Текст книги "Боль мне к лицу (СИ)"
Автор книги: Гузель Магдеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
Глава 9
Утром вчерашний вечер кажется глупым и сюрреалистичным, словно воспоминание о просмотренном фильме, прочтенной книге. Тем не менее, прикасаться к коробке я не планирую, хотя к приезду Ивана вовсе забываю о ней: в ванной прорывает трубу, а я мечусь по квартире по щиколотку в воде, пытаясь перекрыть проржавевший вентиль, отключить электроприборы и не растянуться.
Возмущенный сосед снизу появляется почти сразу, с порога начиная наезжать на меня:
– Ну чё за херня, я тока ремонт недавно закончил! Вы чё там, с ума посходили?
Я предстаю перед ним взмокшая, нервная, с тряпкой в руках. По обалдевшему выражению лица, понимаю, что сосед немало удивлен.
– Помогите, пожалуйста! Не могу справиться сама.
Мужчина оценивает меня, потом заглядывает за спину, оглядывает потоп:
– Охренеть можно. Двигайся.
Скидывая домашние тапочки за порогом, он подворачивает джинсы и заходит внутрь:
– Хорошо, что у нас колонки, – не кипяток хлещет.
– Плохо, что трубы мертвые, – вздыхаю я, наблюдая, с какой ловкостью мужчина справляется с вентилем. Вода, наконец, перестает течь, но меньше ее от этого не становится.
– Чё встала? Тащи еще одну тряпку, пока с первого бабка не прибежала. Она и мертвого замучает.
Я протягиваю ему кусок мягкой материи, найденной в темнушке, и мы приступаем к уборке. Судя по всему, мой помощник не в состоянии долго молчать:
– Тебя звать-то как? Я – Кирюха.
– Анна.
– Как Каренина, – усмехается Кирилл, но я оставляю его замечание без комментариев.
– А чё лысая какая? – нахально продолжает интересоваться Кирюха, не забывая выжимать воду в ведро. – Рак что ли? Или чё похуже?
– Любовь к экспериментам, – пожимаю плечами, не вдаваясь в детали.
– А здесь какими судьбами? Снимаешь, что ли?
– Ага.
– Я тоже недавно переехал. Вроде мент хозяин квартирки?
– Начальник полицейский какой-то.
– Ну не фига себе, – Кирилл присвистывает. – Потом не выйдет, что это я тебя затопил, надеюсь?
Я смеюсь: несмотря на манеру разговора, сосед оказывается довольно забавным собеседником.
Через двадцать восемь минут в квартире почти сухо. Я распахиваю настежь окна, позволяя теплому воздуху заполнять влажное помещение. Квартира оказывается почти не пострадавшей: мокрые лишь вещи, неубранные с пола, да обои по самой кромке над плинтусом. Техника в целости. Я перекидываю через подоконник половик и утираю со лба пот.
– Не расслабляйся, еще и у меня убираться надо.
Я киваю, выпивая залпом целый стакан воды, и следую за соседом на второй этаж.
Квартира Кирилла разительно отличается от той, в которой я живу: хороший, дорогой ремонт, минимум мебели.
– Твое счастье, что я обои не клеил, – хмыкает Кирилл, крутя ключи от квартиры меж пальцев. – Тряпка в ведре, ведро в ванной.
Я провожу рукой по стенам:
– А что это?
– Декоративка. Ты чё, не видела ни разу что ли?
Предпочитаю не отвечать, – последние годы меня окружали только крашеные дешевой, вонючей краской стены, и слово «декоративка» ровным счетом ничего не говорит мне.
У Кирилла почти сухо: только капает в коридоре из отверстия под люстру на натяжных потолках и стекает по стенам в ванной.
– Чем занимаешься? – Кирилл продолжает проявлять интерес, топчась над душой. Это слегка раздражает, но, с другой стороны, я чувствую себя виноватой, поэтому орудую тряпкой молча. – По жизни, я имею в виду.
– Консультантом работаю.
– О, клево, – воодушевляется сосед. – А почем консультации?
– Ты лучше спроси, на какую тему, потом уже ценой интересуйся, – снова улыбаюсь.
– Как хочешь, не принципиально. Про что консультации твои?
– По психологии. Разобраться в себе.
«Ты в себе бы разобралась!»
«Вот это чешет…»
«Мастер вранья, восьмидесятый левел».
– Ну не, такая фигня не по адресу.
Я не могу понять, прикидывается ли Кирилл дурачком или и впрямь является таким, каким пытается себя показать: не очень далеким, болтливым рубахой-парнем, но по-человечески он располагает к себе.
Я расправляюсь с уборкой за двенадцать минут, мечтая быстрее разделаться со всеми делами и прилечь.
– Слушай, чай у тебя есть? – выходя на площадку за мной неожиданно интересуется он.
– Напрашиваешься? – вскидываю брови.
– Да ладно, чё ты, нормально общаемся же, – мужчина дружелюбно улыбается, – айда, пошли, у меня коробка конфет есть, шоколадных. Любишь?
– Люблю, – киваю, дожидаясь, пока он закроет дверь.
– Еще бы, бабы до сладкого все падкие, – заключает сосед, а я закатываю глаза, но впускаю к себе неожиданного гостя.
Пока закипает чайник, Кирилл продолжает задавать вопросы, но при этом почти не говорит о себе.
– Ты не следователем, часом, работаешь? – не выдерживаю я, устраиваясь с чашкой за столом, и открываю коробку конфет. – И вправду вкусные.
– Да какой я мент, вторую неделю в отпуске дома сижу, хотел отдыхать поехать, с баблом накладка вышла, друзья на работе все, вот как пенсионер напротив телика с пультом.
– К бабушкам возле подъезда всегда можно выйти, – прячась улыбку за чашкой, отвечаю я.
– Ага, ты научишь, психолог, блин.
За разговорами нас застает Ваня, при виде которого сосед начинается суетиться и быстро покидает жилплощадь. Я хмыкаю, глядя ему в след: на меня такого устрашающего эффекта появление служивого ни разу не производило. Скорее, с точностью до наоборот.
Сегодня Иван в голубой футболке, серых джинсах, и весь этот наряд необыкновенно ему к лицу.
– Что это было? – упираясь одной рукой в косяк, даже не снимая обуви, интересуется он с видом собственника. – Дружеские посиделки?
– Скорее, благодарность за помощь. Ничего странного не замечаешь?
Отлепившись от двери, Ваня, наконец, оглядывает комнату, останавливая в конце взгляд на мне.
– Наводнение – потоп, надо думать? А Кирюха примчался играть роль благородного спасителя?
– Ревнуешь, что ли? – сверлю его глазами, а настроение мое, в отличие от Доронина, поднимается на пару делений.
– Давай еще ты не доставай, – он проходит до своего любимого кресла и садится, вытягивая ноги. Я, не раздумывая, усаживаюсь на подлокотник рядом.
– Жена? – любопытствую я. – По поводу твоей дурочки возмущается?
– У тебя в роду прорицательниц не было?
– Только психи, – улыбаюсь я. Руки мои ложатся на плечи Ивана, начиная тихонько их поглаживать, и он, будто давая добровольное согласие, поворачивается ко мне спиной, призывая продолжить массаж. Я старательно разминаю затвердевшие мышцы, получая удовольствие от своих действий: так приятно касаться мужчины, вызывающего во мне трепет и желание. Изменившиеся дыхание почти выдает меня: хочется залезть Ване под одежду, чтобы притрагиваться к обнаженной коже.
Я наклоняюсь вперед и вижу, что мой полицейский, разомлев от ласк, уже спит. Тихонько касаясь небритой щеки губами и почти плачу от накатившего на меня счастья.
Сорок минут я, как преданный пес, сижу, не отходя от Вани, а потом спохватываюсь, что его надо чем-то кормить, и бегу на кухню. Услужливость, на грани раболепия, порой вызывающая жалость, меня ничуть не смущает. Я же иногда показываю ему характер?
«Конечно – конечно!»
«Показывает она, ну-ну».
«Сиськи ты ему свои показываешь, а не характер!»
Доронин появляется на кухне почти сразу, как только я выключаю конфорку.
– Выспался? – улыбаюсь я, а он кивает, потирая ладонью лицо:
– Почему-то здесь меня всегда тянет на сон.
– Говорят, шизофреники – энергетические вампиры. Может, ты теряешь силы? – я говорю серьезно, но глаза мои смеются.
– Да вроде бы, наоборот, высыпаюсь и успеваю отдохнуть.
– Ешь, – киваю я на тарелки, – потом нам будет, о чем поговорить.
– Звучит впечатляюще, – Иван потягивается, и я замираю, не отводя глаз от темной полоски волос над джинсами, открывающейся на короткое мгновение.
«Боже, какой он в постели?».
«Срочно соблазни его».
«Снимай футболку, покажи ему свои сиськи».
За едой Иван молчит, поглядывая на меня, словно пытаясь что-то решить для себя, я тоже глаз с него не свожу.
– Ты во мне дырку прожжешь, Анька, – грозит Иван пальцем, подтягивая к себе чашку с зеленым чаем. – А я, между прочим, женат.
– Не проблема, – заявляю я и прячу лукавое выражение за своей чашкой.
– Ну, Басаргина, – настроение у начальника игривое, похоже, он воспринимает нашу словесную баталию не иначе, как легкий флирт. Знал бы, что у меня в душе творится при виде его…
– А теперь, товарищ полицейский, я жду чистосердечного признания.
Лицо Ивана сразу меняется: будто тучи набегают, делая глаза темнее. Он хмурится, морщины прорезают лицо, черты становятся грубее. И без того не очень пухлые губы превращаются в тонкую линию. Наверное, в таком виде его боятся подчиненные, потому что даже мне тяжело смотреть на него. Но я держусь.
– Аня, чего ты от меня хочешь?
Я отвечаю твердо:
– Правды. Какого доверия ты от меня ждешь, какого содействия, если сам темнишь? Может, хватит вокруг да около ходить?
Ваня достает сигарету, по привычке усаживается на подоконник, протягивает мне одну. Курим, я не тороплю его, но всем видом показываю, что не отстану, пока не услышу истинных причин.
– Черт… Умеешь же ты в печенку залезть, – мотает он головой, не весело улыбаясь. Рот его при этом чуть кривится в одну сторону.
Ваня начинает рассказывать, а я за это время, кажется, скуриваю не меньше половины пачки.
– Все началось пару лет назад. Три с лишним года. Я еще не был начальником розыска… Ко мне начали приходить письма. Простые, белые конверты, без штемпеля и обратного адреса, они всегда оказывались прямо на моем рабочем столе. То есть, доставлялись либо через доверенное лицо, вхожее на участок, либо… либо человек работал там или мог сам пробраться в отдел.
Поначалу я ничего не понимал – нарезки из журналов, буквы, вырезки, картинки. Чушь какая-то. А потом, – Ваня закрывает глаза, замолкая, будто воспоминания даются ему тяжело, – на одном из снимков был скарабей. А через неделю мы нашли девчонку, подвешенную, выпотрошенную, как и в этот раз. На берде – татуировка цветная, свежая.
– Скарабей?
– Он самый. Начал поднимать старые дела, сверяясь с тем, что было в других конвертах, так и получилось не только в серию объединить, но и найти среди «висяков» еще несколько, относящихся к нашему маньяку.
Потом, на время, он пропал. Перестал выходить на связь, но трупы по-прежнему находились. И недавно этот урод начал слать мне домой посылки. Домой! Я уже и курьеру морду бил, и службу доставки проверками замучил. Они и отправления на мой адрес брать перестали, но я так на него и не вышел. Представляешь? Казалось бы, что там сложного, с моей-то должностью – но словно все концы в воду. Никак не подступиться.
– А что в тех посылках?
– Послания. Адреса, где искать трупы, если мы долго не находим, кусочки карт, страницы из книг. Бессвязная чепуха. Но недавно, – Ваня замолкает, а я понимаю, что мы подошли к той самой черте, – недавно среди всей этой муры появилась одна общая канва. Теперь он пытается донести до меня, что следующей жертвой станет Янка.
– Как это? – удивляюсь я.
– Началось с фрагментом из книги. Описание того, как больно терять любимую женщину. Потом распечатка, кадр из фильма, где маньяк зарезал девушку полицейского. Последнее – часы – луковицы, старинные. Время – без пяти двенадцать. Что это значит? Осталось пять минут, пять дней, жертв? Не могу разгадать, и это, *лять, бесит.
– А почему ты не обезопасишь ее? Не поставишь людей следить за ней, не отправишь куда-нибудь в неопасное место?
– За ней наблюдают, – поясняет Иван. – Но Янин характер… она не должна ни о чем догадываться, иначе назло не поедет никуда. Ждет отпуска своего, и тогда я отошлю их за границу, на месяц. Осталось немного.
– Петр ее начальник? Он не может отослать Яну на отдых раньше?
– У нее есть незаконченное дело в суде, пока не закроет – никуда ее не сдвинешь. Янка, как и Петя, тоже в ментовке начинала, ее дядя со мной на одном курсе учился, попросил пристроить в контору к брату. Ей пока криминальных дел не доверяют, но с такой хваткой недолго ждать осталось. Она не жертва и никогда не согласится на эту роль.
О жене Ваня говорит так, что я начинаю ей завидовать. Обо мне никто так не переживал.
– Ты ничего не рассказал на работе?
– Нет. Я боялся, что меня от дела отстранят или передадут все в службу безопасности, заподозрив, что убийца не просто так со мной на связь выходит. А я не могу быть вдалеке, мне руку надо на пульсе держать, понимаешь? Я за Янку боюсь, пусть мы с ней тысячу раз на дню ругаемся, но она моя жена!
Ваня ударяет кулаком по столу и отворачивается к окну. Мне кажется, что в глазах его блестят слезы. Я размышляю о том, как сильно нужна ему моя помощь. И на миг, на какой-то короткий миг в голове возникает ужасная мысль: а что если оставить все, как есть? Не будет Яны и … Я жмурюсь, ругая себя: как вообще подобная идея могла возникнуть в моей бедовой голове? Сжимаю пальцы в кулак так, чтобы ногти пронзали кожу ладоней, будто наказывая себя.
«Кровь, кровь, пусти кровь», – молят голоса. Я знаю, как это им нравится, как радовались они, когда я резала себе руки и ноги, – не насмерть, а для их удовлетворения. На мне около сотни белых тонких линий, за каждой из которых скрывается способ развлечь и ненадолго заглушить шептунов, единственная возможность ослабить их давление. Не только на руках, – по всему телу.
– Ваня, – я смотрю на него долго, а потом подхожу обнять. Молчаливостью своей он напоминает фигуру, иссечённую из камня. Так резки в тенях линии на лбу, возле бровей, и те, что расходятся по уголкам рта. Провожу пальцем по ним, будто пытаюсь стереть темноту, налетевшую на лицо. Касание выводит Ивана из оцепенения, и он резко поворачивает голову, хватая за запястье. Так мы и стоим, напряженные в оглушающей тишине, словно созависимые. Кто из нас плот, а кто – тонет? Я чувствую, как стирается разница между спасающим и спасающимся.
Как я держалась раньше, чем жила, ради кого не позволяла врачами разрушить остатки разума? Я не помню. Зато сейчас понимаю так ясно, словно самую естественную вещь на свете: ради него мне не жалко жизни. Меня намертво привязало к Доронину.
– Ваня, – тянусь к нему, но мужчина, зажатый тесным углом между столом и стеной, выпрямляется, увлекая за собой вверх. Ладонь полицейского оказывается на моем затылке, и Иван тянет, надавливая на голову. Рот его находит мой, поцелуй выходит рваным и колючим, как и кожа Ваниных губ. Все вокруг кружится, и я цепляюсь за его плечо, боясь упасть.
Воздуха так мало; руки его гладят мою шею, удерживают подбородок, подминая и поворачивая так, как угодно ему. Во мне же все разлетается на тысячу мелких осколков, и плывет, и танцует, завихряясь, а когда он вдруг отстраняется, с расширенными от возбуждения зрачками, захоровоженный мир вокруг обрушивается оземь и стынет.
– Остановись, девочка, – голос срывается, – остановись первой, я уже не могу сам.
Я собираюсь сказать, что поздно, что назад дороги я не вижу, но мобильный начинает верещать в полную силу, словно влезая между нами подобно клину. Иван достает телефон из кармана, а я успеваю увидеть фото жены на экране.
Женское сердце всегда чует.
Я слышу отрывками Яну, которая требует немедленно явиться домой, и ее муж тут же срывается. Провожать его не выхожу, да и он не спешит прощаться, хлопая дверью так, что я вздрагиваю. Сбегает от своих слабостей.
– Ожидаемо, – говорю вслух, – это вполне ожидаемо.
Выливаю остывший чай в раковину, в задумчивости глядя на посуду. Как хочется, чтобы здесь был тот дом, куда спешат, а не из которого сбегают по первому требованию.
И тут вспоминаю, что про бабочек ему не сказала ни слова. Все, как в паршивых фильмах, где из-за молчания героев происходят все неприятные события.
Глава 10
Стены давят.
Кажется, будто квартира сжимается до размеров маленькой, узкой коробки, находится в которой – выше моих сил.
Я касаюсь обоев с цветочным рисунком, пытаясь заверить себя, что пространство неподвижно и статично. Пальцы ощущают выбитый на бумаге бездвижный узор, но тревожное ощущение не пропадает. Прочь, прочь из дома.
Но, даже оказываясь на свежем воздухе, я не сбегаю от самой себя. Опаленные поцелуем, припухшие губы напоминают о произошедшем. Я представляю перед собой Ивана. Разгоряченного, отвечающего на мои движения с тяжело скрываемой страстью. Его слова – «я уже не могу сам» – отдаются тяжелым набатом в груди, и мне одновременно и хорошо от них, и плохо. Разобраться в ощущениях становится сложнее с каждым днем.
«Может, все-таки начать пить таблетки?», – размышляю, скрываясь в тени сиреневого куста, но тут же отгоняю эту идею.
Выписанные лекарства хранятся в кухонном ящике; я трижды обещаю их пить, согласно инструкции – дважды в больнице при выписке, в третий раз – Ивану. Разговор с ним выходит коротким, – если станет хуже, держать меня на свободе никто не будет. Я соглашаюсь с его доводом, понимая, что шесть таблеток в день – три желтые и три белые, – за неделю доведут меня снова до овощеподобного состояния, поэтому методично спускаю их в унитаз. Отрешенный взгляд вдаль, неконтролируемое слюнотечение, незакрывающийся до конца рот с то и дело съезжающей в правый бок челюстью. Тяжелый, неповоротливый ум, где каждая мысль словно пробирается через густой, ватообразный туман. Лекарства если и помогают, то только лишь в подтверждении моего диагноза, словно подстраивая под стандартный внешний облик пациентов психбольницы. И только голоса учат, как избежать этого состояния, когда они не могут докричаться до меня сквозь психотропные препараты. Наверное, это действительно шизофрения, но проще мириться с ней. Справлялась же я как-то последние четыре месяца? Справлюсь без них и дальше.
Когда в кусты залетает детский мячик, я вздрагиваю всем телом, испуганно озираясь по сторонам. На торце дома, возле которого я прячусь, нет окон, только лавка с валяющимися под ногами пластиковыми баллонами из-под пива, смятыми сигаретными пачками и шелухой подсолнечника. Один из тех пацанов, что недавно здоровался за руку с Иваном, подхватывает футбольный мяч, лишь на секунду замирая в нерешительности, когда замечает на лавке мою ссутулившуюся фигуру. Я провожаю его взглядом, решая, что и здесь для меня не лучшее место.
Я брожу по улицам до самого утра, не замечая холода и маршрута. Ноги гудят, но я не останавливаюсь.
Есть ли шанс, что среди тысячи встреченных лиц я вдруг найду одно, нужное? Почувствую я запах убийцы, флер смерти, источаемый его гниющей душой? Небо почти не темнеет, освещаемое уличными фонарями, всполохами рекламных вывесок, зазывая, словно ночная лампа мотыльковые жизни.
Я думаю о бабочках, о синей с карим ободом. Какое послание скрыто за этим подарком?
– Где ты? – обращаюсь к нему, страшась встречи и одновременно жаждая.
«Не зови его!»
«Я боюсь маньяков!»
«У нас даже ножа нет, а у тебя сил – как у таракана дохлого».
Шептуны рядом всю ночь, но мысли о маньяке лишь чуть отвлекают их от обмусоливания поцелуя с Иваном.
Рассвет словно разрастается из так и не наступившей ночи: сумерки переходят в прохладное утро. Когда усталость становится невыносимым спасением, вытесняющим все ненужные мысли прочь, я дохожу до Ваниной квартиры. Ноющие от непривычной нагрузки ноги блаженствуют без обуви, я разминаю отекшие ступни, массирую икры. Почти восьмичасовая прогулка в тонкой рубашке заканчивается озябшими руками. До упора поворачиваю кран с горячей водой, пытаясь отогреться, и подставляю замёрзшие пальцы под обжигающие струи.
Зеркало в ванной постепенно запотевает, скрывая от меня собственно отражение, словно покрываясь дымкой. Когда поверхность перестает быть прозрачной, я принимаюсь водить по ней пальцем, не сразу осознавая, что рисую.
Бабочка.
Нервным движением провожу по зеркалу, стирая изображение, и отправляюсь в кровать.
Сна так и нет, впрочем, ненужным размышлениями места тоже не находится.
Наслаждаясь ощущением от приятной усталости в теле, я созерцаю потолок, чувствуя себя таким же белым, пустым полотном.
Иван приезжает без одиннадцати час. Я слышу в приоткрытое окно, как тормозит автомобиль у нашего подъезда, и даже не глядя, понимаю, кому он принадлежит. Особая, чуть резкая манера вождения за эти дни становится хорошо знакомой. К встрече с ним я не готова, оттого отчаянно прячу глаза, пытаясь зацепиться взором за любой предмет на кухне: часы, обои с рисунком из кофейных зерен, нестираемое пятно на светлой поверхности шкафа.
Чтобы закрыть машину и подняться на третий этаж Доронину обычно требуется четыре или пять минут. Когда в руках телефон – шесть.
В этот раз он взлетает за две с половиной, сходу отпирая ключами дверь и вваливаясь внутрь, точно после погони.
– Выезжаю, – коротко отвечает собеседнику по мобильному и следом зовет, почти крича, будто нас разделяет расстояние не меньше десятка метров, – Анька!
На самом деле, между нами гораздо больше, но я прекрасно его слышу.
Молча выхожу, теребя пальцы, не давая себе уйти в счет имен, боясь добавить в очередь после мамы еще одно мужское.
– Одетая? Поехали тогда, времени нет, – он бросает у входа продуктовую сумку из супермаркета на соседней улице, и убегает прочь, не давая объяснений, походя набирая следующий телефонный номер и отдавая уже другим людям приказы.
Я покорно натягиваю кроссовки, пытаясь зашнуроваться как можно быстрее, но ночное путешествие делает меня медлительнее обычного. Когда, закрыв входную дверь на все запоры, я спускаюсь вниз, Доронин уже гудит сигналом, поторапливая меня и заставляя окружающих смотреть на него недовольным взором. Ему все равно.
Я еще не успеваю щелкнуть ремнем безопасности, как позади остается двор, улица. Вереница сигналящих вслед машин превращается в беспрерывное пищание, и из-за отсутствия сна, я чувствую, будто взираю на происходящее со стороны.
По отдельным фразам, сказанным Ваней во время нескольких звонков, я понимаю – снова убийство, очередное тело. Озабоченность, с которой полицейский относится к делу, говорит не только о том, что это может быть наш убийца, – скорее всего, жертва известна.
Когда он, наконец, смолкает, петляя меж старых улочек, почти параллельных центру города, скрывающих за собой трущобы и развалины домов, я спрашиваю:
– Убитого опознали?
– К несчастью, – да.
– Почему – к несчастью?
– Потому что это прокурор области.
Известие не вызывает у меня никаких новых чувств: одинаково жалко и молодых, безымянных девушек, и известных прокуроров.
«Эту машину убийства нужно остановить», – думаю я.
– Было какое-то новое послание?
Ваня молча мотает головой, делая большой глоток из бутылки с минеральной водой.
Перед нами появляется площадка, за забором которой – старый, заброшенный храм из красного кирпича. В детстве бабушка рассказывала, как местный батюшка изгоняет дьявола из одержимых, устраивая ежепятничные обряды экзорцизма. Поскольку с традиционным пониманием религиозного священнодействия его лечение подвластных нечистому расходилось, то со временем нашелся ярый фанатик, устроивший однажды поджог. Молодой игумен сгорел, реставрация церкви попала на развал советского союза, когда денег не хватало даже на самое важное. Люди пытались собрать средства своими силами, но, глядя на то, что сейчас прячется за поросшей диким виноградом калиткой, я понимаю, – с задачей никто не справился.
Небольшая площадка заставлена машинами; мы проходим мимо, следуя за парнем в форме. Стойкое ощущение дежавю и ужас от прошлых сцен заставляет меня притормозить, пропуская вперед Ваню.
Я с опозданием захожу внутрь, поднимая голову к куполу. Пожар и годы не щадят здание изнутри; полуразрушенная крыша скрывает суровый божественный облик, угадываемый по раскинутым в добром жесте рукам, – от лица же не остается ничего. Я отвлекаю себя мыслями о непокрытой платком голове, о том, что атеисту здесь не место; но по правде – не место здесь не только мне.
Оперативно-следственная бригада, уже знакомые лица, чьи черты я не смогу вспомнить по памяти, но увидев снова, сразу узнаю. Кто-то кивает и мне, здороваясь, будто я являюсь частью происходящего здесь.
– Иван Владимирович, там телевидение приехало, – виновато зовет тот же молодой парень Доронина.
– *лять, – матерится он, – не пускайте сюда никого.
– Они просят заявление официальное, – не сдается служивый.
– Я тебе, *лять, пресс-центр, что ли? – рявкает вдруг он, сразу возвращаясь в роль начальника, и подчиненный испаряется. Я отворачиваюсь.
– Иоаннъ Богослов, – произносит женский голос за спиной, пугая неожиданным появлением. Я оглядываюсь и вижу женщину, которая рассматривает роспись на дальней стене храма. – Святой Евангелист.
– Я не сильна в религии, – пожимаю плечами и отхожу в сторону.
– Я тоже, – она протягивает мне руку, крепко пожимая и внимательно следя. – Елена, а ты, должно быть, Аня?
Я киваю, пряча после рукопожатия ладони за спину. Она мне не нравится, – я вижу исследовательский интерес в ее натуре и примерно догадываюсь, кем является собеседница.
– Вы психолог, да?
– Можно и так назвать. Заграницей мою профессию именовали бы профайлером.
– Я не видела Вас в прошлый раз.
– Обычно я консультирую по телефону и не езжу на места преступлений, – Елена улыбается, несмотря на все творящееся вокруг; доброе лицо с лучиками-морщинками – женщина будто пытается втереться мне в доверие, расположить к себе.
– Почему же сейчас приехали? – кажется, и этот ответ я знаю, но жду, когда она произнесет сама, ощущая неожиданное волнение.
– Ради тебя, Аня. Ты не откажешься поработать немного со мной?
Я делаю шаг назад, ища за ее спиной Ивана. Мне хочется сбежать от этой доброй женщины, со всем милым образом и ласковым голосом.
«Нас засунут в клетку и начнут изучать!»
«Мы не хотим быть подопытными кроликами!»
«Беги от нее куда подальше!»
– Аня, все в порядке. Я занимаюсь своими делами, – она вскидывает руки в успокаивающем жесте и растворяется среди толпы людей, слишком правильная, чтобы быть искренней.
Несмело я подхожу к тому месту, где когда-то был иконостас. От него остались лишь места крепления, где на одной из балок и висит прокурор. Я не приближаюсь, слушая, как описывает убитого эксперт. Знакомое положение тела, – скрещенные и перевязанные над головой руки, опущенная на грудь голова. На этот раз, мужчину оставляют одетым, и хоть кровавые раны окропляют его одежду бурыми пятнами, выглядит это менее жутким, чем тогда. По крайней мере, сейчас меня не тошнит.
Я наблюдаю за людьми краем глаза, отступая туда, где никому не мешаюсь. Полицейские все прибывают и прибывают; злой, мокрый Иван орет на подчиненных, понимая, что теперь дело возьмут на особый контроль. Смерть такого влиятельного лица не может остаться нераскрытой, иначе полетят головы, – и его в том числе.
Я боюсь попадаться Доронину в поле зрения, и честно пытаюсь понять, зачем он вытащил сюда меня – ведь и тогда подобное зрелище не помогло почувствовать ничего, кроме ощущений, испытываемых жертвой и маньяком.
– Ощущений, – произношу я и хмурюсь. – Что-то не вяжется…
Пытаясь уловить ускользающие обрывки чувств, я прохожу по кругу вдоль стен храма, цепляясь за кирпичную кладку, все больше убеждаясь в своей правоте. Мне срочно нужно поделиться хоть с кем-нибудь, но Ваня занят, зато внимательная Лена следит за мной, словно ждет, что я подойду к ней.
И я подхожу.
– Это не он, – выпаливаю так быстро, как только могу, пока не передумала, – это не наш маньяк.
– Я согласна с тобой, – кивает Лена, будто сказанное не является для нее новостью. Я сбиваюсь, ожидая возражений и не получая их, и молчу. – Как ты это поняла?
– Он не был равнодушен, убивая, – я делаю неоднозначный жест руками. – Это месть.
Прищуренный, внимательный взгляд Елены теперь не кажется мне опасным, но я все еще не верю ей. Она осторожно берет меня за ладонь и подводит к Ивану, выдергивая его из разговора с такой естественностью, будто делая это постоянно, и он принимает как должное, не огрызаясь и не срываясь. Я чувствую нотки ревности, закипающие внутри, но держусь. Сейчас главное совсем не наши отношения.
– Ваня, – женщина откашливается и поправляется, – Иван Владимирович, у нас есть основания полагать, что убийство не относится к серии.
– Не понял? – он выхватывает сигареты, рассыпая несколько под ногами, нервно сжимая кончик зубами, но не прикуривая. – Кто из вас так решил? – задает следующий вопрос, поочередно глядя в глаза каждой из нас. Я молчу, позволяя Елене отдуваться самостоятельно.
– Обе, мы сошлись во мнениях.
Он поворачивается, окликая стоящего ближе других парня, и я понимаю, что сделала что-то важное и испытываю некую гордость. Внимание Доронина переключается на других людей, и мы отступаем.
– Я думаю, нам здесь больше нечего делать. Отвезти тебя? – женщина отпускает мою ладонь, и я киваю.
– Иван привез меня, чтобы я могла увидеться с Вами?
Она снова улыбается:
– Он говорил мне, что ты очень умная девочка.
И я чувствую, как рдеют щеки; комплимент, полученный через третье лицо, вдруг становится куда приятнее обычного.
Мы проходим в сопровождении самого молодого парня в полицейской форме до серебристого седана. Лена ловко устраивается за рулем, слегка отворачиваясь всякий раз, когда на нее смотрит девушка с микрофоном и парень – видеооператор. Их огорченные лица почти озаряются узнаванием, но бдительно следящий полицейский говорит им что-то, позволяя нам уехать.
– Кажется, Вас знают, – киваю я на остающихся позади людей.
– Несколько раз мне приходилось выступать с консультациями перед телевизионщиками. Честно говоря, не думала, что кто-то запомнил меня настолько, чтобы ловить для интервью.
Я искоса смотрю на нее: русые, густые волосы, стянутые резинкой в низкий хвост. Пухлые губы, светлые глаза, длинные – длинные ресницы. Ненакрашенное лицо делает ее моложе, истинный возраст способны выдать лишь морщины и сухая кожа рук, но мне все равно не удается определить, сколько ей: тридцать, больше или меньше?
Когда мы в уютном молчании доезжаем, я вдруг понимаю, что не называла адреса; Елена уверено выходит, шагая к нужному подъезду, задерживаясь лишь на мгновение, чтобы дождаться меня, а я гадаю, какое отношение это женщина имеет к Ивану Доронину.
