Текст книги "Секретная зона: Исповедь генерального конструктора"

Автор книги: Григорий Кисунько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

Здесь нет надобности углубляться в технические детали, характеризующие абсурдность проекта ИС. Тем более что если уж кому приспичило продемонстрировать поражение американского ИСЗ, то это можно было сделать с помощью радиолокационных средств системы «А», состыкованных со специальным ракетным противоспутниковым комплексом на базе МБР С. П. Королева Р-7 с истребителем спутника в качестве последней ступени.

Между прочим, именно такой вариант противоспутниковой системы по инициативе С. П. Королева был предложен в совместном отчете, подписанном Королевым, Микояном (авиаконструктор) и мною. Из сочетаний фамилий КОролев, МИкоян, КИсунько как-то сложилось слово, которое, как мне казалось, намекало на бессмысленность дела, в которое серьезные люди дали себя впутать какому-то авантюристу. Королев усмехнулся в ответ на эту расшифровку фамилий и предложил «комикам» пройти кое-что посмотреть. В высотном корпусе мы увидели ракету с каким-то шариком наверху. Мы поднялись к нему на лифте, и Сергей Павлович сказал:

– Скоро в этом шарике полетит человек, которого зовут Юрий Алексеевич.

Это было в ноябре 1960 года.

После первого пуска по программе ЗТПР (заданная траектория противоракеты) 12 мая, когда ЭВМ «поломала» противоракету, мы сделали еще 10 пусков по этой программе, которые прошли нормально. После этого перешли к пускам противоракет по условным целям, имитируемым по параметрам траекторий, заложенных в памяти ЭВМ (сокращенно – программа БРУЦ, боевая работа по условной цели).

Этим пускам каждый раз предшествовало моделирование на электронной аппаратуре процесса наведения противоракеты на цель и выбор параметров боевой программы ЭВМ, реализующей этот процесс. Этим занимались наши теоретики, возглавляемые О. В. Голубеевым. Однако долгое время не удавалось получить хорошее качество наведения.

Система наведения напоминала человека, который старается держать прицел на центр мишени, но из-за дрожания рук на самом деле все время блуждает стволом вокруг этого центра. Эту дрожь, или колебательность контура управления, надо было устранить, – но как? Нужный для этого набор параметров контура управления при моделировании и анализе пусков удалось найти инженеру-теоретику Свечкопалу, и он показал мне результаты моделирования и предложения по вводу нового набора параметров к очередному пуску.

Пуск прошел блестяще, колебательность исчезла. Но Голубееву не понравилось, что Свечкопал вышел со своим предложением ко мне, минуя его, как начальника лаборатории. За такое дело (хотя и не объясняя причин) он включил Свечкопала в список на вылет в Москву ближайшим самолетом. Мне об этом доложили как о несправедливом решении друзья Свечкопала, и я почти перед самым вылетом московского самолета отменил решение Голубеева.

Голубев вообще казался мне каким-то скользким, неискренним человеком, но мало ли что может показаться. Этот же случай впервые заставил меня подумать насчет замены Голубеева. Я считал, что этот человек с такими замашками не должен возглавлять лабораторию. Но я решил не торопиться, не рубить сплеча.

И все же эта выходка Голубеева заронила во мне сомнение: имею ли я моральное право и впредь доверять ему руководство лабораторией? Ведь он разгневался на Свечкопала за то, что тот лишил его возможности лично блеснуть перед генеральным конструктором: вот, мол, мы в лаборатории провели моделирование и по его результатам предлагаем…

И генеральный, не зная, что «мы в лаборатории» – это Свечкопал, подумал бы: «А все-таки молодец этот Голубеев». Такие молодцы, охотники въехать на чужом горбу в рай, – не редкость в «почтовых ящиках» на всех начальнических уровнях. Неужели и Голубеев из этой породы? Неужели я обманулся в нем, когда приглашал его на работу в формировавшееся мною СКВ по ПРО?

Помню, тогда он засомневался: дескать, это будет большая работа, которая не позволит выкроить время для диссертации. Но, беседуя с ним, я убедился, что у него не было даже намека на какие-либо идеи, которые он надеется развить в диссертации. Одно только желание написать и защитить диссертацию, – совсем не важно, на какую тему.

Здесь мне и надо было подумать, нужен ли в будущем СКБ такой работник, для которого диссертация – самоцель, а вместо научных интересов – интерес к получению ученой степени. Но я, увы, в то время просто не был настроен на подобные рассуждения и поэтому, не задумываясь, предложил Голубееву и тему диссертации, и свое научное руководство, и даже готовую теоретическую основу для диссертации в виде многажды «обкатанных» мною разработок по методу трех дальностей, – главному из «китов» в замысле системы «А».

Голубееву я поставил задачу: по полученным мною формулам рассчитать таблицы и построить графики зависимости точностей метода трех дальностей в верхней полусфере. Я исходил из того, что эти достаточно рутинные и уж никак не диссертабельные расчеты все равно придется поручить группе сотрудников в рамках проектирования системы «А» и обоснования ее тактико-технических характеристик и пусть руководителя группы вдохновляет то, что все это автоматически работает и на его диссертацию.

Сработанная столь необычным способом диссертация очень легко прошла все предзащитные процедуры, и диссертант без моего участия провернул все договоренности с ученым советом вплоть до назначения даты защиты. И вдруг, к моему крайнему удивлению, Голубеев обращается с просьбой разрешить ему выехать с полигона в Москву для защиты диссертации как раз в разгар подготовки системы «А» к первому пуску противоракеты по реальной баллистической цели, то есть к пуску, в котором методу трех дальностей предстояло впервые защищать себя не на бумаге, а в железках.

По логике диссертанта, он должен был бы сам позаботиться, чтобы его защита была проведена после этого пуска, что позволило бы ему выйти на защиту во всеоружии данных натурного полигонного эксперимента. К тому же подготовка к пуску, открывающему завершающий этап испытаний системы «А», была служебным и моральным долгом всех участников испытаний, который превыше всяких диссертаций.

Однако и здесь я не проявил административной твердости перед эгоистичной настырностью диссертанта, которую и я, и сослуживцы Голубеева расценили как бегство ради того, чтобы спешно, именно до решающего пуска, защитить диссертацию. Банальная причина этой спешки состояла в том, что диссертация Голубеева не была выстрадана, а досталась ему на дармовщину, поэтому он не прочувствовал ее суть и боялся, что результаты намечаемого пуска могут оказаться отрицательными для оценки метода трех дальностей, а значит, и для оценки диссертации. Он не верил в метод трех дальностей.

Надо сказать, что в это время я как-то впервые подумал, что в этой затее с дармовой диссертацией для Голубеева я сделал ему плохую услугу в воспитательном и морально-этическом аспекте. Но всю глубину моей ошибки в этой истории я осознал позднее, когда оказался объектом азартной травли, развязанной против меня всесильной кучкой чиновников из ЦК КПСС, министерства и военно-промышленной комиссии. Выслуживаясь перед ними и исполняя порученную ему роль в инсценированном заседании марионеточного партбюро, Голубеев сказал: «Я – ученик Григория Васильевича, но считаю своим партийным долгом заявить, что будет лучше, если Григорий Васильевич не будет работать в нашей организации».

Впрочем, тогда я уже привык воспринимать подобные вещи с чувством невозмутимого презрения, которого они заслуживают:

Если в драку с тобой

подлецы собрались, -

ты такою судьбой

непременно гордись.

Вывод ясен и прост:

ты для них как бельмо, -

значит, ты не прохвост,

значит, ты не дерьмо.

Если кто из твоих

даже давних друзей

стал своим среди них, -

ты о нем не жалей.

Вывод ясен и прост:

за твоею спиной

подвизался прохвост

под личиной двойной.

Ну а если в беде

выручали друзья, -

будь им верен везде,

в них опора твоя.

Вывод ясен и прост:

надо верить в людей,

даже если прохвост

покидает друзей.

Если в трудные дни

был ты крепче любим, -

ты в беде не стони:

ты любовью храним.

Значит, вывод таков, -

смысл понятен его:

если рядом любовь, -

не страшись ничего.

Но что поразительно: даже сейчас, много лет спустя, Голубеев при случайных встречах со мной спешит поздороваться, первым протягивая руку. Ему не приходит мысль, насколько это мне противно. А я каждый раз в таких случаях думаю: неужели опять не догадается, извиниться?

В промежутках между БРУЦами мы отрабатывали также радиолокационную проводку баллистических ракет по штатной схеме: станция дальнего обнаружения обнаруживает цель, ЭВМ по ее данным выдает целеуказания Радиолокаторам точного наведения (РТН), строит по Данным РТН траекторию цели, на которую должна наводиться противоракета. Потом в программу ЭВМ была Добавлена электронная модель противоракеты, и мы при проводках реальных целей «стреляли» по ним условными противоракетами. Этот режим мы называли БРУП: «баллистическая ракета – условная противоракета».

Во всех проводках и боевых работах системы «А» из двух вариантов станций дальнего обнаружения участвовала только станция «Дунай-2» главного конструктора Сосульникова Владимира Пантелеймоновича. С августа 1958 года велись пробные и настроечные проводки ракет Р-2, Р-5 и Р-12. В конце июня 1960 года была назначена первая совместная проводка станцией «Дунай-2» и тремя РТН.

Я знал, что на станции «Дунай-2» процесс сопровождения целей зависит от некоторых действий оператора, и очень опасался, что он может нас подвести. Не исключались и неисправности и разгильдяйство. Поэтому я решил подстраховаться: если по данным «Дуная» не будет целеуказаний на РТН, то ЭВМ должна выдавать целеуказания по условной (теоретической) цели с траекторией, соответствующей запущенной на нас ракете. В процессе проводки «Дунай-2» оправдал мои опасения.

В конце работы Сосульников начал по телефону извиняться и оправдываться, что сорвал нам работу, но еще более огорчился, когда узнал, что обошлись без него. Так или иначе, но в конце октября мы раздельно отработали оба режима: и БРУЦ и БРУП. Теперь можно было переходить к пускам реальных противоракет по реальным баллистическим ракетам. Первый такой пуск был назначен на 5 ноября 1960 года. Однако он оказался аварийным для ракеты Р-5, запущенной в качестве мишени.

Первая комплексная работа системы «А» с перехватом ракеты Р-5 противоракетой В-1000 прошла 24 ноября 1960 года и была вполне успешной. Все средства системы сработали нормально, цель была перехвачена противоракетой в пределах радиуса поражения осколочно-фугасной боевой частью противоракеты, и я пожалел, что к данному пуску боевая часть этого типа у нас еще не была готова.

Но это всполошило наших недоброжелателей, рассчитывавших на пшиковый финал работ по системе «А». Теперь и ежу стало понятно, что еще один такой пуск, но с боевой частью К. Козорезова, – и баллистическая ракета будет сбита. И тогда – пусть еще кто-нибудь скажет, что СКБ-30 – детский сад! В этой обстановке мои «заклятые друзья» решились на крайнюю меру по разгрому СКБ-30 под прикрытием модного знамени Челомея.

Прежде всего, был издан приказ министра о назначении А. А. Расплетина генеральным конструктором КБ-1 по тематике Челомея, а в связи с этим приказом было назначено заседание парткома. После прочтения приказа выступил зам Расплетина по СКБ-31 А. В. Пивоваров с предложением: иметь в КБ-1 единого генерального конструктора; учитывая сложность тематики Челомея, назначить на эту должность А. А. Расплетина; заместителем генерального конструктора КБ-1 назначить Г. В. Кисунько.

При этом оба эти лица должны отвечать за всю тематику КБ-1. Я, конечно же, не мог согласиться с тем, чтобы А. А. Расплетину по решению парткома было дано право командовать тематикой ПРО, которая поручена мне ЦК и правительством как генеральному конструктору. В ответ заранее подготовленные лица предложили квалифицировать мою позицию как «антипартийную фракционную групповщину».

Это был более чем странный спектакль, в котором главное действующее лицо не проронило ни слова, а только благосклонно выслушивало, очи долу скромно опустив, заранее обговоренные, а теперь якобы идущие от научно-партийного актива требования о возведении его в сан «сверхгенерального» над необъятным для любого смертного множеством разработок систем управляемого ракетного оружия: «земля-воздух», «воздух-воздух», «воздух-море», «берег-море», ПРО, противотанковые комплексы, космические системы (пока еще даже не ясно какие).

В этой необъятности заключался величайший абсурд, независимо от того, кто бы ни выступал претендентом на роль «сверхгенерального» дилетанта. Во всяком случае, лично я, как генеральный конструктор по тематике ПРО, не сказал бы, что мне хватает 24 часов с сутки на эту тематику, и тем более не смог бы выделить из них какую-то часть суток на другую тематику в качестве зама генерального конструктора КБ-1.

Тем не менее, «идя навстречу мнению парткома», министр узаконил его своим приказом и, кроме того, наделил генерального конструктора КБ-1 и его заместителя высшими административными полномочиями: Расплетин стал еще и ответственным руководителем КБ-1, а я – первым заместителем ответственного руководителя КБ-1; начальник КБ-1 В. П. Чижов стал также и заместителем ответственного руководителя КБ-1; главным инженером КБ-1 был назначен А. В. Пивоваров, а исполняющий эту должность В. П. Шишов – начальником СКБ-30 (переименованного в ОКБ), то есть вместо меня в связи с моим «повышением». При этом из СКБ-30 в прямое подчинение руководству предприятия было выведено подразделение по вычислительной технике.

В КБ-1 фактически образовалась дурацкая административная структура, в которой поди разберись, кто кому дядя. И все это для того, чтобы изолировать меня от ОКБ-30 и тем самым парализовать мою деятельность как генерального конструктора ПРО. Это был сговор, разыгранный под флагом тематики Челомея в расчете на то, что противодействовать ему никто не станет, учитывая особое положение Челомея в близком окружении Н. С. Хрущева. И в самом деле: мои попытки апеллировать в военно-промышленную комиссию на весь этот произвол закончились тем, что мне посоветовали быть поаккуратнее и не идти на конфликт с министром.

Но в этом балагане был еще один примечательный нюанс, касающийся СКБ-41, в котором задолго до «челомеевской» реорганизации КБ-1 велись разработки по заданиям Челомея по тематике ИС и по спутниковой разведке. Теперь же главному конструктору ОКБ-41, возглавлявшему эти работы, по существу, Отводилась роль тягловой лошади, на которой будет пахать новоявленный «генеральный конструктор КБ-1 по тематике Челомея». Поистине – на чужом горбу в рай! Для меня же дело оборачивалось таким образом, что надо было срочно возвращаться на полигон, чтобы успеть довести до конца начатые по системе «А» комплексные работы, пока не растащили ОКБ-30 на какую-нибудь «задачу номер один» по этой же тематике.

В этот мой заезд на полигон у меня появились, кроме прямых дел по системе «А», новые заботы, как первого заместителя ответственного руководителя КБ-1. Мне позвонил Расплетин и попросил посодействовать его ребятам из ОКБ-31 (теперь уже возглавляемого Бункиным) в решении некоторых хозяйственно-бытовых вопросов со стороны командования полигона. Я вызвал к себе ответственного представителя ОКБ-31, спросил, какие у него вопросы к полигону. Выяснилось, что нужно закрепить за бригадой ОКБ-31 газик. Я попросил начальника полигона выделить автомашину, но проследить за ее использованием.

На второй день машину, возвращавшуюся из Сары-Шагана, остановили на КПП. Она оказалась загруженной ящиками водки, в связи с чем выделение машины бригаде ОКБ-31 было отменено, но мне никто не жаловался. Я тоже помалкивал, будто ничего об этом не знаю.

«Наш дед» – замминистра Василий Андреевич Шаршавин в этой своей должности перемещался синхронно с перемещением КБ-1 и при «совнархозовской» реорганизации – из Миноборонпрома в Госкомитет по авиационной технике, и при переходе в 1960 году в Госкомитет по радиоэлектронике, оставаясь при этом курирующим замминистра по тематическим разработкам КБ-1. Тем самым он вместе с небольшим аппаратом главка, – тоже странствующим с ним из одного министерства в другое, – служил для нас хорошим буфером, гасившим идущие сверху реорганизационные толчки.

Василий Андреевич цепко держал в своих руках связи с заводами-смежниками, наведывался и на полигон, но и здесь не докучал мне «руководящей помощью», а засекал обстановку в тай ее части, которая требовала его вмешательства по линии смежных организаций. Короче говоря, на полигоне мы, технари, были полными хозяевами своих действий, не обременяемых руководящей «помощью» сверху.

Совсем иная картина была на объекте № 35, где отрабатывался опытный образец системы «Даль». Здесь постоянно находились первые замы министров авиационной техники и радиоэлектроники – Сергей Михайлович Лещенко и Георгий Петрович Казанский, оба дельные и энергичные руководители. Поддерживая постоянную ВЧ-связь с Москвой, они задавали тон своим министерствам по любым вопросам обеспечения работ на системе «Даль», какие только поднимались синклитом главных конструкторов этой системы, находившихся в полном составе на полигоне.

Однако, несмотря на то, что заводами-смежниками уже давно были поставлены на объект и смонтированы все входящие в систему «Даль» изделия, ее радиоэлектронную часть, состоявшую из радиолокатора и электронно-вычислительной машины, никак не удавалось заставить работать как единый комплекс. По существу, это была груда мертвого железа, и это печальное обстоятельство я имел в виду, когда отвечал министру В. Д. Калмыкову, обозвавшему нас, противоракетчиков, детским садом.

Банкротство системы «Даль» из-за некомпетентности ее разработчиков для меня не было неожиданностью, но разработчики этого еще не осознали и в качестве прикрытия подбрасывали всевозможные претензии к полигону. На одном из совещаний они при поддержке своих замов министров потребовали проложить водовод протяженностью 100 километров от Балхаша до объекга «Даль». Когда это предложение было принято, то я потребовал, чтобы от 50-километровой отметки будущего водовода была проложена и 50-километровая «нитка» до объекта № 6, где находятся уже действующие стартовые позиции противоракет системы «А». Честно говоря, сам я не додумался бы до 100-километрового водовода в пустыне из соображений экономии государственных средств.

Так или иначе, но о состоянии дел на объекте «Даль» стало известно Н. С. Хрущеву, и он вызвал генерального конструктора системы «Даль» С. А. Лавочкина для доклада на Президиуме ЦК. Лавочкин доложил, что собственно ракета этой системы готова к комплексным испытаниям, задержка – за радиоэлектронной частью.

– А вы лично, товарищ Лавочкин, когда последний раз были на полигоне? – спросил Хрущев.

Выяснилось, что Семен Алексеевич был на полигоне единственный раз, перед началом строительства объекта «Даль», а непосредственно на объекте генерального конструктора представляет его ответственный представитель.

– Итак, товарищи, – сказал Хрущев, обращаясь к членам Президиума ЦК, – Семен Алексеевич фактически самоустранился от работ на полигоне, и поэтому дело застопорилось. А вот другой наш генеральный конструктор, – я имею в виду Кисунько, – лично, практически безвыездно, занимается своими делами на том же полигоне, и результаты у него налицо. Поэтому я предлагаю: объявить товарищу Лавочкину выговор и обязать его лично возглавить работы на полигоне, пока не будут получены положительные результаты испытаний системы «Даль».

Это происходило летом 1960 года. Семен Алексеевич перед вылетом на полигон разыскал меня и предложил встретиться, – благо, я как раз оказался в Москве. Семен Алексеевч был обеспокоен тем, что мы не оформили нашу договоренность о нецелесообразности разработки в его ОКБ варианта противоракеты для системы «А» с вертикальным стартом.

«Чтоб ко мне не было претензий от бюрократов из ВПК, – пояснил он, предлагая мне подписать совместный документ по этому поводу. – Хватит с меня выговора от Президиума ЦК». После краткого, не лишенного юмора рассказа о состоявшемся вызове его в ЦК Семен Алексеевич заметил: «Представляю, в каком парадоксальном положении окажется первичная парторганизация, когда я в соответствии с уставом обращусь к ней с заявлением о снятии с меня выговора, вынесенного Президиумом ЦК. Уникальнейший случай!»

После прибытия Семена Алексеевича на полигон подчиненные решили порадовать его пуском ракеты-перехватчика по воздушной мишени без участия радиолокатора наведения: вместо него для слежения за целью и перехватчиком были использованы кинотеодолиты, по данным которых перехватчик был выведен радиокомандами с земли в зону захвата цели головкой самонаведения. Цель была захвачена головкой, и был осуществлен успешный перехват цели в режиме самонаведения. Это было убедительное доказательство того, что созданный в ОКБ Лавочкина перехватчик для системы «Даль» в полном порядке и вся загвоздка в радиоэлектронике, за которую отвечает НИИ из министерства Калмыкова. Выходит, что Лавочкин отхватил в ЦК выговор, по праву принадлежащий, может быть, самому Калмыкову.

На радостях по случаю удачного пуска ракеты в «домике Лавочкина» на берегу Балхаша был организован скромный ужин с символической бутылкой коньяка на пять человек: Лавочкин, его помощник Закс, замминистра Лещенко, начальник полигона Дорохов и его зам по НИИР Трофимчук. У всех было приподнятое настроение, между тостами шутили, в тостах поздравляли Семена Алексеевича с успешным пуском. Лещенко «поздравил» его необычным закруглением тоста:

– И все же ты, Семен Алексеевич, не конструктор, а г…но.

Семен Алексеевич, услышав слово, которое сам никогда не употреблял, по инерции выпалил:

– То есть как это… г…но?

– А так, что ты ни разу не сидел. Вот я, к примеру, не конструктор, а сидел, и даже с самим Андреем Николаевичем Туполевым. В омской шарашке. И сидели мы ни за хрен. А тебя, Семен Алексеевич, только выговорочком пожурили, хотя во времена оные был бы ты удостоен не выговора, а тюряги. По всему видно, что ты даже сейчас мыслишь как конструктор летательного аппарата, а не генеральный конструктор системы. Понимаешь? Системы! Это тебе не В-300 под крылышком КБ-1.

Наступило неловкое молчание, и для его разрядки Трофимчук задал вопрос:

– Сергей Михайлович, если не секрет, – за что вы сидели?

– Я же ясно сказал: ни за хрен. Но если вас интересуют подробности, то вкратце дело выглядело следующим образом.

Свой рассказ Лещенко начал с того, что по личному заданию Серго Орджоникидзе он отправился в США через Стокгольм под видом невозвращенца, унаследовавшего большое состояние в виде вклада в стокгольмский банк, завещанного Сергею Михайловичу богатым родственником-белоэмигрантом. В США он должен был разыгрывать роль дельца, намеревающегося построить и задействовать собственный тракторный завод.

Начал с того, что купил участок земли для будущего завода и организовал проектное бюро: дело в том, что конечной целью этой операции была разработка и доставка в СССР проектной документации на строительство будущего Челябинского тракторного завода. Проектантам Сергей Михайлович платил щедро, и проект был уже готов, когда мистер Лещенко получил вызов в суд для рассмотрения дела о незаконном заимствовании им технологических секретов ряда фирм через нанимаемых проектантов из этих фирм.

Лещенко решил обратиться за советом в советское посольство, хотя ему было категорически воспрещено любое общение с официальными советскими представителями в США. В посольстве его не приняли и даже демонстративно на виду охраны поколотили, обзывая белогвардейской сволочью. Но на следующий день неизвестное лицо по телефону назвало ему адрес адвокатской конторы, куда должен обратиться наш мнимый бизнесмен. Владелец этой конторы добился отсрочки судебного рассмотрения в связи с какими-то юридическими тонкостями, а Сергею Михайловичу назвал дату отплытия из Нью-Йорка парохода, на который ему надлежит взять билет до Стокгольма.

В назначенный день Лещенко был готов следовать в порт с тюками проектной техдокументации, но ему порекомендовали опоздать на пять минут после окончания посадки пассажиров, что он и сделал. Пароход уже отшвартовывался и начал выходить на фарватер в бухте, но в это время к нему устремился от берега катер таможенной службы с опоздавшим пассажиром и его вещами на борту. Снять его с катера и принять на борт парохода было делом чисто техническим, и мистер Лещенко с грузом благополучно прибыл в Стокгольм, где его встретили представители нашего посольства и приняли у него груз. По прибытии в Москву Сергей Михайлович явился к Орджоникидзе, сделал устный доклад о своей бизнесменской одиссее и представил письменный отчет о произведенных затратах. Но Серго, не читая, выбросил этот отчет в корзину и сказал:

– Нет, голубчик, ты у меня отчетом не отделаешься. Теперь изволь возглавить строительство ЧТЗ по этим твоим американским бумагам.

Согласно плану организации работ проект предусматривал выполнение в первую очередь всех земляных работ на площадке будущего завода, прокладку сети дорог, коммуникаций, фундаменты для зданий. Эти работы были в разгаре, когда Орджоникидзе посетил стройку ЧТЗ. Он остался доволен ходом работ, но на прощанье сказал Сергею Михайловичу:

– Не хотел тебе говорить, чтоб не расстраивать: я уже дважды отбивал попытки НКВД арестовать тебя как вредителя, закапывающего народные деньги в землю вместо того, чтобы строить заводские корпуса. Поэтому постарайся, хотя бы символически, начать кладку одной или двух стен, чтоб меньше было этих самых… доносов. Да и мне будет легче отбиваться от прытких ребят с Лубянки, охотящихся на вредителей.

…Когда не стало Орджоникидзе, прыткие ребята не заставили себя долго ждать. Начальник «вредительского» строительства ЧТЗ был арестован.

На этом месте своего рассказа Лещенко посмотрел на часы и сказал:

– Время уже позднее, Семен Алексеевич прямо с самолета – на газик, нахлебался нашей пылищи, жарищи, к тому же надо учесть и эмоциональные нагрузки… Поэтому, товарищи, пора дать возможность ему хорошо отдохнуть, пожелаем ему спокойной ночи.

Никто из гостей С. А. Лавочкина, уходя из его полигонного домика с пожеланиями спокойной ночи, не мог знать, что эта ночь будет для него упокойной. В два часа ночи он скоропостижно скончался от инфаркта.

После смерти С. А. Лавочкина предпринимались отчаянные попытки вытащить «Даль» из трясины неудач, в которой она увязла отнюдь не по его вине. Бывая мимоходом на полигонном образце «Дали» и беседуя с разработчиками, я убедился, что сделать это невозможно из-за неправильно принятых ими принципов построения управляющей ЭВМ и ее сопряжения с радиолокатором СОК и ПК (станция определения координат и передачи команд).

Мои «советы постороннего» никто всерьез не принимал. Калмыков, озабоченный тем, что в системе ПВО Ленинграда вовсю создаются боевые объекты «Дали» в надежде на то, что на полигоне все образуется, решил поправить дело введением специальной должности генерального конструктора «Дали» по радиоэлектронной части. На эту должность был переведен из КБ-1 фаворит Расплетина и Калмыкова – В. П. Шишов, тот самый, который был поставлен начальником ОКБ-30 в связи с моим «повышением» в замы Расплетину, а еще раньше исполнявший обязанности главного инженера КБ-1 после ухода Ф. В. Лукина.

Но «Даль», увы, была обречена, и ее инициаторам предстояли непростые объяснения с Н. С. Хрущевым на тему огромных бросовых затрат, ухлопанных под Ленинградом. И чтобы избежать ответственности, нужны были срочные, согласованные по принципу круговой поруки, упреждающие действия головного, обанкротившегося на «Дали», министерства и военного главка-заказчика.

Было представлено наверх предложение о прекращении разработки комплексов «Даль», ввиду того что они представляют собой громоздкие стационарные сооружения, а для ПВО Ленинграда использовать начатые разработкой в КБ-1 комплексы С-200 перевозимого (автомобильного) типа (генеральный конструктор А. А. Расплетин). Это был спасательный круг министру Калмыкову от его капъярского дружка Расплетина, и он отлично сработал.

Но это произошло потому, что никто не удосужился вникнуть в суть представленного предложения. Прежде всего – какой смысл в прекращении создания боевых комплексов системы «Даль», если на их сооружение уже истрачены большие средства и эти средства будут просто омертвлены? Более того: будут выброшены аппаратура и ее задел в производстве для этих комплексов. На такой вопрос, поставленный в лоб, мог быть только один ответ: годной для объектов отработанной аппаратуры не существует.

Мог быть задан и такой вопрос: равноценна ли замена многоканальных комплексов «Даль» одноканальными комплексами С-200, к тому же с существенной меньшей дальностью действия? Никто не догадался (или не захотел) задать эти вопросы. Ибо все были заинтересованы в том, чтобы без шума списать затраты на авантюру, засекреченную под шифром «Даль».

Впрочем, нашлись шустрые ребята, которые додумались использовать списанную опытную партию ракет системы «Даль» для «дезинформации вероятного противника». С этой целью несколько таких ракет на транспортных тележках стали возить через Красную площадь во время военных парадов в сопровождении дикторского текста: «Высокоскоростные перехватчики воздушно-космических целей». В сочетании с бетонными чудищами – памятниками «Дали» под Ленинградом это, по-видимому, должно было служить намеком забугорным спецслужбам о наличии в СССР противоракетной обороны. Думаю, что эта туфта вряд ли могла ввести в заблуждение компетентных зарубежных специалистов. Хотя в некоторых обзорах США по вопросам военной техники СССР упоминалась «Таллинская система ПРО», можно полагать, что это делалось исключительно для аргументации заявок Пентагона на выделение средств на НИОКР в области ПРО.