Текст книги "О праве войны и мира"
Автор книги: Гуго Гроций
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 74 страниц) [доступный отрывок для чтения: 27 страниц]
2. В подтверждение своего мнения он приводит не только изречения юристов, но также следующие соображения: во-первых, что не менее виновен тот, кто опрометчиво верит дающему обещание без какого-либо основания, чем тот, кто дает обещания из тщеславия: во-вторых, что большая опасность грозит благосостоянию всех, если людей будут связывать обещания, порождаемые нередко скорее хвастовством, нежели разумной волей, а если и волей, то легкомысленной и необдуманной; наконец, в-третьих, что справедливо предоставить нечто добросовестности каждого и не требовать исполнения обязательства с необходимостью, ибо позорно не исполнять обещания не вследствие несправедливости, но вследствие обнаружившегося легкомыслия обещания. Коннан пользуется также доводом Цицерона, который сказал, что не следует соблюдать ни обещания, бесполезные для тех, кому они даны, ни обещания, которые вреднее обещавшему, нежели полезнее принявшему обещание.
А если свобода действий невозможна, то Коннан полагает, что следует исполнять не то, что обещано, но то, что составляет существенный интерес; впрочем, соглашения, не имеющие силы сами по себе, приобретают ее или путем договоров, в которых они содержатся или к которым присоединяются, или же путем передачи вещи; отсюда возникают частью иски, частью судебные возражения и воспрещение обратного истребования. Эти соглашения должны иметь обязательную силу согласно законам, как, например, соглашения, содержащие условия, и некоторые иные сделки имеют силу согласно законам, действие которых таково, что сделки, сами по себе составляющие дело чести, могут быть превращены в обязательства.
3. По правде сказать, приведенное мнение в столь общей форме, как предлагает Коннан, несостоятельно. Во-первых, ведь отсюда следует ничтожность соглашений между государями и различными народами, покамест по ним что-либо еще только причитается, особенно в тех странах, где не установлена определенная форма союзных договоров или взаимных обещаний. Затем нельзя найти никакого основания тому, каким образом законы, которые составляют как бы общий договор народа и этим именем называются у Аристотеля и Демосфена (“Риторика”, кн. I, гл. XV), могут придать соглашениям обязательную силу, если воля каждого лица, принявшего определенное решение вступить в обязательство, никак не в состоянии сделать ничего подобного, в особенности там, где внутригосударственный закон не ставит никаких препятствий. Добавь, что путем достаточно ясно выраженной воли возможно передавать собственность на вещи (L. 2. D. legibus), как мы сказали раньше, почему же тогда нельзя передавать также и право на получение от нас собственности (это право меньше .самой собственности) или право на какие-либо действия, поскольку мы имеем столько же права на наши действия, как и на наши вещи?
4. К этим рассуждениям мы должны добавить согласное мнение мудрых людей1. Ибо, как говорится у юристов нет ничего естественнее воли собственника, направленной на то, чтобы передача им своей вещи другому лицу имела юридическую силу ( Per traditionem. lust. de rer. divls.); говорят также, что ничто не способствует в такой мере взаимному доверию между людьми, как соблюдение ими их взаимных соглашений (L. I. D. de pactis). Так, эдикт относительно уплаты по обязательствам, если даже у плательщика не было заранее никаких оснований к обязательству, кроме его согласия на уплату, как принято полагать, благоприятствует естественной справедливости (L. I. D. de pecun. const.). Юрист Павел тоже утверждает, что по природе должник есть тот, кто что-нибудь должен по праву народов и чьей доброй совести мы доверяем (L. Cum amplius. D. de reg. iuris.). В этом месте слово “должен” означает некоторую нравственную необходимость. Не следует допускать, как это делает Коннан, что мы полагаемся на чью-либо добрую волю только тогда, когда действия, вытекающие из соглашения, начались. Ибо в этом месте Павел толковал об истребовании неправильно полученного: такое истребование отпадает, если уплата произведена в согласии с каким-либо соглашением. Дело в том, что уже ранее, до уплаты по праву естественному и праву народов, причиталось что-либо отдать, хотя бы внутригосударственный закон не оказывал своего содействия к пресечению поводов к спорам.
5. Марк Туллий Цицерон в трактате “Об обязанностях” (кн. I) приписывает обещаниям столь великую силу, что называет доверие основанием справедливости. Гораций объявляет доверие “сестрой справедливости”, платоники же справедливость нередко называют “истиной”, что Апулей переводит словом “верность” (Апулей, “О Платоне”. Платон, “Государства”, I). Симонид определял справедливость не только как возврат полученного, но и как правдивость в речах.
6. Но для правильного понимания предмета следует тщательно различать три ступени изъявления воли о будущих действиях, которые находятся в нашей власти или же относительно которых предполагается, что они находятся в нашей власти.
Простое утверждение не обязывает
П. Первая ступень есть изъявление существующей в настоящем воли о будущем. Для того чтобы такая воля была свободна от порока, требуется истинное выражение намерения в настоящем, но не сохранение его в дальнейшем. Ибо ведь человеческий дух обладает не только естественной способностью, но также и правом изменять свое намерение. Если же в изменении намерения кроется какой-нибудь порок, как это случается иногда, то он не присущ этому изменению изнутри, но привходит от материи, то есть, стало быть, первоначальное мнение было правильнее.
Простое предложение порождает естественную обязанность, но отсюда для другого не возникает права
III. Вторая ступень имеет место, когда воля сама определяет себя на будущее с достаточно ясным выражением, свидетельствующим о готовности упорствовать в своем намерении. Это также может называться обещанием, которое и независимо от внутригосударственного закона налагает обязательства безусловно или же под условием, но не дает еще другому права в собственном смысле. Нередко случается, что обязательство у нас имеется, но у другого нет никакого права, как, например, это обнаруживается в обязанностях милосердия и воздаяния благодарности, с которыми сходен долг постоянства и верности.
Таким образом, в силу такого обещания на имущество давшего обещание не может быть обращено взыскание и сам обещавший не может быть по естественному праву принужден к соблюдению обещания.
Что представляет собой обещание, из которого возникает права для другого лица?
IV. 1. Третья ступень состоит в том, что к указанному самоопределению воли присоединяется изъявление готовности передать другому собственное право. Это – совершенное обещание, влекущее за собой действие, сходное с отчуждением собственности. Оно или является способом отчуждения вещи, или есть отчуждение некоторой доли нашей свободы. К первому виду относятся обещания что-нибудь уступить, ко второму – обещания что-нибудь исполнить. Отличные подтверждения сказанного дают нам божественные пророчества, которые свидетельствуют о том, что сам бог, который не может быть ограничен никаким установленным законом, поступал бы против своей природы, если бы не исполнял своих обещаний2 (кн. Неэмии, IX, 8; посл. ап. Павла к евреям, VI. 18 и X, 23; посл. I an. Павла к коринфянам, I, 19, X, 13; посл. I an. Павла к фессалоникийцам, V, 24: посл. II ап. Павла к фессалоникийцам. III, 3; посл. II ап. Павла к Тимофею, II, 13). Отсюда следует, что обещания, как видно, могут исходить из природы незыблемой справедливости, общей в своем роде богу и всем тем, кто обладает разумом. К этому относится предписание Соломона (Притчи, V, I): “Сын мой, если ты обещал что-нибудь другому, ты связал свои руки в пользу другого; ты попал в сети словами уст твоих; ты связан выражением уст твоих”.
Оттого евреи называют обещание “узами” и сравнивают его с обетом3 (кн. Чисел. XXX, 4, 5, 6). Сходно происхождение слова для обозначения обещания у греков, как это замечает Евстафий в комментарии на вторую песнь “Илиады”: “Тот, кому дано обещание, поэтому овладевает тем и подчиняет того, кто дал обещание4”. Смысл этого неплохо выразил Овидий во второй книге “Метаморфоз”, где дающий обещание обращается к тому, кому он дал обещание, со словами: “Речь моя стала твоей”.
2. Усвоив это, мы без затруднения возразим на доводы Коннана. Ибо изречения юристов о простых обещаниях соответствуют тому, что было введено римскими законами5, которые требуют, чтобы сознательные волеизъявления получили формальное выражение. Мы не отрицаем того, что сходные законы имеются и у других народов. “Какой закон обязывает нас к исполнению того, что обещано кому-нибудь?”, – спрашивает Сенека, говоря о человеческом законе и обещании, данном не в торжественной форме6 (“О благодеяниях”, кн. V, гл. 10).
3. Однако же, возможны и другие, естественные знаки для выражения обдуманного намерения, кроме формальных и тому подобных, наличие которых требует внутригосударственный закон для возникновения права на иск. То же, что выражено без обдуманного намерения, как мы полагаем, не имеет для нас обязательной силы, это отметил и Феофраст в книге о законах. И, с другой стороны, мы отрицаем, чтобы сделанное обдуманно, но без намерения уступить свое право другому сообщало кому-нибудь по природе право требования; хотя мы и признаем, что тут возникает не только долг чести, но и некоторая нравственная необходимость.
О том, что приводится из Цицерона, мы распространимся ниже, где будет идти речь о толковании соглашений; сейчас же посмотрим, что требуется для силы совершенных обещании.
Для действительности обещания в дающем обещание требуется обладание разумом, где различается естественное право w внутригосударственных законов относительно совершеннолeтия
V. 1. Прежде всего, здесь требуется обладание здравым рассудком, поэтому-то обещания буйных, безумных и малолетних – ничтожны. Иначе следует полагать о несовершеннолетних. Хотя и считается, что они обладают не вполне устойчивым суждением, как и женщины, но это у них не навсегда, так что несовершеннолетие само по себе не достаточно для опорочения их действий.
2. Момент же, когда малолетний начинает пользоваться рассудком, не может быть с точностью определен, лишь из повседневных поступков или даже из того, что стало общим обычаем в той или другой местности, можно сделать на этот счет вывод. Так, у евреев имело силу обещание, даваемое отроком, достигшим тринадцати лет, и девочкой – двенадцати лет. В других местах внутригосударственные законы по справедливым основаниям объявляют ничтожными некоторые обещания подопечных и несовершеннолетних, как это было не только у римлян, но также и у греков, по свидетельству Диона Хризостома в слове LXXV, против некоторых иных обещаний законы вводят льготу о расторжении (restitutlonis beneficium).
Но это – непосредственные следствия внутригосударственного закона, и они не имеют ничего общего с правом естественным и правом народов, естественно лишь само соблюдение соответствующих правил там, где они установлены. Поэтому, если договор с гражданином заключает даже чужестранец, то он должен соблюдать местные законы, так как любое лицо, заключающее договор, подобно подданному, подчиняется действию местных государственных законов.
3. Конечно, иное дело, когда соглашение заключается в море, на необитаемом острове или путем переписки между лицами, отделенными друг от друга определенным расстоянием. Такого рода соглашения определяются единственно естественным правом, как и соглашения носителей верховной власти как таковых, ибо их частные сделки подлежат действию законов, даже тех, которые признают акт недействительным, когда расторжение сделки благоприятно для них самих и не является карою.
Обязывает ли по природе и насколько обещание заблуждающегося?
VI. 1. Вопрос о соглашении лица, находящегося в заблуждении, создает значительные затруднения; ибо следует проводить различие между ошибкой относительно сущности сделки и ошибкой, не касающейся существа ее (Антонин, ч. II, разд. I, гл. XVII, 6, толк. на L. contractibu’s. de reg. luris; Коваррувиас, “О договорах”, вопр. 57; Медина, “О возмещении”, вопр, 33), нужно учитывать, послужил ли обман причиной заключения договора или же нет, имело ли место участие в обмане другой стороны договора, подлежит ли действие строго формальному праву или же является актом доброй совести. Вследствие разнообразия этих случаев авторы объявляют одни сделки незаконными, другие же действительными, но такими, которые по произволу потерпевших ущерб могут быть расторгнуты или преобразованы. Однако большинство указанных различий ведет свое начало от римского права, как древнего цивильного, так и пре горского, некоторые из них недостаточно правильны и точны.
2. К усвоению естественной истины нам облегчает путь то, что принято почти всеобщим согласием относительно силы и действия законов, как-то: когда закон основывается на некотором фактическом предположении7, тогда, если такой факт на самом деле не наступит, и закон не налагает обязательства. потому что при отсутствии на самом деле такого факта отсутствует целиком основание применения самого закона (Фелин, с. I, de constit, 40, Бальд, на L. Cum quis С. de iur. et facti ignor.). Заключение же о том, что закон основывается на соответствующей презумпции, следует выводить из содержания самого закона, его слов и прочих обстоятельств.
Подобным же образом мы скажем, что если обещание основано на презумпции какого-нибудь определенного факта8 и он в предусмотренном виде не наступил, то, естественно, обещание не имеет никакой силы, потому что давший обещание, во всяком случае, согласился на данное обещание не иначе, как ввиду некоторого определенного условия, которое на самом деле не существует (Коваррувиас, на С. Possessor. de reg. iuris. in. 6, p. 2, 6, 8, Наварра, гл. XII, 13). Сюда относится приведенный у Цицерона в книге первой трактата “Об ораторе” случай с отцом, который, считая по ошибке своего сына умершим, назначил наследником другого.
3. Если же давший обещание проявит небрежность в отношении предмета или в выражении своих мыслей и оттого другая сторона потерпит убыток, то лицо, давшее обещание, обязано возместить ущерб не в силу данного им обещания, но вследствие причиненного по его вине убытка, о чем мы распространимся ниже. Если же сверх того была допущена какая-нибудь ошибка, но на которой обещание не основывалось, то признается действительность такой сделки, поскольку нет недостатка в согласии. Но коль скоро в таком случае лицо, которому дано обещание, умышленно дало повод для соответствующей ошибки относительно привходящих обстоятельств обязательства, то убыток проистекший из такой ошибки у давшего обещание, должен быть возмещен указанным лицом. Когда же обещание основано на ошибке лишь отчасти, оно все же сохраняет силу в остальной своей части.
Обещание, данное под влиянием угрозы, обязывает, но тот, кто вызвал страх, обязан освободить давшего обещание
VII. 1. О влиянии страха необходимо не менее сложное исследование. Ибо и здесь следует различать действие сильного страха, который является таковым по своей собственной природе или по силе воздействия на личность испытывающего страх, и легкое устрашение, а также – страх, причиняемый законно, и страх, причиняемый незаконно; необходимо учитывать был ли вызван страх тем, кому дается обещание, или Другим лицом, а также была ли соответствующая сделка безвозмездной или возмездной. Вследствие такого разнообразия обстоятельств одни действия признаются недействительными, Другие могут быть отменены произволом дающего обещание, третьи допускают восстановление первоначального состояния. Относительно всех этих случаев дело не обходится без большого разнообразия мнении.
2. Я целиком присоединяюсь к мнению тех. кто полагает, что лицо, давшее обещание под влиянием страха, связано своим обещанием, коль скоро опускается действие внутригосударственных законов, которые могут отменять или уменьшать обязательство (Сильвестр, на слово “страх”, вопр. 8). Дело в том, что здесь налицо согласие не условное, как мы только что упоминали по поводу впавшего в ошибку, но безусловное. Ибо, как правильно устанавливает Аристотель (“Этика Никомаха”, III), тот, кто из страха перед кораблекрушением выбрасывает свои вещи, готов был бы, однако же, сохранить их при условии, если бы ему не угрожало кораблекрушение, но он выражает волю потерять их безусловно в связи с обстоятельствами места и времени.
Вместе с тем полагаю, что если тот, кому дается обещание, прибегает к угрозе не к законной, а к незаконной, хотя и легкой, и отсюда последует обещание, то давшего обещание лицо, получившее таковое, должно освободить от обязательств, если первому это будет угодно, не потому, что данное обещание – недействительно, но ввиду ущерба, причиняемого неправомерно (Сильвестр, на слово “возмещение”, 2, упом. 7, Наварра, гл. XVII, 15, и гл. XXII, 51, 7, Коваррувиас. на reg. peccatum, p. 2, 3, 7), Об исключениях из этого. допускаемых правом народов, я дам пояснения в своем месте9.
3. Оттого-то расторжение некоторых сделок ввиду заключения их под угрозой страха со стороны третьего лица, а не контрагента10 вытекает из внутригосударственного закона, который зачастую объявляет незаконными и расторжимыми даже сделки, заключенные свободно, вследствие недостатка силы суждения какой-либо стороны. То, что мы высказали выше о силе и действительности внутригосударственных законов, мы готовы повторить здесь. А о силе клятвы для подкрепления обещаний мы узнаем ниже.
Чтобы обещание имело силу, предмет обещания должен находиться во власти давшего обещание
VIII. 1. Что же касается предмета обещания, то для действительности обещания необходимо, чтобы он был или мог быть во власти лица, давшего обещание (L. Item si cum exception. In hac actione. D. Quod metus causa).
В связи с этим прежде всего не имеют силы обещания о выполнении какого-либо самого по себе недозволенного действия; ибо никто не имеет и не может иметь права на его совершение. Ведь обещание, как мы сказали выше, получает силу из права дающего обещание и не простирается далее этих пределов.
Агесилай на вопрос об обещании ответил: “Хорошо, если оно правомерно; если же нет, то я произнес лишь слова, но не дал обещания”.
2. Если же вещь в настоящий момент не находится во власти дающего обещание, но лишь может когда-нибудь оказаться в его власти, то действительность самого обещания останется сомнительной, потому что в этом случае следует полагать, что обещание дано под условием поступления вещи во владение давшего обещание. Но когда самое условие, при котором вещь может поступить во владение давшего обещание, тоже зависит от его власти, тогда он обязан совершить все нравственно допустимое для того, чтобы это условие было выполнено.
3. Однако в такого рода сделках внутригосударственный закон в интересах общей пользы объявляет ничтожным совершение многого, что по естественному праву является обязывающим, как, например, обещание в будущем вступить в брак со стороны мужчины и женщины, состоящих уже в браке, а также немало обещаний, даваемых несовершеннолетними или сыновьями, не выделившимися из семейства.
Обладает ли естественной силой обещание, имеющее порочное основание, что разъясняется путем проведения различий
IX. Здесь обычно возникает вопрос о действительности по праву природы обещания, данного по причине, порочной по своему существу, как, например, если что-либо обещается за совершение убийства человека. В таком случае достаточно того что самое обещание порочно; ибо тут обещание направлено на то, чтобы побудить другого к злодеянию. Но ничто таящее в себе порок не свободно от правовых последствий, что поясняется примером дарения расточителя. Отличие здесь лишь в том обстоятельстве, что с момента совершения дарения его порочность прекращается, ибо вещь у получившего дар остается беспрепятственно. А в обещании ради порочной цели порок остается, пока преступление еще не совершено; до тех пор самое исполнение обещания как порочный соблазн таит в себе порчу, которая исчезает по совершении преступления. Отсюда следует, что до того времени действительность такого обещания сомнительна, как мы только что сказали об обещаниях, предмет которых не в нашей власти, по совершении же преступления проявляется сила того обещания, которая сначала была лишь скрыта и задержана привходящим преступлением (Каэтан, “На Фому Аквинского, Secunda Secundae”, вопр. 32, ст. 7). Примером этого может служить Иуда, сын Иакова, уплативший обещанную плату, как бы должную”, Фамари, которую считал блудницей (кн. Бытия, XXVIII).
Если правонарушение того, кому дается обещание, послужило причиной обещания или если в договоре имеется некоторое несоответствие, то вопрос о способах исправления такого обещания – вопрос иного порядка, который будет рассмотрен вскоре12.
Что следует думать об обещании совершить действия, уже ранее признанные обязательными?
X. Обещание выполнения чего-либо и без того уже должного, поскольку мы обращаемся к естественному праву, составляет ничуть не меньше обязанность согласно тому, что мы сказали выше о принятии чужой вещи. Ибо обещание, данное даже без какого-либо основания, все же так или иначе обязывает по естественному праву. Но и здесь ущерб, причиненный вымогательством, или несоразмерность в договорах подлежат возмещению в соответствии с вышеприведенными правилами.
Действительный способ выражения обещания нами самими
XI. Что же касается способа выражения обещания, то одинаково с тем, что мы уже сказали о передаче собственности, тут требуется внешнее действие, то есть достаточное изъявление воли, чем иногда может служить кивок головой, чаще же – слова или письменные записи.
Действительный способ выражения обещания через посредство других лиц, здесь же о послах, превышающих свои полномочия
XII. Но мы можем обязываться и через посредство другого человека, если несомненно, что по нашей воле мы избрали его своим орудием либо поручив ему действовать ввиду определенной цели, либо снабдив его общим полномочием13. При наличии общего представительства может случиться, что нас обяжет облеченный полномочием, даже действуя вопреки нашей воле, известной только ему. Ведь здесь имеются различные акты воли: один, коим мы обязываемся признать все, что другой совершит в известного рода сделках; другой, коим тот обязывается по отношению к нам действовать не иначе, как согласно поручению, известному ему, но не другим. Что следует иметь в виду относительно обещаний, даваемых послами от имени государей, согласно данным им полномочиям, но превышающих тайные инструкции последних14.
Насколько обязательства капитанов кораблей и торговых агентов вытекают из естественного права; где также указывается ошибка римского права
XIII. Отсюда становится понятным, почему иски к капитанам кораблей и торговым агентам по поводу ведения ими дел, являющиеся не столько особыми исками, сколько разновидностями исков, опираются на естественное право.
Здесь следует добавить, что напрасно римскими законами предусмотрена полная ответственность каждого из хозяев корабля за действия капитана. Ибо это не соответствует ни естественной справедливости, которая вполне удовлетворена, если каждый ответственен по своей части в отдельности, ни государственной пользе. Ведь люди станут уклоняться от занятия торговым мореплаванием, опасаясь быть привлеченными к ответственности в пределах действий капитана.
И оттого у голландцев, где издавна весьма процветала торговля, этот римский закон не соблюдался прежде, не соблюдается и теперь, но, напротив, прямо было постановлено, чтобы ответственность всех собственников корабля вместе не превышала стоимости корабля и корабельного груза.
Для действительности обещания требуется принятие его
XIV. Для того, чтобы вследствие обещания производилась передача права, требуется принятие обещания не в меньшей мере, чем при передаче собственности (L. Qui absenti. D. de acq. poes; Гомец, т. II, гл. IX, 1)15; однако в этом случае предполагается длительность предшествующего обещанию запроса, и ему сообщается сила, свойственная принятию. Этому не противоречит то, что предусмотрено внутригосударственным правом относительно обещаний, обращенных к государству. Но подобное соображение привело некоторых к заключению, что по естественному праву достаточно одного лишь акта лица, дающего обещание (Молина, спорн. вопр. 263). Однако римский закон не предусматривает того, чтобы до принятия вся связывающая сила была на стороне обещания, но воспрещает брать назад обещание, чтобы его всегда можно было принять16. Такое действие обещания соответствует не естественному праву, а только внутригосударственному закону. С этим сходно то, что введено правом народов по отношению к малолетним и безумным (см. гл. II, гл. III, VI, и гл. IV, X, этой книги). В интересах таких лиц право само восполняет как намерение овладеть вещами, которые приобретаются путем завладения, так и намерение принять обещание.
Нуждается ли принятие обещания в уведомлении о нем давшего обещание; разъяснение путем проведения различий
XV. Обычно также возникает вопрос о том, достаточно ли только согласия принять обещанное или же вместе с тем следует уведомить сторону, дающую обещание, чтобы обещание вступило в полную силу. Несомненно, что обещание может быть сделано двояким способом: или таким способом: “Хочу, чтобы сделка имела силу, если обещание будет принято”; или же таким способом: “Хочу, чтобы сделка имела силу. если узнаю о согласии”. В тех случаях, когда дело касается взаимных обязательств, предполагается последний смысл; при обещаниях же более свободных предполагается первый смысл, если не явствует иное.
Возможность взять обратно обещание, если тот, кому было сделано предложение, умрет до его принятия
XVI. Отсюда следует, что до принятия обещания, поскольку право еще не передано, обещание можно брать обратно, не совершая правонарушения и даже не рискуя заслужить упрек в нерешительности, если на самом деле обещание дано с тем намерением, чтобы оно начинало вступать в силу только с момента его принятия (L. Mul urn refert С. Si quis alteri vel sibi L. Si pater. D. de manumis. vindicta). Обещание может быть взято обратно, коль скоро тот, кому оно дано, умрет до его принятия, потому что, как видно, принятие обещания передано на усмотрение его, а не его наследников. Одно ведь дело – пожелать передать ему право с тем, чтобы оно перешло на наследников, иное – пожелать передать самим наследникам17: многое здесь зависит от того, чья польза имеется в виду. В этом и состоит ответ Нерация, что он не считает возможным, чтобы государь жаловал умершему что-либо пожалованное тому, кого он считал живым (L. Neratius. D. de reg. iuris).
Также в случае смерти посредника: разъяснение путем проведения различий
XVII. 1. Можно также взять обратно обещание по смерти того, кто был избран посредником исполнения воли, потому что обязательство было поставлено в зависимость от слов последнего (L. Mandatum D. Mandati; Клар, кн. IV, donatio, вопр. 12). Иная роль письмоносца, который является не посредником при заключении обязательства, но лишь передатчиком обязывающего документа. Письмена, которые служат знаками, выражающими согласие, могут быть доставлены кем угодно.
Следует также различать между слугой, избранным для передачи обещания, и агентом, уполномоченным сделать обещание как таковое. В первом случае взятие обратно обещания будет иметь силу, если даже господин не сообщит об этом своему слуге; во втором же случае такое взятие обратно обещания не будет иметь силы, ибо право дать обещание зависело от воли представителя и эта воля, пока ничего не известно о взятии обратно обещания, свободна от какого-либо порока (L. Si mandassem. D. Mandati). Вместе с тем в первом случае после смерти дарителя дарение может быть принято как совершенное с одной стороны, хотя оно и могло быть взято обратно (L. Nec amblffi. С. de don.); это яснее всего можно усмотреть в случаях завещательных отказов18. Во втором же случае дар не может быть принят, потому что он еще не совершен, но лишь дано поручение совершить дарение.
2. В случае же сомнения считается, что воля давшего поручение направлена на исполнение поручения, если не произойдет существенное изменение, как, например, смерть давшего поручение. Тем не менее возможны предположения иного рода [coniecturae], приводящие в свою очередь к иным заключениям (Коваррувиас, Var. с. 14, 16; L. si pater. D. de manunils vind.), которые легко допустить; в частности, дар с благотворительной целью должен быть сделан. Подобным же образом может быть разрешен ранее поднятый спорный вопрос о том, возможен ли иск о поручении против наследника лица, о чем, как сообщает автор послания “К Гереннию” (кн. II), в одном смысле высказался претор Марк Друз, в другом – Секст Юлий.
Можно ли взять обратно обещание после принятия его одним лицом за другое; разъяснение путем проведения различий
XVIII. 1. Обычно возникают спорные вопросы о принятии обещания одним лицом за другое лицо. В таких случаях следует различать между обещанием, данным мне о передаче чего-либо другому, и обещанием, сделанным именно на имя того, кому должна быть передана вещь. Если обещание дано мне, причем безотносительно к тому, представляет ли для меня обещанное частный интерес, как это предусмотрено римским законом, то по видимому, принятием я приобретаю естественное право способствовать переходу права к другому лицу, коль скоро и оно готово принять вещь (Коваррувиас, quamvis, р. 2, 4, 13), и в промежутке обещание не может быть взято обратно, но, я, кому дано обещание, могу отказаться от него. Ибо такое толкование не противоречит праву естественному и совершенно соответствует словам самого обещания; и для меня отнюдь не безразлично, получил ли другой выгоду (Алессандро, “Заключения”, I, 204; Молинеус, там же).
2. Если же обещание сделано на имя лица, кому должна. быть отдана вещь, то подход должен быть различным в зависимости от того, имеет ли принимающий обещание специальное полномочие на его принятие или он имеет столь общее полномочие, что такое принятие следует мыслить включенным в него, или же он не имеет вообще полномочия. Если такое полномочие предшествует, то я полагаю, что не следует далее проводить различия, является ли данное лицо самостоятельным или нет, чего требуют римские законы, но следует целиком исполнить обещание в силу принятия последнего, ибо соглашение может передаваться и выражаться даже с помощью слуги. Предполагается, что я готов исполнить то, что я предоставил выполнить воле другого лица, если и оно согласно со своей стороны. При отсутствии же полномочия, коль скоро третье лицо, которому не было дано обещания, примет вещь с согласия давшего обещание, следствием такого принятия будет, что давшему обещание не предоставлено право взять обратно обещание, прежде чем тот, кому дано обещание, не одобрит или не отвергнет его. В то же время тот, кто примет обещание, не сможет уже освободить от него, ибо он не был призван к принятию какого-либо права, но был призван лишь к побуждению обещавшего сохранять свою добрую волю; так что, если даже сам давший обещание возьмет его назад, то поступит недобросовестно, но не нарушит собственного права другого.
