сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)
Проехавший это ущелье путешественник снова видит перед собой прежний пейзаж: перед ним раскидывается прелестная долина, через которую протекает большая река.
С обеих сторон ущелья дель-Маль-Пасо и даже еще немного раньше начинаются непроходимые леса; чужестранцы пробираются здесь только с топорами в руках, так как они не могут знать те узкие, едва заметные тропки, которые после бесчисленных изгибов ведут в самую чащу.
И вот в эти-то леса мы и просим читателя последовать за нами.
На обширной прогалине, в центре которой, треща, горел, как факел, восьмидесятифутовой высоты кедр, человек двадцать мужчин в оборванной одежде, представлявшей собой смесь роскоши и нищеты, отлично вооруженных, сидели группами и бражничали.
Недалеко от них стояли их лошади, полностью оседланные, и с наслаждением жевали альфальфу и вьющийся горошек, а на опушке леса четверо или пятеро часовых, неподвижные, как бронзовые статуи, внимательно осматривали окрестности.
Немного в стороне, сидя на пнях почти вровень с землей, беседовали двое мужчин, посылая друг другу в лицо громадные клубы табачного дыма.
Старший из мужчин был субъектом лет двадцати семи — двадцати восьми, в великолепном костюме богатых мексиканских асиендадос; длинные белокурые волосы ниспадали на плечи густыми прядями, черты лица были изнежены, но его нос в виде клюва хищной птицы, светло-голубые глаза и узкий лоб придавали физиономии отпечаток низости и холодной жестокости. Разговаривая, он небрежно пощелкивал курком американской винтовки с серебряной насечкой.
Насколько первый был высок, хорошо сложен, с приятными манерами, настолько второй собеседник был мал, коренаст и вообще несимпатичен. Богатый костюм, не гармонируя с наружностью, делал его еще более отталкивающим. Он был похож на шакала, по кровожадности и свирепости не уступающего льву, но не обладающего ни его благородством, ни его храбростью.
Эта прогалина была одним из главных мест сборищ шайки Эль-Бюитра, грозного бандита, который в то время свирепствовал в штате Гвадалахара… Люди, собравшиеся на этой прогалине, составляли его шайку, а собеседниками были сам Эль-Бюитр и Эль-Гарручоло, его лейтенант и самый близкий друг.
Тут необходимо сделать одно интересное замечание: беседа друзей велась не на испанском, а на английском языке.
— Гм! — проговорил Эль-Гарручоло, затягиваясь табаком и выпуская дым обратно через рот и через нос. — Понять не могу, почему именно вам так не нравится наша профессия, Джон? А мне она, наоборот, кажется очаровательной… Здешние мексиканцы смирны, как овечки, их можно грабить сколько угодно, и они даже и не пикнут… Надеюсь, вы не станете отрицать, милейший мой, что здесь, отпарывая одни только пуговицы от их панталон, мы зарабатываем гораздо больше, чем нам могло бы дать ограбление богатейшего из наших джентльменов.
— Все это так, друг мой, — отвечал Эль-Бюитр, с недовольным видом отбрасывая в сторону свою сигаретку. — Я ничего не могу сказать против. Доход мы имеем здесь прекрасный, опасности никакой, в этом отношении я с вами согласен. Но…
— Ну? Что же вы остановились? Продолжайте.
— Я хотел сказать вам… Неужели же мне суждено весь век только этим и заниматься?..
Эль-Гарручоло весело расхохотался.
— Так вот где вам трет седло? — сказал он, пожимая плечами. — Вы с ума сошли, compadre. Каждому человеку суждено делать то, чем он в данную минуту занимается, в особенности же, когда он сам выбрал это занятие…
— Вы этим хотите сказать…
— Только то, что говорю, — ничего больше. Когда я нашел вас в Мехико под арками на Пласа-Майор, вы лежали с кинжалом, воткнутым в грудь по самую рукоятку, и без единого реала 29 в кармане. Мне следовало бы — caspita! 30 — оставить вас подыхать, как собаку, а не возиться с вами и вас лечить… По крайней мере, теперь я не слышал бы этого безумного бреда!
— Почему же вы так не сделали? Я, правда, умер бы, но зато не запятнал бы позором честное имя.
— А ну его к черту! И честное имя, и того, кто его носит! Вы меня просто из себя выводите, мой милый, вашими смешными претензиями. Вы так увлечены этой вашей дурацкой манией благородства, а вам не мешало бы помнить, что вы не что иное, как найденыш.
Эль-Бюитр нахмурил брови и, схватив за руку лейтенанта, сказал ему:
— Довольно об этом, Редблад 31 ! Я ведь уже говорил, кажется, и несколько раз, что не желаю слышать никаких шуток на этот счет.
— Ба-а! Что такое, в сущности, найденыш? Тут по-моему и сердиться-то не из-за чего… Это такой несчастный случай, за который нельзя делать ответственным даже самого честного человека.
— Вы мой друг, Редблад, или, по крайней мере, стараетесь казаться моим другом?
— Точно так же, как и вы, благородный сэр Джон Стенли, — перебил его бандит. — Пожалуйста, не высказывайте таких подозрений на мой счет, они меня оскорбляют и коробят сильнее, чем вы думаете. Я принадлежу вам так же, как лезвие моего ножа принадлежит рукоятке… Я ваш телом и душой… У меня только и есть одна эта добродетель, не отнимайте же ее у меня.
Эль-Бюитр с минуту молчал, а затем сказал примиряющим тоном:
— Я виноват, простите меня, брат… Вы столько раз уже доказывали мне свою дружбу, что я, сознаюсь в этом, не имел ни малейшего права в ней сомневаться… Но, несмотря на это, мне ваша дружба все-таки кажется очень странной, и я довольно часто задаю себе вопрос, каким образом вы, Редблад, человек, который ненавидит всех людей, для которого не существует ничего святого, — каким это образом можете вы питать ко мне такую дружбу, что ради меня готовы идти на любые жертвы. Это кажется мне таким странным и необыкновенным, что я дорого дал бы за то, чтобы найти решение неразрешимой для меня загадки.
— Вы просто сумасшедший, Джон, — возразил бандит насмешливо. — Зачем вам нужно знать, за что я вас люблю? Вы все равно не поняли бы меня, и, по-моему, с вас уже достаточно знать, что я в самом деле люблю вас. Неужели вы тоже считаете меня таким лютым зверем, которому недоступно ничто человеческое?
— Я этого не говорил.
— Но вы так думаете, что, в общем, одно и то же. Ну да мне все равно; я не только позволяю вам не благодарить меня, но вы даже можете ненавидеть меня, — мне решительно все равно! Я люблю вас не потому, что это вам нравится, а потому, что я так хочу… На этом и закончим наш разговор и потолкуем лучше о другом…
— Охотно. Добиться от вас того, что я хочу, так же трудно, как сделать белым негра… И тут и там все мои хлопоты пропадут даром.
— Та-та-та! Вы сумасшедший, повторяю еще раз. Но только не мешайте мне. Если удастся одно дело, которым я сейчас занят, мы с вами очень скоро похороним Эль-Бюитра с тем, чтобы воскресить Джона Стенли.
Сальтеадор вздрогнул.
— Помоги вам Господи!
— Пожелайте лучше, чтобы мне помог черт!.. Это дело его касается гораздо ближе, — насмешливо проговорил бандит. — Но вы не отчаивайтесь и положитесь во всем на меня. Я надеюсь, что очень скоро мы до такой степени переменим шкуру, что никакой черт нас не узнает. Видите ли, Джон, на этом свете достаточно уметь только поймать мяч на лету и самому увернуться вовремя.
— Признаюсь вам, друг мой, я не понял ни одного слова из всего того, что вы мне говорили сейчас.
— Э! Да зачем вам нужно понимать? Вспомните, разве вам приходилось когда-нибудь жалеть о том, что вы позволяли мне руководить вами?.. Еще немного, и мы вывернем кафтаны и изменим не профессию, которой так приятно и выгодно заниматься, а имя, и возьмем другое, более звучное и знатное.
— Посмотрите-ка, — добавил он с иронией, указывая на собравшихся вокруг них бандитов, — какую внушительную коллекцию честных людей пустим мы с вами тогда в обращение под нашим флагом! Подумайте только, какой это произведет эффект! Мы — и вдруг сделаемся официальными защитниками угнетенных!
— Да, — проговорил Эль-Бюитр задумчиво. — Я постоянно мечтал…
— Развить это дело, как следует, не так ли? — перебил его приятель. — И мне совершенно понятно: ничего не может быть лучше, чем серьезно относиться к своим обязанностям, если хочешь, чтобы тебя уважали. Ну так вот! Будьте спокойны, я доставлю вам это удовольствие. Если со временем вас почему-то покинет счастье, вас, наверное, расстреляют вместо того, чтобы отправить на виселицу или познакомить с гароттой 32 , что тоже, согласитесь сами, может служить до известной степени утешением.
— Да, — согласился и Эль-Бюитр, — быть расстрелянным не откажется ни один джентльмен.
— Прежде флибустьерам жилось куда лучше нашего. Они завоевали целые государства и передали имена свои потомству, которое помнит только о подвигах героев и совсем забыло о преступлениях бандитов.
— Вы никогда не в состоянии говорить серьезно?
— Я говорю даже слишком серьезно… Неужели вы не понимаете, что, еще не спрашивая вашего мнения, я уже предугадываю ваше желание и готовлю вам место рядом с именами Кортеса, Альмагро и Писарро 33 , слава которых так давно не дает вам спать спокойно.
— Можете насмехаться, сколько угодно, Редблад, — сказал сальтеадор с глубоким волнением. — Но если вы успели изучить мой характер и оценить его, то должны знать, к чему я стремлюсь. Я мечтаю возродить народ, который столько веков находится под гнетом унизительного рабства. — Вы заботитесь только о благе человечества; это решено и подписано! — с иронией заметил бандит. — Если бы мы с вами мечтали об исправлении нравов и об изменении к лучшему существующего порядка вещей, мы не были бы детьми дядюшки Сэма 34 , детьми свободной страны, где филантропия процветает лишь на словах. И вот, должно быть, с этой же целью мы и ведем такую жизнь карателей несправедливости и рыцарей большой дороги — занятие само по себе, надо сознаться, интересное и веселое, тем более что мы так добросовестно исполняем свои обязанности.
— Убирайтесь к черту! — вскричал с гневом молодой человек. — Неужели я так никогда и не узнаю, как нужно разговаривать с вами!
— Нет, — серьезно отвечал бандит. — Вы не добьетесь этого до тех пор, пока будете хитрить со мной, которому известны ваши тайные помыслы. Перестаньте играть передо мной роль честного человека, который никогда никого не обманывает, и держите себя как и подобает главарю бандитов, пока вам не удастся стать кем-нибудь другим. Вот когда наступит такая минута, тогда и кутайтесь в этот плащ лицемерия, он будет обманывать дураков и поможет укрепить завоеванное вами положение.
В эту минуту в чаще леса послышался крик ночной совы.
— Что это такое? — спросил Эль-Бюитр, который был совсем не прочь прекратить разговор, принимавший нежелательный оборот.
— Сигнал одного из часовых, — отвечал Эль-Гарручоло. — По всей вероятности, явился один из наших, ходивший на разведку. Как вы и сами знаете, тут скоро должны проехать путешественники.
— Но говорят, что все они хорошо вооружены. И кроме того, с ними большой конвой.
— Тем лучше! Они будут защищаться, и это нас немножко позабавит!
— Да, путешественники в последнее время как будто сговорились и безропотно позволяли грабить себя.
— Если только шпионы сказали мне правду, с этими господами вам придется повозиться.
Крик ночной совы повторился, и на этот раз уже гораздо ближе.
— Пора, — сказал Эль-Гарручоло.
Оба вожака закрыли себе лица черными бархатными масками.
Почти тотчас же показался человек, которого вели два сальтеадора.
Ступив на прогалину, незнакомец осмотрелся кругом скорее с любопытством, чем со страхом. Ни по его лицу, ни по походке не заметно было, чтобы он чувствовал себя как человек, попавший в западню. Он был только бледен.
Бандиты подвели его прямо к вожакам.
Последние, не поднимая масок, внимательно осмотрели вновь прибывшего, а затем Эль-Бюитр заговорил по-испански.
— Где, черт возьми, вы добыли этого негодяя? — грубым голосом сказал он. — У него нет при себе ни одного ochavo. Повесьте его, и делу конец.
— Да, — заметил лейтенант, — он только этого и заслуживает за то, что по собственной глупости запутался в сетях, расставленных для более благородной дичи.
— Виноват, ваша милость, — заметил один из бандитов, почтительно кланяясь, — мы вовсе не случайно захватили и привели сюда этого человека. Он уверял, что должен сообщить вам какое-то очень важное известие.
— А! — проговорил вождь. — Теперь и я узнал трактирщика из месона де-Сан-Хуан.
Пленник молчаливым поклоном подтвердил слова вождя.
Это в самом деле был сам достойный Сакаплата. Отправив своего слугу, трактирщик в то время, пока дон Корнелио был у полковника, решил, что такие дела следует обделывать всегда самому лично, а так как ему очень хотелось, чтобы дело непременно удалось, он отправился за пеоном, которого и нагнал довольно скоро. Бедняга страшно боялся сальтеадоров и не очень-то торопился исполнить возложенное на него поручение.
Сакаплата приказал ему возвращаться в месон и вместо него отправился сам.
— Так, так! — заметил лейтенант. — Уж не собрался ли господин Сакаплата вступить с нами в сделку? Лучше этого ничего нельзя было бы и придумать.
— Я этого не отрицаю, многоуважаемый caballero, — отвечал трактирщик медовым голосом. — Дела идут в настоящее время очень плохо, и, согласитесь сами, кто же откажется, если ему предоставится случай что-нибудь заработать честным путем… Но только сначала я хотел…
— Говори скорей! — резко перебил его Эль-Бюитр. — Нам некогда терять время в дурацких разговорах.
Из этих слов трактирщик понял, что ему и в самом деле нужно выражаться коротко и ясно, если он не хочет нажить неприятности.
— Дело вот в чем, — сказал он. — У меня в месоне остановились несколько богатых путешественников.
— Мы это знаем. Дальше?
— В числе их находится один полковник…
— Дон Себастьян Гверреро, который едет в Тепик со своей дочерью и четырьмя слугами, — перебил его лейтенант. — Дальше?
— Дальше? — проговорил смутившийся трактирщик.
— Да, дальше! — продолжал лейтенант.
— Это все.
— Негодяй! Неужели ты только затем и пришел сюда, чтобы сообщить нам новость, которую мы знаем так же хорошо, как и ты! — вскричал Эль-Гарручоло.
— Я хотел оказать вам услугу.
— Ты явился сюда шпионом?
— Я?
— Да. Или, может быть, ты считаешь и нас такими же дураками, как ты сам, негодяй? Ты долго будешь помнить это, доносчик!
Сакаплата в надежде, что ему удастся отделаться только страхом, попытался улыбнуться.
— Подожди одну минуту, — сказал лейтенант. — Я скажу тебе сам, зачем ты пришел: ты хочешь отомстить полковнику Гверреро, который несколько часов назад расправился с тобой по заслугам.
— Но, — стал было оправдываться трактирщик.
— Молчать! Тебе все равно не удастся обмануть меня. Я сам был там и видел все. Ты слишком труслив, чтобы осмелиться отомстить своими силами, и вот ты вспомнил о нас в надежде, что мы не откажемся оказать это маленькое одолжение. Ну, что скажешь? Разве не так?
— Я не смею спорить с вашей милостью, — отвечал трактирщик, начинавший жалеть, что сунулся в это осиное гнездо.
Допрос месонеро не мог не обратить на себя внимания остальных бандитов, которые теперь столпились в кружок, лукаво пересмеиваясь. Они успели уже привыкнуть к эксцентричным выходкам своего вождя, но им все-таки и в голову не могло прийти, какой страшный оборот примет допрос пленника.
Лейтенант сначала самым убедительным образом доказал Сакаплате, что слишком хорошо известны причины, заставившие его предложить свои услуги сальтеодорам, и насмешливо продолжал:
— Милейший месонеро, мы не прочь взять на себя труд отомстить полковнику за тебя, тем более, что мы уже и раньше имели намерение напасть на него.
— А! — протянул трактирщик, начинавший успокаиваться.
— Да, но только по зрелому размышлению мы отказались от этого проекта. Полковник человек храбрый и, наверное, станет защищаться. Кроме того, при нем есть еще и конвой: четверо хорошо вооруженных и смелых молодцов. Словом, для нас тут слишком много риску, но если ты так уж непременно хочешь…
— Очень хочу! — вскричал трактирщик, введенный в заблуждение добродушным тоном бандита.
— Отлично, — продолжал последний, меняя тон, — значит мы это дело вместе и обделаем… Но ведь всякий труд должен быть оплачен, как тебе известно. — Следовательно, ты должен заплатить мне двадцать унций за то, что я берусь отомстить за тебя, и десять унций как выкуп за себя.
— Упаси меня, Боже! — вскричал трактирщик, в отчаянии сжимая руки. — Даже и во сне не видел я таких денег.
— Мне это, решительно, все равно. Я никогда, ни при каких обстоятельствах не изменяю уже принятого решения. В следующий раз ты дважды подумаешь, прежде чем сунешься очертя голову, в когти к Эль-Бюитру, доносчик…
— О кабаллеро! — вскричал злосчастный Сакаплата, падая на колени. — Я бедняк, пожалейте меня, благородный лейтенант, умоляю вас!
— Эй! Пора кончать!
