сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)
— Я не сумею объяснить этого тебе. Моя торговля быками была скорее бегством, чем деловой поездкой… Мне все опротивело, и я искал только случай так или иначе покончить со всем.
— Хорошо. Теперь слушай, что я тебе скажу. Завтра, с восходом солнца, ты уедешь отсюда и помчишься во весь дух в Сан-Франциско. Твоя поездка в Сонору была предпринята с целью произвести новые исследования… Наконец, ты можешь выдумать первый попавшийся предлог и серьезно примешься за дело, станешь набирать людей, а я продам твое стадо и устрою все таким образом, чтобы добыть средства, в которых ты нуждаешься… Не беспокойся ни о чем и смело устраивай свои дела.
— Но как же ты это сделаешь? Мне ведь нужно очень и очень много денег.
— Предоставь это мне, и в назначенный час я доставлю тебе даже больше, чем нужно. Итак, решено: с восходом солнца ты отправляешься.
— Хорошо. Согласен. Но только где же и когда я с тобой опять увижусь.
— Правда. Ровно через двадцать пять дней, считая с нынешнего, я войду к тебе в комнату перед вечером.
— Но я еще сам не знаю, где буду.
— Не заботься, пожалуйста, об этом, я сумею найти тебя.
— Итак, через двадцать пять дней вечером.
— Да, я явлюсь вместе с деньгами, — смеясь ответил Валентин.
— Спасибо, брат. Мой добрый гений! Если на мне и есть несколько пятен, то, в виде искупления за них, ты готовишь мне прекрасную смерть.
— Жаловаться тебе, во всяком случае, не на что! Я сделаю из тебя Франциска Писарро и Альмагро.
Пожав друг другу руки и обменявшись еще несколькими незначительными словами, они кинулись на свои постели, и вскоре сон смежил их усталые глаза.
глава V. Удивительное действие музыки
В то время как молочные братья вели беседу, в кварто, куда удалились Курумилла и дон Корнелио, случилось нечто такое, о чем необходимо рассказать читателю.
Войдя в кварто, Курумилла вместо того, чтобы лечь на предназначавшуюся ему скамью, разостлал свой сарапе на полу и, улегшись на него, тотчас же закрыл глаза.
Дон Корнелио, наоборот, повесив лампу на гвоздь, вбитый в стену, и поправив в ней обуглившийся фитиль острием ножа, уселся на край своего ложа, опустив ноги, и громким голосом начал петь романсеро о короле Родриго.
Услышав пение в такую неурочную пору, Курумилла приоткрыл один глаз, ничем другим, однако, не выражая своего вполне законного протеста на такое нарушение его прав на отдых.
Заметил или не заметил дон Корнелио протест индейца, но, во всяком случае, он не обратил на это никакого внимания и продолжал себе петь во весь голос.
— О-о-а! — произнес индеец, поднимая голову.
— Я был уверен, — отвечал дон Корнелио с веселой улыбкой, — что эта музыка вам понравится.
И он принялся еще усерднее выделывать фиоритуры.
Араукан встал, подошел к певцу и, слегка дотронувшись до плеча, сказал ему своим гортанным голосом с гримасой неудовольствия:
— Надо спать.
— Ба-а! Оставьте, вождь, музыка имеет волшебное действие, она заставляет забывать даже сон. Лучше послушайте-ка вот это:
Oh! Si yo naciera ciego! О!
Tu sin beldad nacieras!
Maldito sea el punto у… 55
Индеец, подавшись всем телом вперед и уставив глаза на испанца, по-видимому, с большим интересом слушал пение. Дон Корнелио ликовал, наслаждаясь тем впечатлением, которое, как ему казалось, производит музыка на эту первобытную натуру. Вдруг Курумилла вскочил, сжал испанца в объятиях и, подняв его на воздух, как маленького ребенка, перенес, не обращая внимания на сопротивление, в патио и, поставив на верхнюю закраину колодца, сказал:
— О-о-а! Здесь музыка хороша, — и, не прибавив больше ни слова, отправился в свое кварто, улегся на сарапе и моментально заснул.
В первую минуту дон Корнелио был так изумлен и смущен этим неожиданным событием, что растерялся. Он не знал, сердиться ему или смеяться над тем, как легко и просто компаньон избавился от его общества. Но дон Корнелио был прежде всего философ, одаренный прекрасным характером. Происшедшее показалось ему таким смешным, что он разразился гомерическим хохотом, продолжавшимся несколько минут, и, конечно, не подумал сердиться на индейца.
— Вот курьезное приключение, — сказал он, когда ему наконец удалось совладать с собой и перестать смеяться. — Долго буду я над ним хохотать. Собственно говоря, этот человек поступил, пожалуй, даже остроумно, здесь отлично, и никто уже не станет мне запрещать петь и играть на харане. Здесь мне нечего бояться, что я помешаю кому-нибудь спать. Здесь я совершенно один.
Высказав это утешение, которое должно было успокоить его оскорбленную гордость певца, он решил снова продолжать серенаду.
Ночь была светлая и прозрачная, небо усеяно звездами, между которыми особенно ярко блистал ослепительный Южный Крест. Легкий ветерок, насыщенный благоуханиями прерий, освежал воздух. Глубочайшая тишина царила в Сан-Хосе, потому что в уединенных пуэблос Мексики жители рано возвращались домой; в месоне тоже, казалось, все спали, и только кое-где в окнах за занавесками еще мерцал слабый свет ночников.
Дон Корнелио, невольно поддаваясь влиянию этого чудного вечера, пропустил первые четыре строфы романсеро и пропел звучным голосом описание ночи:
A I'escaso resplendor
De cualgue luciente estrella.
Que en el medroso silencio
Tristementecentellea. 56
И он, устремив глаза вверх, продолжал петь до тех пор, пока не пропел все девяносто шесть строф, из которых состоит это трогательное стихотворение.
Мексиканцы, потомки андалузцев, музыкантов и плясунов, по самой своей природе в этом отношении не только не отставали от своих предков, но, напротив, если только возможно, даже превзошли их. Это превратилось у них в страсть, ради которой они всем жертвуют и все забывают.
В то время, когда дон Корнелио начинал петь, патио было совершенно пусто, но мало-помалу, по мере того, как воодушевлялся музыкант, во всех углах двора открывались двери, появлялись женщины и мужчины, тихо подходили к певцу и становились рядом с ним… Кончив петь, испанец с гордостью оглянулся кругом и увидел целую толпу очарованных слушателей, которые принялись аплодировать ему как безумные.
Дон Корнелио поднялся, снял шляпу и грациозно поклонился собравшемуся обществу.
«Вот это, — подумал он, — заставило бы призадуматься то противное животное, индейца, который, очевидно, и понятия не имеет о хорошей музыке».
— Сара de Dios! 57 — вскричал один погонщик. — Как поет!.. Вот это я понимаю!..
— Бедный сеньор дон Родриго, как он должен был страдать! — заметила одна из молодых служанок, в коротенькой юбке и с большими лукавыми глазами.
— А этот picaro 58 , слуга графа Жюльена, который ввел мавров в католическую землю!.. — проговорил хозяин месона.
— Господь справедлив, — заговорили все разом, — и не мог оставить грешника без должного наказания, он теперь, наверное, жарится на самом дне ада.
Дон Корнелио был в полном восторге. Никогда еще в жизни не выпадало на его долю такого успеха.
Все слушатели благодарили за доставленное удовольствие с теми шумными овациями и криками радости, которыми отличаются южане. Испанец не знал, кого слушать и в какую сторону поворачиваться. Крики толпы принимали такой характер, что певец начинал бояться, что ему, пожалуй, за всю ночь не удастся отделаться от своих неистовых слушателей.
К счастью для него, в ту минуту, когда он готовился по общей просьбе снова начать пение своего романсеро, в толпе произошло движение, она расступилась направо и налево и пропустила вперед высокую и красивую молодую девушку.
Та смело подошла к певцу и, глядя на него с очаровательной улыбкой, сказала:
— Позвольте вас спросить, senor caballero, не вы ли благородный испанский идальго по имени дон Корнелио?
Тут необходимо заметить, что дон Корнелио был до такой степени ослеплен появлением очаровательной молодой девушки, что несколько минут не мог придти в себя от изумления и молча стоял с раскрытым ртом и вытаращенными глазами, не зная, что ответить.
Девушка с нетерпением топнула ногой.
— Уж не превратились ли вы, чего доброго, в камень? — спросила она насмешливо.
— Сохрани меня Бог, сеньорита! — проговорил наконец испанец.
— В таком случае потрудитесь ответить на мой вопрос.
— Ничего не может быть легче, сеньорита. Я действительно тот самый кабаллеро, которого зовут дон Корнелио Мендоса-и-Аррисабаль, и я имею честь быть испанским дворянином.
— Вот совершенно ясный и определенный ответ, — заметила девушка. — В таком случае, senor caballero, я прошу вас следовать за мной.
— Хоть на край света! — вскричал молодой человек порывисто. — Клянусь Богом! Ни разу в жизни не приходилось мне путешествовать в более приятном обществе, да наверное и не придется.
— Благодарю вас за комплимент, senor caballero, но у меня нет намерения вести вас так далеко, — я только хочу проводить вас к моей госпоже, которая желает вас видеть и поговорить с вами не больше минуты.
— Rayo del cielo! 59 Если госпожа так же красива, как и ее камеристка, то я не буду жаловаться, даже если ради того, чтобы ее увидеть, мне придется идти целую неделю.
Девушка опять улыбнулась.
— Моя госпожа в настоящее время живет в этой гостинице, всего в нескольких шагах отсюда.
— Тем хуже, тем хуже! Мне было бы гораздо приятнее пройти несколько миль, прежде чем с ней встретиться.
— Довольно вам болтать о пустяках. Угодно вам следовать за мной?
— Сию минуту, сеньорита.
И, закинув за спину свою харану и в последний раз поклонявшись слушателям, с уважением расступавшимся перед ним, певец сказал девушке:
— Як вашим услугам.
— Идемте, — проговорила она и быстро пошла вперед, испанец следовал за ней.
Дон Корнелио, подобно всем авантюристам, которых судьба забросила из Европы на американское побережье, питал в глубине души тайную надежду поправить с помощью богатой женитьбы свое более чем расстроенное состояние. Мысль эта крепко засела у него в голове, особенно после того, как он узнал, что подобные случаи уже бывали — хотя не очень часто.
Дон Корнелио был дворянин, молодой, красивый, по крайней мере он считал себя таким, а значит, имел все, что нужно, чтобы добиться успеха, хотя до сих пор фортуна не улыбалась ему. Молоденькие девушки как будто не замечали его ухаживаний и не чувствовали на себе взглядов, красноречиво говоривших о замыслах, которые питал на их счет прибывший в Америку испанский дворянин. Но все эти неудачи нисколько не обескуражили его, а только что полученное через горничную приглашение усилило его надежды, тем более что произошло это в такую минуту, когда он меньше всего думал о такой возможности.
Одно только нарушало испытываемую им радость, — это печальное состояние его костюма, сильно истрепавшегося за время продолжительного путешествия по Соноре. Но и тут он вскоре утешился и с присущим всем испанцам фатовством решил, что его личные качества так велики, что заставят забыть о печальном состоянии костюма.
Занятый этими мыслями дон Корнелио вскоре остановился перед дверью кварто, к которому его подвела молодая девушка.
— Здесь, — сказала она, поворачиваясь к своему спутнику. Отлично, — отвечал дон Корнелио, горделиво выпрямляя свой стан, — мы войдем туда, как только вы пожелаете.
Молодая девушка улыбнулась, лукаво подмигнув своим черным глазом, и повернула ключ в замке. Дверь отворилась.
Сеньорита, — сказала камеристка, — я привела этого Господина.
Пусть он войдет, Виоланта, — отвечал нежный голос.
Молодая девушка отошла в сторону, чтобы пропустить дона Корнелио, который вошел, гордо подняв голову и победоносно подкручивая усы.
Комната, в которой теперь находился испанец, была маленькая, меблированная немного лучше, чем остальные квартос благодаря тому, что лицо, временно занимавшее это кварто, имело предосторожность привезти всю эту роскошь с собой. Несколько розовых свечей горело в серебряных подсвечниках, а на софе, закутавшись в кисею, как колибри в гнезде среди роз, полулежала молодая девушка лет шестнадцати — семнадцати, не больше, прекрасная как мечта. Завидя входящего испанца, она устремила на него взгляд больших черных глаз, в которых одновременно светились хитрость, лукавство и любопытство.
Несмотря на громадное самолюбие и сознание своей собственной неотразимости, дон Корнелио остановился в полной нерешительности на пороге и отвесил глубокий поклон, не смея сделать больше ни шага вперед. Кварто в эту минуту казалось ему святилищем.
Очаровательная молодая девушка грациозным жестом пригласила его подойти к ней и указала ему на бутаку, стоявшую в двух шагах от софы, на которой она полулежала.
Молодой человек колебался. Тогда камеристка с веселым хохотом схватила его за плечи и заставила сесть.
Но и вмешательство камеристки нисколько не улучшило дело. Дон Корнелио находился в таком затруднении, какого ему не приходилось испытывать еще никогда в жизни, и со смущенным видом теребил край своей войлочной шляпы, бросая направо и налево вопросительные взгляды, а молодая девушка, не менее его смущенная, боязливо опускала глаза и, казалось, почти сожалела о своем необдуманном поступке.
Но, как известно, женщины даже в самые затруднительные моменты умеют гораздо скорее найтись, чем мужчины, поэтому молодая хозяйка кварто первой вернула себе необходимое хладнокровие и начала разговор.
— Узнаете вы меня, дон Корнелио? — спросила она таким смелым тоном, от которого испанец вздрогнул.
— Увы, сеньорита, — отвечал он, стараясь изобразить из себя светского кавалера. — Я даже и представить себе не могу, где мог бы я иметь счастье видеть вас раньше, до сих пор я все время жил точно в аду.
— Будем говорить серьезно, — остановила поток его красноречия девушка, слегка хмуря брови. — Посмотрите на меня хорошенько, senor caballero, и отвечайте мне откровенно: узнаете вы меня или нет?
— Нет, сеньорита, я не знаю вас… и мне кажется, что я ни разу не имел счастья встречаться с вами до сих пор.
— Вы ошибаетесь, — возразила она.
— Я? Нет, этого не может быть!
— Не говорите так, дон Корнелио, я сейчас докажу вам истинность моих слов.
Молодой человек отрицательно покачал головой.
— Если бы я имел счастье видеть вас хоть один раз… — прошептал он.
Она резко его перебила.
— Ваши комплименты неуместны. Прежде, чем отвергать мои слова, выслушайте то, что я хочу вам сказать.
Дон Корнелио снова запротестовал.
— Повторяю вам, — отчетливо проговорила молодая девушка, — что вы просто сумасшедший… Вы целых двое суток путешествовали со мной и моим отцом.
— Я?
— Да, вы.
— О!
— Это было три года назад. В то время я была еще девочкой четырнадцати лет, и потому нет ничего особенного в том, что вы меня забыли и не узнали. Вы и тогда распевали ваш излюбленный романсеро о короле Родриго, о котором, впрочем, я не могу сказать ничего дурного, — добавила она с очаровательной улыбкой, — потому что благодаря этому пению я теперь вас и узнала. Мой отец в то время был еще полковником, а теперь он губернатор Соноры.
Испанец ударил себя по лбу.
— Теперь вспоминаю! — вскричал он. — Вы ехали из Гвадалахары в Тепик, и я имел счастье встретиться с вами ночью.
— Да.
— Я все вспомнил!.. Вашего отца зовут дон Себастьян Гверреро, а вас…
— А меня? — проговорила она, вопросительно глядя на него.
— Вы, сеньорита, — галантно отвечал он, — вы донья Анжела. Какое иное имя могло бы к вам так подойти? 60
— Отлично! — вскричала она со смехом, хлопая своими миниатюрными ручками. — Я с удовольствием вижу, что у вас память гораздо лучше, чем я думала.
— О! — с упреком прошептал испанец.
— У нас, как мне помнится, была даже стычка с бандитами, — продолжала молодая девушка.
— Да, и мне тогда пришлось очень плохо — злодеи ранили меня.
— Да, мне вспоминается что-то в этом роде. Вас, если я не ошибаюсь, взял на свое попечение какой-то охотник, лесной бродяга? Я, впрочем, это очень смутно помню.
— Он благородный дворянин, сеньорита, — с жаром возразил дон Корнелио, — и я ему обязан жизнью.
— А! — рассеяно проговорила молодая девушка. — Очень может быть. Значит, этот человек принял в вас участие, ухаживал за вами, а потом вы расстались?
— Вовсе нет.
— Как! Вы говорите, что вы не расставались с ним? — взволнованно вскричала она. — Вы жили с ним вместе?
— Да.
— Постоянно?
— Да.
— А теперь? — спросила она взволнованным голосом.
— Повторяю вам, сеньорита, что мы с ним не расставались с тех пор.
— Итак, значит… он тоже здесь?
— Да.
— В этой гостинице?
— Стоит только перейти через патио.
— А! — прошептала она, опуская голову на грудь.
— Что с ней такое? — с удивлением спрашивал испанец.
ГЛАВА VI. Счастливый случай
Положение собеседников было довольно странным. Оба они, казалось, всматривались один в другого и взаимно отыскивали слабое место в доспехах противника.
Но в этой борьбе мужчины с женщиной последняя непременно должна была победить.
Дон Корнелио был, пожалуй, слишком высокого мнения о себе, но это-то его и погубило, отдав во власть опасному сопернику.
