Текст книги "Секретная зона: Исповедь генерального конструктора"
Автор книги: Григорий Кисунько
Жанры:
Публицистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)
– А какая у вас вторая просьба? – спросил у меня Елян.
– Сейчас дела по моей высокочастотной части подтянулись, и я бы мог побывать в отпуске. Пять лет не отдыхал. Но дело даже не в этом. Письмо с завода, шифровка Калмыкова и Расплетина, – все это как-то висит надо мной. Сын врага народа, да еще вредитель… Со мной может случиться такое, что надо перед этим набраться сил, отдохнуть.
– Все это вы преувеличиваете, но отдохнуть вам действительно надо. У вас расшатались нервы от разыгравшегося воображения. Куда думаете поехать? Может быть, помочь достать путевку?
– Спасибо, но я хочу всей семьей. Поеду «дикарем». В свои тридцать пять я еще не видел Кавказ. Поеду в Сочи. Говорят, там хорошо. Может быть, для меня это последний шанс.
– Не вешай нос, доктор. Все будет в порядке. А заявление на отпуск давай, пока я не передумал. Но имей в виду: Сочи – это еще не Кавказ. Когда-нибудь я тебе покажу настоящий Кавказ. Может быть, слыхал про Нагорный Карабах?
Перейдя на «ты», Амо Сергеевич озорно подмигнул, улыбнулся. Уходящего доктора проводил взглядом до двери, погасив улыбку и нервно теребя кончики усов. Когда же дверь закрылась, достал из ящика стола таблетку, недовольно, почти враждебно, осмотрел ее, перевернул на ладони, потом отправил в рот, запил глотком боржоми из стакана с пузырящейся водой, в которой плавала долька лимона. Сам Тевосян как-то сказал ему, что лимон в боржоми «очень помогает от давления».
Прилетев в Сочи с семьей, я не переставал восторгаться могучей красотой Кавказа, не подавляющей своим могуществом и величием, а окрыляющей, наводящей на мысли о первозданной чистоте природы и словно бы истребляющей в них все ненужное, недостойное быть рядом с этой чистотой. И очень удивлялся тому, что вообще существует, оказывается, этот другой мир, где люди беспечно купаются, загорают или просто так гуляют у моря, любуясь брызгами прибоя, разбивающегося о гранит набережной. И нет им дела до того, что где-то на объектах «Беркута» выдают повышенные шумы лампы бегущей волны, «говорят» приемники, «дохнут» магнетроны, а антенны не укладываются в какие-то допуски. Но, пожалуй, еще больше удивился тому, что в первый же день, рыская в поисках жилья, встретил сотрудника своего отдела, собравшегося с женой к отъезду в Москву после хорошо проведенного здесь отпуска. Мы сняли комнату, освобождавшуюся после них. Как же такое могло случиться, что я не заметил месячного отсутствия этого сотрудника в КБ? А что было бы, если бы хоть на один день из той же лаборатории исчезли Берендс, Чурсин, Власова, Черная? До меня только сейчас дошло, что в лабораториях есть люди, без которых ничего не случится и отсутствие которых не заметят, если они уйдут в двойной, тройной отпуск и даже вообще уйдут из КБ. Хотя уходить им, конечно же, ни к чему.
В Сочи жизнь моей семьи замкнулась по привычному для «дикарей» кругу. Утреннюю побудку всегда делало радио. Вот и сегодня в шесть часов утра загремели радиоиерихоны, развешанные на уличных столбах. После первых слов сообщения, последовавшего за обычным объявлением последних известий, я мигом вскочил с кровати и подошел к окну, чтобы лучше слышать, хотя репродукторы гремели так, что было слышно во всех дворах и закоулках. Когда закончилась передача последних известий, мне показалось, что ее не было, что все услышанное мне приснилось. Постоял у окна, потом вышел, как был, в одних трусах, на веранду. Там уже был мужчина, тоже отдыхающий, снимавший комнату на другой половине домика, в котором поселился я. Этот человек, якобы из Воркуты, назойливо набивался на более близкое знакомство со мной, но я избегал общества мнимого воркутянина, подозревая в нем приставленного ко мне «наблюдателя». Сейчас этот сопостоялец казался если не испуганным, то, по крайней мере, растерянным.
– Вы слушали последние известия? – спросил он у меня.
– Да так… не пойму: слушал или спросонку померещилось.
– И все же что именно вам… померещилось?
– Пожалуй, без всякого «померещилось». Вашего шефа арестовали. ЛП – кажется, так его у вас называют?
– И у вас тоже… И что же вы думаете теперь делать?
– А что мне думать? Я в отпуске. Мне еще и здесь надо позагорать, потом на теплоходе в Новороссийск. Оттуда – тоже морем – до Мариуполя. Давно не видел родственников. Еще с довоенных времен.
– Зря… Лучше вам прервать отпуск. Сейчас начнутся серьезные реорганизации. Можно упустить заманчивые служебные перспективы.
– Для меня самая заманчивая перспектива сейчас – догулять отпуск.
– А я уезжаю. До свиданья. Хорошего вам отдыха…
Когда я вернулся из отпуска, уже не было ни Третьего, ни Первого (атомного) управлений при Совмине СССР, ранее подчинявшихся Берия. Из них было образовано Министерство среднего машиностроения, в котором бывшее ТГУ получило новое название – Главспецмаш, однако никаких кадровых изменений в этом главке не произошло.
Зато существенные кадровые катаклизмы произошли в подчиненном Главспецмашу КБ-1. Прежде всего были упразднены две должности главных конструкторов КБ-1, которые занимали основатели этой организации – Павел Николаевич Куксенко и Сергей Лаврентьевич Берия. Серго после непродолжительного содержания под арестом был отправлен на жительство и на работу в Свердловск под новой фамилией и даже с измененным отчеством. Мне довелось читать циркулярное письмо ВАКа об отмене присуждения Сергею Лаврентьевичу ученой степени доктора физико-математических наук.
Павла Николаевича Куксенко – одного из старейшин отечественной радиотехники, ранее бывшего узника НКВД, теперь объявили «ставленником» Берия, но не арестовали, а только допросили в Прокуратуре СССР. В расстройстве чувств он забыл, что приехал в прокуратуру на служебном ЗИМе, и отправился домой пешком. А водитель ждал его до поздней ночи, подумал, что шефа посадили, и решил сообщить об этом его жене и был обрадован, когда по телефону ответил сам Павел Николаевич. Для «трудоустройства» Куксенко в КБ-1 ввели штатную единицу председателя ученого совета по присуждению ученых степеней и званий. Эта работа обычно входит в круг обязанностей директора НИИ (начальника КБ) или главного инженера, и новое назначение Куксенко можно было понимать как намек, что его штатная единица в любой момент может быть упразднена, если он не проявит должной старательности в остепенении подсказываемых начальством кандидатур. Особенно без защиты диссертаций – для тех выдающихся личностей, которым некогда заниматься диссертационной писаниной в силу их занятости государственно важными делами.
Вакуум, образовавшийся в КБ-1 после устранения двух главных конструкторов, был заполнен назначением на должность главного инженера КБ-1 С. М. Владимирского – бывшего помощника Берия, – и назначением главных конструкторов по всем разработкам КБ-1. При этом система «Беркут» была переименована в С-25, так как в ее наименовании заподозрили намек на фамилии двух главных конструкторов: БЕРия + КУксенко. Главным конструктором С-25 был назначен Расплетин. «Беркуту», как Сергею, поменяли не только фамилию, но и отчество, да еще и назначили отчима.
Из КБ-1 исчезли оба спецконтингента: немцев и русских зэков. На базе отдела № 32 и его экспериментального цеха было создано ОКБ-2 по зенитным ракетам, его начальником и главным конструктором был назначен бывший главный инженер ОКБ Лавочкина – П. Д. Грушин, первым замом начальника ОКБ-2 – Г. Я. Кутепов. Тот самый Кутепов, который был первым замом начальника КБ-1 и возглавлял в КБ-1 всю команду офицеров госбезопасности, вкрапленных в научные отделы. А еще раньше – возглавлял специальное конструкторское бюро, в котором работали заключенные авиаконструкторы, в том числе Туполев, Мясишев, Томашевич – нынешний технический руководитель отдела № 32 – и другие.
В число «ставленников Берия» попал и начальник КБ-1 Елян – бывший директор прославленного артиллерийского завода, давшего фронту больше пушек, чем вся промышленность фашистской Германии, завода, ставшего одним из ведущих по созданию атомной промышленности, а затем и по созданию системы «Беркут».
Пока я догуливал свой отпуск, в КБ-1 состоялось бурное партсобрание, на котором, как мне рассказывали, клеймили не столько врага народа Берия, сколько его ставленников, каковыми называли Г. Я. Кутепова, П. Н. Куксенко, А. С. Еляна. Куксенко, как беспартийный, на собрании не был. Кутепов, быстро сориентировавшись, начал каяться, что вовремя не раскусил Берия, но это вызвало смех в зале: получалось, будто именно Кутепов виноват в том, что Берия не разоблачили раньше. А он, ободренный смехом аудитории, продолжал:
– Но, товарищи, никаких вражеских заданий от Берия я не получал.
– А заключенные специалисты? – кто-то выкрикнул из зала.
– Их присылали к нам уже осужденными, чтобы мы использовали их знания для пользы родины. И вы знаете, товарищи, что многие заключенные вышли от нас досрочно и даже награждены орденами за выполненные научные разработки.
– Лишить слова ставленника Берия! Нечего оправдываться! – неслось из зала.
И все же после этого выступления больше всех досталось Еляну. Припоминались обиды, когда он наказывал за грязь и беспорядок в цехах, за брак в изделиях, порчу инструментов и оборудования, за пьянки, – и все это притягивалось за уши к тому, что он – ставленник Берия. Кто-то припомнил Еляну даже то, что он не обеспечил санаторной путевкой «нашего талантливого ученого Кисунько Григория Васильевича», который из-за этого где-то скитается дикарем в Сочи. В своем выступлении Амо Сергеевич прошел мимо демагогической истерии, сказал, что КБ-1 выполняет важные государственные задания, а не задания Берия. И мы здесь не ставленники Берия, а поставлены на это дело партией и правительством. Долг всего нашего коллектива – с честью выполнить эти задания.
Елян был глубоко порядочным, честным, принципиальным человеком. Известен, например, такой факт, когда во время войны он отказался от назначения его наркомом вооружения вместо Устинова, когда тот разбился на мотоцикле и попал в больницу. Сталин был разгневан «мальчишеской выходкой» Устинова, позвонил по ВЧ Еляну и приказал ему прибыть в Москву принимать наркомат. Но Елян ответил: «Товарищ Сталин, при живом Устинове принимать наркомат никак не могу!» И настоял на своем – перед самим Сталиным!
Но на крутых поворотах общественного бытия порядочные люди всегда оказываются беззащитными перед прохиндеями, ловцами чинов, званий и должностей, и сейчас именно в таком положении оказались и Куксенко и Елян.
Я зашел к Амо Сергеевичу в кабинет, как к начальнику КБ-1, чтобы доложить о прибытии из отпуска, как положено, и получить указания. Он сидел один в своем кабинете, и было ясно, что этот неуемный человек, с его кипучей энергией и творческой «живинкой», сейчас не у дел. Он даже удивился, хотя и обрадовался моему появлению в кабинете, куда уже никто не заходит. Все знают, что этот ставленник Берия досиживает последние дни в этом кабинете, и по всем вопросам обращаются к новому главному инженеру Владимирскому. Видно было, что Амо Сергеевич сильно сдал физически.
Особенно заметным был нездоровый, землистый цвет осунувшегося лица. На столе – неизменный стакан боржоми с плавающей в нем долькой лимона. Мне рассказывали, что и в президиуме партсобрания Елян часто запивал водой какие-то таблетки. Сейчас, здороваясь со мной, Амо Сергеевич пошутил:
– Ого, как загорели! Вам бы еще усы – и настоящий Кисуньян.
– А я ведь за этим и ездил в Сочи. Готов без моторов, вручную, крутить обе антенны.
– Насколько я знаю, вам теперь предложат крутить нечто большее.
– Кто предложит?
– Главный инженер КБ-1 Сергей Михайлович Владимирский.
– Тот самый, что был помощником у Берия? Который тогда прищучивал меня в связи с шифровкой Калмыкова и Расплетина насчет негодных антенн?
– Тот самый, но вы ему об этом никогда не напоминайте. Делайте вид, что все это забыто. Насколько я знаю, вам предложат должность начальника отдела по разработке зенитно-ракетных систем. Советую соглашаться. У вас все должно получиться хорошо, и я заранее рад за вас…
Вскоре стало известно о назначении Еляна на должность главного механика одного из подмосковных заводов. Там этот талантливый инженер, знаток и организатор производства, Герой Социалистического Труда, лауреат Сталинской премии, генерал-майор инженерно-технической службы, депутат Верховного Совета СССР, будет отвечать за вентиляцию в цехах, нестандартное оборудование и такелажные работы.
Но Елян недолго будет исполнять свои новые обязанности. Последуют три тяжких инсульта, после чего он на многие годы, пока не остановится его на редкость выносливое сердце, будет обречен на существование в полной беспомощности и неподвижности, при полном отсутствии функций сознания, мышления и памяти. Это будет живое существо с функциями новорожденного младенца.
Хоронить Еляна будут без воинских почестей, положенных при его воинском звании генерал-майора. Отдание почестей будет запрещено завотделом ЦК КПСС И. Д. Сербиным. За гробом Амо Сергеевича будет идти маленькая группа людей, которых успеют оповестить родные и близкие. И среди них будет член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР Василий Михайлович Рябиков.
Но все это будет очень не скоро, а пока что «ставленника Берия» в кабинете начальника КБ-1 сменил бывший помощник Берия С. М. Владимирский, а освободившуюся при этом должность главного инженера КБ-1 стал исполнять главный конструктор С-25 А. А. Расплетин.
Такая расстановка сил в КБ-1, плюс Калмыков В. Д. в должности главного инженера в Главспецмаше, которому подчинено КБ-1, – все это ставило меня, как и тогда, в кабинете Берия, в положение пешки, находящейся под ударом сразу трех – причем тех же самых – фигур. Мне стало ясно, что действия этих трех фигур в реорганизационной партии, проведенной ими на доске КБ-1, были на редкость четко продуманы и взаимосогласованы ради «заманчивых служебных перспектив», на которые мне намекал в Сочи воркутянин. И я не сомневался, что игра будет вестись до тех пор, пока пешка не будет снята с доски, так же как были сняты более мощные фигуры Куксенко и Еляна. И дело здесь не только в спортивном азарте, но и в психологии гомопакостникуса: ненавидеть того, кому напакостил, и еще более ненавидеть того, к кому не пристала подстроенная ему пакость. Да и сам я не смогу сколько-нибудь долго находиться в служебной зависимости от этого злокозненного трио.
Но вот вопрос: куда и как я могу уйти из КБ-1, если в моем ордере на квартиру написано: «В связи с работой в КБ-1»? К тому же я – военнослужащий и не могу просто, найдя новое место работы, подать заявление об увольнении из КБ-1 по собственному желанию. Ибо в этом случае меня не уволят, а откомандируют в распоряжение Главного управления кадров Министерства обороны «для дальнейшего прохождения службы», и тогда вместо интересной творческой работы по созданию новой техники я окажусь где-нибудь на подполковничьей ступеньке военно-чиновничьей иерархии с ее железным правилом: «Ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак, будь ты хоть трижды ученый». Нет, не доставлю я такого удовольствия моим недоброжелателям! Да и не так уж они страшны теперь, лишившись такого ужасного орудия в их интригах, как Лаврентий Берия и его команда! Тем более что вскоре Владимирский ушел начальником Главспецмаша, а на должность главного инженера КБ-1 и исполняющим обязанности начальника КБ-1 (пока подбиралась постоянная кандидатура) был назначен Федор Викторович Лукин. Очень правильно говорил Пьер Безухов: «Если люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать только то же самое». Но как это сделать?
Увы! – мои наивны были представленья,
что только от годов седеет голова,
что подлость можно отвратить щитом презренья,
что клевета, обман и зависть – трын-трава
и что косить ее – не наше, дескать, дело:
сама собой засохнет в праведных лучах.
А ведь она посевы глушит так умело! -
и не один полезный злак под ней зачах…
Еще совсем недавно Федор Викторович Лукин работал в номерном НИИ, где начинал инженером, потом прошел через все ступени институтской лестницы, был главным конструктором, потом стал главным инженером института. Он никогда не задумывался над тем, что многие из окончивших с ним МЭИ давно уже стали известными докторами наук, даже академиками, между тем как он, едва ли не самый способный из них, с трудом выкроил время, чтобы написать и защитить полгода назад кандидатскую диссертацию. Зато с гордостью мог издали распознать силуэты радиолокационных систем на военно-морских кораблях, созданных под его руководством. С ним советовались в ЦК и Совмине.
Но вот его вызвали в ЦК, сообщили как о не подлежащем обсуждению назначении его в КБ-1, охарактеризовав эту организацию как гнездо бериевских ставленников, которые якобы за спиной у военных, под крылышком Берия построили совершенно негодную зенитно-ракетную систему.
– А кто сказал, что система негодная? – спросил Лукин.
– Таково мнение многих видных военных и специалистов ряда ведущих институтов, в том числе и вашего института.
– В нашем и в других НИИ не мало недовольных этим КБ. Одни до сих пор не могут забыть, как у них бесцеремонно забирали и переводили в КБ-1 лучших специалистов. А иным было завидно и обидно, что их не взяли в КБ, сочли за второй сорт. В КБ-1 собраны специалисты экстра-класса, они просто не в состоянии делать негодную вещь.
Тщательно изучив состояние дел в КБ-1, Федор Викторович счел возможным доложить в ЦК свои выводы о том, что система С-25 очень толковая, ее надо вводить в строй такой, как ее задумали. В принципе она готова, отлично стреляет на полигоне, осталась валовая работа по вводу боевых объектов. Однако совсем другой подход к системе был у председателя Государственной комиссии по испытаниям и приемке системы С-25.
Николай Дмитриевич Яковлев в годы войны с Германией и после войны занимал высокий пост в Министерстве обороны, на котором ему довелось постоянно общаться с Верховным Главнокомандующим. Редко выпадал день, когда его не вызывал бы Сталин, а ежедневные телефонные звонки от Сталина стали для маршала артиллерии обычным делом. Сталин хорошо знал его и высоко ценил. Но во время войны в Корее в судьбе маршала произошла катастрофическая перемена, совершенно неожиданная и для него самого, и для тех, кто его знал.
Из Кореи начали поступать донесения, что в зенитных пушках, недавно принятых на вооружение, противооткатные пружины ломаются, не выдерживая заданного по ТУ количества выстрелов. Николай Дмитриевич распорядился в качестве временной меры немедленно снабдить войска увеличенным количеством запасных пружин, пока в промышленности разберутся и устранят причины выявившегося дефекта. Но личные недоброжелатели раздули эту историю перед Сталиным. Маршал был отстранен от должности и арестован. Освободили его после ареста Берия, и ему было поручено председательствовать в Государственной комиссии по испытаниям системы С-25. В его назначении угадывался намек на то, что эту систему, созданную под непосредственным началом Берия за спиной и без участия военных, можно даже забраковать, а впустую затраченные средства вменить в вину тому же Берия, от которого пострадал и сам Николай Дмитриевич. Но и без этого глубоко подспудного смысла его миссии положение маршала как председателя Госкомиссии оказалось очень трудным. Арест и все, что за ним последовало, надломило его, превратило в «решениебоязненного» человека. Он стал воспитывать и насаждать вокруг себя перестраховщику, прежде всего – в аппарате заказывающего главка, который начал формировать из числа офицеров, ранее работавших у Рябикова в ТГУ. Его девиз для работников нового главка гласил:
– Прежде чем подписать какую-нибудь бумагу, убедись, что если за нее начнут сажать в тюрьму, то ты будешь в конце списка, а первые номера уступи разработчикам.
Николаю Дмитриевичу, по натуре исключительно добросовестному и дотошному, пришлось начинать с того, чтобы Госкомиссия досконально изучила все возможности системы С-25, все ее плюсы и особенно минусы. Выявление каждого минуса ставилось офицерам в плюс и щедро поощрялось по служебной линии. Свои плюсы система воочию демонстрировала стрельбами по реальным самолетам на полигоне. Но минусы были сильнее, потому что извлекались из воображения. Бесконечные дебаты вокруг них велись и на полигоне, и в московских кабинетах, и на головном объекте системы, но везде они были одинаковыми, так как в постановке вопросов был общий дирижер. По требованию Госкомиссии на капъярском полигоне был создан в полном боевом составе многоканальный стрельбовой комплекс и показано отражение массированного воздушного налета с одновременным поражением 20 самолетов-мишеней зенитными ракетами. Была выдвинута идея провести сравнительные испытания зенитно-ракетного комплекса и группировки зенитно-артиллерийских установок. И такие испытания были проведены, – не в пользу зенитной артиллерии. Появились предложения проверить работу системы в условиях радиопомех, хотя пробные облеты показали, что разработанные в ЦНИИ Минобороны источники помех слабоваты, чтобы забить станцию Б-200. Но, несмотря на это, наиболее острые споры между военными и промышленностью велись именно по помехозащищенности системы. Помню, как-то вызвал меня первый замминистра среднего машиностроения Б. Л. Ванников, которому КБ-1 подчинялось через Главспецмаш. Он сказал мне, что к нему сейчас подъедет маршал Яковлев с вопросами, касающимися системы С-25.
Встречая Яковлева и двух генералов, Ванников сказал:
– Рад приветствовать вас. И еще более буду рад узнать, как долго вы собираетесь еще тянуть резину с приемкой системы С-25.
Пропустив эти слова как бы мимо ушей, Яковлев решил с ходу повести разговор в заранее продуманном направлении:
– Все это хорошо, что мы постреливаем на полигоне, но все это – в тепличных условиях: всего лишь с четырьмя стрельбовыми каналами, самолеты-мишени идут без постановки активных и пассивных помех.
– Нарушители наших воздушных границ, о которых мы чуть ли не каждый день узнаем из газет, тоже ходят без всяких помех, но на высотах, где их могут до стать только зенитные ракеты. А мы ведем пустые словопрения вместо того, чтобы делать дело. И еще скажу вам: запустите на зенитно-ракетный комплекс самолеты с помехами, – и он их собьет. Не верите мне – спросите у разработчика. Верно я говорю? – спросил Ванников у меня.
Я утвердительно кивнул, только теперь поняв свою роль в этом разговоре, на которую рассчитывал Борис Львович.
– Вы пользуетесь тем, что у нас сейчас нет постановщиков помех, хотя теоретически ясно, что система не защищена от помех, – ответил маршал.
Я возразил ему:
– И практически и теоретически ясно, что система уже сейчас может работать при определенных плотностях помех. Пока у вас появятся более плотные помехи – появится и возможность бороться с ними.
– Вот и прекрасно. Проведите модернизацию системы, а потом мы ее испытаем в условиях помех и примем. И заодно введите на полигоне штатное число ракетных и целевых каналов.
– Такие вещи в один день, и даже в год, не делаются.
– А мы согласны подождать, – вступил в разговор один из генералов.
– По помехозащищенности у нас в КБ создана специальная головная лаборатория, туда собраны лучшие силы, и весь наш отдел практически ничем другим не занимается, если не считать разработку подвижного зенитно-ракетного комплекса С-75. Проверку противопомеховой аппаратуры начнем в Кратове, потом на полигоне и только после этого будем внедрять на объектах.
– Очень хорошо: подождем, когда вы дадите нам помехозащищенную, да еще и подвижную систему, – сказал другой генерал.
Ванников молча и внешне спокойно наблюдал, как генералы каждый мой чисто технический довод оборачивают в пользу того, чтобы систему в ее нынешнем виде не принимать. Но последние слова генерала вывели его за порог терпения, и он выпалил, обращаясь к маршалу:
– Вот что я вам скажу, уважаемый Николай Дмитриевич: с…ть легче, чем жрать. Но надо же знать место, где это можно делать, а где нельзя.
– Ну, знаете… – пробормотал Николай Дмитриевич и, не прощаясь, пулей вылетел вместе со своими генералами из кабинета Ванникова.
– А ты, – с укоризной сказал мне Ванников, – как малое дитя. Надо же знать, кому, где, что и когда можно обещать.
Вокруг системы С-25 начало складываться отношение военных к главным конструкторам как к людям безответственным и недобросовестным, которые только и думают о том, чтобы всучить Министерству обороны негодные вещи. Уловив эту обстановку, представители заводов были не прочь списать на разработчиков малейшие затруднения, которые возникали при отладке аппаратуры на объектах системы. Они заявляли, что конструкции несерийноспособные, неэксплуатабельны, что эти конструкции навязало им КБ-1 под нажимом Берия. А военные подхватывали:
– Разве это оружие, если его могут настроить только сами разработчики? У нас его должны обслуживать солдаты, а не академики.
Демагогов нередко поддерживали их начальники, которые не упускали случая дать понять и самому Рябикову, что он теперь не тот начальник ТГУ при Совмине, который мог командовать министрами и за спиной которого стоял сам Берия, а всего лишь начальник ощипанного главка при Минсредмаше. А Василий Михайлович теперь, возглавляя Главспецмонтаж, оказался изолированным даже от КБ-1, как головного разработчика системы, так как КБ-1 при разделении бывшего ТГУ было передано в Главспецмаш, возглавляемый Владимирским. При этом разделение бывшего рябиковского имело легко угадываемый подтекст: мол, пусть Рябиков расхлебывает свою «беркутовскую кашу», а перспективой займутся другие, с ней не связанные.
Официальный рабочий день давно закончился, и я по установившейся у нас практике зашел к Федору Викторовичу, чтобы подвести итог дня по вопросам ввода объектов С-25, зафиксированным за минувший день, и по принятым по этим вопросам мерам. Федор Викторович, как обычно в этой «третьей половине» рабочего дня, сидел, обложившись книгами по динамике полета ракет, по гироскопии, по ЭВМ, по новой технологии в радиоэлектронике. Он согласился возглавить государственную комиссию по ЭВМ «Стрела», преследуя две цели: непосредственно от разработчиков почерпнуть знания новой для него отрасли вычислительной техники и ускорить получение в КБ-1 первых образцов ЭВМ. Одновременно, будучи новичком в ракетной технике, он с первых дней своего прихода в КБ-1 начал упорно изучать ее теоретические и практические аспекты, не стеснялся учиться в лабораториях у своих новых подчиненных. Я знал, что он основательно готовится закончить этот цикл своего обучения в качестве председателя комиссии по заводским испытаниям созданной коллективом Д. Л. Томашевича зенитной ракеты 32Б с наклонным гартом для подвижных комплексов ПВО. Он был из тех, кто старался осваивать все новое, пощупав его собственными руками.
На этот раз он не стал заслушивать мой доклад, а неожиданно предложил поехать вдвоем на дачу.
Я подумал, что надо срочно ехать на один из объектов С-25 в лесу, которые сотрудники КБ для зашифровки по телефону называли «дачами». Поэтому спросил:
– На какую именно?
– Вы, вероятно, слышали о директорской даче, построенной Еляном? Так вот, рядом с нею я поручил соорудить еще одну – летнюю. Рядом река, лес, много грибов. Вашей семье там будет неплохо. И вы сами сможете туда приезжать. От некоторых объектов до нее ближе, чем до дома.
– Мне как-то не приходилось иметь дело с дачами. Мои приспособились купаться и загорать на Химкинском и Кунцевском пляжах.
– Но вам и самому надо иногда отдохнуть, расслабиться. Тем более, я почти уверен, что в ближайшие пару лет ни вам, ни мне не светит перспектива отпуска.
– Нагорит нам обоим от политотдела за эти дачи.
– С политотделом все согласовано. По миновании аврала на объектах обе дачи перейдут детскому садику. А с нас хозяйственники сдерут кругленькую сумму. Впрочем, я предлагаю пока что ничего не решать, а махнуть туда для осмотра на месте. Советую прихватить с собой супругу, ребятишек, уверен – им понравится.
– Не хочу приучать супругу и ребятишек к казенной даче и машине. Приучить легко, а как потом отучать?
– Итак, через час встречаемся на машинах на выезде из Москвы по Калужскому шоссе, где здание с полукруглым фасадом. За это время мне, как дачному мужу, надо кое-что прихватить в магазинах.
В назначенное место сбора подъехали почти одновременно не две, а три машины: ЗИМ Федора Викторовича, моя «Победа» и «Москвич», главного инженера антенного завода Г. Т. Парамонова. Георгий Тимофеевич успел созвониться со мной, когда я уже вызвал машину и выходил из кабинета.
Мы все вышли из машин. Заводчанин был небрит и имел, что называется, загнанный вид. Здороваясь с нами, он сказал:
– Выручайте, братцы, пока меня живьем не съели. Сделали мы антенны точно по вашим… по утвержденным вами чертежам. И вот при сборке на объектах почти все они оказались негодными. Угловые отклонения оптических осей не укладываются в допуск. Говорят, что от этого будут большие промахи при наведении ракет на самолеты противника. Меня заставляют разбирать антенны и увозить для доработок на завод. А что мне с ними делать на заводе? Допуски – очень жесткие. Можно меня отдать под суд, но выдержать их невозможно. Вы наука, вам решать. Только я вам прямо скажу: в промахах мы не смыслим, мы по части железок, но допуски эти – фикция. Над нами, инженерами, работяги смеются. Некоторые даже изловчились: пока пасмурно – сдают военпредам, а сами знают, что когда пригреет солнышко – все расползется и выйдет за до пуски. Соображают ребята в тепловом расширении! Если и в самом деле от этого зависит точность стрельбы ракетами, то наше дело – труба. А военные на объектах прямо говорят, что это, мол, не оружие, а очковтирательство.
Отвечая на вопросительный взгляд Федора Викторовича, я сказал:
– Это очень застарелая идиотская история. Антенны в полном порядке. Но требования на их проверку при сборке на объектах безграмотные. Надо изменить ТУ на отклонения оптических осей излучателей антенн. Проверять на заданный допуск не индивидуальные отклонения осей каждого излучателя, а их среднее значение. Потому что все шесть излучателей при вращении антенны через каждые ноль целых две десятые секунды поочередно включаются в работу на время прохождения их осей через рабочий сектор станции. При этом, например, если у одного излучателя отклонение оси вправо, а у другого такая же по величине, но влево, то их суммарный вклад в ошибку станции будет равен нулю, – как если бы и не было этих отклонений.