сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)
Играл дон Корнелио. Разговор его с доньей Анжелой продолжался недолго, расставшись с ней и чувствуя неодолимую притягательную силу золота, он подошел к столу и вступил в игру, поставив несколько золотых унций — весь свой капитал.
Фортуна в этот вечер была к испанцу крайне благосклонна, и за какие-нибудь четверть часа все золото перекочевало к нему. Выигрыш его достиг достаточно большой суммы.
Дон Луи и генерал подошли к дону Корнелио как раз в то время, когда последний противник, продувшись в пух и прах, отошел от стола, и игра прекратилась. Испанец, бросив взгляд на окружающих и видя, что никто не желает сразиться с ним, хладнокровно занялся размещением лежавших перед ним унций во вместительные карманы своих панталон.
— О-о! — весело заметил генерал. — Обществу Atrevida , по-видимому, очень везет сегодня, сеньор дон Луи, оно выигрывает сразу по всем пунктам.
Граф усмехнулся, услышав этот двусмысленный комплимент.
— Посмотрим, не повернется ли счастье в мою сторону, — продолжал дон Себастьян. — Угодно вам сыграть со мной, дон Луи?
— С одним только условием, генерал.
— С каким? Я согласен на него заранее.
— Извольте. Я играю подряд только три партии.
— Хорошо.
— Подождите, но играю я эти партии, каждый раз удваивая ставку.
— О-о! А если вы проиграете хоть одну партию?
— Ну так что же, хотя я и не намерен проигрывать, — сказал граф совершенно спокойно.
— Как! Вы не намерены проигрывать?
— Да, должен сказать, мне обычно удивительно везет в карты, может быть, впрочем, потому, что меня никогда не интересует, выиграю я или проиграю.
— Вероятно. И все же, признаюсь вам, мне было бы любопытно убедиться в этом.
— Нет ничего легче.
Гости мало-помалу сгруппировались вокруг них. Донья Анжела тоже подошла к столу и очутилась почти рядом с доном Луи.
— Итак, — продолжал генерал, — сыграем три партии.
— С удовольствием.
— Сколько же ставить?
— Сколько хотите.
— Две тысячи пиастров, согласны?
— Согласен.
Генерал взял еще не распечатанную колоду карт.
— Если вам все равно, — сказал он, — мы не будем метать сами, ни вы, ни я.
— Как хотите.
— Но кто же будет метать в таком случае?
— Я! — вскричала донья Анжела и взяла колоду карт.
— О-о! — сказал, улыбаясь, генерал. — Берегитесь, дон Луи, моя дочь выступает против вас.
— Я даже и мысли не допускаю, чтобы сеньорита могла стать моим врагом, — отвечал граф, почтительно склонив голову.
Донья Анжела покраснела, но не ответила ни слова. Она распечатала колоду карт и приготовилась метать.
— Ставлю две тысячи пиастров, — сказал генерал, — начинай, дитя мое.
Девушка открывала карты одну за другой.
— Бита! — объявила она через минуту.
— Правда, — подхватил генерал, — я проиграл. Посмотрим, что скажет вторая партия. Caramba! Будь внимательна, нинья, теперь дело уже идет о четырех тысячах пиастров.
— Бита! — снова объявила донья Анжела.
— И эта? Странно. Ну, дон Луи, теперь в последний раз!
— Может быть, лучше было бы прекратить игру? Ведь мы с вами, генерал, нисколько не нуждаемся в этом золоте.
— Вот потому-то я и хочу попытать счастья в третий раз. Мне хочется узнать, неужели счастье не изменит вам до самого конца?
— А что я вам говорил?
— Увидим, увидим! Я непременно хочу убедиться в этом.
— Бита! — произнес в третий раз мелодичный голос девушки.
— Caramba! В самом деле, все это довольно странно. Я должен вам четырнадцать тысяч пиастров, дон Луи! Признаюсь, вам необыкновенно везет.
— Я знаю это, — отвечал все так же хладнокровно граф, — а теперь позвольте мне проститься с вами. Сеньорита, примите мою искреннюю благодарность за вашу помощь в этом деле.
Молодая девушка, видимо сильно смущенная, с восхитительным румянцем на щеках, кивнула графу своей хорошенькой головкой.
— Вы получите завтра утром четырнадцать тысяч пиастров, дон Луи.
— Пожалуйста, не спешите, генерал, я надеюсь иметь честь еще раз увидеться с вами.
Граф сделал общий поклон и в сопровождении дона Корнелио направился к выходу. Генерал проводил его до самой передней.
— Проклятый предатель! — пробормотал граф, вскакивая на лошадь. — Берегись! Теперь я раскусил тебя. Как ты ни хитришь, а все-таки ты дал мне возможность понять твою игру и увидеть твои карты.
И граф, сопровождаемый своим эскортом, в тяжелых раздумьях направился к дому, где он остановился, обдумывая дорогой, каким образом удастся ему разрушить козни врагов и довести до конца начатое дело.
Дон Корнелио же думал только об одном — о том, как ему везло в карты сегодня вечером. Галопируя рядом с доном Луи, он мысленно подсчитывал свой выигрыш, не представляя точно, сколько именно он выиграл.
ГЛАВА XXI. La tapada 92
Характер мексиканца представляет собой смесь самых разных черт, к числу которых, между прочим, относится и пунктуальность при уплате карточных долгов. Человек, со спокойной совестью убивающий другого за два реала, непременно, как бы тяжело ему ни было, достанет деньги, чтобы уплатить долг в течение суток.
Проснувшись на другой день, дон Луи нашел на столе в своей комнате несколько полотняных мешков с золотом, — генерал поспешил прислать на рассвете четырнадцать тысяч пиастров.
Луи был раздосадован, он не ожидал такой пунктуальности после своего недавнего знакомства с мексиканцами, и это показалось ему дурным предзнаменованием.
Граф оделся и после завтрака, оставив дона Корнелио считать свой выигрыш, накинул плащ и отправился осматривать город.
Во время прогулки ему пришлось проходить мимо дворца губернатора, и граф воспользовался этим обстоятельством, чтобы вручить слуге свою визитную карточку. Поступая таким образом, он соблюдал установленные обычаем правила вежливости, увидеться же с генералом он рассчитывал только на другой день.
Осмотр города занял у графа несколько часов, по пути он заходил в церкви, некоторые из них его очень заинтересовали. Затем выкурил несколько сигареток на Аламеда, великолепном месте для прогулок, окруженном тенистыми деревьями, где каждый вечер прекрасный пол Эрмосильо наслаждался свежим вечерним воздухом.
Наконец, вернувшись домой, граф заперся в своей комнате и до глубокой ночи писал письма.
На другой день он отправился во дворец.
Дворец был заперт.
— Генерала вызвали по важному делу, он уехал вчера в четыре часа пополудни верхом в сопровождении небольшого конвоя улан. Но, — прибавил человек, сообщивший это графу, — его превосходительство пробудет в отсутствии недолго, по всей вероятности, он вернется через четыре — пять дней.
И больше граф не смог ничего добиться, несмотря на все старания.
Он каждый день посылал во дворец узнать, не вернулся ли генерал, и каждый раз получал один и тот же ответ: «Генерал еще не возвращался, но скоро будет: его ждут с часу на час».
Так прошла неделя. Тревожное состояние духа графа возрастало с каждым днем, но его начинало беспокоить и другое.
Покидая Гуаймас, он отдал распоряжение офицеру, принявшему временное командование отрядом, выступить через четыре дня из города и идти к нему в Эрмосильо.
Отряд не только должен был уже целых четыре дня находиться в дороге, но и давным-давно мог бы прийти в Эрмосильо, эти два города находились друг от друга на расстоянии не более пятнадцати миль, которые отряд пехоты, двигаясь форсированным маршем, мог легко пройти в течение двух суток, а между тем граф после отъезда из Гуаймаса не получал оттуда никаких известий, и все его письма оставались без ответа.
Что случилось в Гуаймасе во время его отсутствия?
Какие еще новые препятствия поставили ему враги?
Чем объяснить такое невероятное запоздание на целых четыре дня?
Почему офицер, оставленный им вместо себя, не известил его обо всем случившемся после его отъезда?
Может быть, его курьеров перехватили по дороге?
Почему, наконец, Валентин и Курумилла, такие решительные и преданные друзья, для которых не существует никаких опасностей, не явились вовремя предупредить его?
Все эти вопросы мучительно терзали уставшего от размышлений графа и приводили его в страшное волнение; он не знал, на что решиться и что предпринять, чтобы узнать, что произошло в Гуаймасе.
Наконец он решил отправить в Гуаймас дона Корнелио, которому он мог довериться. Но дон Корнелио куда-то исчез, и его не могли нигде найти.
Эта новая непредвиденная задержка довела графа до состояния, близкого к отчаянию. Он сел на лошадь и поехал с намерением осмотреть окрестности города, втайне надеясь обнаружить какие-нибудь следы своих спутников или, по крайней мере, разузнать что-нибудь о них.
Но, проездив целых четыре часа в разных направлениях, он ничего не увидел, ничего не узнал и в полном отчаянии и с тоской на сердце повернул лошадь назад к городу.
Приближаясь к дому, он услышал звуки хараны и пришпорил лошадь.
Дон Корнелио, небрежно развалившись на бутаке в вестибюле дома, аккомпанировал себе на гитаре, распевая неизменный романсеро про короля Родриго.
При виде графа Луи испанец отбросил в сторону гитару и с радостным криком вскочил со своего места.
— Наконец-то! — вскричал он.
— Что значит «наконец»? — спросил граф. — Странное утверждение с вашей стороны в то время, как я вас ищу все утро и никак не могу поймать.
Испанец таинственно улыбнулся.
— Я все это отлично знаю, — отвечал он, — но здесь неудобно говорить. Дон Луи, позвольте мне пройти в вашу комнату.
— С величайшим удовольствием, тем более что мне и самому нужно сказать вам кое-что.
Когда они вошли в комнату, Луи обернулся к своему спутнику:
— Ну! Что вы хотите сообщить мне?
— Сию минуту. Сегодня утром после завтрака я, по обыкновению, прогуливался, покуривая сигаретку, как вдруг на углу Калле-де-Мерсед и Калле-де-Сан-Франциско кто-то легонько дотронулся до моей руки. Я тут же обернулся — и что увидел? Хорошенькая женщина или девушка, — я думаю, что она хорошенькая, но не видел ее лица, так сильно она закуталась в свой ребосо, сделала мне знак следовать за собой. Что бы вы сделали на моем месте, дон Луи?
— Не знаю, друг мой, но только говорите, пожалуйста, короче, мне дорога каждая минута.
— Ну, я пошел за ней! Вы знаете, что я смотрю совсем иначе на мексиканских женщин и убежден, что рано или поздно…
— Ради самого Господа! Говорите же вы скорей о деле, — перебил его дон Луи, топнув ногой от нетерпения.
— Я приближаюсь к самому главному: итак, я пошел за ней, она вошла в церковь де-ла-Мерсед, я вошел вслед. В это время церковь была пуста, это, должен вам заметить, доставило мне большое удовольствие, потому что, вы понимаете, нам можно было поговорить, не стесняясь… Потерпите немного, я сейчас договорю… В церкви мы прошли в самый темный угол, и тут молодая хорошенькая женщина — я убежден, что она молода и хороша… — вдруг остановилась, это вышло так неожиданно, что я чуть-чуть не наступил ей на ногу, потому что я шел как раз следом за ней. «Вы — дон Корнелио Мендоса?» — спросила она. «Да», — отвечал я. «В таком случае, — продолжала она, — вы должны быть другом графа». Я сейчас же догадался, что незнакомка говорит о вас, и отвечал ей: «Я самый близкий друг его». «Хорошо», — проговорила она, доставая из-за корсажа маленькую записочку, которую сунула мне в руку, прошептав: «Передайте ему как можно скорей это письмо, в нем сообщается об очень важном деле». Я схватил конверт и машинально посмотрел на него. Когда я поднял глаза, незнакомки уже не было, она исчезла, как сильфида, не оставив следов. Я не мог найти ее, потому что в церкви было очень темно.
— Ну, а где же это письмо? — спросил дон Луи.
— Вот оно! О, не бойтесь, я не потерял его! Хорошенькая мексиканка так убедительно просила меня!
Граф взял письмо и не глядя бросил на стол. Со времени своего пребывания в Эрмосильо он ежедневно десятками получал такие письма и вовсе не собирался вступать в переписку. Он даже не читал их, так как был убежден, что во всех письмах говорится одно и то же.
— Ну, теперь я надеюсь, вы кончили свое повествование, не так ли? — сказал он.
— Да.
— В таком случае выслушайте то, что я вам скажу, — продолжал граф, вручая дону Корнелио письма, написанные им охотнику во время отсутствия испанца. — Садитесь сейчас же на лошадь и отправляйтесь в Гуаймас, передайте это письмо Валентину и привезите мне от него ответ. Вы можете это сделать?
— Конечно.
— Могу я надеяться, что вы быстро и точно исполните это поручение?
— Я отправлюсь сейчас же.
Испанец вышел из комнаты, и через десять минут дон Луи услышал стук подков лошади, во весь опор скакавшей по улице.
— Завтра в этот же час я буду знать, что мне делать, — прошептал дон Луи.
Он бросился на бутаку и, сжав руками голову, погрузился в свои мысли. На глаза ему попалось письмо, переданное доном Корнелио.
Горькая улыбка скользнула по губам дона Луи.
— Бедные глупенькие головки, — прошептал он, — мечтающие только о любви да об удовольствиях, для которых жизнь — бесконечный праздник. На что мне ваши клятвы, на которые я не могу отвечать. Любви для меня больше не существует. Вероятно, и эта клянется мне в вечных и неизменных чувствах, о которых она завтра же забудет. Чего ради стану я заниматься подобными пустяками? Мое сердце уже давным-давно умерло для земных радостей!
И он оттолкнул письмо.
Ночь надвигалась быстро, граф намеревался зажечь свечу, но, как это часто случается с рассеянными людьми, задумался, и догоревшая спичка обожгла ему пальцы. Машинально взяв брошенное письмо, граф свернул его в трубку и хотел поджечь, но вдруг остановился, бросил на пол спичку, которая тут же потухла, зажег другую и начал читать.
Вот что писала ему неизвестная корреспондентка:
«Одна особа, интересующаяся графом доном Луи, просит, в его же собственных интересах, чтобы он пришел сегодня к десяти часам вечера на Аламеду в первую аллею налево. Особа, сидящая на третьей скамейке, скажет ему: „Гуаймас“, а он ответит: « Atrevida » и, ни о чем не спрашивая, последует за ней туда, куда ей приказано отвести графа и где он узнает то, что ему необходимо знать как в собственных интересах, так и в интересах его спутников.»
Странное послание не имело никакой подписи.
— Что это такое? — прошептал граф. — Не мистификация ли это? Но с какой целью? Может быть, это враги расставляют мне западню или устраивают засаду, чтобы погубить меня? Клянусь Богом, я во что бы то ни стало узнаю, в чем дело… Который час? Девять часов — у меня еще целый час впереди. Если мой таинственный корреспондент замышляет убийство, он встретит достойного противника. Кто знает? А может быть, и в самом деле какой-нибудь неизвестный друг хочет дать мне добрый совет? Увидим!
Говоря таким образом, граф снял свое нарядное платье и надел скромный костюм, стянул талию поясом, продел в железное кольцо на поясе мачете без ножен, по мексиканскому обычаю, засунув за пояс два шестиствольных пистолета, завернулся в широкий плащ, надвинул на самые глаза поля широкополой шляпы из вигоневой шерсти и был совсем готов к выходу из дому.
— Pardieu! — сказал он, переступая через порог. — Я вооружен так грозно, что бандиты, если только они вздумают напасть на меня, покраснеют от стыда и от досады.
Когда граф очутился на улице, часы ратуши пробили три четверти десятого.
— Как раз вовремя, — заметил он и быстрыми шагами пошел по улице.
Ночь выдалась темная, кругом не было видно ни души. Граф, как и предполагал, пришел на Аламеду как раз в тот момент, когда часы на башне пробили десять раз.
— Посмотрим, — проговорил он тихо и твердыми шагами, внимательно осматриваясь кругом, направился по аллее.
Сообразуясь с указаниями, данными ему в письме, он пошел по указанной аллее и вскоре на одной из скамеек увидел сидящую черную фигуру. Графу стало стыдно за свои подозрения и, решив, что это обычное свидание, не имеющее никакого серьезного значения, он уже хотел было повернуть назад, но потом раздумал и, желая довести дело до конца, направился к незнакомке, неподвижно сидевшей на своем месте.
Когда граф проходил мимо нее, незнакомка слегка дотронулась до его плаща. Граф обернулся.
— Гуаймас, — произнесла незнакомка вполголоса.
— Atrevida! — отвечал граф.
— Пойдемте.
— Идите.
Незнакомка поднялась со скамьи и, ни разу не оглянувшись, твердыми шагами прошла вдоль всей Аламеды и повернула на узкую улицу, населенную леперос и бедняками. Здесь, подойдя к довольно невзрачному дому, она остановилась, отперла дверь ключом, и вошла в дом, оставив дверь незапертой.
Граф, не задумываясь, последовал за ней. Он очутился в кромешной тьме и с сильно бьющимся сердцем услышал, как ключ щелкнул позади него.
«Очевидно, я попал в западню», — подумал он.
— Не бойтесь ничего, — раздался вдруг чей-то кроткий и мелодичный голос почти над самым его ухом, — вам нечего бояться, эти меры предосторожности направлены вовсе не против вас.
Дружеский и печальный оттенок этого голоса успокоил графа.
— Я ничего не боюсь, — отвечал он, — неужели вы думаете, что я пошел бы, если бы опасался ловушки?
