Текст книги "Боль мне к лицу (СИ)"
Автор книги: Гузель Магдеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
Я иду на негнущихся ногах и вдруг ощущаю чужое присутствие. Оборачиваюсь и замираю от неожиданности: в коридоре, привалившись спиной к двери, стоит Толик.
Накатившийся животный ужас лишает меня дара речи.
– Привет, – он вскидывает голову и шагает вперед, не вынимая правой руки из кармана, а четвертый голос эхом вторит:
«Жертва уже выбрана».
Когда речь заходит о серийных убийствах, в книгах и фильмах рассказывают о неутолимой жажде, терзающей маньяка. О том, как он наслаждается вкусом и запахом крови, лишая жизни людей; об экстазе, накатывающем в момент, когда жертва испускает дух.
Ничего этого и в помине нет в моей жизни.
Убивать ради достижения цели; двигаться по намеченному плану. Все просто.
К сожалению, среди обычных людей почти нет равных мне. Тупые, безмозглые создания, не способные разгадать даже простого плана. Я двигаю пешек, приближаясь к победе, а противник все еще не понял, во что мы играем.
Остается два хода. Два хода, чтобы выиграть у него самое главное – и он станет очередным проигравшим. Никому не нужной, сломанной фигурой, без гвардии, окружающей короля. Разве моя вина в том, что он не справился и оказался намного глупее, чем кажется?
Я вглядываюсь в перепуганные женские глаза и вынимаю руку из кармана.
Глава 25
– Толя?
Я стою, боясь лишний раз вздохнуть.
– Прости, не хотел тебя пугать, – он достает из кармана мобильный, отключая звук. Почему-то даже такой простой жест кажется опасным, двусмысленным. – Мне нужна твоя помощь.
– Как ты зашел?
Обманчиво мирный голос полицейского и его размеренные движения не приносит спокойствия. Я не верю ему. Не верю и боюсь.
– Дверь была открыта. Ты знаешь, что у Ивана пропала жена? – дождавшись, когда я кивну, Толя продолжает, – он созвал всю спецгруппу на поиски.
– Тебя же отстранили?
Упоминание о решении Доронина вызывает горькую усмешку.
– Когда дело приобретает неожиданный поворот, уже не играет роли, кто станет твоим помощником – тут цель оправдывает любые средства. Я знаю, что ты можешь чувствовать маньяка. Это так?
– Да, – соглашаюсь я. – Но не тогда, когда захочу или попросят. Все получается неожиданно, само собой.
– Мне он нужен, понимаешь? Я должен достать этого ублюдка. Доказать Ивану, что я достоин работать с ним в одной команде. Он столько для меня сделал…
– Тебе достаточно было просто рассказать всю правду.
– Ты ничего не знаешь, Аня, – он усаживается на тумбочку в коридоре. Сгорбленная фигура человека, уставшего хранить тяжелую тайну. Ему нужно выговориться, и я понимаю, что сейчас подхожу на эту роль, как никто другой. – Когда ты шла по улицам, со странным взглядом, словно лунатик… Я по пятам следовал за тобой, даже не прячась. Я потерял бдительность, понимаешь? А он возник, точно из ниоткуда. Появился за спиной, зажал рот, и произнес все пару фраз: «Ты мне мешаешь. Вякнешь начальнику, убью тебя и твою семью», а потом – темнота. Сукин сын вырубил меня, словно девочку, – он качает головой, точно не может поверить в то, о чем говорит. – Когда я очнулся, то сразу начал набирать Ивана, но решил, что это не телефонный разговор. Потом нашли Романцеву, все завертелось… А дальше он стал звонить мне с анонимного номера и шантажировать. Я должен найти его, понимаешь? Все это нужно прекратить. Я больше не могу так.
– Понимаю, – соглашаюсь с ним я, мысленно жалея Толю. Человек, доведенный до отчаянья, способен на многое.
– И я сделаю для этого всё. Всё, – повторяет он, выделяя последнее слово и доставая из кармана пиджака пистолет. – Пожалуйста, не дури.
– Я и сама хочу покончить с этим и найти убийцу Солнце, – стараясь говорить медленно, чтобы голос не дрожал, я разглядываю собственные руки.
– Тогда одевайся и поехали. И не провоцируй меня.
Горькое чувство жалости и несуразности всего происходящего оседает на языке. Я переодеваюсь, стоя спиной к Толику, сидящему в коридоре. Он крутит пистолет на пальце, и в какой-то момент мне кажется, что полицейский готов приложить его к собственному виску и выстрелить. На каких слабостях сыграл с ним убийца, как нашел педали, на которые стоит давить?
– Я готова, – мы выходим следом друг за другом в подъезд. Спускаемся до машины, каждый в своей тишине. Я ощущаю между лопаток жжение от тяжелого взгляда идущего за спиной мужчины. Касаюсь дверцы седана, оборачиваясь через плечо, и вижу Кирилла.
Он стоит невдалеке, перекатываясь с носка на пятку. Руки в карманах джинсов, прищуренный взгляд. Я понимаю, что сейчас – единственная возможность показать, что я еду с чужим человеком по принуждению, но сосед обиженно отворачивается, лишая последнего шанса. Что ж, сама виновата.
– Быстрей, – торопит Толик, и я пристраиваюсь рядом с ним на переднем сидении, тяжело вздыхая.
Пятьдесят минут мы катаемся по городу, не приближаясь к намеченной цели. Я молю шептунов прийти на помощь; представляю Яну, Человека с кладбища и Солнце, но ничего не помогает. Три голоса тихо скулят, а четвертый и вовсе молчит.
Ливень усиливается, превращая улицы в размытые пятна. Дворники не справляются с потоками воды, стекающими на лобовое стекло, и Толик, не видя дороги, останавливает машину.
– Все это зря, – он устало трет глаза, откидываясь назад, а я перебираю суставы правой руки, шепча еле слышно «Игорь, Сема, Руслан. Тетя Лена, Солнце, Иван…»
На последнем имени запинаюсь, ощущая резкую боль под ребрами. Она настолько неожиданная и сильная, что я сгибаюсь пополам, ударяясь с размаху лбом об панель. В глазах мутнеет, и я кричу, зажимая руками живот, пока приступ не отступает.
Толик задает беспокойно вопросы, пытаясь помочь, но я не могу говорить. Пот крупными каплями стекает по лбу. Едва переведя дыхание, я отвожу ладони, ожидая увидеть на них кровь, но там ничего нет. Поднимаю футболку, чтобы убедиться, что не ранена и вижу чистую, гладкую кожу.
– Аня! – я поворачиваюсь на звук собственного имени, кажущегося в этот момент мне чужим, неродным, и вместо взволнованного лица Толи вижу мост и темную фигуру убийцы.
– Поехали, – кричу и снова сгибаюсь от нового приступа боли.
Когда четвертый голос, резко оживший после видения, перестает шептать мне ориентиры, мы почти подъезжаем к транспортной дамбе – единственному месту, похожему по описанию на то, что я пересказываю Толе. По пути я еле уговариваю полицейского связаться с Иваном. Его желание самостоятельно загладить вину может выйти боком:
– Если мы упустим убийцу и не спасем Яну, ты своим молчанием не заработаешь его прощения.
Поэтому Доронин подлетает почти одновременно с нами. Он выскакивает из машины, скользя по грязи, и бросается ко мне:
– Что ты там видела?
– Немного, – вглядываясь в разноцветные глаза, стараюсь думать о деле, а не о том, как больно быть рядом, любить, но не сметь коснуться. – Опоры моста, рисунок на стене.
Почти вся спецгруппа в сборе; мы спускаемся с оврага по скользкому глиняному скату, цепляясь за траву, чтобы не упасть. Подходя ближе, я понимаю, что ошиблась: место не похоже на то, что я видела.
Оперативники не находят ничего, кроме ночлежки бомжей. Мы медленно поднимаемся обратно, и я ловлю разочарование в глазах Ваниных сотрудников. Самый молодой парень, с которым я общалась в прошлый раз, отворачивается, стоит только мне посмотреть на него.
Дождь, стихающий лишь на короткое мгновение, снова усиливается. Я понимаю, что промокла насквозь.
Иван протягивает мне руку, помогая взобраться наверх, и от тепла горячей ладони, от ощущения его кожи я задыхаюсь.
Толя скрывается в толпе полицейских; я не упоминаю, как мы оказались с ним рядом, да никто и не спрашивает. Доронин пытается закурить, но тут же выкидывает мокрую сигарету:
– Повтори еще раз, что видела.
Я снова перечисляю все, что успела запомнить, но Иван прерывает меня жестом, доставая звонящий мобильный.
– Да, – отвечает быстро, и вдруг лицо его меняется: я вижу ужас, охватывающий мужчину. Он раскрывает рот, пытаясь что-то сказать, но не может. В неожиданном порыве я подлетаю ближе, прислушиваясь к раздающимся из телефона методичным звукам, и тут же понимаю – это бой курантов. Насчитываю четыре, после чего звучит гимн России – именно так, как бывает в новогоднюю ночь. – Нееет! – вдруг разрывается криком Доронин и швыряет сотовый в кусты.
Я отодвигаюсь от него в испуге, боясь попасть под горячую руку, но застываю на середине шага.
«Меридианная», – шепчет четвертый голос, и я повторяю вслух адрес. Иван снова хватает меня за руку, помогая не упасть в грязь, и мы бежим с ним к джипу, надеясь, что шанс еще есть.
… Восемь минут требуется, чтобы оказаться у следующего моста. Доронин выбегает первым, в руках его – пистолет. Я не свожу взгляда с оружия, и почти утыкаюсь в его спину, не успевая резко затормозить, когда он неожиданно останавливается.
Выглядываю из-за плеча и зажимаю рот, чтобы не закричать. Даже с моего места видна темная фигура, словно парящая в воздухе. Ноги качаются в полуметре от земли, и не остается никаких шансов, что подвешенный человек еще жив.
Иван бежит, дважды теряя равновесие. Падает, упираясь коленями и ладонью в лужу, приподнимая руку с пистолетом, и тут же поднимается. Я несусь за ним, не веря в происходящее.
Мы замираем в трех метрах от новой жертвы убийцы.
Темные волосы, как и в прошлый раз, закрывают лицо, но мне не нужно его видеть, чтобы понять, кто перед нами. Черная майка скрывает вспоротый живот. Я не сразу понимаю, чем обвита шея женщины, но когда вглядываюсь, то краска отливает от лица.
Змея, выполненная настолько искусно, что кажется живой. Точная копия той, которую я выкинула в мусорное ведро. Или та же самая…
– ЯНА! – отчаянье переполняет Доронина, и он шагает вперед, опускаясь на колени перед тем, что осталось от его жены. Утыкается в ноги, останавливая маятник, и ревет раненым зверем.
Я отворачиваюсь, не в силах наблюдать эту картину и слышать его рыдания.
Подъехавшие оперативники застывают рядом со мной, не зная, как поступить дальше. Я отхожу назад, решая, что мне здесь больше нечего делать.
Преграды на пути к Ивану уже нет. Да только и он не стал ближе…
Уйти далеко не удается.
Я вижу спешащего Петра. Лицо, лишенное всякого цвета – он настолько бледен, что синие, как у брата, глаза выделяются яркими пятнами.
Он останавливается рядом со мной, тяжело дыша. Из приоткрытого рта вырывается хриплое дыхание. Адвокат скользит взглядом по толпе людей, смотрит на меня, будто не узнавая, и снова поворачивается в сторону полицейского.
Иван уже не кричит; я вижу только, как сотрясается его спина. Доронин сидит в той же позе, не выпуская из объятий тело жены. Петр проходит сквозь тяжелое молчанье спецгруппы, останавливается и садится рядом с братом, задирая голову – так, что лицо Яны, спрятанное под волосами, оказывается почти над ним.
Мне хочется плакать, но слезы не идут. Вакуум, появившийся внутри живота, разрастается, засасывает эмоции, оставляя после себя плотную кожуру пустого человеческого тела. Я чувствую себя полой, выпотрошенной до конца.
С трудом отвожу глаза от чужого горя.
Сбоку видна знакомая фигура Толика. Ему так и не удалось поймать убийцу, загладить свою вину, но шанс еще остается. И инструментом в поисках маньяка по-прежнему остаюсь я. Вспоминая, как он обращался со мной всего час назад, решаю, что лучшим будет скрыться, пока очередная умная идея не посетила его голову.
Я иду к остановке, не заботясь о том, чтобы предупредить кого-то о своем уходе. Мокрая одежда липнет к коже, вызывая озноб; обувь, тяжелая от грязи, хлюпает водой, после того, как я несколько раз с размаху наступаю в лужу.
Куда бы я ни смотрела, на чем не останавливала свой взгляд, передо мной всегда одна и та же картина – подвешенная девушка и два сломанных брата у ее ног.
Всего одной жертвой убийце удается добраться сразу до двоих. «Как мне найти тебя, чудовище?» Сейчас я мечтаю лишь о том, чтобы остановить зверя, подбирающегося все ближе и ближе, не думая о собственной безопасности.
Холодная ярость наполняет изнутри, пробираясь в каждую клетку тела.
Я обязана сделать все, чтобы наказать его – наказать так, как он того достоин.
Подгоняемая этими чувствами, не замечаю, как добираюсь пешком до дома. В коридоре первым делом скидываю с себя всю одежду, забираюсь под горячий душ. Пар наполняет комнату, скрывая очертания предметов, и я подставляю затылок под струю, стараясь выбить образ мертвой Яны из начинающей болеть головы.
Черт, только мигрени еще не хватало. Сейчас мне нужна способность ясно соображать.
Забираюсь на подоконник в одном полотенце, затягиваясь сигаретой. Дико хочется оказаться рядом с Иваном, поддержать его, но понимаю, что это вызовет лишь раздражение. Меня терзает стыд, когда я переключаюсь на мысли о том, что у нас еще возможно совместное будущее.
– Как плохо быть влюбленной дурой, – вздыхаю, выкидывая окурок в форточку.
После долго сижу на полу в зале, гипнотизируя телефон. Позвонит ли хоть кто-нибудь? Вспомнит сегодня обо мне?
Я хочу и не хочу этого одновременно, но вынужденное бездействие не дает покоя. Оценивающе смотрю на погоду за окном, – с неба все еще льет, поэтому возвращаюсь в прежнюю позу и замираю.
Стоило бы уложить по полкам все последние события, начиная с того, как я вышла из больницы, но мысль разлетаются в разные стороны. Образы Ивана, Петра, Кирилла, Толика, Елены проскакивают галопом, не давая остановиться хотя бы на одном.
Набираю номер профайлера, не зная, о чем буду с ней говорить. Она отвечает тут же, будто только и ждет звонка:
– Это правда?
– Да, – отвечаю, даже не успев поздороваться.
– Ты не рядом с ним?
– Нет, Лена. Будет странно, если временная любовница придет поддерживать после смерти жены.
– Аня, кажется, ты не знаешь, – она шумно выдыхает, подбирая слова, – Яна подала на развод с ним. Они не сходились.
– Что? – не веря собственным ушам, переспрашиваю. Мне становится жарко, оттягиваю ворот футболки, чтобы снять давление с шеи. – Как?
– Это сейчас уже не важно. Я не знаю, какие планы у него были на тебя, и в другой ситуации я бы не полезла в ваши отношения, но… Не отворачивайся от Ивана. Пусть не сейчас, не сегодня, но когда он придет к тебе…
– Как к последнему средству утешения? – голос дрожит, но будет враньем не признаться хотя бы себе, что я приняла бы его в любом случае.
– Сейчас Антон приедет с работы, и мы поедем к Ване. А ты просто подумай о том, что теперь знаешь.
Разговор выбивает из колеи.
Я закрываю глаза, надавливая на веки подушечками больших пальцев, отказываясь думать. Каждый разговор, каждое событие будто кардинально меняют направление моего движения. Я только свыкаюсь с мыслью, что никому не нужна, и сразу рядом появляется столько новых людей. Стоит поверить, что я достойна любви, как тут же судьба поворачивается задом. А теперь, почти смирившись в невозможности этих отношений, я снова живу надеждой. Чтобы опять разочароваться?
Нарезаю круги по гостиной до двух часов ночи, кусая губы до крови. Шептуны без конца обсуждают, обсуждают, обсуждают события последних дней – до тошноты. Я уже не могу их слушать, но они не затыкаются, мешая соображать.
В половине третьего ключ поворачивается в замке входной двери. Звук настолько громок в ночной тишине, что с меня тут же слетает дрема. Приподнимаюсь, готовая к худшему, но вижу Ивана. В руках его – початая бутылка водки, уже пустая почти наполовину.
Мутный взгляд останавливается на мне. Нетрезвая походка выдает, что это уже не первая доза алкоголя, оказавшаяся в его организме. Он проходит мимо, с грохотом ставя водку на стол, и тяжело опускается рядом. Склоняет голову на руки и замирает.
Все это время я стою в нерешительности, опираясь на косяк.
Что делать?
Невыносимо желание подойти, обнять, коснуться. Но все мои действия кажутся ужасным кощунством, поэтому я лишь крепче обнимаю себя, скрещивая руки. Нельзя, нельзя, но так хочется… Сегодняшний разговор с Еленой сбивает с толку еще больше.
– Это я во всем виноват, – глухо говорит Иван и повторяет снова, уже четче, поднимая голову, – я виноват.
Молчу. Такие фразы не требуют ответа. Доказывать, что виноват только убийца, бесполезно – он распалится лишь сильнее. Впрочем, это Ваню не останавливает:
– Я! Виноват! Надо было спрятать ее, увезти! А я вместо этого все похерил! Сука! Ненавижу! Я убью эту мразь, живьем закопаю!
Голос становится все громче; Доронин срывается с места и крушит кухню, скидывая подворачивающуюся под руку посуду, роняя стулья. От ударов на стене остаются кровавые отпечатки костяшек пальцев.
Дикий звук, вырывающийся из его груди, разрывает мне душу на части. Я заставляю себя стоять, не двигаясь, пока он не выдыхается.
Иван скатывается вниз по стене, утопая в острых осколках. Перешагиваю аккуратно, стараясь не поранить босые ноги, но боли избежать не удается. Опускаюсь рядом, вставая на колени, и прижимаю его за голову к себе, давая выплакаться.
Как по-дурацки звучит фраза о том, что мужчины не плачут. Боль потери одинаковая для всех, – она сама выдавливает из человека слезы, чтобы спасти от перегрузки.
Измотанный собственным бессилием, Иван замирает. Мы сидим так ровно три минуты, пока он не отталкивает меня, поднимаясь. В руках снова – бутылка водки. Я отхожу, ощущая, как течет кровь из ранок на стопах. Вопрос, который сейчас не к месту, все же срывается с губ:
– Ваня, почему ты исчез?
Полицейский молчит, поднимая голову к потолку. Я не сразу понимаю, что он пытается остановить слезы, собирающиеся в уголке глаз. Моргает несколько раз, а потом произносит:
– Я пытался спасти вас. Он обещал прийти за тем, кто мне дорог, а я решил, что, пока не нашел эту суку, единственный способ обезопасить близких людей, – исчезнуть. Если нет слабых мест, то не за что цеплять. Я ушел от тебя. Я пошел на развод с Яной… но он не купился. А я проиграл.
Глава 26
Появление младшего Доронина уже не вызывает удивления.
В отличие от брата, он заявляется с виски. Тонкий плащ переброшен через руку; всегда идеально сидящая рубашка выглядит мятой и застегнута через пуговицу.
Адвокат проходит мимо в обуви, хрустко ступая по осколкам. Молча усаживается напротив Ивана и пьет, ударяясь зубами о стеклянное горлышко бутылки.
Я решаюсь уйти в комнату, чувствуя себя лишней, но Петр останавливает:
– Садись. Помянем Яну.
Я все равно выхожу из кухни, чтобы обуться. Возвращаюсь назад, занимая место между двумя братьями. За это время адвокат находит где-то целый стакан и наливает его до краев, пододвигая ко мне.
– Пей, – чеканит, но я с отвращением смотрю на алкоголь.
– Я не могу так, – начинаю, но он ударяет рукой об стол, крича:
– Пей! – и я делаю залпом несколько глотков, давясь от обжигающего ощущения и кашляя после. – Вот так лучше, – произносит Доронин – младший, теряя ко мне интерес. – Скажи мне, Ваня, как ты смог проеб**ть все, что у тебя было?
Иван молчит. Думаю, что он и сам задается этим же вопросом.
– Почему она тебя выбрала, а? Сейчас жила бы со мной. Живая! Я ведь любил ее все эти годы, братец. Понял, да? Любил!
– Я знаю, – Иван смотрит перед собой, слегка пошатываясь. – Ты этого и не скрывал.
– А я для нее был подружкой. Она делилась со мной всеми проблемами. И когда ты, б**ть, дома не ночевал, и когда начал с этой дурой спать. На что ты ее променял? Вот на это? – Петр кивает на меня, и я не выдерживаю, встаю быстро, роняя с шумом стул под ноги.
– Пошел ты на х**, – раздается за спиной голос Ивана, и конфликт переходит на повышенные тона.
Я запираюсь в ванной, набирая номер Елены, стараясь не думать о том, сколько сейчас времени. Она долго не берет трубку, и в перерывах между гудками с кухни доносятся крики и звук ударов.
Я не вмешиваюсь; во мне зреет уверенность, что больше, чем синяками, эта драка не закончится, зато пар они выпустят.
«Все в порядке, сиди пока тут».
«Да ничего, у одного губа разбита, у другого фингал».
«Бабу надо было при жизни делить, дурачье».
– Да, – сонный голос профайлера останавливает поток комментариев.
– Лен, у меня на кухне два пьяных брата Доронина дубасят друг друга. Что делать?
В трубке раздается шуршание, тихий шепот, после чего девушка нехотя отвечает:
– Полпятого утра, Ань. Ладно, сейчас разбужу Антона и приедем.
Я благодарю ее, но она отключается, не дослушав. Нормальная реакция человека, которого разбудили посреди ночи.
К их приезду Иван и Петр успокаиваются; адвокат расхаживает с синяком под глазом, Иван прикладывает бутылку к распухшей губе. Я сижу в комнате с томиком Ахматовой, прислушиваясь к уличному шуму, и когда сквозь приоткрытое окно доносится звук подъезжающей машины, выхожу открывать дверь.
Лена хмуро переступает через порог; за спиной тихой тенью маячит Антон, прикрывающий ладонью зевающий рот.
– Обувь не снимайте, – пропуская их вперед, предупреждаю я.
– Я первый, – Антон останавливает Лену, проходя на кухню вперед нее. Тесное пространство не позволяет уместить всех присутствующих, поэтому я решаю не присоединяться к толпе.
От головной боли, усталости и алкоголя я начинаю плохо соображать. Перед глазами пляшут темные точки, и мне хочется лишь одного: остаться в одиночестве и с головой укрыться одеялом.
Присутствие людей утомляет, поэтому, когда в зале появляется Антон, я почти не реагирую на него.
– Лена сегодня уже пыталась поговорить с Ваней, – заводит мужчина разговор, поневоле привлекая мое внимание, – но он послал нас. Нельзя его за это судить, но… мне неприятно, когда так поступают с любимой женщиной.
– Антон, днем убили Яну, какую реакцию ты ждешь? – я защищаю Ивана, немного раздражаясь от слов собеседника. Собеседник выбрал явно не того человека, чтобы делиться своими проблемами.
– Знаешь, вся эта ситуация меня порядком напрягает. Я тебе не жалуюсь, просто хочу заранее предупредить: скорее всего, в ближайшее время я увезу Лену куда-нибудь подальше.
– А ты ее мнение спросил?
Антон молчит, разглядывая что-то над моей головой. Я жду ответа и пытаюсь разобрать слова в тихом бормотании профайлера.
– Она не согласится. Но я боюсь, что увлекшись всем этим делом, она перетянет проблемы на себя. Ее навязчивое желание всех спасать и помогать каждому встречному может выйти боком. Если честно, я против и того, чтобы Лена занималась тобой. Не в общем, а с тем рвением, с которым она кидается тебе на помощь.
– Почему?
– Это морально истощает ее. Мне хочется, чтобы моя женщина была спокойной, домашней, уютной – такой, как в день нашего знакомства. А с делом об убийстве я вижу дерганную, взволнованную Лену. Никто не думает о том, удобно ей или нет ехать посреди ночи на помощь Ивану или бросать все дела по первому
Чувствую угрызения совести: и вправду, ни разу мне не приходила мысль о том, вовремя ли я. Лена – тот человек, на чью помощь эгоистично рассчитываешь в любой момент, не задумываясь об удобствах.
– Я поняла тебя, – Антон вызывает уважение своей заботой о близком человеке. Мы смотрим в глаза друг другу, и он виновато извиняется:
– Не хотел никого обидеть или задеть.
– Ты поступаешь правильно.
– Я просто люблю ее.
Лена заглядывает в комнату, потирая ладонью лицо:
– Я поговорила с ребятами. Думаю, им нужно просто выспаться. Я вызвала им обоим такси. Ты тоже ложись.
– Лена, – я мнусь, словно разучившись говорить вежливые слова, – спасибо тебе за все. Спасибо.
Она устало улыбается и машет рукой:
– Обращайся. Желательно, в дневное время суток.
По очереди уезжают сначала профайлер с Антоном, следом – Петр. Иван выходит в коридор, наблюдая молча, как собирается брат. Когда мы остаемся с ним вдвоем, я застываю, страшась сказать что-то не то.
– Иван, – зову его, привлекая внимание. – Если тебе нужна завтра моя помощь…
– Аня, – он смиряет меня тяжелым взглядом, заставляя сердце стучать быстрее. – Все кончено. Не строй иллюзий.
– Но…
Я пытаюсь объясниться, с трудом подбирая правильные слова, однако Доронин перебивает:
– Больше никаких жертв не будет, – и выходит, забывая закрыть за собой дверь.
На диван я укладываюсь в полной уверенности, что долго не смогу заснуть, но, на удивление, усталость берет свое. Едва голова касается подушки, я почти тут же проваливаюсь в глубокий сон без сновидений.
Просыпаюсь, не понимая, сколько времени. Долго лежу под одеялом в позе эмбриона, прижимая колени к груди. Равнодушное оцепенение длится все последующие часы, пока я выгребаю мусор из кухни, отмываю кровавые пятна со стен. На кухне пахнет сигаретами и пролитым мимо стакана алкоголем. Протираю стол, двигаясь как робот, распахиваю окна настежь. Рука тянется к сигаретам, но открыв пачку, с отвращением отбрасываю ее назад.
Чтобы вырваться из апатии, выхожу во двор. Кроссовки все еще сохнут, поэтому ощущаю себя немного странно, идя выбрасывать мусор на каблуках.
– Привет, – Кирилл закрывает автомобиль, стоя ко мне спиной, но именно сейчас я нуждаюсь в том, чтобы поговорить хоть с кем-нибудь на отвлеченные темы. Он оборачивается удивленно, словно не ожидая меня здесь увидеть:
– Ну здорово, – и замолкает, сжимая плотно губы.
– Как дела? – видеть соседа таким молчаливым неожиданно, и это сбивает меня с толку.
– Порядок. Ты как? Жива-здорова?
– Да, – сцепляя пальцы в замок, понимая, что разговора не выйдет.
– Ну ладно тогда. Пока, что ли, – он машет рукой, направляясь в сторону подъезда вразвалочку. Устало сжимаю двумя пальцами переносицу, ощущая себя одинокой со всех сторон.
«Иволга, – думаю я, отправляясь к остановке. – Еще есть она. Родители. Я не одинока».
Дорога до психбольницы отвлекает от вчерашних событий, кажущихся теперь странным, мрачным сном.
Я прохожу в отделение по узенькой бетонной дорожке через внутренний двор, минуя пропускную систему. Высокие заборы скрываются за тополями, загораживающими добрую часть пространства. Зарешеченные мрачные окна молча взирают на меня со всех сторон в немом удивлении; на пути мне не попадается ни одного человека.
Птичий гомон смолкает, стоит только перешагнуть порог. Я оглядываюсь в поисках знакомых лиц и шагаю к одной из безымянных женщин, работающих тут.
– Мне надо Иволге передать кое-что.
– Не получится, – она прячет глаза, делая вид, что занята очень важным делом.
– Почему? – хмурюсь я, готовясь к любому ответу, но следующие слова все равно внезапны:
– В изоляторе она, – и добавляет почти неслышным голосом, – вряд ли в этот раз оправится, уже как овощ.
Я не могу ровно стоять; отхожу, не произнеся ни звука, и, пошатываясь, бреду обратно. Нина, Нина…
Гомон городской суеты погружает в транс; я слышу далекие звуки автомобильных гудков и двигателей, разговоров, пение ночных птиц. Город, продолжающий жить, несмотря ни на что. Город, среди прохожих которых таится убийца, на чьи поиски меня вызволили из этого ада.
«Где он?», – раз в сотый задаю вопрос шептунам, но они молчат и издают звук, похожий на шум двигателя. «Лентяи!».
На обратном пути принимаю решение, собирая остатки воли в кулак.
Захожу в квартиру, уже мысленно прощаясь с ней.
Пакую вещи с мыслями, что временно можно побыть у родителей; долго думаю, не оставить ли мобильник и с сожалением кладу его на стол. Так будет лучше.
Проходя мимо почтового ящика, замираю – а не оставить ли ключи там, но он не закрывается на замок, а расшвыриваться чужим имуществом – некрасиво. Ладно, отдам при встрече, а что ее не избежать – яснее ясного. Серийник до сих пор разгуливает на свободе, шептуны молчат, а мое фото без глаз валяется где-то в квартире.
Застреваю с сумкой между двух дверей парадной, цепляясь за ручку, и вижу боковым зрением, что в темном тамбуре кто-то есть. Торопливо дергаю ее на себя, но тень скользит ко мне и зажимает рот быстрее, чем я успеваю закричать. Он нажимает мне на точку между шеей и предплечьем, и дикая боль пронзает тело, парализуя правую сторону. Сумки из обессиливших пальцев соскальзывают на пол, и я, ощущаю, как руки в перчатках прижимают меня ближе к себе.
– Мотылечек, – ласково выдыхает он в ухо, – давно не виделись.
Я не могу ответить, да и пошевелиться тоже, превращаясь в вынужденного слушателя. Мне не страшно, – противно. Кажется, будто от перчаток пахнет кровью, и кровь эта – Солнце и Яны, и всех тех жертв, что есть на его совести.
– Далеко собралась? Теперь пришло время твоей партии. Пока Иван занят оплакиванием супруги, мы с тобой займемся делом. Сейчас поднимемся в квартиру, и только попробуй пикнуть.
Но я не могу издать даже звука, разглядеть лицо маньяка. Он поднимает сумки и толкает меня перед собой. Я ощущаю спиной, как упирается что-то острое под лопатку слева. Заточка? Нож? Острый скальпель, которым он режет крест-накрест животы своих жертв?
Мужчина уверено достает из кармана моей куртки ключ, открывает дверь, заталкивая меня первой. Звук закрываемого замка за спиной отдается колокольным набатом.
Мы остаемся один на один, и теперь я, повернувшись, впервые могу рассмотреть преступника. До боли знакомое лицо, которое я столько раз видела вблизи. Его губы улыбаются, будто больше всего на свет он сейчас рад видеть меня, но стоит взглянуть в глаза, как тут же становится ясно – в нем нет ничего доброго. Пустые, мертвые, с выражением, будто он оценивает, как лучше тебя разделать, вдоль или поперек.
На нем темная футболка с длинными рукавами, джинсы, тонкие перчатки. Он шагает на меня, тесня, и вдруг впивается в губы долгим поцелуем, после которого кажется, будто насиловали в рот. Я утираюсь рукой, с отвращением глядя на мужчину, вспоминая, что совсем недавно ему нравилась другая.
– Дуй в комнату, мотылек, – убийца выглядит недовольным, возможно, ожидая другой реакции на то, что я узнала его и что не догадалась раньше. С него слетает вся красота, обнажая неприглядную правду. Мы устраиваемся в зале так же, как обычно с Ваней: я, поджав ноги, на диване, он – на кресле напротив.
Меняются герои, локации остаются прежними.
– Закрой занавески, и не глупи. У нас с тобой полно времени, чтобы поговорить по душам.
– У тебя есть душа? – искренне удивляюсь я, выполняя его распоряжение. Для себя решаю, что лучше всего с приказами не спорить, демонстрировать покорность, но выпытать все, что у него на уме. Главное, не умереть бы до того, как появится возможность поделиться услышанным.
– Уже нет.
– Продал?
– Продал.
– Почем нынче души? – с задернутыми шторами в комнате становится темно и почему-то холодно. Он не отвечает, испепеляя меня взглядом. – Ладно, давай на чистоту. Зачем тебе все это нужно?
– Мы еще поговорим об этом.
Я зову его тем именем, которым он представлялся обычно, и вдруг понимаю. Оно ненастоящее – так же, как и все, чтобы было увидено раньше.
– Тебя зовут не так, да? – убийца не возражает:
– Можешь называть, как душе угодно. Какое имя нравится тебе, мотылек?
