355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Гузель Магдеева » Боль мне к лицу (СИ) » Текст книги (страница 7)
Боль мне к лицу (СИ)
  • Текст добавлен: 13 июня 2021, 09:32

Текст книги "Боль мне к лицу (СИ)"


Автор книги: Гузель Магдеева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 13

«Как мы перепугались!».

«Это было ужасно!».

«Он что, тебя лизал?!».

– Да пошли вы, – бурчу, пытаясь подняться и прислушаться.

Шаги. Шорох. Шепот.

– Аня?

Я узнаю голос Ивана, и кричу ему:

– Я здесь, – собираюсь рыдать, но тут вспоминаю, что где-то поблизости бродит убийца, играющий с полицейским в кошки-мышки. Что у него на уме?

– Анька! – судя по голосу, Доронин еще ближе к свалке. Я выпрямляюсь на дрожащих ногах, держась за покосившиеся ограды заброшенных могил, и протискиваюсь в узкие проходы меж них, пытаясь выбраться.

Он замечает меня, первым бросается вперед и прижимает к себе. Я обнимаю Ивана, готовая вот – вот в очередной раз разреветься, и слышу, как быстро бьется его сердце: тук-тук-тук.

– Анька, твою мать, я чуть не поседел! Какого хрена ты тут забыла?

– Я видела его, понимаешь, видела!

– Что? – он отстраняется, заглядывая в глаза и пытаясь поверить, не лгу ли я. – Он здесь?

Лицо Ивана кажется обезумевшим, а руки все сильнее сжимают мои плечи, будто не знакомые с чувством меры.

– Куда он ушел? – встряхивая меня, полицейский повышает голос, а я чувствую, как его поглощает тьма.

– Ты собираешься ловить его в одиночку? – пытаясь достучаться до разума, практически кричу в ответ, – он убежал, как только услышал тебя! Ваня!

Доронин достает из кармана мобильный и начинает раздавать приказы, словно забывая обо мне. Я мерзну, но уже не боюсь: рядом есть кто-то живой и не опасный. По крайней мере, мне хочется так думать, не прислушиваясь к словам убийцы. Я не отвожу взгляда, примеряя на него возможную роль психопата, но полицейский не вписывается в нее ни по каким параметрам. Либо… либо я смогла-таки создать себе божество.

Ваня заканчивает разговор, просит показать место, где мы находились с маньяком. Светит под ноги фонарем с телефона, пытаясь разглядеть отпечатки обуви, чертыхается, потому что ничего не видно.

– Ладно, пошли в машину, пока бригада не приехала, – сдавшись, наконец, он протягивает руку, и я крепко сжимаю ее. – Замерзла? Хватай пиджак.

Я крепко держу его за руку. Нервы дают о себе знать: начинается головная боль, и я понимаю, что дальше с каждым часом будет только хуже. Зубы стучат, да и вся я трясусь, идя так, словно подпрыгиваю.

– Анька, ты чего? – полицейский выходит из задумчивости и притягивает меня ближе, обнимая за талию. – Он тебе ничего не сделал?

Меж нашими лицами летает пух, словно снежная буря. Я молчу, боясь рассказать про то, что предшествовало нашей встрече. Как после этого Иван будет смотреть на меня: грязную, облапанную убийцей?

Но, кажется, Доронин понимает больше, чем я говорю. Резко разворачиваясь, Ваня берет мое лицо в ладони, приближая к себе.

– Аня, не молчи, пожалуйста! Он тебя обидел, да? – и от его искренних переживаний я сдаюсь, рассыпаюсь в мужских руках, растекаюсь лужей, забывая, как пару часов назад Доронин прижимал к себе и утешал свою жену. Сдерживаемые внутри крики наконец-то вырываются наружу громкими рыданиями. – Я его точно убью, – рычит Иван, вытирая слезы – сначала руками, а потом губами.

Я еле дышу через заложенный нос, но тянусь ртом к нему, и он понимает, целуя меня. Сначала нежно, неуверенно, но я отвечаю ему изо всех сил.

– Пожалуйста, – шепчу в губы, мечтая только о том, что его прикосновения сотрут из памяти чужие следы на моем теле.

Мы забываем, где находимся, забываем, что было до этого. Темное безумие теперь овладевает нами обоими, иначе я не знаю, как можно назвать то, что происходит между мной и Иваном.

Он распахивает на мне рубашку, задирает футболку вместе с бюстгальтером почти до шеи и начинает неистово гладить, сминать грудь. Чувствуя, как томительно тянет низ живота, я хватаюсь за его ремень, пытаясь расстегнуть не глядя, но лишь ломаю ногти. Иван на секунду отрывается от моего тела и стягивает с себя одежду вниз одним движением, а потом принимается за мои джинсы. Звук расстёгивающейся молнии кажется сумасшедше-возбуждающим, и я подаюсь к нему на встречу, чтобы почувствовать тепло мужского тела, но Ваня поступает иначе. Мужчина разворачивает меня спиной, подталкивая в сторону дерева и наклоняя, стягивает одежду еще ниже. Мне хочется видеть его в тот момент, когда он овладеет мною, но еще больше – ощутить в себе, поэтому я лишь сильнее выгибаюсь навстречу ему.

– Анька, что ты делаешь со мной, – шепчет Ваня, проводя рукой по моей промежности. Кажется, там все уже горит огнем, и мужчина стонет, ощущая этот жар. Он смазывает свой член слюной, хватает меня за ягодицы и одним резким движением входит внутрь. Я охаю и закрываю глаза, отключаюсь от всего вокруг, концентрируясь только на ритмичных движениях, которые совершают наши тела. Мне мало, мало его и я сильнее подаюсь навстречу, ощущая, как он входит на полную глубину.

– Только не останавливайся, пожалуйста, – умоляюще прошу, продолжая двигаться. Я боюсь, что он кончит первым, и я не успею получить свою порцию наслаждения, но зря. Иван разворачивает меня, прижимая к стволу, помогает стащить джинсы окончательно и подтягивает наверх. Я обхватываю его ногами, нахожу губы, и мы продолжаем.

– Ванечка, – шепчу ему, чувствуя, что еще чуть-чуть … совсем чуть-чуть… – Ах, – оргазм сотрясает меня с такой силой, что если бы не крепкие руки Ивана, я бы точно свалилась вниз. Поняв, что произошло, он начинает двигаться еще неистовее и в последний момент отодвигается, кончая не в меня.

Мы тяжело дышим, отступая друг от друга. Я ищу свои вещи, стараясь не смотреть по сторонам и не думать о том, где мы занимались сексом. Ваня протягивает мне джинсы, и я одеваюсь, опираясь на него и боясь заглянуть в глаза. На этот раз не потому, что мне стыдно. Страшно увидеть раскаяние, когда он поймет, что только что совершил, поэтому я пытаюсь держаться от него на расстоянии, но не выходит. Иван подхватывает меня на руки, прижимая к себе, словно я совершенно ничего не вешу, и идет вперед. И лишь наше прерывистое дыхание напоминает о том, что сейчас было. Я прячу лицо у него на груди, словно маленький ребенок, и мне становится хорошо. Немного стыдно, чуть-чуть натерто, возможно, не так романтично, но хорошо. Я приказываю себе не видеть, не слышать, чувствовать.

В машине он первым делом включает печку и отъезжает от ворот кладбища, буквально на пару метров, но так, чтобы оно не бросалось в глаза. Я все равно ощущаю его за своей спиной холодным дыханием смерти.

– Аня, – начинает полицейский, а я готовлюсь зажать уши, потому что боюсь услышать, что все это было ошибкой.

«Пожалуйста, пожалуйста, только не сейчас», – умоляю его мысленно.

– Расскажи, что он сделал с тобой. Обещаю, это никак не изменит мое отношение к тебе, – Доронин снова целует меня в губы, а я хмурюсь, чувствуя себя марионеткой, пешкой меж двух игроков, где каждый двигает ее по своему усмотрению. Почему-то теперь произошедшее кажется фальшью, и я стараюсь разглядеть что-то в облике Ивана, хоть что-то, способное пролить свет на творящееся вокруг. Но вижу только блеск в глазах, недельную небритость на осунувшемся лице.

– Ваня, – я вдруг дергаюсь от неожиданной мысли, – а как ты меня нашел здесь?

– К тебе приставлен человек. Когда ты вышла из дома, он набрал меня, и все время шел следом, потеряв только на самых подступах к кладбищу. Я отвез Яну и приехал искать тебя, мы разделились. А ты как здесь оказалась? – и я вижу такое же подозрительное выражение, с которым только что разглядывала его сама. Он думает, что мы в одной упряжке с убийцей? Что я знаю больше, чем говорю?

Невольно начиная перебирать суставы пальцев, и тут же одергиваю себя.

– Я… почувствовала. Шла, но не знала куда именно, только понимала, в какой момент нужно свернуть, – волнуясь, что не могу объяснить понятно, чувствую себя жалкой. Ваня переплетает мои пальцы со своими, пытаясь успокоить, но наш разговор останавливают подъехавшие коллеги полицейского.

Тишину кладбища разрушают людские разговоры, лай овчарки кинологов, звуки машин. Один из парней заглядывает в кабину джипа, улыбаясь мне:

– Нашлась, пропавшая? Ну и натаскался я с тобой по темным закоулкам, – и я понимаю, что это мой «хвост». Протягиваю ему ладонь, знакомясь:

– Аня.

– Толик, – легонько пожимает руку полицейский, но добродушие его мигом исчезает, как только в поле зрения появляется Иван с неизменной сигаретой во рту. – Начальство против, – шепотом делится он и исчезает в однотипной толпе мужчин, где я не могу разобрать ни одного лица.

Через десять минут гомон усиливается: кавказец по кличке Рык находит очередное тело, в десяти шагах от того места, где мы беседовали с убийцей. Я накрываюсь курткой Вани, чтобы отгородиться ото всех. Хочется закрыть окна, только ключи у хозяина автомобиля, а без них автоматика не срабатывает. Ищу сигареты, открывая бардачок, но вместо пачки вытягиваю тоненькую квадратную папку и вздрагиваю: внутри – цветной снимок бабочки Морфо дидиус. Оглядываюсь, не видел ли кто, и спешно закидываю ее на место. «Все это время гораздо ближе…»

Молю голоса дать мне подсказку, понять, разобраться, но впервые за последние десятилетия они почти не слышны. Кто же из них зверь: душивший или имевший меня с таким остервенением? А может, оба, каждый по-своему? Есть такое понятие, – виктимное поведение. Похоже, во мне все видят идеальную жертву.

От боли разрывается голова, и я тихонько переползаю на заднее сидение, скуля и греясь под его одеждой. Запах, кажущийся таким родным, теперь вызывает двойственные эмоции, но желание находиться в тепле побеждает.

Мне удается заснуть, а когда я просыпаюсь, то вижу знакомый подъезд. Ваня сидит с закрытыми глазами, и я касаюсь его плеча, заставляя мужчину вздрагивать.

– Прости, – откашлявшись, извиняюсь, а он лениво кивает головой в сторону дома:

– Идем, надоело в машине ночевать.

В квартире он укладывается на диван, тесно прижимая меня к себе, словно секс сближает нас до роли близких людей. Я целую его в колючий подбородок и поворачиваюсь спиной, позволяя обнимать сзади. Мужские руки покоятся на моей груди, и я вижу блеск кольца на безымянном пальце. «Как же все сложно-то, а?», – обращаясь сама к себе, смотрю в точку на стене напротив. Уснуть мне удается через сорок семь минут, а до этого три четверти часа я терзаю себя размышлениями, не в силах принять ничью сторону. Мог ли Иван быть на кладбище до появления маньяка и убить ту девушку? По обрывкам разговоров я поняла, что с момента смерти прошло около трех – четырех часов. Вполне достаточно и для одного, и для другого. Что говорит против маньяка? Место встречи рядом с жертвой, нож в руках, поведение. Теперь Иван – бабочка в бардачке, то, как быстро он оказался на месте, слова человека с кладбища. То, что я нужна ему для поиска убийцы, может играть и за, и против. Голос, который вел на встречу с убийцей, наверняка знает, кто из них двоих виновен, но от нее не добиться и слова. Остальные, видимо, заодно. Похоже, снова я одна против всех, опять никому не веря. Только удастся ли в этот раз мне выпутаться из этой передряги?

«Ты сможешь», – словно не сдержавшись, прерывает бойкот одна из шептунов.

«Ну, помоги же», – умоляю ее, вспомнив, что они девочки, но по-прежнему ответом мне – тишина.

Ваня просыпается первым, прижимаясь губами к моему затылку. Руки его по-хозяйски скользят вдоль тела.

– Какая ты нежная, мягкая после сна, – шепчет он в ухо и подминает под себя. Я вижу его глаза и понимаю, что зря терзала себя до утра мыслями: мне все равно, маньяк он или нет. Я влюблена, я жить не хочу без него, и сейчас, видя настоящее желание, исходящее от Ивана, подаюсь на встречу, раскрываясь всей душой.

После мы отправляемся вместе в ванну, где я с удивлением обнаруживаю, что у меня начались месячные. Последние годы, из-за лекарств, они почти полностью исчезли.

– С тобой все в порядке? – спрашивает Ваня с беспокойством, а я смеюсь:

– Конечно. Как и со всеми женщинами раз в месяц. Мой руки тщательнее, – он переводит нахмуренный взгляд на пальцы и только после этого обнаруживает запекшиеся следы под ногтями. Я краснею от удовольствия, видя, как после этого он смотрит на меня – и снова все повторяется, на этот раз в душе.

Когда Иван уезжает на работу, я рассматриваю себя в зеркале: следы на шее, доставшиеся от ночной вылазки, отпечатки зубов на бедрах.

Волосы отрасли еще на пару сантиметром, и мне очень хочется быть красивее: вспомнить, какие стрелки я рисовала, как красила губы красной помадой. Купить другое белье, а это – выбросить. Воспоминания о жене Ивана отнимают часть хорошего настроения, поэтому я в который раз за последние дни приказываю себе не думать ни о чем.

Глава 14

Первым делом мне необходимо забрать свою карточку. Идти к маме не хочется, но я знаю, что вещи хранятся там. От моей комнаты давно ничего не осталось, ее переделали под папин кабинет, но там еще лежит ящичек с самыми важными бумагами, принадлежащими мне. Я беспокоюсь, не закончился ли срок действия карты, не потратили ли с нее средства, и даже не думаю о том, как будут встречать меня люди, которых принято называть родителями.

На автобусе до улицы, прописанной в паспорте как дом, добираться двадцать минут, но, поскольку, кошелек мой пуст, я иду пешком, озираясь в витрины и пытаясь вычислить, следует ли где-то позади меня Толик, или он спит после вчерашнего? Может, его заменяет кто-то другой? Мысль, что я не одна, что где-то рядом есть человек, способный защитить, греет, – несмотря на вчерашний промах.

– Я не одна, – говорю вслух, словно пробуя слово на вкус. – Я не одна, – повторяю и улыбаюсь.

Возможно, никакого «хвоста» нет – или мне попросту не удается его засечь, но дорогу развлечение скрашивает отлично. Совершенно без эмоций поднимаюсь на лифте на девятый этаж, читая надписи, оставленные на стенках кабинет – цитаты из незнакомых песен и стихов, «Катя – дура!», пошлые картинки, рисованные черным маркером рукой подростков с бушующими гормонами. Все так же, как и несколько лет назад, разве что место старых имен занимают новые – круговорот людей.

Я открываю дверь своими ключами. В квартире никого, видимо, они или на даче, или на работе. «Они, – думаю я, – наверное, стыдно так называть маму и папу. Но и от дочери своей отворачиваться – куда хуже».

Новый ремонт во вкусе матушки: бордовые с золотом обои в спальне, темно-зеленые – в зале. В моей комнате все иначе, все по-другому, и ящик свой я нахожу только после долгих поисков. В большом бумажном конверте – все документы, начиная от свидетельства о рождении, карточка тоже на месте. Смотрю на срок выдачи и облегченно вздыхаю, – в запасе еще два месяца.

Больше находиться здесь смысла нет, – никаких воспоминаний о том, как я жила здесь со школьного возраста. Да и откуда бы им взяться, – тут постарались сделать все так, будто меня никогда и не было. Странно, как еще замки не поменяли.

«Ты здесь всего лишь гость».

«Холодно и неуютно»

«Ни одной твоей фотографии»

Я тороплюсь покинуть чужое место, но не успеваю: в дверях мы сталкиваемся с мамой.

Я не видела ее тридцать два месяца и семь дней, и теперь не сразу узнаю родившую меня женщину. Она держит в руках сумки из магазина и смотрит недоуменно, словно не понимает, кто стоит на пороге ее дома. Мы обе изменились: вряд ли и мама ожидала увидеть свою дочь лысой, без анорексии, приписанной из-за нехватки килограмм. Я думаю, видны ли на мне следы прошлой бурной ночи, и руки тянутся к горлу, будто пытаются прикрыть от родительского взора следы того, что я уже взрослая.

Я вижу, как постарела мать: на отросших крашеных волосах проглядывает седина, изменился овал лица, носогубные морщины стали еще сильнее. Она набрала вес, и теперь я понимаю, что мама уже не молодая, и той женщины, чей образ отложился в памяти лет двадцать назад, давно нет. Как странно наше зрение: я вижу в зеркале себя с длинными волосами, совсем юной, родителей – молодыми и здоровыми, друзей – рядом. Но стоит лишь приглядеться, как картинка тает, словно дым от костра.

– Аня, – произносит, наконец, она, и из рук ее падают пакеты, яблоки разлетаются по подъезду и коридору, катясь зелеными шарами в разные стороны, но я смотрю не на них. На глазах ее вдруг появляются слезы, и она всхлипывает, почти оседая, а я не знаю, что же делать.

– Мама, – шепчу, шагая к ней на встречу, не давая окончательно сползти на пол, и тут что-то внутри меня ломается, – я плачу вместе с ней, не говоря ни слова. Три года я пестовала в себе мысль, что не нужна никому, и теперь моя вера слабеет, утекая через глаза горькой водой.

Мама так крепко сжимает в своих объятиях, а я не верю, что это происходит со мной. Разве так бывает? Разве она… меня любит? Или все, что творится между нами – шок, и когда мы обе успокоимся, то снова станем друг другу чужими? И снова я окажусь ненужной и брошенной, как сотни тысяч раз прежде.

– Прости меня, Анечка, Бога ради, – просит она, не давая поднять себя с пола, и, кажется, будто я попадаю в театр абсурда, где все ненастоящее и не взаправду.

– Пожалуйста, вставай, – мне удается довести ее до кухни, усадить за стол и собрать с пола яблоки. Что с ней стало? Почему она так изменилась? Я не вижу чего-то очевидного, и теряюсь, не понимая, как быть дальше.

И словно чувствуя, что я задаюсь этим вопросом, мама отвечает:

– Я ведь в церковь ходить начала, доченька. И поняла все: какой матерью была для тебя ужасной, как оттолкнули мы тебя с отцом… Сколько раз в больницу приходила, а на свидания к тебе не пускали, говорили, что состояние ухудшилось, нельзя… А как ты? – она не договаривает, но я понимаю, что подразумевается под ее вопросом:

– Меня освободили, скоро, надеюсь, диагноз отменят. Я теперь помогаю полиции преступников ловить.

Мама смотрит, не веря, но спохватывается, и начинает накрывать на стол, суетясь, без конца заправляя короткие пряди волос за уши. Я пытаюсь отказаться от навязанного гостеприимства, чувствуя себя ужасно неуютно. Раньше было проще, – никого не осталось, надейся на себя. А сейчас? Вдруг все это лишь сон, и я так и лежу на вязке, в температурном бреду от сульфозина, а когда жар спадет, пойму, что для меня ничего не изменилось? От этой навязчивой мысли, терзающей меня на протяжении последних недель, передергивает все тело и еще сильнее хочется сбежать, но я остаюсь на месте. Начинаю движение, чтобы коснуться суставов на пальцах левой руки – но останавливаюсь. Привычных имен теперь будет меньше? Не знаю, не знаю…

Разговор не клеится, мы не знаем, с чего начать общение, и мама рассказывает про свою церковь, куда ходит. Мне кажется, что это секта, но я молчу, – если они не тянут с нее денег и учат любить детей, то могут верить хоть в Джа, хоть в Гаутаму.

В чем-то я даже благодарна им: в разговоре, конечно, сквозят упоминания о Боге и грехах, но мыслит мама ясно, и поступки свои теперь оценивает совсем иначе.

– Как мне стыдно, доченька, что я от тебя отворачивалась, где должна была помогать – пряталась. Думала, что поздно поняла, что не замолить грехов своих вовек, но ведь не зря все, смотри, как не зря: и ты из больницы вышла, и сама пришла!

Я не перебиваю, давая выговориться ей, и отключая мысли. Позже, оставшись наедине с собой, я позволю эмоциям взять верх, а пока – слушать и слушать.

– А с волосами что? А живешь теперь ты где?

Причитания сменяются бесконечными вопросами, на которые я отвечаю нехотя. Мама торопит, дожимает: то хватает меня за ладони, то гладит по плечам, пытаясь прижать в объятиях к себе, но я не готова – не оттаяло внутри еще, пока лед на сердце толщиной с айсберг.

Я выпиваю две чашки чая, прежде чем соврать, что меня ждут к трем, и только после обещаний заходить, покидаю с облегчением дом. Бегу и от нее, и от себя, ощущая горечь во рту. Как долго она будет преследовать меня: каждую встречу с матерью, сопровождать любые мысли о ней?

Нужно время, чтобы привыкнуть к тому, что я снова становлюсь нужной, но сам факт того меня страшит.

– А чего ты не боишься, Аня? – беседую вслух с собой, проверяя карточку в банкомате. Средств достаточно, и я снимаю часть денег, чтобы поехать в торговый комплекс.

Там, между рядами с одеждой, напряжение отпускает. Мне удается сосредоточиться на простых мыслях: что сейчас модно, в чем ходят другие люди? Как одеться красиво и модно – так, чтобы нравится Ване еще больше?

При мысли о нем становится тепло. Я думаю, что стоит позвонить Доронину, узнать, как у него дела, но тут же одергиваю себя: работа есть работа, не стоит превращаться во влюбленную дурочку, донимающую по нескольку раз на дню. Мне есть, чем заняться.

Я долго выбираю себе блузку, к ней – юбку. Еще больше уходит времени на поиск туфлей: я так давно надевала их в последний раз, что с трудом делаю первые шаги на каблуках, но все равно покупаю бежевые лодочки.

На меня оборачиваются – короткая стрижка вызывает удивление, и я беру себе шляпу. Взглядов от этого не меньше, поэтому покупаю еще очки, а потом иду в отдел белья и косметики.

В квартире Ивана сразу переодеваюсь в новый комплект, ожидая его прихода, и кручусь в трусиках и бюстгальтере возле зеркала, втягивая живот и выбирая позы, в которых я кажусь самой себе привлекательной.

«Красотка!»

«И сиськи огонь!»

«Детка, ты супер!»

Иван звонит ближе к семи:

– Через пять минут спускайся, поедем в отделение, попробуем портрет составить.

– Я же не видела ничего, – удивляюсь, – у него маска на лице была.

– Глаза, губы – все сгодится. Потом поговорим.

Я натягиваю спешно обновки, думая, как Ваня удивится, увидев меня в таком обличии, и подвожу глаза и губы. Из зеркала на меня смотрит незнакомая женщина, и если бы не волосы, то я бы могла назвать ее очень красивой. Сквозь блузку проглядывает кружево лифчика, и я улыбаюсь.

Ваня сигналит во дворе, привлекая мое внимание – и всех соседей. Когда я выхожу к нему, он смолит сигарету, ругаясь по телефону, и не сразу замечает мой новый образ.

– Анька, – Доронин бросает окурок под ноги, подходя ко мне. Мы замираем напротив друг друга, я с лукавой улыбкой на устах, довольная произведенным эффектом. – Ты очень красивая.

Я очень хочу поцеловать его, но понимаю, что возле подъезда, на глазах любопытных делать этого он не станет.

– Садись, – Ваня открывает передо мной дверь, и, когда я прохожу мимо, незаметным движением гладит меня по животу, проводя ладонью вниз. От теплого прикосновения все внутри начинает трепетать, и мне очень хочется повторения того, что мы делали утром. Прямо здесь и сейчас.

– Узнал что-нибудь новое? – интересуюсь чуть охрипшим голосом, когда мы отъезжаем.

– Ничего, – в интонациях сквозит недовольство. – Даже отпечатков обуви не нашли.

Я не удивляюсь, хотя, все же, призрачные крупицы надежды не покидают до последнего. Однажды он должен подставиться, так почему не в этот раз?

– А что с девушкой?

– Тебе в подробностях? – видно, что ему хочется сорвать на ком-то злость.

– Нет, можешь приберечь себе. Личность не выявили?

– Выявили. Она, кстати, лежала в той же больнице, что и ты, и буквально на днях родители вытащили ее оттуда. Столько лет бились, – он горько усмехается, качая головой, а я чувствую, как темнеет перед глазами мир. Я протягиваю руку, касаясь плеча Доронина, и сжимаю, чтобы чувствовать живое тепло рядом.

– Ваня, – говорю, а сама боюсь произносить следующую фразу, – ее не Лиля Романцева зовут?

Доронин поворачивается ко мне, и я понимаю, что угадала.

Солнце. Тонкая, почти эфирная девушка, родители которой подали документы в Страсбургский суд, увидев, что с ней сделали врачи. Сколько ночей мы провели, тихонько перешептываясь между собой, сколько секретов мне поведала она. И теперь какой-то псих подвесил ее, словно тушу для разделки. Солнце больше нет.

– Аня, – на светофоре Иван кладет руку мне на ногу, и все, о чем я могу думать, несмотря на новость о Лиле, – как приятны и волнительны его прикосновения. – Он точно был там?

– Что? – не сразу понимаю, о чем собеседник спрашивает меня. – Ты шутить? Конечно! А синяки на шее я выдумала? Постой… Ты думаешь, что это я Солнце убила?

От гнева становится жарко, я чувствую, как краснеет лицо. Очень хочется запустить чем-нибудь в товарища начальника. Опять двадцать пять! Как же выходит, что уже два убийства связаны со мной?

– Нет, – честно признается Ваня, – у тебя бы сил не хватить сотворить с ней такое.

– Ну спасибо, – возмущенно я отворачиваюсь от него. Как будто кто-то нарочно пытается вбить клин между нами, заставляя подозревать друг друга. Но есть еще малюсенький процент того, что Иван и сам замешан в этом деле, успешно сваливая вину на меня. Морфо дидиус в бардачке, обездвиженная снимком, кажется мне живой душой, спрятанной в черном ящике. Да и сам Доронин – что я знаю о нем, о его брате? По факту, ничего, кроме той истории, которую он поведал мне.

– Возможно, вы знакомы, – наконец, произносит полицейский. – Эта мысль не дает мне покоя. Подумай хорошенько, Аня. Он идет по твоим следам.

– Очень странно убийца это делает. Алла Николаевна мучила нас, а Солнце была хорошей девочкой, только запутавшейся. Я старалась не сближаться с ней, но и зла не желала. Если бы он убивал только врагом или только друзей…

– Да, два трупа еще не дают системы.

Я вздрагиваю, понимаю, что и третий может быть связан со мной. Добавить больше нечего: сколько я не гадаю, могу ли знать убийцу, легче от этого не становится. Я пытаюсь мыслить как убийца, решая, кто мог бы стать следующей жертвой, но сама идея настолько пугает меня и шептунов, что я останавливаюсь.

«Странно все это».

«Ну и кашу же ты заварила».

«Вляпались так вляпались».

Комментаторы в голове постепенно оживают, но я не тороплюсь допрашивать их снова, пока они не сбежали повторно.

Мы доезжаем до здания МВД, поднимаемся через пропускную на второй этаж. Мимо пробегает Толик, и я едва узнаю его в форме.

– А ты почему не в костюме?

– Не на параде, – коротко отчитывается Иван, толкая дверь в один из кабинетов. – Лех, давай, фоторобот попробуем сделать, – обращается он к парню, сидящему за компьютером.

– Хорошо, Иван Владимирович. Садитесь, – молодой человек кивает мне на стул, а после начинается долгая процедура. Если до входа сюда мне казалось, что я на всю жизнь запомнила глаза и губы, то теперь, глядя в разнообразие предложенных вариантов, теряюсь. Шептуны спорят, перебивая друг друга, но с памятью у них дела обстоят еще хуже, чем у меня.

Спустя тридцать девять минут я поднимаюсь из-за стола, вся взмокшая, перенапряженная, с болящими от усталости глазами. Доронин заходит в кабинет, внимательно разглядывая портрет.

– Похож? – интересуется у меня, но я махаю рукой: все расплывается, и образ маньяка вовсе становится нечетким, зыбким.

– Скорее на Вас, Иван Владимирович, – хихикает Леха, но тут же принимает серьезный вид, когда Ваня рычит:

– Охренел, что ли?

Я надавливаю на закрытые веки, будто пытаясь расслабить глаза, и снова смотрю на фоторобот.

В чертах лица незнакомца действительно можно угадать Доронина. Точнее, обоих братьев.

– Похоже, эксперимент не удался, – заявляет Иван, – пошли.

И я иду следом, размышляя, насколько сильны мои мысли заняты полицейским, что все вокруг приобретают его черты, нарочно или нет.

Он проводит меня в свой кабинет, наливает кофе и пододвигает вазочку с печеньями.

– Получилось похоже? – интересуется он, а я пожимаю плечами, ни в чем уже не уверенная.

– Вань, я домой хочу. На улице темнеет уже.

– Посиди еще немного, и я тебя отвезу.

– А ты останешься?

– Посмотрим, – уходит он от ответа.

Я жду, пока Доронин решит все свои дела. В кабинет, не смотря на позднее время, заглядывают бесконечное число раз, сам он то выходит, то возвращается обратно, и от всей этой людской суеты хочется быстрее сбежать.

Мама, Солнце, фоторобот – все смешивается в череду непонятных образов и обрывков мыслей, сдобренных комментариями шептунов.

В девятом часу мы выходим, наконец, из здания и едем не спеша по проспекту.

– Ань, а хочешь в ресторан?

– В ресторан? – удивляюсь и переспрашиваю. – Я не была там года четыре.

– Значит, решено.

Автомобиль разворачивается через двойную сплошную и прибавляет скорости, я открываю окно и улыбаюсь.

Заведение он выбирает на двадцать четвертом этаже небоскреба, откуда виден весь город. Мы выбираем стол возле окна, и пока несут заказ, сделанный Ваней, я подхожу к панорамному стеклу и замираю. Вдалеке собирается дождевая туча, надвигающаяся в нашу сторону; мелькает молния, но грома не слышно. Последние лучи догорающего заката освещают наш стол, и мне кажется, что ничего прекраснее сегодняшнего вечера ранее не было. Сердце наполняется любовью при взгляде на полицейского, и я предвкушаю ночь, надеясь, мы проведем ее снова в одной постели.

– Аня, – я оборачиваюсь, когда Иван зовет меня, и вижу, что он делает снимок на телефон.

– Ты чего?

– Улыбайся и не двигайся.

И я улыбаюсь, не двигаясь.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю