Текст книги "Секретная зона: Исповедь генерального конструктора"

Автор книги: Григорий Кисунько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

– И еще нам нужны будут отчужденные зоны для падения ступеней противоракет. Вот схема с их конфигурациями и размерами.

– За этим дело не станет, – ответил Неделин. – Пустыню Бет-Пак-Дала бог или, вероятнее всего, шайтан территорией не обидел.

Митрофан Иванович был прав: впоследствии оказалось, что на отчужденной полигону территории оказался только один домишко, принадлежавший казаху, которого мы потом прозвали «дядей Колей». Этот дядя получил компенсацию за мнимое выселение из отчужденной зоны, но с разрешения командования продолжал в ней проживать, снабжая полигонщиков искусно закопченной балхашской маринкой и другими дарами Балхаша, многие из которых сейчас следует считать выбывшими даже из Красной книги.

Комиссию по рекогносцировке и выбору мест дислокации объектов полигона и системы «А» возглавил генерал Ниловский Сергей Федорович – бывший начальник капъярского полигона ПВО с начала его создания. В ее состав я включил своего первого зама Евгения Павловича Гренгагена и антенщиков. Борис Иванович Скулкин и Николай Дмитриевич Наследов должны были позаботиться о выборе рельефа местности с минимальными углами закрытия для будущих радиолокаторов ПРО. И вот они после проведенной работы в комиссии явились ко мне с отчетом, не по-московски загоревшие, в приподнятом настроении. После того как все трое, дополняя друг друга, отчитались, Гренгаген, лукаво переглянувшись со Скулкиным и Наследовым, сказал:

– И еще привезли мы образцы тамошней флоры. Вот эта колючка называется боялыч. Местами она там достигает в высоту до щиколоток. В ее зарослях вольготно жируют мыши и суслики, и этой фауной питаются степные орлы.

В это время вошла моя секретарша.

– Григорий Васильевич, вы переключили телефон на меня, но вас по какому-то срочному делу разыскивает Владимир Петрович Чижов. Сказал, чтобы явились к нему немедленно.

В своем кабинете Чижов находился вместе с Лукиным. Поздоровавшись со мной, Владимир Петрович набрал какой-то номер по кремлевскому телефону, протянул трубку мне, шепотом предупредил:

– Сейчас с вами будут говорить.

– Кисунько слушает, – сказал я в трубку.

– Здравствуйте, Григорий Васильевич, – сказала трубка голосом Василия Михайловича Рябикова. – Поздравляю вас с присвоением вам высокого звания Героя Социалистического Труда… Вы меня слышите, Григорий Васильевич?

– Да, Василий Михайлович… Только… как же это так… Спасибо, Василий Михайлович. Большое спасибо… я уж и не знаю, что говорить…

– А что тут говорить? Радоваться надо, работать, работать… Желаю вам успехов. До свидания.

– Спасибо…

Я почему-то продолжал держать трубку с короткими гудками, машинально, как автомат, твердил «спасибо» поздравлявшим меня Чижову и Лукину. Мои глаза предательски взмокли, а горло перехватили спазмы. Визируя вместе с Расплетиным наградные документы на сотрудников зенитно-ракетного отдела почти год тому назад, я, конечно, понимал, что в числе других и мне будет награда за систему С-25. Может быть, даже орден Ленина. Но такого я никак не ожидал. И сейчас искренне считал, что такой награды не заслужил.

– Поздравь Калмыкова. Вот номер его телефона, – сказал Чижов.

Я позвонил Калмыкову, будучи уверенным, что поздравляю со званием Героя. Иначе зачем надо было Чижову советовать мне позвонить министру «чужого» министерства? Позднее я узнал, что так и намечалось по одному из вариантов наградных списков, но Рябиков настоял на том, чтобы в числе семи Героев от аппарата ТГУ было не более двух человек. Ими оказались первый зам Рябикова Ветошкин и председатель НТС ТГУ Щукин. Остальные были от разработчиков: Лавочкин (вторая Звезда Героя), Исаев – главный конструктор ракетного двигателя, Минц, Расплетин и я. Калмыков, как и Рябиков, был награжден орденом Ленина. Тогда, поздравляя Калмыкова, я ничего об этих закулисных перипетиях не знал и холодный, сдержанный ответ Калмыкова на мое поздравление отнес за счет неприятного воспоминания о злополучной шифровке с полигона на имя Берия в 1953 году. Он даже не ответил мне взаимным поздравлением.

Положив телефонную трубку, я сказал Чижову и Лукину:

– Не по мне эта награда. Ее надо хранить на знамени нашего предприятия.

– Не беспокойся. Наше предприятие награждено орденом Ленина, многие заводы награждены орденами. Награждено много людей, гражданских и военных.

Я попросил посмотреть списки, но Чижов, переглянувшись с Лукиным, поспешно ответил:

– Списки… это дело… до нас еще не дошли.

Лукин понимающе посмотрел на Чижова, который, видно, не хотел расстраивать меня тем, что в списках произошли странные изменения по сравнению со списками, представленными предприятием. Фамилии некоторых сотрудников, перешедших в СКБ-30, исчезли из списков. У Ушакова вместо ордена Ленина оказалась медаль «За трудовое отличие». Зато у перекинувшегося к Расплетину перебежчика на должность первого зама вместо ордена Красной Звезды – орден Ленина. Было много других в этом же духе перестановок, и дело дошло до такой неразберихи, когда один и тот же инженер оказался награжденным сразу двумя медалями.

– Чего уж скрывать, Владимир Петрович, – сказал Лукин. – Пусть Григорий Васильевич лучше от нас узнает правду. Кто-то основательно поработал там, в высоких канцеляриях, от нашего с тобой имени и за нашей спиной.

– Известно кто. Но я так не оставлю… это дело…

– После драки кулаками… – заметил Лукин.

– Да и драки не было. Просто прозевал я это дело. Это дело… меня даже об этом спрашивал и предостерегал Григорий Васильевич. Но я ему… это дело… сказал, чтоб не распространял бабьи слухи.

Грамоты и награды семи Героям Социалистического Труда вручал Ворошилов в Екатерининском зале Большого Кремлевского дворца. А недели через две после этого в КБ-1 прибыли Ворошилов и Буденный для вручения ордена Ленина предприятию, орденов и медалей. Люди были собраны в самом большом цеху опытного производства. В проходах между станками были поставлены скамейки, а у стены, отделяющей цех от бытовок, соорудили помост для столов президиума. Чижов и Лукин, занятые хозяйственными и режимными хлопотами по подготовке к встрече высоких гостей, поручили Расплетину организовать оповещение всех награжденных о времени и месте сбора. Ворошилов и Буденный были в хорошем настроении, шутили, и это вносило радостную непринужденность и раскованность. Когда стихли аплодисменты и все заняли свои места, Чижов спросил у Расплетина, сидевшего рядом с ним в президиуме:

– А почему… это дело… нет Григория Васильевича?

– Не знаю.

– Вы его оповестили?

– Нет. Он свою награду уже получил, здесь собрались только те, кому будут вручаться награды. В том числе из СКБ-30.

– Но вы… это дело… тоже свою награду получили. А сегодня здесь будет вручаться орден Ленина всему нашему предприятию. На таком торжестве обязательно присутствие обоих наших героев… это дело…

В это время я, ничего не ведая о вручении наград, как обычно, занимался у себя в кабинете очередными делами своего СКБ-30. Когда мне позвонил из цеховой бытовки референт Чижова, пройти в цех было уже невозможно. С прибытием Ворошилова и Буденного не только все входы в цех, но и подступы к нему были перекрыты хорошо проинструктированными приезжими парнями в штатском.

При вручении ордена Ленина предприятию Ворошилов сказал:

– Дорогие товарищи! Вы проделали замечательную, грандиозную работу, и за нее вас наградила Родина. Теперь вас ждут еще более трудные дела и за них новые награды. Здесь все допущены, и я не выдам никакого секрета, если скажу, что речь идет о противоракетной обороне…

Сидевшие в зале мои ребята из СКБ-30 не без ехидства заметили, как при упоминании Ворошиловым противоракетной обороны дернулся в президиуме Расплетин. Среди них Ушаков, уже знавший о фокусах со списками, был сильно возбужден, его по-цыгански смуглое лицо потемнело и заострилось, глаза сверкали угольками гнева за то безобразие, которое сейчас свершится под видом торжественного ритуала. Когда же была названа его фамилия, он, странно косолапя и будто спотыкаясь, с опущенной головой заспешил к Ворошилову. Получив медаль, метнул гневные взгляды в сторону президиума и в зал, где на чужой груди уже сверкал предназначавшийся ему орден Ленина и светилась начальственным самодовольством физиономия самого «орденоносца». С молодой горячностью подумал об отсутствующем Кисунько, которому так верил, но который, оказывается, позаботился только о себе, а на других ему наплевать. В честном, талантливом, трудолюбивом молодом человеке начала рушиться вера в справедливость и человеческую порядочность.

Ответную речь от имени награжденных держал Расплетин. А Ворошилов в это время спросил у Чижова:

– А где же ваш главный противоракетчик?

– Он… это дело… в командировке, – ответил Чижов.

Кроме указа о наградах, – хотя и засекреченного, но все же объявлявшегося на предприятиях, – существовал словно бы в тени также документ, подписанный в Совмине Н. А. Булганиным, – надо полагать, не без стараний его помощника Н. Н. Алексеева, – о премировании А. А. Расплетина легковой автомашиной ЗИМ и денежной премией в сумме 150 тысяч рублей. От этого документа до меня доходили отголоски в виде поздравлений меня с такой же премией. Моим опровержениям не верили, а только удивлялись: мол, какой смысл скрытничать? И даже много лет спустя знакомые автолюбители, случалось, спрашивали: «Как поживает ваш ЗИМ?»

Но аппетит приходит во время еды, и где-то как-то возникла идея возбудить через ученый совет КБ-1 ходатайство о присуждении Расплетину ученой степени доктора технических наук без защиты диссертации. Для этого надо было иметь положительные отзывы трех докторов наук, и два из них, подписанные Щукиным и Минцем, были уже готовы, когда мне было предложено составить третий отзыв. Получалось, что задержка только за мной. Я предпочел бы отказаться, так как за время рабочих общений с соискателем ничего докторского в нем не обнаружил. Но мой отказ, ничего бы не изменил: при наличии двух отзывов от членов-корреспондентов АН СССР вместо меня нашелся бы другой доктор наук, а мой отказ обыграли бы как проявление личной неприязни. Хотя какая могла быть у нас приязнь после злополучной шифровки Расплетина и Калмыкова на имя Берия? Пришлось мне вымучивать из себя требуемый отзыв.

– Но как должно проходить заседание ученого совета без защиты диссертации? На таких заседаниях я еще не бывал, но по здравому смыслу полагал, что соискатель должен хоть что-нибудь рассказать о своих научных работах. А в нашем случае он сидел как именинник, только выслушивая отзывы Щукина, Минца и мой, а потом – хвалебные отзывы заранее подготовленных, как на профсоюзном собрании, ораторов. А что он, собственно, мог доложить сам в научно-техническом плане? О разработанных немцами координатно-вычислительных блоках? Об ими же разработанном методе среднеоптимизированных траекторий наведения под названием «метода С»? О радиотракте, который он, как зам. главного конструктора, лихорадил своими некомпетентными требованиями? Или о комплексном замысле системы «Беркут», который по личному заданию Сталина, фактически при стажерской роли Серго формировался под руководством П. Н. Куксенко задолго до того, как нас, 60 человек, в том числе нынешнего соискателя, перевели в КБ-1?

Сейчас на заседании совета я поражался выдержке Павла Николаевича. Какая это была пытка для него: председательствовать на обряде остепенения того, кто на его горбу въехал в рай и теперь парит на крыльях того же «Беркута», перекрещенного, как порося в карася, в С-25! Виноват ли Павел Николаевич в том, что к нему на выучку был приставлен младший Берия? Все это видят и понимают, но деловито, как артисты, выполняют отведенные им роли в этом постыдном фарсе. И самое страшное в том, что фарс начинается и заканчивается не здесь, на заседании совета. Он постоянно творится вне совета, в жизни, и получается, что в жизни мы все – артисты. Общество сплошной артистификации! А абсурдность нашего фарса еще усугубляется его засекреченностью.

До этого мне довелось только один раз после собственной защиты выступать в роли официального оппонента по докторской диссертации. Но тогда я без колебаний забраковал диссертацию, по которой уже были положительные отзывы двух академиков, и защита не состоялась. А сейчас я постыднейшим образом смалодушничал, согласившись плестись в оппонентской тройке пристяжным доктором при двух коренных членкорах.

…Вечером того дня, когда Рябиков поздравил меня с присвоением звания Героя, я пришел домой необычайно рано.

– Ты не заболел? – встревожилась жена.

– Нет, откуда ты взяла?

– А почему так рано домой?

– А потому что я Герой и хочу отметить это дело на троих с этими мужиками, – при этом я сгреб в охапку двух своих мальчиков, которые сидели перед телевизором.

– Папа, ты всегда был у нас героем, мы это знаем, но сейчас дай нам досмотреть интересную передачу, – отшутился старший – Василий, выскальзывая из отцовских объятий. Мое заявление, что я герой, дома восприняли как очередную батькину хохму.

Правильно, пусть мальчики досмотрят мультипликацию, от души посмеются, заодно погоняют телевизор, который мне завезли для опытной эксплуатации с завода, ранее выпускавшего аппаратуру для станции Б-200. В нем – техническая новинка: монтаж на печатных платах. Продукция сугубо мирная, а в названии все же что-то звучит от ракетной техники: «Старт».

Но все же как быстро и незаметно повырастали сыновья! И, увы, не привыкли к отцу, который как метеор появлялся дома и снова исчезал на какие-то объекты. Их детство проходит, уже почти прошло, мимо меня, их отца. И многое другое, обычное для других людей, прошло мимо. Как в тот вечер, когда я на минуту по пути на вокзал заскочил в Большой театр. Не верится, что старшему – Василию через четыре месяца – получать паспорт, и, слава Богу, что ему не придется решать проблемы, с какими судьба столкнула меня в его возрасте.

А в театры, конечно, хотя бы изредка, надо выбираться, а то можно совсем одичать. Да и абонемент в консерваторию пропадает. Но вот вопрос: смогу ли я в театре отключиться от своих мыслей? Передо мной вместо сцены будет вставать схематический рисунок из американской книжки «Действие атомного оружия». Там изображены границы зон поражения городских зданий при атомных взрывах на разных высотах и при разных мощностях взрыва. И это все показано на фоне условных контуров города на реке, изгибы которой очень похожи на изгибы Москвы-реки, а у самой реки в очень недвусмысленном месте поставлен крестик, обозначающий эпицентр взрыва. И будут вставать передо мной контуры того же города, наложенные на пустыню, где растет боялыч, а вокруг этого условного города на каменистых буграх – радиолокаторы ПРО, стартовые позиции противоракет, радиорелейные линии. На полях театральной программы появятся формулы, цифры, а глядя на сцену, мне обязательно захочется мысленно сравнить проем, отделяющий ее от зрительного зала с будущими антенными раскрывами.

Но это все будет в театре, а пока что здесь, дома, ничто мне не мешает взять несколько томов Большой Советской Энциклопедии, Прочитать статьи к словам боялыч, Бет-Пак-Дала, Балхаш. Потом, поставив тома энциклопедии на их места, взять новую тетрадку в клеточку, заполнить на обложке: «Ученика ЗД класса 30 школы Кисунько Григория». ЗД означает «три дальности», 30 школа – СКБ-30. Это будет не первая из подобных тетрадок с математическим обоснованием метода трех дальностей, который по исходному замыслу системы «А» должен обеспечить реализацию высоких точностей наведения противоракет на цели. Учитывая ключевое значение этого метода, я действовал по принципу «семь раз отмерь», причем ранее полученные формулы проверял тем, что с самого начала повторял выкладки в новой тетради и затем сличал результаты. Это гораздо надежнее, чем проверять ранее исписанную тетрадь.

Итак, за дело. Я начинаю не спеша, с ученической старательностью, выводить на первой странице тетрадки математические формулы с латинскими и греческими буквами. Терпеть не могу небрежность в написании формул. Выписанные аккуратными строчками и расположенные на бумаге особым образом, они кажутся мне строками вдохновенной поэмы, положенными на волшебную мелодию, которую мы сыграем в Бет-Пак-Дала.

А мальчикам не надо мешать. Пусть никто и ничто не помешает им досмотреть веселые телепередачи, потом будет передача «Спокойной ночи, малыши». Пусть малышам никто и ничто не нарушит спокойной ночи, и пусть чистым, мирным будет над ними небо.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Штурмовать пустынь просторы

шли, решимостью дыша,

сталинградские саперы от плацдармов Балхаша.

Вальс о балхашском вальсе

Одна из ветвей Турксиба на участке Мойнты-Чу проходит вблизи западного берега озера Балхаш. И если восточнее этой линии расположены и Балхаш, и Семиречье, и Иртыш, то на запад от нее на сотни километров раскинулась огромная каменистая безводная пустыня. Круглый год беспрепятственно продувают ее буйные степные ветры. Зимой в лютые сорокаградусные морозы перегоняют они с места на место колючие снеговые вихри, а летом оборачиваются черными бурями, вздымая массы песчаной и лессовой пыли, мчащейся с бешеной скоростью, секущей лицо, руки, затмевающей солнце, слепящей глаза, въедающейся в нос, в легкие, в рот, хрустящей на зубах, проникающей в сапоги, в автомашины через герметические дверцы. Такова пустыня Бет-Пак-Дала, в которой войсковой части 19313 предстояло построить противоракетный полигон. Недаром впоследствии говорилось в полюбившейся полигонщикам песне:

Солончаками знаменитая,

ты вся колючками покрытая,

людьми и Богом позабытая,

Сары-Шаганская земля!

Ты от Европы удаленная,

пятном на карту нанесенная,

для полигона отчужденная,

земля вокруг Сары.

Был и припев в этой песне:

Нет мощней дыры,

чем у нас в Сары,

И далее:

Ты степь бескрайняя, голодная,

земля пустынная, безводная,

ты каменистая, бесплодная,

Сары-Шаганская земля.

Но нам давно уже привычные

твои просторы безграничные,

сайгаки водятся отличные

в степях твоих, Сары.

Да, был такой грех: баловались ружьишками и военные и промышленники. Но это были детские шалости по сравнению с официальными отстрелами сайгаков по планам мясозаготовок, к которым полигон не имел никакого отношения.

А вот и вторая половина песни:

Ты летним зноем опаленная,

поземкой снежной заметенная,

солдатским потом орошенная,

Сары-Шаганская земля!

Сухой закон там соблюдается:

там водка спиртом заменяется,

а спирт водой не разбавляется

в степях твоих, Сары.

Зато теперь ты знаменитая,

земля, колючками покрытая,

антиракетами изрытая,

Сары-Шаганская земля.

Так пусть проходят испытания ракет -

на точность попадания, людей -

на смелость и дерзания

в степях твоих, Сары!

В этой песне пустыня Бет-Пак-Дала именуется как Сары-Шаганская земля, потому что плацдармом для наступления первопроходцев на эту пустыню суждено было стать ничем не примечательной железнодорожной станции Сары-Шаган.

Собственно станция – это всего лишь небольшое кирпичное здание и железнодорожная сигнализация: два семафора и керосиновые фонари. По одной стороне от Дороги к станции прижались глинобитные мазанки прибалхашского рыбацкого поселка, отдраенные закручивающимися в закоулках пескоструйными вихрями, поднимающими уличную пыль и мусор. По другую сторону от железнодорожного полотна торчат выстроившиеся в несколько рядов засохшие тополевые саженцы – засохший на корню пристанционный сквер.

В таком виде предстала станция Сары-Шаган полковнику Губенко и двенадцати офицерам, прибывшим с ним поездом 13 июля 1956 года. Стоял жаркий даже для июля солнечный день, температура в тени была выше 40 градусов. Из раскаленных шпал сочилась разжиженная, как чернила, смоляная пропитка. За «сквером» пересохшая земля, покрытая выступившей солью, до боли слепила глаза своей сверкающей белизной. Губенко приметил, что дорога одноколейная, станция проходная, без стрелок и запасных путей, времени на разгрузку будет в обрез, чтобы не мешать движению. А эшелонов с грузами будет очень много. Значит, в первую очередь придется построить отводную ветку для их разгрузки, рампу, прирельсовые склады. Как раз на месте «сквера».

Выйдя из здания станции, офицеры увидели словно бы обезлюдевший поселок. Все живое спряталось от жары. На площади перед зданием станции шуршали, вяло перекатываясь от порывов ветра, бесформенные клочья старых газет. В поселковом Совете тоже не оказалось ни души, хотя все двери были открыты.

Заметив сразу много военных, к Совету начала собираться смуглая босоногая ребятня. Вскоре появился и председатель поселкового Совета. По-русски он говорил и понимал плохо.

– Салам. Здравствуйте. Мы офицеры-строители. Прибыли сюда работать, – начал Губенко.

– Че работать. Где работать?

– Потом увидишь, а пока помоги нам, пожалуйста, разместиться на квартиры и подскажи, где тут можно пообедать.

– Обедать? Асхана. Станция. – Председатель пока зал рукой в сторону станции.

– А где переночевать? Ночевка, – добавил Губенко, чтобы было понятней.

– Ночка? Ночка асхана йок.

Один мальчик что-то сказал председателю по-казахски, тот заулыбался:

– Понимал, якши! – И тут же быстро начал говорить мальчикам, тыча в каждого пальцем.

Мальчики вихрем сорвались с места и куда-то убежали. Потом начали появляться взрослые, и с ними офицеры разошлись по домам. Губенко распорядился всем офицерам оставить свои вещи на квартирах и собраться в здании станции, где, как он понял, должна быть столовая – асхана. Но асхана оказалась закрытой. От дежурного по станции узнали, что она отпускает обеды только для поездных бригад. Значит, ни обеда, ни ужина, ни завтрака не будет.

Пока соображали, как быть с питанием, начало твориться что-то очень странное. Ослепительно яркий солнечный день как-то быстро сменился густыми сумерками, засвистел ветер, здание станции заполнилось сероватой мутью, из-за которой в нескольких шагах ничего нельзя разглядеть. На лицах, на обмундировании появился пепельно-серый налет. Губенко сказал:

– Пыльная буря. Старая знакомая. Помню еще по двадцать девятому году, когда гонялся за басмачами в Туркмении. Привыкайте, хлопцы.

По железнодорожной связи с трудом удалось выяснить, что следующий в Сары-Шаган эшелон с имуществом войсковой части 19313 прибудет через два дня. Тем временем пыльная буря начала стихать, снова открылось безоблачное белесо-голубоватое небо и на нем – повернувшееся к западу жаркое небо. В здании станции появился председатель поселкового Совета.

– Асхана йок. Бесбармак бар, – сказал он. Учтиво, с поклоном сложил ладони перед собой, обратился к Губенко: – Мыхман – госьт будешь. Все вы будешь госьт – мыхман у председателя. – Последние слова он сказал, обращаясь ко всем офицерам.

– Рахмет, спасибо, – ответил с поклоном Губенко. – Пошли, хлопцы, здесь такой обычай, что отказываться нельзя. Обидятся. Жаль, что никакого подарка у нас нет.

– Товарищ полковник, – тихо сказал один офицер. – Разрешите, я сбегаю, у меня есть кое-что такое, что не стыдно подарить.

Председатель жил в мазанке, но у него «во дворе» была еще и юрта. Тут же из небольшого стожка щипал сено верблюжонок.

– Таке малэ, а вже згорбылось, – пошутил Губенко, поглаживая верблюжонка. – Но все равно он очень симпатичный. Малыши у всех животных симпатичные.

Председатель познакомил гостей со своей «маржой» – женой и сыном-восьмиклассником, который свободно говорил по-русски и с этого момента стал выполнять роль переводчика. Пока шли разговоры о том, о сем, пришел офицер с подарком. Передавая сверток полковнику Губенко, он шепнул:

– Здесь самовар. Они ведь очень любят чай.

Губенко развернул сверток и обомлел: самовар оказался электрическим. Передавая подарок хозяину, он сказал:

– Уважаемый Нариман! В честь нашего знакомства мы дарим тебе и твоей семье этот электрический самовар в знак того, что скоро в ваш поселок придет электричество, много электричества, и у вас вместо керосиновых ламп везде будут лампочки Ильича, и вы будете пить чай из электрического самовара.

Хозяин поблагодарил, передал самовар просиявшей хозяйке и пригласил всех в юрту.

В юрте на большом ковре была разостлана белая скатерть, вокруг нее разложены подушки. Офицеры, следуя примеру Губенко, сели по-восточному. Хозяин тем временем выложил на скатерть граненые стаканы и полдюжины бутылок с зелеными наклейками, на которых русскими буквами было напечатано слово «АРАКЫ», и занял свое место напротив Губенко. Хозяйка с сыном начали подносить свежевымытую ярко-красную редиску, – не круглую, похожую на клубни крохотной свеклы, а продолговатую, похожую на длинные огурцы. Потом пошли пучки зеленого лука и пиалы с шурпой. Хозяин принимал пиалы и передавал их гостям. Разливая «аракы» в стаканы, спросил у Губенко:

– Че работать здесь будем?

– Про целину читал?

– Целина? Знаю, знаю, – закивал Нариман.

– Вот мы и есть целинники.

Нариман хитро сощурился, поднял указательный палец:

– Шутишь? Знаю, кем работаешь! Бальшим чылавекам работаешь! За твое здоровье, начальник!

– Ты здесь самый большой начальник от советской власти. За твое здоровье, председатель, – ответил Губенко.

После шурпы был бешбармак, который проголодавшиеся офицеры уплетали, засучив рукава гимнастерок по примеру Губенко. При этом один за другим следовали новые тосты. А Губенко как самому почетному гостю довелось с шутками-прибаутками разделить баранью голову между всеми присутствующими…

В назначенный день на станцию Сары-Шаган прибыл эшелон с имуществом, сопровождаемый командой из 19 солдат и старшин, затем – эшелон комбата Балашова. За «сквером» у станции вырос палаточный городок, куда переселился и Губенко с офицерами. Договорились с управлением дороги об использовании имеющихся на станции запасных рельсов и шпал для сооружения отводной ветки. Через три недели ветка была готова к приему эшелонов. Войсковая часть 19313 открыла себе окно в пустыню, к месту своей адски трудной работы, изготовилась к прокладке первой борозды на противоракетной целине, там, где раскинулась «людьми и Богом позабытая Сары-Шаганская земля»…

В конце июля, в самую жару, к Губенко нагрянули гости. Со стороны ближайшего гражданского аэродрома в воздухе застрекотал Ан-2 с военными опознавательными знаками, на малой высоте пролетел вокруг станции, высматривая место для посадки, приземлился и подрулил поближе к палаточному городку. Из самолета вышел подтянутый сухопарый генерал и, щурясь от обилия солнечного света, легким неторопливым шагом направился в сторону штабной палатки, откуда за прибытием самолета наблюдали Губенко и комбат Балашов. Вслед за генералом семенил, тяжело отдуваясь, тучный пожилой полковник с пухлым портфелем.

– Вот это номер. Сам начальник главка, генерал Григоренко. И с ним начальник проектного института, Иван Иванович, – сказал Губенко Балашову. – Пойдем предстанем.

На положенном расстоянии Губенко остановился, приложил руку к фуражке, доложил:

– Товарищ генерал, войсковая часть девятнадцать тысяч триста тринадцать ведет работы согласно плану. Командир части полковник Губенко.

Генерал поздоровался с Губенко, и Балашовым, а они оба поздоровались с Иваном Ивановичем. Григоренко не без удовольствия разглядывал подтянутую фигуру Губенко, будто влитую в молодцевато заправленную гимнастерку под ремнем и портупеей, густо загоревшее, облуженное горячими степными ветрами лицо, нос с чуть заметной зашелушившейся горбинкой, густой чуб, подстриженный под короткий бокс, какой умеют делать только войсковые парикмахеры. Во всех внешне видимых чертах полковника и в каких-то неуловимых мелочах угадывались неуемная внутренняя энергия и стремительность этого давно знакомого генералу бывалого воина, наторевшего в делах военного умельца – строителя. Тонкие черты слегка скуластого лица генерала Григоренко и пристальный взгляд по-восточному чуточку скошенных глаз, устремленных на Губенко, излучали заряд добродушного юмора, как будто генерал прилетел сюда не по делам службы, а просто завернул в гости к старым друзьям.

– Наш лучший друг Александр Алексеевич здорово загорел. Нам бы, Иван Иванович, хоть половину такого загара на двоих, – сказал Григоренко.

Иван Иванович, флегматично-рыхлый, по-кабинетному прозрачно-бледный, вытер платком вспотевшее лицо, шею, развел руками:

– Свою долю из этой половины я охотно уступаю вам, Михаил Георгиевич.

– Не выйдет, Иван Иванович. Вам, проектантам, положено больше, чем нам, чиновникам, жариться вместе со строителями. Особенно в таком вот пекле, как здесь.

Сказав это, генерал оглянулся вокруг, обозревая окружающее «пекло», снял фуражку, провел ладонью по пушистому жиденькому хохолку на темени, снова надел фуражку. И, уже перейдя на серьезный тон, спросил у Губенко:

– Сколько сейчас личного состава в войсковой части девятнадцать тысяч триста тринадцать?

– В УИР тринадцать офицеров, старшина и девятнадцать солдат.

– Всего, значит, как в сказке – тридцать три богатыря?

– Товарищ генерал, нам больше подойдет название – чертова дюжина с недобором. Тринадцать офицеров – тут все ясно. А двадцать солдат со старшиной – это же явный недобор. Да еще и главный инженер УКСа у заказчика – полковник Недобора. И в номере части не обошлось без цифры тринадцать.

– С этим номером ваша часть прошла от Сталинграда до Вены со знаменем, которое сейчас украшает Центральный музей Вооруженных Сил. А недобор мы вам поможем восполнить. Если я не ошибаюсь, по штату вам положено иметь триста пятьдесят человек в УИР и около пятнадцати тысяч в линейных частях.

– Так точно.

– А почему у вас в УИР только тринадцать офицеров? Помнится, в Одессе было гораздо больше.

– В Одессе я собрал офицеров УИР, объяснил, что предстоит большая, исключительно трудная, но интересная и очень нужная работа. И спрос за нее будет очень строгий. Сейчас не военное время, и мне не хотелось бы ни на кого давить одним только приказом. Потом все равно будут добывать себе всякие медицинские справки, если не на себя, то на членов семьи. К тому же есть приказ: пока что ехать без семей. Там голая пустыня, и даже солдатам будет очень трудно. Кто не чувствует себя готовым ко всему этому – пусть скажет сразу. Так что прибыл со мной отряд из одних только добровольцев – в основном из моих фронтовых однополчан, – завершил свой рассказ Губенко.

– А как думаете быть дальше? – спросил его Григоренко.

– Есть у меня на примете надежные люди на объектах, не легче нашего Сары-Шагана, который для этих людей покажется Одессой. С вашей помощью, Михаил Георгиевич…

– В этом деле мы вам поможем, а теперь покажите свое хозяйство, – сказал генерал.

Генерал в сопровождении офицеров осмотрел уже построенную отводную ветку, где в тупике стояли поезд-прачечная и железнодорожная пекарня. Тут же рядом с веткой батальон Балашова достраивал рампу для разгрузки эшелонов и ставил три барака СР-2 из щитов, демонтированных и привезенных с другого объекта на Урале. Здесь они будут использованы как временные прирельсовые склады. Чуть подальше от железной дороги обнаженные до пояса солдаты выдалбливали в скальном грунте котлован для штабной землянки.