицом человека.

– Пустите, – в острой нехватке света темная фигура в ногах стоящих безымянна и похожа одновременно на Адама и на Ивана.

– Он мертв? Кто это? – протискиваюсь мимо почти ползком.

– Отойди от него, – такой знакомый, такой родной голос Ивана раздается сверху. Доронин поднимает меня, притягивая к себе, – не смотри. Все кончено.

Ваня заключает меня в объятия, а я рыдаю на его груди, испытывая не то облегчение, не то опустошение. «Мы живы, живы, живы!» – радостно бьется сердце, и я еще крепче обнимаю полицейского, когда он вдруг пошатывается и опускается медленно на пол, напротив тела маньяка, и утягивает меня за собой.

– Ты чего?

Иван вместо ответа начинает кашлять, и я только сейчас обращаю внимание на липкую влажность в районе его груди. Провожу пальцем, касаясь футболки, и понимаю: кровь.

– Ваня? – кричу в испуге, он отвечает мне, но сквозь шум и пульсацию в ушах, я не разбираю слов, только вижу, как постепенно закрываются его глаза. – Ваня, – шепчу, жмурясь от неожиданного яркого света: кто-то из полицейских догадался, наконец, включить свет. – Помогите! – зову на помощь, вцепившись в Доронина.

Меня с трудом отдирают от него, буквально оттаскивая за руки.

– Аня, ему нужно в больницу, – Толик прикрикивает, встряхивая за плечи. Я очумело взираю на него, не понимая, как он появился тут. – Все будет хорошо, – шепчет он, прижимая к себе, но я еще не верю, наблюдая за тем, как на носилках уносят Доронина. Люди в форме скрывают от меня маньяка, и мне не удается разглядеть его лицо, чтобы узнать, мертв ли он или всего лишь ранен.

Я не знаю, что лучше – позволить этому животному сдохнуть прямо здесь, не сумев реализовать свой ужасный план, или отправить в тюрьму, лишив свободы. Есть ли наказание для зверя, пуще неволи? Для одержимого – проиграть, а для тех, кто лишал жизни других – умереть от руки намеченной жертвы?

«Скорая» увозит Ивана в больницу, не давая обещаний и прогнозов. Я порываюсь отправиться следом, но Толик останавливает меня, отводя в сторону.

– Подожди, Аня. Мне нужно знать, как все было.

– Лучше расскажи, как вы оказались здесь, – перебиваю его. Несмотря на усталость, я желаю знать, каким чудом мне удалось спастись.

– Я искал тебя, чтобы поговорить. Родители были не в курсе, телефон не доступен. Последний раз сигнал исходил отсюда. Я дошел до подъезда, увидел, что в квартире выключен свет. Не стал подниматься, – он вздыхает, – а мог бы и раньше тебя обнаружить. Зато нашел в подъезде, между дверей, твои солнцезащитные очки. Пока крутился по делам, под утро созвонился с Иваном, поехал к нему, а там, возле дома, случайно заметил парня, который следил за ним. Повезло…

Толик рассказывает, как повязал приставленный за Дорониным «хвост», как вместе с Ваней они поехали в эту квартиру, а дальше я уже знаю сама.

– Иван пошел один, первым, запретив мне соваться до приезда подмоги, – Толик хмурится, – поднялись бы вместе, возможно, его не ранили.

– С ним точно будет все хорошо?

– Да, Ань. Насколько это вообще возможно, – и мы замолкаем, разбавляя радость от поимки убийцы горькими слезами от потери стольких людей.

Я устало усаживаюсь на лавку возле подъезда, дожидаясь, когда до меня доберется фельдшер, чтобы осмотреть и отпустить, только сейчас вспоминаю, что кроме Ваниной футболки так и не успела ничего надеть.

Провожу по костяшкам пальцев, наблюдая за оживленно переговаривающимися полицейскими. Оглядываясь по сторонам, пытаясь найти Толика, но мужчины не видно.

Отвлекаясь, бормочу себе под нос:

– Алла, Лиля, Яна, – надеясь, что теперь они чувствуют себя отомщенными. – Я смогла, Солнце. Спи спокойно.