Текст книги "Боль мне к лицу (СИ)"

Автор книги: Гузель Магдеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Думать об этом, когда впереди несут гроб с убитой по какой-то странной логике девочкой, едва оказавшейся на свободе и тут же лишившейся жизни, кощунство. Но разыскать преступника нужно, во что бы то ни стало.

«Не время», – шелестит одна из них, четвертая.

«Когда оно будет? Когда меня вот так же, как Лилю, понесут на кладбище?».

Она не отвечает. Надеюсь, мне уготован иной исход.

Я разглядываю толпу людей в черном, особенно внимательно – мужчин. Может ли он быть здесь? Наверняка, среди провожающих есть кто-то из полиции, задающийся такой же целью. Но в мою пользу есть весомый аргумент – я его видела. Видела, и осталось живой. Надолго ли?

Никого, кто смутно мог бы напоминать убийцу, нет.

Я оборачиваюсь назад, чтобы еще раз убедиться в своих мыслях, и застываю.

Сзади меня, в темной одежде, с хмурым взглядом медленно шагает Доронин.

Видя, что я заметила его, он делает шаг вперед, и хватает меня за локоть.

– Привет, – шепчет на ухо Петр, и я сжимаюсь от источаемого им холода.

Глава 23

– Что ты тут делаешь? – я пытаюсь высвободиться, не привлекая внимания посторонних, но хватка у младшего Доронина – бульдожья.

«Почему все считают нормальным брать нас вот так за руки?»

«Это ни в какие ворота не лезет»

«Да он достал уже!»

– Не рыпайся, – обрубает адвокат, и я расслабляюсь, решая, что сопротивляться бесполезно. Устраивать концерт на глазах у родителей Солнце безумно стыдно, и какое-то время мы следуем бок о бок под тихие перешептывания и всхлипывания.

Я наклоняю голову низко-низко, глядя лишь себе под ноги. Из-под темных очков текут горькие слезы. В который раз я плачу за последние дни?

Люди кажутся темными воронами, и от бесконечных, чуть слышных разговоров, Лилино имя будто долетает со всех сторон, заставляя сердце каждый раз болезненно сжиматься.

– Доченька! – когда мы останавливаемся, чтобы четверо мужчин из ритуальной службы с красными повязками на плече подняли гроб в катафалк, мама Солнце снова начинает рыдать. Ее крепко сжимают в объятиях две женщины, очень похожие между собой. Если не сестры, то, безусловно, близкие родственницы. Я проталкиваюсь вперед, надеясь, что Петр сам меня отпустит, но мужчина не отстает.

Я останавливаюсь в паре шагов от плачущей женщины со знакомыми чертами лица, – Лиля многое унаследовала от матери.

Она поднимает голову и останавливает свой взгляд на мне. Я киваю, не зная, как иначе выразить свое сочувствие, и женщина подбегает к нам под удивленные взгляды остальных.

– Ты же Аня? – спрашивает она, проводя холодными пальцами по моим волосам.

– Да, – шепчу, пытаясь не разрыдаться. Я смотрю на нее, перехватывая руку и сжимая маленькую ладонь в непонятном даже мне жесте.

Кажется, что на меня смотрит Солнце. Не просто похожие глаза, – это её глаза.

Мурашки бегут вдоль по позвоночнику, теряясь на макушке в тех местах, где меня касались ледяные женские руки.

Она смотрит с такой мольбой, будто хочет что-то сказать. Шею жжет кулон, и я думаю, что стоит вернуть его, как память. Я так и не сумела передать вещицу, как того хотела Солнце. Впрочем, у меня остается последний шанс.

– Ты поедешь с нами? – задает следующий вопрос женщина, и я киваю, отвечая не ей – той девушке, что терзается, глядя на меня сквозь свою маму.

– Конечно.

– Я отвезу ее, – вызывается Петр, о котором я успеваю забыть. Лилина мама смеряет его равнодушным взглядом и позволяет увести себя.

Мы идем к машине: оглушенная неожиданным видением Солнца я и, как всегда, недовольный Доронин-младший.

Адвокат распахивает передо мной дверь, а я не успеваю даже отметить, как выглядит его автомобиль снаружи – так далеки мысли от того, что происходит здесь. Я прокручиваю раз за разом принятое решение, все еще сомневаюсь, правильно ли я собираюсь поступить.

– Ты лежала с ней в одной больнице? – спрашивает, наконец, Петр, ожидая, пока тронется скорбный кортеж. Он нажимает на кнопку, и я слышу, как защелкиваются все замки. – Стоило бы догадаться сразу.

– О чем ты? – тревога раненой птицей бьется в закрытые двери, в тонированные окна, не находя выхода. – Петр? Ты знал Лилю?

Мы трогаемся, пропуская вперед машины траурной процессии.

Я пристегиваюсь, чуть наклоняясь вперед. Может, позвонить Ивану? Искоса наблюдаю за неторопливыми движениями Доронина-младшего. Таится ли в нем угроза? Каждое его появление в мой жизни не приносит, ровным счетом, ничего хорошего, но это еще не значит, что мужчина способен причинить мне боль. По крайней мере, физическую.

Он едет за рулем расслаблено, управляя одной рукой, а второй подпирает щеку, взирая на мир со скукой. Мы движемся медленно, плетясь в самом конце сигналящей колонии.

– Чего ты боишься?

Петр поворачивается ко мне, глядя исподлобья. Я не желаю отвечать ему и смотрю в другую сторону, замечая машину Толика. Полицейский хмурится, завидев автомобиль Доронина, и скользит взглядом по темным стеклам, разделяющим нас друг от друга. Мне хочется, чтобы мужчина знал, что я сижу здесь, внутри.

– Думаешь, не я ли тот урод, который убил Лилю Романцеву? А если я?

Мощный двигатель довольно урчит, когда мы набираем скорость, но я теряю из виду и главную машину, и Толика. Куда мы двигаемся? Горечь наполняет рот; мелко дрожат пальцы, и я прячу руки под бедра, точно собираясь согреть.

– Я думаю, что ты просто урод. Но не тот, кто убил Лилю. Откуда ты ее знал?

Я боюсь брата Ивана; верю ли я в его непричастность? Сейчас, когда мы едем рядом, скованные небольшим пространством адвокатской машины, меньше всего мне хочется думать о его роли во всем случившемся; но в то же время было бы куда спокойнее, окажись я как можно дальше от него.

– Смело, – заключает он. – Я был ее адвокатом. До тех пор, пока родители не наняли другого. Того, кто смог добиться ответа от Страсбургского суда.

– Ты виделся с ней?

– Несколько раз. Она рассказывала, какие ужасы творит в больнице медперсонал, начиная от санитарки и заканчивая заведующей.

Я постукиваю пальцем правой руки по кожаному сиденью, проворачивая в голове известные факты.

– Почему ее родители решили найти нового адвоката?

– Спроси у них, – вдруг огрызается Петя, а я приглядываюсь к нему. Способен ли он на убийство? Не обязательно Лили. Например, Аллы Николаевны – заведующей, которая ужасно обращалась со всеми, в том числе и с Солнце.

Я застываю, вспоминая тот момент, когда Лиля рассказывала о визите адвоката. Что она про него говорила?

Перед глазами возникает больница.

Ночь, которая никогда не бывает тихой; словно в джунглях, она насыщенна звуками, бормотаниями, стонами. Со временем к шуму привыкают все; ты учишься не реагировать на внешние раздражители, до тех пор, пока среди обычных звуков вдруг не появляются новые.

– Ты спишь? – в темноте глаза Солнце кажутся еще больше, блестящими, словно от влаги.

– Чего тебе? – поворачиваюсь на бок, чтобы лучше видеть ее.

– Ко мне сегодня приходил адвокат. Родители пытаются вытащить меня отсюда.

– У них получится, – уверяю я, не особо веря в свои слова. Точнее, не задумываясь, возможно это или нет.

Для меня выход из больницы кажется чем-то недосягаемым. Я гоню от себя мысли, связанные со свободой. Когда меньше надеешься, жить становится легче.

– Я не хочу больше здесь быть, – продолжает Солнце, натягивая одеяло на голову так, что видно лишь нос. – Адвокат обещает, что все будет хорошо. Я доверяю ему. Наверное, зря?

Я молчу. Находясь здесь, верить людям вообще сложно.

– Он нравится мне. Красивый, уверенный в себе. В словах своих. И я хочу так же верить.

Внешний вид ни о чем не говорит: невинное лицо Солнце вряд ли натолкнет на мысль, что она способна на убийство. Как и я.

– Аня, когда я выйду отсюда, я смогу нормально жить? Выйти замуж, родить детей?

– Спи, – не давая мне ответить, обрубает нас Иволга, и Солнце окончательно исчезает под одеялом. Я отворачиваюсь, радуясь, что мне не пришлось ничего говорить.

Солнце верила Петру. Надеялась, что оказавшись на свободе, сможет жить так же, как и другие.

Вместо этого мы везем ее на погост с человеком, который так и не оправдал ее надежд.

Новое кладбище находится на краю города. Огромное поле с темным забором, церковью и служебными помещениями. Дорога до него не занимает много времени, и мы приезжаем одновременно со всеми.

– Она нравилась мне, – заявляет Петр, выключая двигатель. – Черт, я бы своими руками убил этого урода, – он ударяет по рулю ладонью в жесте отчаянья, становясь в этот момент очень похожим на Ваню.

– Солнце была чудесной, – соглашаюсь я, – и мне до сих пор не верится…

Замолкаю, так и не договорив. Банальные фразы, которые ничего не меняют.

– Солнце? – Петр смотрит удивленно.

– Так ее называли в больнице. Мы хорошо общались с ней.

– Благодаря похожим преступлениям?

– Умеешь ты все испортить, – качаю головой, выходя из машины, пока Доронина – младшего не занесло слишком далеко в темы, которые я ни с кем не собираюсь обсуждать.

Вдали, над лесом, кружат темными точками вороны. Мы проходим по главной аллее, и снова Петр двигается рядом, словно привязанный.

– Может, отвалишь? – не надеюсь на положительный ответ, но все же спрашиваю.

– Сегодня мы с тобой неразлучны. Или я хуже Ивана?

– Хуже. Лучше помолчи.

Прощание выходит скомканным; я не отвожу взгляда от намогильного деревянного креста с именем

Когда доходит моя очередь, я, вопреки своим же словам, подхожу, наклоняясь к Лиле. Стараюсь не смотреть в лицо с закрытыми глазами, быстро вкладываю медальон в ее руки, ощущая могильный холод.

– Сберегла, как ты и просила, – шепчу, прося мысленно прощение. Могла ли я помочь ей, не дать стать жертвой убийцы? Ком застревает в горле. – Прости, Солнце, – и ухожу, не оборачиваясь, так же, как и в больнице.

«Она прощает тебя, – шелестит четвертый голос, а шептуны охают, удивляясь. – Теперь ей хорошо. Только найди его».

«Помоги мне», – прошу ее, но она выдает привычное:

«Не время. Ты все поймешь сама»

Поминок избежать не удается. Чувствую себя чужой среди родственников, но остаюсь в кафе только потому, что об этом просит мама Лили. С опаской смотрю на нее, но больше не вижу во взгляде Солнце.

По правую руку, словно сторожевой пес, сидит Петр.

– Мне кажется, тебе тут не рады.

– Тебя забыл спросить, – мы скрещиваемся взглядами, и каждый из нас не желает проигрывать. Доронин выжигает меня глазами. Сжимаю зубы, когда он приближается и произносит, – если девушка смотрит на тебя больше шести секунд, то она хочет либо убить, либо отдаться.

– В твоем возрасте пора прекратить верить статусам в социальных сетях.

На его лице появляется усмешка, но Петр тут же прячет ее, вспоминая, где мы находимся.

Я ощущаю маету, наблюдая за остальными людьми. Похороны, поминки – все это так близко к вере, которой во мне нет. Я впервые оказываюсь за поминальным столом и теперь мечтаю выбраться отсюда быстрее.

Нахожу маму Солнце, запоминая по разговорам, как ее зовут, и вежливо прощаюсь:

– Вы меня простите, Татьяна Викторовна, но мне нужно идти.

– Подожди, – женщина отводит меня в сторону, – она так с тобой встретиться мечтала, как вышла. Только о тебе и рассказывала. Говорила, что ты защищала ее там. Правда?

– Правда, – киваю я, думая, что так до конца и не смогла защитить прозрачную девочку. – Вы не знаете, о чем она хотела поговорить?

– Нет, – качает головой мама.

Мы уходим с Петром вместе. Я стреляю у него сигарету, поняв, что отделаться от него удастся лишь тогда, когда он захочет этого сам.

– Ну и долго ты будешь мне в затылок пыхтеть? – мы сидим на лавке, наблюдая за прохожими. Я позволяю себе ни о чем не думать, набирая полные легкие дыма и выпуская его через нос.

– Мне просто интересно, что в тебе нашел Иван.

Я вскидываю голову:

– Ну и что? Выяснил? Провел сравнительный анализ с Яной?

– Провел, – не отрицает Доронин. – Ты проигрываешь по всем фронтам.

– Не ново, – хмыкаю я. – Особенно в плане фантазий. Мне бы ума не хватило отослать любовнице похоронный венок.

– О чем ты? – я рассказываю адвокату о сюрпризе, устроенным женой его брата, а он в ответ хохочет.

– Это вполне в Янкином духе. Она очень мнительная и ревнивая.

– У вас с ней что-нибудь было?

Простой вопрос тут же лишает Петра хорошего настроения. Он смотрит на меня тяжелым, ментовским взглядом, но сегодняшний день позволяет привыкнуть к его манере поведения.

– Я бы мог ответить, что тебя это не касается. Но не буду давать повод трактовать мои слова в угоду собственной выгоды. Нет, между мной и Яной ничего не было. Она верная жена. В отличие от моего братца.

– Но ты к Яне не равнодушен.

– Не твоего ума дела. Ты влезла в чужую семью, непонятно, на что надеясь, и сейчас еще пытаешься накопать грязного белья?

– Мне это не нужно. Я люблю Ивана, даже если тебя коробят мои слова. И я вижу, что тебе нравится его жена, даже слишком. Удивительно, как Ваня терпел твое обожание, направленное на нее и не дал по морде.

– Да что ты знаешь? Для тебя она априори плохая, а ты – агнец божий. Отличная позиция для любовницы, – это не я влезла, это жена была хреновая, – Петр горячится, произнося последнюю фразу на женский манер и изображая пальцами кавычки. – Она прекрасный человек, и единственной ее ошибкой было выйти замуж за моего брата.

Он поднимается, оставляя меня одну, и уходит, не обернувшись.

Оказывается, от него просто избавиться, достаточно надавить на больную мозоль.

Докурив, достаю мобильный и набираю мамин номер, решаясь узнать, как у нее дела. Бодрый голос звучит оптимистично, но все еще вводит в ступор, что я могу вот так просто поговорить с ней.

Я не рассказываю ей о том, где была, однако понимаю, как важно услышать близкого человека после всего, что происходит. Когда на душе становится легче, я прощаюсь, дав обещание зайти в больницу, чтобы повидаться с ней и отцом. Еще одно испытание.

Возвращаться в дом к Ивану не хочется. Я покупаю мороженое и ем его на лавочке, наблюдая за воробьями, купающимися в пыли. Солнце светит в глаза, заставляя щуриться, прогревая до каждой косточки, и я думаю о Лиле, получившей такое же яркое, теплое прозвище и о том, что так и не отнесла до сих пор посылку Иволге. Впрочем, это-то как раз самое простое. Отряхнувшись, решительно иду в магазин, набирая ей всего самого лучшего. Отсюда не так далеко до больницы, но я не рассчитываю сил и потому снова вызываю такси. Конечно, если так шиковать, запасы мои быстро кончатся, но планы у меня – наполеоновские. Снимут диагноз, – устроюсь на работу, может, и подвернется удачная должность, где будет мало людей и неплохой доход. Верится в светлое будущее с трудом, но надо же с чего-то начинать?

На подходе к психушке я начинаю нервничать: кажется, что стоит только перешагнуть порог и обратно уже не выпустят, а воспоминания сразу рисуют кафельные стены изолятора, клеенчатую подстилку на койке и вонючее ведро.

– Нет уж, хрен вам, – бормочу, добавляя шагу решительности. На проходной – знакомые лица, санитары удивляются, видя меня. В обход очереди, я подхожу к женщине, чье имя напрочь стерлось из памяти, стоило только покинуть дурку, и протягиваю ей пакет вместе с деньгами и запиской с номером телефона, – Нине Иволге передашь?

– Что – нибудь еще? – быстро пряча купюры в карман, уточняет она.

– Привет ей, от Басаргиной.

Не дожидаясь, когда та поднимется на этаж, разворачиваюсь и ухожу.

Вроде бы на сегодня все дела сделаны, но остается еще один нерешенный вопрос. Долго верчу телефон, прежде чем набрать Ваню, а после насчитываю девять гудков. Ответа нет.

Ни через полчаса.

Ни через сорок три минуты.

Ни через два часа.

Он не перезванивает, не пишет смс.

Ложась на диван, впервые понимаю, как холодно спать в одиночестве.

Глава 24

Утро начинается с ливня. Я просыпаюсь от звука барабанящих по подоконнику капель, распахиваю окно в зале, и долго смотрю на мокрый, асфальтовый двор. Пух прибивает к земле, и теперь он кажется старой, использованной ватой из медицинского кабинета.

Продукты в холодильнике заканчиваются, и только голод заставляет выйти из дома. Надо мной – черный мужской зонт, и мне нравится гулять под ним, стараясь не попадать в лужи туфлями на каблуках. Выбираю себе все, за что цепляется взгляд, решив побаловать вкусной едой и, чувствуя зверский аппетит, бегу назад.

У подъезда меня останавливает телефонный звонок.

Судорожно достаю мобильный, едва не роняя все свои покупки, но вместо имени, которое я ожидаю увидеть на дисплее, отображается незнакомый номер.

В последнее время такие звонки не приносят ничего хорошего, однако я решительно нажимаю на прием.

– Привет, Басаргина, – так хорошо знакомый мне голос Иволги заставляет улыбнуться.

– Привет, Нина, – отвечаю ей, ощущая тепло.

– Спасибо за передачку. Сдержала слово свое, малая.

– Как и обещала, – киваю, забывая, что женщина меня не видит. – Как ты?

– Херово, – честно признается она. – Мобилу стащила, чтобы позвонить тебе. Ноги надо делать отсюда, вместо бывшей заведки пришла сука похлеще. Похоже, долго я с ней не протяну.

– Черт, – выдыхаю я, не зная, чем помочь Нине.

– Забей, я тебе не жаловаться звоню. Что-нибудь придумаю, где моя не пропадала. Лильку схоронили?

– Вчера еще.

– Ты была там?

– Съездила попрощаться, – стараюсь не пускать в воспоминания чужое, восковое лицо мертвой девушки.

– Это тот маньячила ее порешил?

– Без понятия. Но если это он, мы его найдем.

– Шкуру живьем спустить, – грозно произносит женщина, и я слышу голоса на заднем фоне. – Все, не могу больше балакать, бывай, – шепчет она и тут же орет кому-то, – да отъе**сь ты!

Я отсоединяюсь, ощущая неприятное предчувствие после разговора с Иволгой. Интуиция ее никогда не подводит, но в этот раз я хочу верить, что программа дала сбой и с ней будет все хорошо. Это же Иволга, она выживает всегда и везде.

Хлопнувшая подъездная дверь выводит из задумчивости: я резко оборачиваюсь, надеясь, что это не Кирилл. Мимо быстрым шагом проходит незнакомый сосед в олимпийке с капюшоном, и я, посторонившись, отправляюсь домой.

Дверь в квартиру не закрыта: я замираю, вспоминая, не забыла ли запереть замок, но точно помню, потому что перепроверяла два раза. Толкаю дверь, зовя Ивана, но слышу только тишину. Отчего-то становится страшно, и я топчусь в нерешительности до тех пор, пока подтаявшее мороженое не начинает капать на ногу. Словно очнувшись, набираю номер Вани, ожидая услышать знакомую трель из недр квартиры, но до меня, как и прежде, доносятся лишь короткие гудки.

– Да что за глупости, черт возьми, – злясь, захожу, громыхая пакетами и создавая как можно больше шума, но стараюсь зря: нежданных зрителей нет. – Ерунда какая-то.

Может, Иван заезжал, но не застав меня, ушел, забыв закрыть дверь? Пока что, это единственная достойная версия, и я стараюсь придерживаться ее. Разгружаю еду, – часть в холодильник, часть – на стол, и иду мыть руки, вспоминая подозрительного парня, попавшегося мне на пути.

Никаких пакетов, больших сумок у него не было, это точно. Да и грабить здесь нечего, старые вещи, не представляющие особой ценности.

В ванной комнате, на зеркале, висит моя фотография. Снимок, сделанный в ресторане, в лучах заходящего солнца, словно на профессиональный аппарат. Я нравлюсь самой себе и даже улыбаюсь, пока не обнаруживаю, что кто-то выцарапал мне глаза, оставив вместо них зияющие дыры. Замираю от испуга, но сразу выдыхаю:

– Яна, – и качаю головой, срывая фото, и из-за снимка вываливается очередная высушенная бабочка. На этот раз – обычный Павлиний глаз, но теперь мне всерьез становится страшно.

Я брезгливо подцепляю ее ногтями, вылавливая из раковины, и спешу в гостиную, к новой книге, ощущая, как вдоль позвоночника катится холодный пот.

В суматохе последних событий я ни разу не открывала ее, и сейчас, преодолевая легкую тошноту, связанную с крупными изображениями насекомых, ищу нужную страницу.

Инахис Ио. Коричневые, с черными зрачками, рисунки на крыльях. Бабочка, которую не сложно встретить на улице, и я бы не привязывалась к ней, если бы не предыдущая посылка. Морфо дидиус цвета Ваниной радужки. Инахис Ио – моей…

Кто же был здесь? Мой любовник, его жена, убийца? Хотя, преступником может оказаться любой, разве что, Яна меньше всего подходит под эту роль. Только откуда мое фото могло появиться у маньяка? Дорониным проще – у Ивана оно в телефоне, а уж супруга из любопытства или подозрений залезть в него может без проблем.

Переворачиваю снимок, но на обороте ничего. Ваня все так же не отвечает, и звонить ему я больше не собираюсь. Пытаюсь успокоить себя, но выходит плохо. Запираю дверь на все замки и жалею, что она отворяется наружу – нет смысла баррикадировать ее.

Полтора часа я трачу на то, чтобы успокоиться и прочитать книгу, внимательно разглядывая изображенных в ней бабочек. Меня тошнит от головной боли, вызванной страхом и отвращением.

Квартира теперь выглядит небезопасной. Ободранные голые стены зала, незримое присутствие всех тех людей, что заходили сюда, принося свои ужасные посылки – бабочек, венок, игрушечных змей, – порождают ощущения того, что я чужая, что так и не стала своей.

И, наверное, лучшим будет вовсе исчезнуть отсюда, переехав к родителям или в бабушкину квартиру, как и планировалось.

Перебираю свои немночисленные вещи, складывая аккуратными стопками. По телевизору идут заунывные новости и глупые передачи, поэтому я, быстро пролистав каналы, выключаю его. Насладиться тишиной не удается: в ванной капает кран, и методичное постукивание каплей о чугунную поверхность действует на нервы.

Вспоминаю расписание приемного покоя, и увидев, что дождь почти закончился, отправляюсь к маме в больницу. По дороге покупаю ей целый пакет фруктов, сладостей, любимых ею семечек, забыв, что чистить их вручную она еще долго не сможет.

Сейчас мама лежит в палате на третьем этаже; рядом еще пять соседок разной степени перебинтованности. Здороваюсь, заходя внутрь, они отвечают мне недружным хором.

Мама выглядит уже лучше. Синяки под глазами поменяли цвет, став желто-зелеными. Она искренне радуется моему визиту, пересказывая слова врача и называя цифры из анализов, которые мне ни о чем не говорят. Я слушаю ее, вставляя время от времени подходящие фразы, но думаю о своем.

Когда приходит процедурная медсестра с капельницей, появляется повод уйти быстрее. Похлопываю маму по здоровой руке, не находя в себе сил обнять или поцеловать, и с облегчением покидаю палату. Каждая встреча дается легче предыдущей, но напряжение никуда не уходит: я чувствую его в плечах, в спине, шее. Двигаю головой в разные стороны, пытаясь чуть размяться, и отправляюсь на остановку автобуса.

Выбираю самый долгий, неудобный маршрут, чтобы ехать дольше. Новый способ убивания времени ко всем уже опробованным мною в больнице. Прислоняюсь к холодному стеклу, фокусируя зрение то на медленно стекающих по окну каплям, то на проезжающих мимо машинах.

Видимо, впереди авария: поток автомобилей движется медленно. Гудящие сигналы машин разлетаются эхом пробкой. Протираю запотевшее от дыхания окно, вглядываясь в разноцветные вывески вдоль дороги, читая названия задом наперед.

…Вдруг сердце останавливается на мгновение, словно раздумывая, стучать ли ему дальше.

Из дверей магазина появляется Иван. Я узнаю его моментально, и приподнимаюсь, готовая выбежать из автобуса, но тут же плюхаюсь обратно на сидение. Следом за ним выходит Яна, безупречная – как всегда. Темные волосы собраны в высокий хвост, на лице – яркая помада и солнцезащитные очки. Несмотря на то, что за окном пасмурная погода, она не выглядит нелепой, напротив – словно звезда, скрывающаяся от папарацци. Черная кожаная куртка, узкая юбка, туфли на высоком каблуке.

Такая красивая, что вызывает отвращение. И зависть.

Иван открывает ей дверь, помогая сесть в припаркованный на обочине джип, а сам устраивается за рулем, поворачивая голову в мою сторону, словно чувствуя взгляд.

Мы смотрим друг на друга пять долгих секунд, и он отворачивается, оставляя меня умирать в автобусе, за холодным оконным стеклом, с разбитым сердцем.

Я ору, ору изо всех сил от боли, пронзающей его, но из горла не вырывается ни единого звука. Я застываю с раскрытым в немом крике ртом, не в силах пошевелиться.

Когда автобус проезжает затор, джип пролетает стрелой мимо. Темные капли крови стекают по лицу, по губам, оставляя железный солоноватый привкус, и падают на колени безобразной лужей.

Но я могу думать только об одном.

Как сильно ненавижу Яну Доронину.

Темнота наполняет меня, обволакивая черными объятиями.

… Не помню, как дохожу до квартиры.

Размазываю по лицу слезы пополам с кровью, и всхлипываю, цепляясь за образ Ивана.

Того, которым он был всего несколько дней назад: жаждущим обладать, расслабленным, моим.

И оттого, что все это осталось в прошлом.

Доронин избегает встречи со мной; как сильно я не была бы влюблена в него, мне предельно ясно: он выбрал Яну.

Наверное, так и должно быть, но от этого боль не становится меньше. Горькое разочарование и ощущение собственной ненужности загоняют в угол. Я забиваюсь, поджимая под себя ноги, пряча лицо в ладонях, и безостановочно рыдаю.

Полчаса.

Сорок минут.

Пятьдесят две минуты.

Когда глаза опухают от слез, я отправляюсь в ванную, набираю горячей воды и лежу в ней, мечтая утонуть. Шум разбивающейся о бортик струи под водой кажется глухим и умиротворяющим. Я не отвожу взгляда от темной точки на кафеле под самым потолком до тех пор, пока не смыкаются веки.

Мне становится так легко, что я расслабляюсь, постепенно спускаясь все ниже.

… До тех пор пока не делаю очередной вздох, набирая полные легкие воды.

Пугаясь, пытаюсь выбраться, но скольжу и с размаху снова падаю вниз, в очередной раз глотая вместо воздуха воду.

Когда мне удается принять вертикальное положение, горло дерет кашель. Я дышу глубоко и судорожно, пытаясь прийти в себя. Вода в ванной окрашена в розовый цвет; из носа все еще течет кровь, но уже не так сильно.

Разглядываю свое отражение в зеркало и с отвращением отворачиваюсь. Делаю две ватные турунды и, определив их в нос, забираюсь под одеяло, не вытираясь и не раскладывая диван.

Ночь проходит без сна. Я пялюсь в потолок, прокручивая каждое мгновение, проведенное вместе с Ваней. Ярче всего – первая встреча. Поразительный цвет внимательных глаз, изучающий, оценивающий взгляд – я интересна ему не как пациент с диагнозом шизофрении, но и не как женщина. Я нужна ему, – тогда куда больше, чем сейчас.

Воспоминания царапают, не принося покоя, но сегодня я позволяю себе вязнуть в них, не делая попытки выбраться. Так нужно.

«Козел он, твой Ваня»

«Да даже не ее»

«Но все равно козел»

Равнодушно слушаю комментарии шептунов, предпочитая не комментировать их слова. Ощущение, что я сижу в кинотеатре, просматривая фильм о собственной жизни, а сзади – три человека, чьих лиц я не вижу, смакуют каждую подробность, не выбирая выражений. И даже если я шикну, оборачиваюсь, то темнота зала не позволит мне разглядеть, кто есть кто и как они выглядят.

Под утро я забываюсь тревожным сном, наполненным образами, размытыми картинами.

Встаю разбитой, с тяжелой головой, от звонка в дверь. Молча заглядываю в глазок, но увидев там Кирилла, отхожу. Он еще дважды пытается достучаться, но я затыкаю уши пальцами до тех пор, пока не становится тихо.

На кухне выпиваю две чашки крепкого, сладкого чая, но головокружение не проходит. Перед глазами плывут темные пятна, и я впервые задумываюсь о том, сколько крови может потерять человек при носовом кровотечении.

Намотав несколько кругов по квартире, снова ложусь, лицом к стене, ковыряя обломанными ногтями бетонную стену.

В таком положении меня и застает Доронин.

… Ваня врывается в квартиру так внезапно, что я пугаюсь, больно ударяясь локтем.

Он вбегает прямо в обуви, мокрый от дождя. Во взгляде – безумие, и я застываю, когда он, нависая надо мной, почти кричит:

– Где она? Ты можешь ее найти?

Меньше мгновения мне требуется, чтобы сообразить, о ком идет речь.

Шептуны совещаются между собой, но четвертая, единственная способная помочь, хранит молчание.

– Я не знаю. Что случилось?

– Янка пропала. Я довез ее до квартиры, а сам поехал на работу. Вернулся – дома никого. Вещи, сумка, верхняя одежда – все на месте.

– Мобильный?

– Оставила в квартире. Б**ть, – отчаянье заполняет каждый миллиметр пространства вокруг нас. – Ты можешь узнать, она хотя бы жива?

Я замираю, не отвечая, еще не зная точно, но догадываясь. Боюсь озвучить мысли вслух, боюсь того, что может сейчас произойти с Иваном.

Если Яна еще и жива, то ненадолго.

«Да пусть сдохнет»

«Так ей и надо!»

«Теперь тебе и дорога свободна»

Я ужасаюсь словам шептунов, но еще больше тому, что где-то, в глубине души, я согласна с ними. А не сама ли я хотела именно этого несколько часов назад?

Он пытается что-то прочитать на моем лице, но я отвожу взгляд, кусая губы.

От лишних слов меня спасает Петр. Так же, как и старший брат, адвокат вбегает в квартиру с яростным выражением. Но, несмотря на это, замечаю, что в глазах плещется страх. Сегодня я вдруг понимаю младшего Доронина лучше, чем раньше – его неразделенные чувства к Яне так похожи на мои к Ивану.

– Не объявлялась?

– Нет, – качает головой старший брат.

– Видеокамеры, соседи?

– Я все проверил, – рычит он, – прежде, чем ехать сюда. Учить меня будешь?

– Пошел ты, – рявкает Петр. – Какого хрена ты вообще приперся сюда? Ее искать, б**ть надо, а не с е***той своей возиться!

Я отступаю назад, упираясь в стену. Звенящая, исходящая от них обоих ярость наполняет помещение, выбивая воздух из легких.

– Тебя забыл спросить, сопляк, – ядовито цедит Иван и оборачивается ко мне:

– Если будут новости, – звони, – а я не выдерживаю:

– Чтобы ты опять не взял трубку? – и отворачиваюсь, когда он пулей вылетает вон, сшибая что-то в коридоре.

Петр задерживает на мне тяжелый взгляд, а потом резко шагает на встречу, хватая за горло и прижимая к стене.

Я встаю на носочки, не успевая почувствовать испуг. Глаза, полные отчаянья, буравят во мне дыры:

– Если с ней вдруг что-то случилось по твоей вине, я убью тебя, сука. Собственными руками.

– Кишка тонка, – сиплю я и тут же чувствую, как разжимается хватка, а следом – как горит от удара ладонью щека. Вскрикиваю, не ожидая пощечины. – Пошел вон, – едва сдерживая слезы, отталкиваю Петра и отхожу прочь.

В доме становится тихо, и я выглядываю в окно, видя, как два темных автомобиля друг за другом скрываются за поворотом дома. Прижимаюсь к стеклу, думая, что я для них как крайняя мера. Только беда в том, что помогать мне не очень-то и хочется.

По лицу текут обжигающие слезы, но я не знаю, кого сейчас жалею больше – себя или Яну.

«Он близко», – шепчет внезапно четвертый голос, и я вцепляюсь в край стола, ожидая следующих фраз. «Жертва уже выбрана. Смерть уже рядом с ней, рядом»