Текст книги "Боль мне к лицу (СИ)"

Автор книги: Гузель Магдеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Глава 19

Зарядивший на весь день дождь окрашивает квартиру серым.

Кутаюсь в одеяло, слушая бесконечные разговоры Ивана по телефону. Как вчера ему удавалось почти не прикасаться к мобильному? Загадка.

Я ловлю только его интонации, не вникая в суть беседы. Ваня расхаживает по квартире в одних джинсах, босиком. Широкоплечий, с узкими бедрами, высокий. Небритое лицо, яркие глаза необычного цвета – я понимаю, почему еще при первой нашей встрече Доронин запал мне в душу.

Там, в мрачных больничных стенах, разрисованных безумием и горькой полынью отчаянья, его появление стало чем-то из ряда вон выходящим.

И обещание свободы, свежим воздухом залетевшее вместе с Ваней, было не единственной причиной, по которой я согласилась работать с ним.

Он замирает, взлохмачивая порядком отросшие волосы, проводит пятерней по щетине, еще больше отливающей рыжим. Я ловлю каждый жест, чувствуя приятное томление внизу живота. Когда он становится у окна, его силуэт темным выделяется на фоне серого прямоугольника. Полицейский опирается лбом на согнутую руку, вглядываясь в пространство двора, а я выскальзываю из-под одеяла, добегаю на носочках и прижимаясь к его спине. Он не двигается, продолжая разговор, но я понимаю, что ему приятны мои прикосновения.

– Все, давай, – прощается Доронин, и оборачивается, заключая меня в объятия. Я утыкаюсь носом в яремную ямку, легко касаясь губами обнаженной кожи. Аромат мужского тела возбуждает не меньше, чем внешний вид.

– Пойдем обратно, – Ваня затягивает меня в постель, наваливается сверху, возвышаясь надо мной. Я провожу ладонями по его лицу, ощущая, как колется щетина; спускаюсь вниз, обвожу подушечками пальцев соски, тянусь ниже.

Расстегиваю джинсы, помогая стащить их вниз; под ними нет белья, и обнаженный мужчина прижимается ко мне еще теснее, раздвигая коленями ноги, вызывая стон. Я чувствую, как он напряжен. Ваня впивается в мои губы, обводит грудь руками, устремляется ниже, прокладывая дорожку из поцелуев – сначала задерживаясь на сосках, а потом замирая между ног. Горячее дыхание опаляет нежную кожу, и когда он легко касается кончиком языка клитора, я всхлипываю, подаваясь ему на встречу, приподнимая бедра.

Первые движения легкие, неторопливые, будто Доронин изучает меня, пробует на вкус. Мне хочется большего, я нетерпеливо хныкаю, но он останавливает:

– Не торопи, – и продолжает медленно водить языком по пульсирующей точке, постепенно убыстряясь. Сладкая истома разливается между бедер. Я кусаю пальцы, закрывая рот ладонями, будто боюсь закричать.

Когда до разрядки остается совсем немного, Иван останавливается, отодвигаясь. Дует легонько на полыхающую кожу, вызывая недовольство, отводит руки от моего лица и вжимает их по бокам от тела.

– Я хочу слышать, как ты кричишь, – просит, продолжая начатое. Я извиваюсь под ним, уже не сдерживаясь, когда он вводит во влажное лоно сначала один, а потом два пальца, продолжая ласкать языком. Легко надавливая изнутри, Ваня почти сразу доводит меня до оргазма. Я кричу, срывая голос, вздрагивая всем телом, а после обессиленно опускаю бедра на кровать, но он не останавливается, работая одновременно руками и ртом.

– Ты чего? – спрашиваю непонимающе, но уже через несколько мгновений говорить становится невозможно: я кончаю несколько раз подряд, содрогаясь и крича еще громче. Из закрытых глаз катятся слезы, и я никак не могу заставить себя успокоиться, ощущая, как кровь волнами расходится по организму, заставляя дрожать.

Ваня вынимает пальцы, и, дожидаясь, когда я посмотрю на него, медленно облизывает их, засовывая мне в рот, заставляя сосать. Самодовольная ухмылка касается его губ, и он шепчет:

– Пять?

– Шесть, – отвечаю с придыханием, когда он убирает руку, чтобы согнуть и раздвинуть мне ноги.

Ваня входит резко, не давая мне отдышаться. Я охаю, замирая под ним от неожиданности, и делаю движение навстречу, позволяя оказаться как можно глубже, ловя довольное выражение. Все внутри трепещет от его прикосновений, от ощущения того, насколько Ивану приятно доставлять мне удовольствие – ничуть не меньше, чем мне – ему.

Мы двигаемся в едином ритме, и я не могу отвести взгляда от лица мужчины: чуть набухшей вены, выступающей над бровью, капелькам пота, скапливающимся на лбу, очерченной линии рта. Невероятные глаза наблюдают за мной, и я плавлюсь под ними, влюбленная до безумия.

– Аня, – рычит он, вбиваясь в меня во все убыстряющемся ритме, и когда он кончает, с его губ срывается протяжный стон. Мы целуемся, и Ваня переносит вес собственного тела с рук на меня: я приглушенно охаю, ощущая тяжесть тела:

– Эй, слезай, раздавишь, – и он глухо хмыкает, переворачиваясь на спину и увлекая за собой. Я оказываюсь на его животе, прижимаюсь к груди, слушая колотящееся сердце. Доронин закидывает одну руку за голову, а другой лениво и по-собственнически вычерчивает узоры по моему телу. – Я тебя так люблю, – шепчу очень тихо, даже не зная, – хочу ли, чтобы он услышал эти слова, или будет достаточного и того, что они произнесены. Но как обычно, полицейский не пропускает ничего: сжимая крепче в своих объятиях, целует в висок, не произнося ни звука – да я и не жду.

Мы лежим так четыре минуты, а после мужчина увлекает меня в душ. Я прислоняюсь щекой к еще не согревшейся кафельной плитке зеленого цвета, подставляя под упругие струи воды спину. Мне хорошо и лениво, и я позволяю Ване мыть меня. Он открывает гель для душа, намыливает губку, и начинает водить ею по телу, уделяя особое внимание груди и нижней половине спины. Когда я оборачиваюсь с лукавой улыбкой, опуская взгляд, то вижу, что полицейский все еще возбужден.

– Продолжим? – предлагает Иван, протягивая мне губку, но я бросаю ее под ноги, закидывая ногу ему на бедро, и позволяю себе наслаждаться жизнью и любимым человеком, забыв обо всем остальном.

– Какие планы на вечер?

Я разливаю по тарелкам наваристый борщ, от души накладывая больше мяса. В больнице суп напоминает помои: в слабо-розовом бульоне, с мелкими каплями жира на поверхности, плавают крупно нарезанные куски капусты, картофеля и нечто, напоминающее жилы.

Иволга съедает все – и свою порцию, и за нас с Солнце. Она почти всегда голодная – возможно, еще одно проявление шизофрении.

Аккуратно пристраивая кастрюлю на плите, думаю о том, наедается ли она сейчас, оставшись без нас, одна среди чужих. Впрочем, это ее постоянное состояние – одиночество, – родное и для всех побывавших там.

Расставляю тарелки на столе, вдыхая разливающийся по кухне аромат.

Сейчас я уже не истекаю слюной при виде любой нормальной еды, но, тем не менее, все еще остро ощущаю удовольствие, которое способен доставить прием пищи.

– Съезжу по делам. Ты остаешься дома. В сумке ноутбук, поищи фильм в интернете или обои в зал.

Я вопросительно смотрю на него с набитым ртом, торопливо дожевывая, чтобы задать вопросы, но Ваня опережает:

– Раз уж начали ремонт, нужно закончить как можно быстрее. Или ты против?

Спешно проглатываю, чтобы ответить:

– Не против. А не боишься, что выберу черные обои? В красный горох?

Он хмыкает, предпочитая ответу суп. Не боится.

Мысли скачут от радостных «мы будем вместе делать ремонт» до «а вдруг – к жене?» Пытаюсь сохранить лицо, чтобы Доронин не понял, о чем я думаю, но он с задумчивым видом смотрит в пространство, не замечая меня.

Отсутствующее выражение тревожит еще больше.

«Возьми себя в руки».

«Соберись, тряпка».

«Спокойствие, только спокойствие».

«Фу, какая банальщина», – отвечаю шептунам, но, все же, чувствую себя чуть увереннее.

Пока Ваня одевается, сама не замечаю, как хожу за ним по пятам. Он в ванную – я застываю в коридоре. Заходит на кухню – иду след в след. Возвращается в зал – я снова рядом.

Мужчина останавливается с курткой в руках и смотрит мне внимательно в глаза, словно пытается прочитать, что у меня на уме. Шептуны поют в разные голоса, создавая жуткий шум, заглушающий внешние звуки. Я напрягаюсь, чтобы не пропустить ни единого слова, но он молчит.

– Что? – спрашиваю, не выдерживая, первой. Непроизвольно сжимаю указательный палец правой руки, ощущая его суставы.

– Аня, – уже привычно начинает Доронин, произнося мое имя на свой особый манер, растягивая гласные. Обычно я млею, когда слышу протяжную «я» в конце, но не сейчас. – Не загоняйся. Я вижу, что стоит мне только выйти за порог, как ты начнешь медленно сходить с ума.

– Я уже сумасшедшая, – очень тихо отвечаю ему. Есть ли предел у этого процесса? Не знаю, но очень страшно потерять себя. Еще страшнее – лишиться Ивана.

– Я скоро вернусь, – полицейский проводит по моей щеке, чуть царапая шершавой кожей пальцев лицо. Я касаюсь губами раскрытой ладони, греясь исходящим теплом, а потом тянусь к его губам для поцелуя.

Он оставляет меня стоять вытянутой на носочках, с ощущением покалывания от густой щетины. Закрываю дверь, медленно обходя квартиру, нарезая круг. Первый, второй, пятый. Темп становится все выше, и в какой-то момент я понимаю, что практически бегу по периметру, словно зверь в клетке зоопарка.

– Так нельзя, так нельзя! – одергиваю саму себя, не давая тревоге заполонить сознание. Ложусь на пол и начинаю быстро дышать, пока не наступает гипервентиляция легких – ощущение, будто надула в одиночку тысячу воздушных шариков. Головокружение заставляет мир вращаться над головой, и я пытаюсь зацепиться ладонями и стопами за пол, переворачиваясь на живот.

«Не давай страху себя разрушить!» – кричат шептуны.

«Дыши глубоко, дура»

«Да что ты за слабачка?»

Звонок в дверь доносится словно издалека. Я слышу, но не понимаю, что за надсадный звук раздается сквозь толщу густого, вязкого воздуха, окружающего меня, словно ватная подушка. Ползу к коридору, поднимаюсь, держась за стенку. Каждый шаг дается с трудом, точно я иду сквозь кисель.

Распахивая дверь, я почти вываливаюсь на площадку, в руки соседа. Кирилл подхватывает меня, не давая расшибить нос:

– Э, соседка, ты чё? Плохо, что ли?

Мужчина помогает мне дойти до кухни, пристраивает на табуретке, прислоняя к стене. От него приятно пахнет терпкими духами.

Ощущаю затылком прохладу бумажных обоев. Головокружение постепенно стихает.

– Чего случилось?

– Похоже, давление упало, – закрывая глаза рукой, отвечаю ему. Совершенно не хочется смотреть на соседа, и ладонь на лице позволяет отгородиться от него хоть ненамного – точно так же, как прячутся дети, играя в прятки: не видишь ты – не видят тебя.

– Давай хоть воды налью, что ли. Где у тебя чё тут?

Я игнорирую вопрос, позволяя ему хозяйничать на своей кухне.

– На, попей лучше чайку, легче станет. Сладкого сделал. Ты вообще жрала хоть? А то кожа до кости.

Наблюдаю за ним сквозь пальцы, словно вижу впервые. Оказывается, у Кирилла приятная внешность. Темно-русые волосы, сине-зеленые глаза, из-за разреза кажущиеся насмешливыми. Ямочка на подбородке, яркие губы – верхняя почти в два раза тоньше нижней, но смотрится все в целом гармонично. Спортивные брюки, толстовка – своему любимому стилю мужчина неизменен.

– Хорош, да? – хохочет он, будто позволяя мне любоваться собой.

Кровь приливает к щекам, и я резко убираю руки от лица.

– Ты чего пришел? – интересуюсь хмуро.

– Да ладно, не смущайся. Извиниться. Махнул в прошлый раз лишка, вел себя как дебил. Если напугал – сорри, не имел такой цели, – он опирается на кухонный гарнитур спиной, скрещивая руки на груди и по-прежнему улыбаясь. – А у вас с ментом все серьезно?

Я прикусываю щеку изнутри, чтобы не сболтнуть лишнего. Беру в ладони чашку с горячим чаем и начинаю пить мелкими глотками и, вправду, ощущая себя лучше.

– Ладно, понял, вопрос не в кассу. Мир, дружба, жвачка? – он протягивает мне руку, и я слегка пожимаю ее после раздумий, ожидая, когда Кирилл отпустит, но мужчина держит мои пальцы дольше, чем нужно.

Я наклоняю голову вбок, настороженно вглядываясь в смеющееся лицо.

«А он не так прост, как кажется».

«Вообще-то, сосед тоже симпатяга».

«Выгонит Ванька, переедешь на этаж ниже».

– Ну так что, прощаешь? – рукопожатие длится бесконечно.

Я улыбаюсь против воли, кивая:

– Хитрый ты, Кирилл. Отпусти.

– А еще холостой, с квартирой и красавчик, – добавляет он, разжимая пальцы, и я, неожиданно для себя, смеюсь искренне.

– Спасибо за помощь, мне еще нужно в магазин, – я выдумываю повод, как спровадить настойчивого соседа, – пока Иван не пришел.

– Все, понял, ухожу, не обязательно пугать ментом, – с ухмылкой произносит мужчина, вышагивая на выход. – Еще увидимся, соседка.

Когда он сбегает по лестнице, я слышу веселый мотив мобильного телефона и пытаюсь вспомнить, из какого знакомого фильма эта мелодия. Высовываю голову за дверь, уже не видя спускающегося Кирилла. Он отвечает невидимому собеседнику, и я уже почти закрываю дверь, чтобы не подслушивать, но внезапно останавливаюсь.

– Привет. Нет, все в порядке, я слежу за ситуацией.

А меня прошибает дрожь: голос, интонации, с которыми он общается по телефону, разительно отличаются от того сложившего образа разбитного соседа с манерами гопника, демонстрируемого им передо мной всего минуту назад.

Я тихо закрываю дверь, стараюсь не выдать себя ни звуком, дабы не привлечь внимание Кирилла, но тонкий скрип все же сдает мое присутствие.

Мужчина замолкает, будто успев понять, что за ним следят.

– Аня? – зовет он, но я в страхе захлопываю дверь, тщательно закрываясь на все запоры.

Сколько всего я еще не знаю о людях, которые меня окружают?

Глава 20

Труднее всего найти занятие, способное успокоить.

Пролистываю мысленно все, что знаю о Кирилле. Каждый факт, связанный с соседом, рассказан им самим же, а, значит, эти сведения нельзя принимать за истину.

С какой целью мужчина так настойчиво набивается мне в друзья?

Я не верю, что нравлюсь соседу так, как он это демонстрирует.

Что может его привлечь – мое безумство? Если только в качестве экзотики.

Я вспоминаю сегодняшний визит, поведение соседа. Он появился сразу, стоило только Ивану уйти. Следил? Все эти поводы извиниться не больше, чем уловка. Чтобы пробраться в квартиру? И что ему тут нужно?

Закрываю глаза, восстанавливая хронологию событий. В прошлый раз, когда на кухне появились бабочки, Кирилл… Нет, он пришел позже. Тогда я так и не выяснила, кто проник сюда – и то, откуда у Ивана в бардачке машины появилась бабочка Морфо Дидиус. Вот уж у кого больше всего шансов подбросить мне неожиданный сюрприз…

Мне отчаянно хочется, чтобы сейчас рядом оказался Доронин. Достаточно взглянуть на него, коснуться, дать нервам успокоиться.

Смотрю на время, хотя и без этого точно знаю, что его нет два часа тринадцать минут. Долго, бесконечно долго.

В комнате провожу рукой по обоям, ощущая рельеф выбитого на бумаге узора. Подцепляю ногтями в том месте, где они уже сами отходят от стены. Бумажная полоска поддается легко, и в следующее мгновение я изо всей силы дергаю на себя полотно.

Обои рвутся, разрывая тишину квартиры неровными звуками, оголяя серую бетонную стену с остатками штукатурки. Мне кажется, будто я освежевываю шкуру животного с золотистой кожей и бледным диковинным рисунком. Сдираю скальп, бросая себе под ноги. Бумага складывается неровным зигзагом, испуская последний вздох.

Белые крошки разлетаются брызгами в разные стороны, оседая на полу, диване, шкафу. Занятие так увлекает меня, что я не останавливаюсь, пока вся комната не оказывается погребенной под сорванными обоями. Обнаженные стены сливаются с диваном в один тон, пространство становится гулким и холодным, а я начинаю мерзнуть.

«Ну ты вообще!»

«Обои новые не купили же еще!»

«Психанула!»

– Отстаньте от меня, – я приношу мусорные пакеты, начиная запихивать в них мусор, несколько раз чихая от летающей по комнате пыли.

Несмотря на творящийся вокруг хаос, я понимаю, что отвлекаюсь от тревожащих меня мыслей.

Серая пыль, покрывающая зал, делает его бесцветным и неживым. Я провожу мокрой тряпкой по ней, возвращая миру яркость. Мрачного в моей жизни и так слишком много.

Слишком.

Через двадцать семь минут возле двери выстраиваются в ряд несколько мусорных мешков, набитых под завязку. Я вытираю со лба испарину, выпрямляясь и разминая спину.

Переодеваюсь, чтобы выйти на улицу, завязываю кроссовки и разом пытаюсь унести весь мусор.

Теперь, спускаясь вниз, мимо квартиры Кирилла, я стараюсь производить как можно меньше шума. Ощущаю себя, по меньшей мере, шпионом, злюсь, но все равно крадусь.

На улице набираю полные легкие воздуха. Свежесть после дождя ударяет в голову, и я пошатываюсь, делая шаг. Тащу мешки на помойку, всматриваюсь в темные окна Ваниной квартиры и решаю, что не хочу назад. Не всегда, именно сейчас, без Доронина.

Натягиваю на голову капюшон и иду без конечной цели.

Захожу в магазин, покупаю целый пакет сладкого – леденцы, конфеты, жвачки, кока-колу. На кассе ко всему сверху добавляется еще пачка сигарет.

Устраиваюсь на сырой лавке, по очереди разбирая покупки, раскладывая их у себя на коленях. В больнице отчаянно хочется сладостей, и теперь я пригоршнями засыпаю в рот цветное драже, компенсируя все, чего была лишена долгое время. В кармане вибрирует телефон, торопливо достаю его, но приходит пустое сообщение с незнакомого номера. На пару секунд становится страшно, но я справляюсь.

Кто-то просто ошибся.

Достаю шоколадное яйцо, разламывая напополам. На яркой обложке изображена принцесса в розовой одежде с крыльями феи. Раскрываю оранжевый «желток», извлекая из него завернутую в бумагу игрушку. В ладонь мне падает маленькая фигурка с неестественной улыбкой на лице. Голубое платье, а на спине – синие крылья, как у бабочки Морфо Дидиус.

Я вскакиваю, роняя игрушку в лужу возле лавки. Крылья скрываются под грязной водой, лишь улыбающееся миниатюрное лицо торчит над поверхностью, будто довольное всем вокруг.

Пячусь назад, не отрывая взора от лужи, пока куколка не превращается в светлое, почти неразличимое пятно, лишь после этого я разворачиваюсь и почти бегу, не разбирая дороги.

Я останавливаюсь лишь тогда, когда впереди оказывается огромный торговый центр. На разноцветных вывесках, рекламирующих магазины внутри, нахожу книжный, и бреду туда, ощущая, как сквозь намокшие кроссовки пробирается вода.

Поднимаюсь по эскалатору на второй этаж, крутя головой. Сверху, с самого потолка свисают огромные цветные зонты – красные, желтые, синие, зеленые, а между ними – цепочки из серебряной фольги, имитирующие блестящий дождь. Как завороженная гляжу на них, спотыкаясь, когда заканчивается лента эскалатора.

Огромный книжный магазин забит покупателями. Я протискиваюсь сквозь толпу, не понимая, чем вызван подобный ажиотаж, но потом вижу, как в дальнем конце зала выступает девушка, презентующая свою книгу. Раздумываю, не остановиться ли, чтобы послушать, о чем идет речь, но тут же теряю всякое внимание, обнаруживая то, что ищу.

Огромная цветная книга с пестрыми иллюстрациями, на светлой обложке – бабочка с прозрачными зелеными крыльями, окаймленными темной полоской. Я подхожу ближе и задерживаю дыхание, когда беру в руки яркое издание. Даже в напечатанном виде насекомые кажутся мне отвратительными и неприятными, но я все равно иду на кассу, держа книгу в вытянутых руках.

Когда она оказывается в пакете, мне словно становится легче дышать.

Выхожу на улицу и закуриваю, прячась в тени торгового центра, нарочно выбирая угол, где меньше всего людей. Стряхиваю пепел в урну, размышляя, успею ли вернуться домой до того, как туда приедет Иван, или лучше подождать его?

Пустая серая квартира страшит.

– Привет, – раздается шепот над самым ухом, а тяжелая рука закрывает мне рот. Я вздрагиваю, роняя на грязный асфальт покупку и боясь пошевелиться. Сердце неистово бьется, молотясь об ребра, и я понимаю, что еще немного, и упаду. – Соскучилась, мотылек?

Механический голос человека с кладбища заставляет дрожать. Я так плотно прижата к его телу, что ощущая неистовый жар, точно прислоняюсь к печи, а не живому человеку. Ноги становятся похожими на кисель – чтобы не свалиться, мне приходится опираться на него.

От ужаса цепенеет тело; я не вырываюсь, лишь трясусь, не позволяя себе думать. «Лишь бы выжить, лишь бы выжить». Испуганные шептуны молчат, привычно не подавая признаков жизни.

– Успела подружиться с полицейским? Знаешь ли ты, чем он живет, чем дышит? А его брат? Почему Петр ушел из полиции и стал адвокатом? Не знаешь, мотылек, ты ничего не знаешь. Летишь и думаешь, что на свет, но это – огонь. Который уже сжег не одну душу, и может сжечь и тебя. Убийства не кончатся, присматривайся к тем, кто тянет руку помощи, – а вдруг он не спасает, а пытается утопить? И те, кто преследует по пятам – что ты знаешь о своих невидимых тенях? Глупая, слепая бабочка.

Я вслушиваюсь в его ровный, монотонный голос, вдруг ощущая, что умираю.

Есть звук – и он исходит от человека, стоящего сзади. Есть тело, моя оболочка – пустая, безжизненная, без души. Еще не мертвая, но уже не живая.

И кажется, будто меня затягивает болото – в самую гущу, ниже и ниже, туда, где нет воздуха, где нет просвета и надежды.

И ощущая, что еще немного, и обратно пути не найти, я вдруг издаю громкий, нечеловеческий вопль, полный отчаяния и боли.

Только в этот момент я понимаю, что свободна, что меня больше никто не держит. Падаю на колени, утыкаясь лбом в грязный пол, и рыдаю. Слова, сказанные незнакомцем, по-прежнему эхом отзываются в голове, но его уже давно нет рядом.

«Нам удалось спастись?»

«Он убийца или нет?»

«Когда это все кончится?»

Голоса взрываются, перебивая друг друга, пересказывая услышанные от маньяка фразы, накрепко вбивая их в голову.

Я срываю связки, кашляя, и на негнущихся ногах, поднимаюсь, опираясь о стенку. Поднимаю пакет, в котором лежит книга, и слышу топот ног. Передо мной возникает высокий мужчина, и я уже готова снова кричать, когда понимаю, кто это.

– Аня? – на встречу мне делает шаг Толик, но вместо облегчения снова накатывает страх.

Что я знаю о своей невидимой тени?

– Откуда ты здесь? – звук проходится наждаком по горлу. Я все еще ощущаю чужие руки, обтянутые перчатками, на губах. По-прежнему трясет.

Толик двигается в мою сторону, но я отхожу назад, поскальзываясь, но не падая. Он замирает в нерешительности, видимо, не зная, как подступиться.

Я не могу перебороть чувство страха, вызванное словами Человека с кладбища. Внезапное появление полицейского лишь усиливает градус напряжения.

– Я следил за тобой, а потом потерял. Что случилось? Ты кого-то видела?

Медленно выдыхаю, пытаясь успокоиться. Я же знаю, что Толик – мой «хвост», так в чем же дело?

Он шагает ко мне осторожно, словно боится спугнуть неосторожным движением. Для него я – непредсказуемая дурочка, и все мое поведение сейчас лишь подтверждает его ожидания. В ином случае я старалась бы вести себя не как загнанный зверь, но сегодня не выходит иначе.

– Он был здесь, – шепчу я и тут же повторяю громче, – был здесь. Только что.

– Твою мать, – Толик матерится и бросается ко мне, запоздало пытаясь отыскать невидимку. За спиной – запасной выход из торгового центра. Мужчина дергает дверь, но она не поддается, а я не понимаю, каким образом незнакомец смог подобраться ко мне незаметно и так же – исчезнуть.

– Камеры? – вдруг озаряет меня, но Толик уже звонит по телефону, связываясь с коллегами.

– Ты рассмотрела его? – спрашивает в промежутке между звонками, но я отрицательно мотаю головой:

– Он подошел со спины.

– Что этот придурок тебе говорил?

Я щурюсь, оценивая, стоит ли выдавать правду человеку, стоящему напротив. Добродушное, простое лицо; темно-русые, давно не стриженые волосы, карие, теплые глаза.

В прошлый раз эта внешность уже смогла расположить к себе; но стоит ли доверять ему, основываясь лишь на сочувствующем, понимающем взгляде?

Нет.

– Он называл меня глупой бабочкой. Спрашивал, соскучилась ли я. Обещал, что убийства не кончатся.

Полицейский снова ругается, уточняя:

– И все?

– Да, – киваю я. Толик смотрит долго, будто дает шанс исправиться, но я упорно молчу.

– Понятно. Сейчас приедет Ваня, пошли пока в машину.

Он оставляет меня одну в автомобиле, – неприметной иномарке темного цвета, припаркованной в дальнем конце большой парковки у развлекательного комплекса, а сам исчезает. Я приоткрываю окошко. В салоне пахнет освежителем, висящим на зеркальце. Сильный хвойный аромат «елочки» вползает в легкие, и я кашляю.

Мне чудится, будто маньяк все еще поблизости.

Кручу головой, с опаской оглядываясь по сторонам, и мысленно тороплю Ваню. Я не чувствую себя защищенной, – он подкрался ко мне средь белого дня, возле оживленного торгового центра, где повсюду установлены камеры и ходят люди.

Как наши пути пересеклись? Я не хочу верить, но склоняюсь к мысли, что Человек с кладбища шел по моим следам. Так же, как и Толик – улыбчивый полицейский, которому удается упустить меня всякий раз, как рядом оказывается он.

Холодными пальцами массирую виски, отгоняя головную боль, но она лишь нарастает. Думать становится все тяжелее, и, в конце концов, я откидываюсь на сиденье, наблюдая, как капли дождя стекают по лобовому стеклу: сначала медленно, а потом – летя под откос с невероятной скоростью.

Я ощущаю себя примерно так же.

Через тринадцать минут Толик возвращается, усаживаясь на водительское место.

Крутит зубочистку во рту, барабанит по рулю. Я искоса наблюдаю за ним, сжимая губы.

«Спроси его»

«Ты же не успокоишься»

«Мы поймем, если наврет»

Слушаю голоса и соглашаюсь с ними.

– Иван скоро приедет? – начинаю издали, словно готовлюсь к прыжку. Кажется, теперь я охотник, а жертва сидит рядом, еще не подозревая о моих планах.

– Уже должен, – Толик бросает быстрый взгляд в зеркало заднего вида, не меняя позы. Он все еще волнуется, и я пытаюсь понять причину. Точнее, какая из них заставляет нервничать его сильнее.

– Как ты потерял меня тогда, у погоста?

Полицейский застывает на короткое мгновение, теряется. Рука замирает вначале движения. Куда он тянул ее?

«Спроси, что у него с головой», – четвертый шептун появляется неожиданно, и в первую секунду я теряюсь, слыша его интонации. Точнее, ее.

Ведь все, что связано с ее появлением, так или иначе, относится к маньяку.

Мне снова кажется, что он рядом, что чужой, цепкий взгляд рыскает по моему телу, застывая на затылке. Передергиваю плечами, скидывая напряжение.

– Ты свернула в подворотню и как сквозь землю провалилась.

Он не смотрит на меня. Хваленный оперативник Ивана избегает зрительного контакта – такой ли уж Толик профи?

– Толя, – зову очень тихо, почти ласково, – что с твоей головой?

Полицейский медленно поворачивается. Бесстрастная маска, – взял себя в руки, но я вижу, что лицо бледнее шее в вороте голубой рубашки.

– В смысле? – он переспрашивает, хмурясь, но я не верю чужому спектаклю. Неубедительно.

Голоса не врут.

В отличие от людей.

– Голова. Кладбище. Я уже знаю, – пытаюсь сделать вид, что мне известно куда больше, чем на деле, и попадаю в цель.

– Я…

Темная тень появляется за спиной Толика, не давая ему закончить фразу. Мы одновременно вздрагиваем от неожиданности, когда Иван резко распахивает дверцу и садится назад.

– Мне тоже расскажи, – в голосе сталь и власть. Я вытираю влажные ладони о колени, с испугом наблюдая за Дорониным.

Он кажется огромным по сравнению с пространством автомобиля, заполняющим все вокруг. Даже дышать становиться тяжелее – настолько Иван сейчас велик в своем негодовании.

Суровые складки прорезают лицо прямыми линиями, во взгляде читается еле сдерживаемый гнев.

– Или ты, – он поворачивается ко мне, и я возвращаюсь в прежнее положение, отворачиваясь от него. Смотрю перед собой, отвечая:

– Это не мое дело. Своих сотрудников допрашивай без меня.

– Толик…

– Он ударил меня по голове, – перебивает начальника полицейский. Выпаливает, не переводя дыхания, чтобы признаться быстрее, – и я потерял сознание. Ненадолго, минут на десять, но Аню уже не нашел. После этого сразу позвонил тебе, Иван.

– Ах**но, – не выдерживает Доронин. – Б***ть, ты о чем вообще думал? – он орет, выпуская пар, и мне кажется, что Ваня сейчас схватит Толика и выбьет из него дух, расшибет голову о приборную панель. – Ты с работы вылететь хочешь? А ну, вылезай, – и мужчина выходит из машины, со всей дури хлопая дверью. Толик следует за ним нехотя, отходя на три-четыре шага в сторону от автомобиля. Я все равно слышу их разговор, хотя Иван уже пытается сдержаться, не переходя на повышенные тона, но ему это почти не удается.

Я сползаю еще ниже по сиденью, вслушиваясь и всматриваясь, пытаясь разглядеть что-то еще за их беседой.

Не слова, – эмоции, ощущения.

Мне безумно жаль в этот момент Толика. Он вдруг становится меньше ростом, сутулясь, но смотрит прямо. Признает вину, готовясь понести заслуженное наказание, но приговор Ивана оказывается куда жестче, чем ожидает полицейский.

– Ты отстранен, – чеканит Доронин, стреляя словами. Они летят прямо в Толика, растекаясь кровавыми ранами по светлой одежде.

Лицо полицейского окончательно теряет краску, становясь смертельно бледным.

Мое сердце сжимается в сочувствии, и я отворачиваюсь. Слишком интимны обнаженные эмоции провинившегося Толи.

– Иван Владимирович, – он все еще пытается найти слова в свое оправдание, но все мы понимаем: бесполезно.

– Я все сказал, – отрезает Иван. – На выход.

Последняя фраза адресовывается уже мне.

Я послушно выхожу из машины, следуя за Дорониным. Он идет, не оборачиваясь, не дожидаясь, пока я поравняюсь с ним.

Чувствую себя еще более виноватой – и перед Ваней, и перед Толей, избегая взглядом последнего.

– Аня, – окликает вдруг он меня, а я сбиваюсь с шага от неожиданности. – Книга.

Энциклопедия о бабочках, забытая в машине Толи, заставляет меня вернуться назад. Он стоит, держа пакет в вытянутой руке. Касаюсь прохладной глади целлофана, но мужчина не спешит разжимать пальцев, ища встречи со мной глазами.

Я вижу в них боль.

Отчаянье.

Ненависть?

– Прости, – шепчу так тихо, что сама почти не слышу себя. Смаргиваю наворачивающиеся слезы.

Голоса перешептываются втроем, жалея Толю, но четвертый снова молчит.

– Прости, – голос ломается, и книга выпадает их ослабевших пальцев, когда Толя отпускает ее и отступает назад, словно не желая слушать меня.

Я опускаюсь, чтобы поднять ее, незаметно вытирая тыльной стороной ладони две мокрые дорожки с лица.

Толик уезжает, грубо трогаясь с места, и пару мелких камней из-под колес его авто летят в мою сторону, падая крошками на многострадальный пакет.

– Аня!

Я бегу преданным псом вслед Ивану, молча усаживаюсь в джип, прижимая к себе книгу в перепачканной упаковке.

Он сжимает руль так нервно, что кажется – еще немного и вырвет его с корнем. Осколки чужого гнева наполняют салон доверху. Я боюсь пошевелиться, чтобы не уколоться ими.