сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)
— Хорошо, отец! — воскликнула молодая девушка, бросаясь в объятия генерала и пылко целуя его несколько раз.
— Довольно, дурочка, довольно!.. Черт! Ты задушишь меня… Но послушай-ка, плутовка… Я подозреваю, что во всем этом деле ты немножко дурачила меня?
— О, отец, — прошептала она, краснея.
— Не можете ли вы, сеньорита, объяснить мне, каким образом добыли вы все эти сведения? Признаюсь, это сильно интересует меня, и мне очень бы хотелось узнать источник, откуда вы почерпнули их.
Донья Анжела сначала старалась смехом скрыть свое замешательство, но затем вдруг изменила это решение.
— Я расскажу вам все без утайки, если только вы дадите мне слово не очень бранить меня за это, — проговорила она.
— Говори, а там увидим.
— Я солгала вам сегодня утром, отец, — начала она, опуская глаза.
— Не верю. Но продолжай.
— Если вы будете так хмурить брови и смотреть так сердито, я больше не скажу ни слова, уверяю вас.
И вы будете совершенно правы, нинья, — поддержал ее капитан.
Генерал улыбнулся.
— Ну хорошо, — сказал он, — вы опять на ее стороне.
— Caspita! Иначе и быть не может.
— Ну, ну, успокойтесь, я не стану сердиться, тем более что в этом я подозреваю вон ту хорошенькую вертушку, которая стоит себе со скромным видом, а на самом деле тоже участвовала в заговоре, — проговорил он, смотря на Виоланту, не знавшую, куда деваться от смущения.
— Вы угадали, отец, я прекрасно спала сегодня ночью, и ничто не тревожило мой сон.
— А, маленькая притворщица!
— Но вчера вечером я услышала романсеро короля Родриго с аккомпанементом хараны и вспомнила про нашего бывшего спутника, который все время пел только одну эту песню. Сама не знаю почему, я была уверена, что это именно он поет в патио, и послала Виоланту пригласить его к себе. Тогда…
— Тогда он и рассказал вам все?
— Да, отец, и так как мне известно ваше страстное желание разыскать своего спасителя, я хотела сделать вам сюрприз — притом в то время, когда вы меньше всего ожидали этого, но, к несчастью, случай нарушил все мои планы.
— Наоборот, это очень хорошо, нинья, это только доказывает, что нельзя иметь секреты от отца. Но успокойся, дитя мое, мы непременно его отыщем, и тогда ему нельзя будет уклониться от нашей благодарности, которая с течением времени не только не уменьшится, но еще более окрепнет.
Молодая девушка, не говоря ни слова и задумчиво опустив голову, возвратилась на место. Генерал повернулся к Валентину.
— Теперь потолкуем о деле, кабаллеро, — сказал он. — Вы — хозяин рогатого скота, который стоит здесь, в коррале?
— Да, генерал, только я не один.
— Кто же ваши компаньоны?
— Дон Луи и вот этот кабаллеро.
— Прекрасно. Хотите вы выгодно продать свое стадо?
— Само собой разумеется, сеньор генерал.
— Сколько у вас голов?
— Семьсот семьдесят.
— А куда вы их гоните, простите за нескромный вопрос?
— В Сан-Франциско.
— Caramba! Это ведь дело не легкое.
— Мы хотим нанять пеонов.
— Ну, а если бы вы продали его здесь?
— Это было бы великолепно.
— Ну так вот, мне нужен рогатый скот, потому что разбойники-апачи угнали большую часть моего стада. Если вы согласны продать его, мы сейчас же покончим с этим делом. Ваше стадо подходит мне. Мой мажордом видел его, и я покупаю все гуртом.
— Я не желаю ничего лучшего.
— Вы говорите, что у вас семьсот семьдесят голов, так ведь?
— Да, сеньор генерал.
— По двадцать пять пиастров за голову — это составит девятнадцать тысяч двести пятьдесят пиастров, если я не ошибаюсь. Согласны вы на эту цену?
— Нет, генерал, — уверенно отвечал Валентин. Дон Себастьян удивленно посмотрел на него.
— Почему же? — спросил он.
— Потому что это значило бы ограбить вас.
— Гм!.. Это уж мое дело.
— Согласен с вами, генерал, но и я имею право поступать по-своему.
— Что хотите вы сказать?
— А вот что!.. В Сан-Франциско каждый бычок стоит восемнадцать пиастров, и поэтому я не могу продать скот по двадцать пять.
— Ба-а! Мне кажется, что я знаю толк в скотине не хуже кого-нибудь другого, и если я предлагаю вам эту цену, то только потому, что стадо этого стоит.
— Нет, генерал, этих денег оно не стоит, и вы знаете это так же хорошо, как и я, — твердым голосом возразил охотник, — благодарю вас за ваше великодушие, но я не могу принять его: мой друг будет недоволен, если я поступлю так.
— Итак, вы отказываетесь?
— Отказываюсь.
— Странно! Никогда в жизни не слыхал я еще, чтобы купец отказывался выгодно продать свой товар.
— Простите меня, генерал, я вовсе не отказываюсь честно заработать деньги, а только не хочу грабить вас, вот и все.
— Честное слово, от вас первого я слышу, что можно так смотреть на коммерческие сделки.
— Вы, генерал, по всей вероятности, никогда не имели дела с французами?
— Ну, хорошо, пусть будет по-вашему. Сколько же вы хотите за свой скот?
— Девятнадцать пиастров за голову, что даст мне очень большую прибыль, уверяю вас.
— Хорошо! Это составит…
— Четырнадцать тысяч шестьсот тридцать пиастров.
— Отлично! Если вы позволите, я дам вам вексель на эту сумму на банкирский дом Торрибио, Делапоргп и К° в Гуаймасе.
— Хорошо.
— Слышите, капитан, стадо наше!
— Великолепно! Я не замедлю перегнать его на асиенду. Вечером оно уже отправится туда.
— Когда вы рассчитываете уехать, senores caballeros? — спросил генерал охотников.
— Как только мы закончим здесь со своими делами, генерал, мы поспешим к нашему другу.
— Вексель будет готов через час. Валентин поклонился.
— Но, — продолжал генерал, — передайте дону Луи, что! я считаю себя его должником, и если ему когда-нибудь придется побывать в Соноре, я докажу ему это.
— Очень возможно, что он скоро будет там, — отвечал французский охотник, бросая искоса взгляд на покрасневшую донью Анжелу. I
— Мне это доставило бы очень большое удовольствие… Теперь, senores caballeros, прошу вас, располагайте мною. Если я могу быть вам чем-нибудь полезен, вспомните обо! мне, я весь к вашим услугам.
— Примите нашу искреннюю благодарность, генерал. Обменявшись еще несколькими незначительными словами, собеседники расстались.
Проходя мимо доньи Анжелы, Валентин почтительно поклонился.
— Дон Луи всегда носит на шее вашу ладанку, — прошептал он так тихо, что она скорее угадала, чем услышала эти слова.
— Благодарю, — прошептала она, — как вы добры! «Она любит Луи», — сказал себе Валентин, возвращаясь в кварто в сопровождении дона Корнелио.
— Этот человек просто сумасшедший!.. Отказаться от пяти тысяч пиастров!.. — вскричал генерал, оставшись с глазу на глаз с доном Исидро.
— Может быть, — отвечал тот задумчиво, — хотя мне кажется, что это скорее враг ваш.
Генерал с пренебрежением пожал плечами, не придав никакого значения этому намеку.
В тот же день вечером Валентин и его спутники покинули Сан-Хосе и направились по дороге в Гуаймас, не повидавшись еще раз с генералом и доньей Анжелой.
Охотник увозил с собой совершенно законный вексель на четырнадцать тысяч шестьсот тридцать пиастров.
ГЛАВА XII. Беседа
Ни один народ в мире не может сравниться с американцами в искусстве строить города. На том месте, где рос девственный лес, таинственный и мрачный, они в несколько недель воздвигают город, прокладывают улицы, строят дома, тротуары, проводят газ и нередко посреди улицы или на площади подобных городов, созданных как бы по мановению волшебника, торчат не засохшие еще пни, и старые дубы, почему-то забытые дровосеками, печально раскидывают свои зеленеющие ветви.
Нужно заметить, что множество подобных городов, возведенных на скорую руку, часто так же быстро и пустеют, потому что североамериканцы по преимуществу народ кочевой. Ничто не привязывает их к земле, лишь только выгода может удержать их на одном месте. У них нет ни привязанности, ни воспоминаний детства или юности, ради которых другие народы терпят всевозможные лишения, но не покидают родные места и не переселяются в другие страны, где жизнь, может быть, и сложилась бы для них гораздо лучше во всех отношениях. Наконец, в заключение нужно еще сказать, что у американца нет домашнего очага, которым так дорожит каждый европеец. Американец чувствует себя хорошо только там, где он может наиболее легким способом набивать карманы долларами.
Город Сан-Франциско, который насчитывает в настоящее время более шестидесяти тысяч жителей и в котором царит самая утонченная роскошь, служит наглядным доказательством того, с какой замечательной легкостью возникают американские города. Не прошло еще и пятнадцати лет с тех пор, как в местах, где построены теперь великолепные здания, под сенью двухсот — или трехсотлетних дубов происходила меновая торговля с индейцами, а китолов одиноко ловил китов в бухте, самой прекрасной во всем мире, где в настоящее время с трудом помещаются бесчисленные суда, приходящие со всего света.
В ту эпоху, к которой относится наше повествование, Сан-Франциско не был еще городом в полном смысле этого слова. Он представлял собой группу беспорядочно разбросанных хижин, где находили приют авантюристы всех наций, заброшенные сюда золотой лихорадкой. Они поселялись только на то небольшое время, какое им требовалось для сборов перед отправлением на рудники или же для того, чтобы проиграть в игорных домах золотой песок, добытый тяжелыми трудами и лишениями.
Полиции не существовало почти никакой, царило право сильного; нож и револьвер считались ultima ratio 79 и творили суд и расправу среди этого разнообразного населения, состоящего из отбросов общества всех пяти частей света.
Свежие толпы пришельцев, постоянно сменявших одна другую, жили здесь, как в чаду. Даже самые твердые характеры нередко становились жертвами золотой лихорадки, увлекавшей всех без исключения.
Но это продолжалось недолго, и скоро первая горячка наплыва на золотые россыпи несколько поулеглась. Благодаря некоторым решительным людям, одаренным высоким умом и великодушным сердцем, начала понемногу организовываться нормальная жизнь. Бандиты уже не так смело разгуливали по городским улицам, честные люди могли наконец вздохнуть свободно и ходить с поднятой головой. Все обещало лучшие дни; приближалось время рассвета, порядка, мира и тишины.
Прошло два месяца после событий, описанных нами в предыдущей главе. Мы поведем теперь читателя в очаровательный домик, построенный несколько в стороне, как будто его обитатели желали держаться как можно дальше от вихря, в котором они были вынуждены жить, введем его в низкую залу, скромно меблированную несколькими обыкновенными стульями и столом, на котором разложена подробная карта Мексики, и будем присутствовать при разговоре двух лиц, склонившихся над картой.
Одно из этих лиц — уже знакомый нам граф Луи де Пребуа-Крансе. Его собеседник — человек средних лет с худощавым и умным лицом, с открытыми, смелыми глазами и изящными манерами, по-видимому, тоже был французом, так как без малейшего акцента объяснялся с графом на этом языке.
Оба собеседника были заняты тем, что булавками отмечали что-то на разложенной перед ними карте.
— Я совершенно согласен с вами, дорогой граф, — проговорил, выпрямляясь, незнакомец, — эта дорога самая прямая и в то же время самая безопасная.
— Не правда ли? — спросил Луи.
— Вне всякого сомнения. Но скажите, пожалуйста, вы твердо решили высадиться именно в Гуаймасе?
— Это самое подходящее место.
— Я спрашиваю вас об этом потому, что, сообразуясь с вашими планами, я уже написал об этом нашему представителю в Гуаймасе.
— И что же? — перебил его с живостью граф, с видимым нетерпением слушая это объяснение.
— Все идет отлично, по крайней мере, если судить по тому, что наш представитель пишет мне.
— Разве он уже ответил вам?
— Да, сразу же, со специальным курьером. Мексиканские власти встретят вас с распростертыми объятиями, для ваших людей будут приготовлены отдельные казармы, и им будут поручены важнейшие пункты в городе — одним словом, вас ждут с нетерпением.
— Тем лучше! Признаюсь, я очень боялся встретить с этой стороны вражду и неприязнь… у мексиканцев такой странный характер, что не знаешь, как нужно обращаться с ними.
— Все это, в общем довольно верно, друг мой, но вы забываете, что положение ваше исключительное и со всех точек зрения не может не устраивать городские власти… Вы ведь концессионер баснословно богатой золотой россыпи, находящейся в стране, где каждую минуту можно ожидать нападения индейцев. И вы желаете всего только проехать через Гуаймас.
— Совершенно верно. Клянусь вам, что я отправлюсь как можно скорее туда, где находятся золотоносные россыпи.
— Кроме того, я хотел вам сказать следующее. Многие из тех, в ком вы можете подозревать ненависть и зависть, состоят акционерами общества, представителем которого являетесь вы. Если они будут проявлять неприязнь или вздумают вредить вам, они поплатятся прежде всего сами и первые же понесут наказание.
— Это правда.
— Далее, вы не преследуете никакой политической цели, ваши намерения ясны и определенны. Вы едете добывать золото — вот ваша цель.
— Да, и, кроме того, я хочу обеспечить спокойное и независимое существование отправляющимся со мной людям.
— Что может быть благороднее и выше этой задачи?
— Итак, вы довольны, милостивый государь?
— Как нельзя более, любезный граф. Все идет как по маслу, наше общество окончательно обосновалось в Мехико.
— Я и сам прекрасно знаю все это. Во время моего пребывания в этом городе я положил начало этому делу и все подготовил; наконец, я могу рассчитывать на своих тамошних друзей.
— Я совершенно согласен с вами. Президент республики также, по-видимому, одобряет ваши планы…
— О! Он относится к ним очень сочувственно.
— Превосходно! В настоящее время губернатор Соноры, с которым вам придется иметь дело, — один из наших самых крупных акционеров, поэтому и с этой стороны вам нечего бояться.
— Скажите, пожалуйста, вы знаете нашего представителя в Гуаймасе?
При этом вопросе какое-то облачко тенью скользнуло по лицу незнакомца.
— Только по слухам, — отвечал он после минутного молчания.
— Значит, вы ничего мне не можете сообщить о нем? Вы понимаете — для меня очень важно знать, что представляет собой человек, с которым мне, по всей вероятности, придется иметь дело и у которого в тяжелую минуту, а это очень легко может случиться, я, возможно, буду вынужден просить помощи.
— Совершенно верно, дорогой граф. Вы даже и представить себе не можете, что вас там ожидает, и поэтому я должен сообщить вам все, что знаю… Выслушайте меня.
— Я вас слушаю с величайшим вниманием.
— Гуаймас, как вам это уже известно, в торговом отношении занимает второстепенное место для нашей родины. В течение года туда заглядывает не больше десяти кораблей, на мачте которых развивается наш флаг. Поэтому французское правительство сочло излишним посылать в этот город специального французского агента и по примеру многих других держав выбрало одного из среды самых знатных негоциантов Гуаймаса и назначило его своим представителем.
— А-а! — проговорил задумчиво граф. — Значит, наш консул в этом городе не француз?
— Нет, он мексиканец. Это большое несчастье для вас — многие жаловались на то, что этот консул не оказывает той поддержки, которую он по своему положению должен был бы им оказывать… Как я слышал, он делец и очень любит забирать в свои руки все выгодные дела.
— Ну, в этом отношении я могу быть совершенно спокоен.
— А остальное уж и совсем не должно вас беспокоить. Мексиканцы в общем-то не злы — это взрослые дети. Мне кажется, вы без особого труда добьетесь всего, что вам будет нужно от этого человека, стоит только держать себя с ним немножко свысока и не упускать ничего из того, что вы считаете своим по праву.
— В этом отношении можете положиться на меня, я сумею держать себя с ним как следует.
— Это-то и нужно.
— Благодарю вас за драгоценные сведения, которыми, поверьте, я сумею воспользоваться… Кстати, как зовут этого представителя Франции?
— Дон Антонио Мендес Паво. Перед вашим отъездом я дам вам к нему рекомендательное письмо. Я уверен, оно поможет вам избежать многих неприятных стычек с этим господином.
— Буду очень и очень признателен.
— Теперь поговорим о другом.
— Хорошо.
— Вы окончили вербовку людей?
— Почти полностью. Мне не хватает всего каких-нибудь десяти человек.
— Вы ведь снаряжаете свою экспедицию по-военному?
— Мне хотелось бы избежать этого, но, оказывается, — это невозможно потому, что нам придется проходить через территории индейцев, с которыми, конечно, будут стычки, и не раз.
— Вы даже можете быть уверены в этом.
— Как видите, я принимаю все необходимые меры предосторожности.
— И вы поступаете вполне благоразумно. Сколько же человек берете вы с собой?
— Всего будет человек двести пятьдесят — во всяком случае, не больше трехсот.
