Текст книги "Крик безмолвия (записки генерала)"

Автор книги: Григорий Василенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

19

Нельзя не радоваться тучным нивам Кубани в пору созревания золотистой пшеницы, стройному лесу кукурузы, рису в обрамлении чеков, повисшему под тяжестью корзинок подсолнуху. Все ближе и ближе подступала страдная пора, далеко не всегда с ясными погожими днями. Налетали грозы, лили дожди, ветры вихрем закручивали хлеба на корню.

– Хлеб всему голова, – часто убежденно повторял Сергей Федорович. Уборку урожая называл не иначе, как сражение за урожай, которое он возглавлял как полководец, никому не давая покоя и передышки и сам мотался по районам. «И никакая глыба золота не перевесит крошку хлеба», – напоминал он некрасовские строки. Его девизом была пословица: «Великие цели дают великую силу», – своеобразный эпиграф ко всем начинаниям и починам, многие из которых рождались и тут же утихая, забывались. Слишком уж надуманны они были, но их требовали и люди ломали головы, что бы такое придумать, чтобы не отставать в «творческом» поиске, чтобы заговорили о почине, показать себя не дремлющим ручейком. Сергей Федорович в этом был неисчерпаем. Энергия в нем била ключом.

Кончилась уборочная страда на скошенных золотистых полях Кубани, на какое‑то время наступала пауза, но первый секретарь крайкома всегда был в творческом порыве. Родилась идея: сохранить последний сноп богатого урожая, как символ трудовой победы. И послать этот сноп Л. И. Брежневу. На символической ленте, опоясывавшей вазу вместо снопа, написали:

Человеку

С любовью к людям от матери,

Мудрому

От народа.

Степенному от земли,

Твердому от металла,

Патриоту от Родины,

Герою от труда и войны,

Интернационалисту

От пролетариата.

Творцу мира

От человечества,

Коммунисту

От Ленина,

Вождю нашей партии

Леониду Ильичу Брежневу.

Сергей Федорович был очень доволен этой находкой, хотя в ней был явный, до тошноты слащавый перебор. Надпись сложилась не в поле и не в сердцах хлеборобов, как утверждал Сергей Федорович, а в кабинете с помощью людей, сочинявших стихи. Ничего народного в ней не было, стиль не тот, но зато еще никто ничего подобного не придумал. Льстивая новинка в упаковке полетела в Москву.

Здравица Леониду Ильичу была оригинальной, но ожидаемой сенсации не вызвала. Все это было уже сказано и не раз, только другими словами в другой упаковке.

Надо было что‑то другое, ближе к жизни. Осенила мысль: «Запах хлеба не совместим с запахом табака!» В этом уже что‑то есть. И развернулась борьба с курением – одна из незабываемых страниц в летописи деяний С. Ф. Медунова на Кубани. Сам он не курил. Чистоту воздуха и свежий запах в своем кабинете поддерживал степными травами, разложенными на полированном столике в углу около рабочего стола. Курильщик сразу обнаруживал себя, как только переступал порог.

В крайкомовских ведомствах курение было запрещено. Везде появились плакаты и надписи: «У нас не курят». Дело дошло до того, что в Сочинских ресторанах вспыхивали скандалы с курильщиками из других регионов, где запрета на курение не было.

На собраниях и совещаниях выступавшие обязательно вставляли два тезиса, которые они поддерживали: уничтожение сорняков и борьбу с курением. Если этого не было, то выступления считались непродуманными и подразумевалось игнорирование решений крайкома партии. Бывало кто‑то оговаривался и вместо уничвтожения сорняков призывал бороться с сорняками.

Сергей Федорович был настороже. Он тут же поправлял

оратора, указывая на то, что из борьбы ничего не вышло, амброзия процветает, ее надо уничтожать.

Ничего плохого в том, что первый секретарь объявил борьбу с курением, не было, но постепенно его увлеченность доходила до смешного, словно им овладела навязчивая идея. Он останавливал курильщиков на улице, шел в туалеты, ловил дымивших сигаретами и там срамил их. От него начали прятаться, в крайкоме выбирали укромные места, где можно было бы свободно покурить. Один из заведующих отделом крайкома после курения усердно полоскал рот водой на случай внезапного вызова Сергеем Федоровичем. Все это походило на игру. Всерьез мало кто принимал этот почин, хотя и были ссылки на Ленина, заботившегося, как известно, о здоровье людей своего окружения.

И вдруг новый прилив сил в борьбе с курением, как второе дыхание. «Медицинская газета», долго молчавшая, в какой‑то заметке рассказала о вреде курения и приводила в пример постановку борьбы с курением на Кубани. Сергей Федорович был не совсем доволен таким скромным отзывом, надеялся, что будет правительственное постановление о борьбе с курением, предлагал свои меры, а пока на месте все газеты, радио и телевидение ставили барьер курильщикам. Медунов ссылался на опыт скандинавских стран, где велась борьба с этой вредной привычкой, приносящей ущерб здоровью людей, а у нас почему‑то не замечали его усердия. Сыпались анекдоты и смешки скептиков, а расчет был на то, что в Москве заметят этот почин и по достоинству оценят. Этот продуманный шаг не нашел должной поддержки ни на Кубани, ни в Москве. Даже на этом, в общем‑то благородном фоне, накапливалась неприязнь к властным замашкам Сергея Федоровича, утверждавшего свою единоличную власть, как высший авторитет по всем вопросам жизни края. В этом он следовал Н. Хрущеву, как известно, выступавшему по любому вопросу с докладами, будь это сельское хозяйство, промышленность, строительство, искусство, педагогическая наука или литература. Никита Сергеевич читал то, что ему подсовывали писаря–сочинители. И крайком тоже пыхтел над сочинением докладов Сергею Федоровичу, а два опытных, трудолюбивых помощника доводили их до нужной кондиции, обосновывая необходимость борьбы с курением. Доклады и принимаемые по ним постановления, нередко дельные, превращались в самоцель, но тем не менее постоян

ной заботой крайкома было придумать повестку дня пленума, которая бы еще не обсуждалась в других партийных организациях и'нашла одобрение в ЦК своим новшеством.

Такие повестки обычно предлагались Сергеем Федоровичем. Он был лидером, и, конечно, они от него и должны были исходить. Секретариат и бюро соглашались и начиналась работа по подготовке очередного пленума, стержнем которого был доклад и постановление. Кропотливо выписывалось решение пленума, словно сочинение на аттестат зрелости. Однако, все записанное и продуманное оставалось на бумаге. Помыслы авторов сводились к тому, чтобы все было красиво, выверено каждое слово с точки зрения стилистики, изложения, а потом постановление забывалось, так как готовился новый пленум и новое постановление.

– Не успеваем писать постановления, – признавался заведующий отделом в курилке. – Когда же их выполнять?

Если постановления пленума ЦК оставались на бумаге, то что же говорить о местных постановлениях, проносившихся, как ветер. Между тем, в них вкладывались мысли и заботы, стремления улучшить или поправить жизнь. Об этом же говорили и выступавшие в прениях. Внимание привлекали не стандартные, бесцветные выступления штатных ораторов, умудрявшихся в течение десяти минут ничего не сказать, а тех, кто выходил на трибуну впервые, говорил свободно и раскованно. Им было что сказать, их хотелось слушать, они сходили с трибуны с большим запасом того, что они, коммунисты с чистой совестью хотели сказать.

Готовился к выступлению на съезде партии и Сергей Федорович. Ему тоже хотелось сказать о многом, но это невозможно в считанные минуты. Надо было остановиться на самом важном, которое бы произвело не только впечатление, о чем нельзя было не сказать, а для этого не занимать ни одной секунды ненужной шелухой.

Сергей Федорович волновался, обдумывал, как бы удачно произнести речь, не повториться, не ударить в грязь лицом, учитывая, что некоторые ораторы уже сказали много лестного в адрес Л. И. Брежнева. Нет бы Леониду Ильичу встать или сидя возмутиться и сказать – хватит!.. Нет, он прислушивался к ласкающей ухо лести.

Заготовленную речь пришлось основательно править в гостинице «Россия». К Сергею Федоровичу заходили

делегаты съезда, члены бюро крайкома, он зачитывал отдельные фрагменты, был чем‑то недоволен. Было, конечно, что сказать о Кубани, но времени отводилось на трибуне мало.

– Выступить на съезде, – говорил он, – это все равно, что защитить диссертацию.

Наконец, окончательный вариант выступления был готов. Сергей Федорович пригласил членов бюро, других работников крайкома и читал текст речи:

«…Съезд открывает собой новый этап восхождения советского общества к вершинам коммунизма».

– Может, не к вершинам коммунизма, – кто‑то заметил, – а просто по пути продвижения вперед?

«…Главные направления, – не останавливаясь, читал он дальше, – по которым должно совершаться это восхождение, с исчерпывающей полнотой раскрыты в глубоко содержательном, по–ленински научном, революционно страстном и реалистически мудром докладе ЦК, с которым выступил Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев», – не обратив внимания на реплику и другие замечания в отношении полноты, революционной страстности и мудрости, продолжал Сергей Федорович, посматривая на часы с тем, чтобы определиться с темпом чтения и уложиться в регламент.

Это та же лесть, уже высказанная на ленте того мифического снопа. К ней очень восприимчивы сильные мира сего. В ней то, что человек думает о себе. Не следовало бы по крайней мере повторяться.

Высказывались замечания, уж слишком речь была помпезной и неконкретной, почти ничего не говорилось о насущных, неотложных проблемах Кубани.

Заведующий отделом Василий Иванович Зенов заметил, что речь перенасыщена восхвалениями. Предложил сделать ее поскромнее. Это не понравилось Медунову. Он грубо оборвал его:

– Знай свое место… – добавив оскорбительную ругань.

Руки у него тряслись, лицо побагровело. Однако Зенов

не смутился. Его поддержали, но речь осталась такой же, хотя автор и заверил, что подумает над замечаниями. Впереди была ночь на размышления.

Некоторые ушли, а оставшимся Сергей Федорович предложил по рюмке коньяку. Рюмку он держал двумя дрожащими руками, напоминая, что за здоровье Леонида Ильича он пьет всегда двумя руками. После этого расска

зал свой любимый анекдот о «первом», видимо, в назидание Зенову и другим. Я слышал его много раз в разных ситуациях.

Сошлись двое, партийные работники, и в разговоре заспорили – летает ли крокодил? Один из них усомнился и покрутил пальцем у виска с определенным намеком: «Ты спятил. Тебе надо отдохнуть». Тогда начавший этот разговор сослался на утверждение «первого», что крокодилы летают. «Вот те крест, слышал от самого!» – «Да, да… Постой, постой, – пошел на попятную сомневающийся. – Припоминаю, что‑то подобное мне приходилось видеть. И как это вылетело из головы. Сам же видел. Они так медленно, тяжеловато задирают головы над водой, выползают на сушу, отталкиваются хвостом и взлетают. А потом парят как птицы. Точно – летают».

Сергей Федорович от души смеялся, посматривая на Зенова, оставшегося при своем мнении. Фронтовик, добрейший человек, писавший стихи, не согласился с тем, что крокодилы летают, но это не нашло отражения в приготовленной речи. Многие же были согласны, раз сказал об этом первый, так тому и быть. Среди них – секретарь крайкома, всегда поддерживающий первого по принципу: неважно, кому служить, лишь бы служить.

Однажды в театре на концерте после торжественного собрания он сел на место, отведенное Медунову. Подошел Сергей Федорович, секретарь тут же поднялся, сказав, что сел не в свое кресло. Эти слова очень понравились Сергею Федоровичу и он их часто повторял, делая намек – не в свои сани не садись, знай свое место. Секретарь тут же подтверждал, что так и было. Вскоре это превратилось в расхожую байку с подачи Медунова.

20

Туапсе… Небольшой курортный городок у кромки моря. Ничего уже, кроме могил, не напоминает в нем о войне, о страшных непрерывных бомбежках прифронтового города, ближнего тыла Новороссийска.

– Небо заволокло, лил дождь, – вспоминал об этом городе бывший капитан–лейтенант П. Державин во время прогулки по тенистым аллеям санатория. – Благодать, тишина. Но вот проглядывал просвет и над городом и бухтой, где базировались наши катера, сразу же зловеще завывали самолеты с черными крестами…»

Бесстрашный моряк умолк, не стал больше расписывать мне кошмарные бомбежки. Это как раз и было сильнее того, что он мог рассказать. Державин командовал отрядом десантных катеров, высадивших морских пехотинцев на Малую землю. Нельзя было не преклоняться перед мужеством этого человека и стойкостью горожан.

Спустя десятки лет вспомнили о Туапсе, о том, что пережил город и как выстоял в войну, наградили орденом «Отечественной войны».

Город украшался, готовился к торжественному событию – вручению ордена! Ждали приезда секретаря ЦК Андрея Павловича Кириленко. Он задерживался. Наконец определился срок, приуроченный к отдыху Андрея Павловича на Черноморском побережье Грузии.

В Туапсе съезжались ветераны–фронтовики, делегации городов и станиц края, почетные гости из Москвы.

Летний солнечный день благоухал под раскидистой зеленью платановой аллеи, выходящей к морю. Искрами поблескивали легкие волны, накатывавшиеся на пляжи. В бухте сновали прогулочные катера с отдыхавшими. В городе царило праздничное оживление.

Для встречи Кириленко в Туапсе прибыл Сергей Федорович Медунов, командующий войсками СКВО, генералы и адмиралы. На переднем плане были хозяева города, представители городских властей во главе с первым секретарем Туапсинского горкома и райкома КПСС, обе женщины.

…Прибыл специальный поезд с высоким гостем. На перроне его встретили с хлебом и солью. Кириленко, видимо, был нездоров, шел по перрону медленно, его поддерживала под руку секретарь горкома. Медунов, расцеловавшись, не отходил от него. Туапсинский секретарь, врач по профессии, рассказывала о Туапсе, о военных годах, а Сергей Федорович напоминал, что в городе бывал Леонид Ильич, который и поддержал идею награждения города орденом.

Перед церемонией вручения награды состоялось возложение венков к памятнику В. И. Ленина в центре города, а потом все направились в Дом моряков, где собралось немало народа, заполнившего до отказа зал.

Прибытие секретаря ЦК КПСС, А. П. Кириленко, сидевшего в первом ряду президиума, присутствующие встретили горячими аплодисментами. Произносились взволнованные речи, в которых отмечались заслуги города

в Великую Отечественную войну, а потом председатель– ствующая„секретарь горкома, предоставила слово А. Г1. Кириленко. Он выступил с довольно пространным торжественным докладом, подготовленным ему не без участия горкома партии со вставками об успехах в выполнении планов, развития города и знатных людях Туапсе. Его нужно было только внятно прочитать на трибуне. Еще на платформе все сочувственно заметили, что Андрея Павловича основательно пошатывало, а глаза, хотя и были живые, но настолько поблекли, что вся затея митингового собрания, казалось, виделась им не иначе, как в тумане. Его все время поддерживала под руку секретарь горкома, тоже пожилая, но еще крепкая женщина. Она его проводила и до трибуны.

Чтение доклада превратилось в сплошное недоговари– вание слов, которое можно было сравнить с маневровыми работами старенького паровоза, пыхтящего паром, толкающего вагоны, с частыми перерывами и передышками. Трудно было разобрать границы предложений, понять о чем говорил докладчик. Трудно ему было читать даже этот трафаретный доклад. Ни одного предложения он не смог прочитать внятно, искажал согласования, пропускал и не выговаривал фамилий, должности ударников коммунистического труда города.

В зале и в президиуме все опустили головы от того, что происходило с докладчиком, сочувствовали ему, иногда по залу прокатывался шум. Выслушать речь Кириленко было просто невмоготу, но он, словно ничего не замечая, продолжал чтение доклада.

Я вытащил из кармана носовой платок и чтобы как‑то отвлечься, не смотреть из президиума в недоумевавший зал, крутил жгут с такой силой, что порвал его. Мне стыдно было за Кириленко и по–человечески жаль его, что он взялся за доклад, и выглядел перед собравшимися в довольно плачевном и комичном виде. Сидевшие рядом со мной справа и слева, как и весь президиум, очень переживали с низко опущенными головами, тоже стыдясь того, что происходило, как будто они в этом были виноваты. Облегченно выдохнули, когда Андрей Павлович закончил и сошел с трибуны. Раздались аплодисменты. Орден был прикреплен к знамени города. Обедать поехали в пансионат нефтяников в 15 км от Туапсе. Там Андрей Павлович отдохнул, а во второй половине дня состоялся прием по случаю награждения города.

В зале собралось довольно много приглашенных. Кири

ленко произносил тост медленно, но никак не мог его закончить, хотелось подсказать ему, когда он задумывался.

– Склероз, – сказал за столом мой сосед, генерал, приглашая попробовать греческие маслины. Он тянул руку и ему дали возможность произнести тОст вслед за Медуновым за здравие Политбюро ЦК КПСС во главе с выдающимся деятелем мирового коммунистического движения – малоземельцем – Леонидом Ильичем Брежневым и его ближайших соратников в лице товарища Андрея Павловича Кириленко.

Склероз Андрея Павловича еще задолго до Туапсе ощутили делегаты съезда партии, когда ему было предоставлено слово – внести предложения по составу Центрального Комитета. Предстояло прочитать не одну сотню фамилий. Уже тогда он не смог произнести правильно почти ни одной фамилии и должности, особенно трудно давались ему казахские, узбекские, туркменские имена и фамилии и довольно сложные для выговора наименования министерств, главков, объединений.

В зале стоял шум и возмущение делегатов, но президиум как бы не замечал, хранил молчание и ему дали возможность дочитать список членов ЦК до конца. Спустя некоторое время Кириленко побывал в Сочи, посетил цирк. Медунов сидел рядом с ним в ложе. Они вели неторопливую беседу, касающуюся организации отдыха трудящихся в профсоюзных санаториях. Опыт работы в Ялте и в Сочи, где он был первым секретарем горкомов партии давали ему возможность говорить об этом со знанием дела. Он, конечно, лучше, чем кто‑либо знал работу здравниц и жизнь курортных городов. Его стремление сосредоточиться на этом можно было понять. Затрагивал он эту тему и в своем выступлении на съезде партии. Однако его планам не суждено было сбыться. Кто‑то вверху не пропускал его кандидатуру на профсоюзный пост, что его не могло не беспокоить.

Однажды пришлось ему напомнить о разговорах в крае, что он перейдет на профсоюзную работу. Такие слухи действительно широко распространились. Медунов знал. Да и изданная им книга об отдыхе служила своеобразным подспорьем к его намерениям.

– Если я захочу, у меня такие связи, что меня переведут на эту работу, но я в Москву особенно‑то не стремлюсь, – был его ответ. – У меня тут больной сын, есть и некоторые задумки.

Медунов чувствовал, что ему надо уезжать из Краснодарского края, неприязнь к нему несмотря на его бурную деятельность нарастала. Она была связана с разложением кадров на всех уровнях.

«Все как будто бы было правильно в его выступлениях на пленумах и совещаниях, звучала беспощадная критика и строгая требовательность, а кадры он распускал, – делилась со мною работница крайкома, занимавшая ответственную должность. – На деле же было так: «Оставьте у меня материалы…» О них забывали, никаких мер. Я была в недоумении. Ведь оставленные заявления касались чистоплотности кадров. Даже отец, услышав о продвижении своего сына в. крайкоме на более высокую должность, просил не делать этого. Он как в воду смотрел. Вскоре сына осудили за взяточничество».

Его просьбам никто не внял. Этого падения почему‑то не хотел замечать Медунов. Обнажать ему было невыгодно потому, что в таком случае рушились все его планы. Кто же его взял бы в Москву, если бы в крае вскрылись негативные явления. О их нарастании свидетельствовал резко увеличившийся поток писем с требованием навести порядок, улучшить продовольственное снабжение и товарами первой необходимости. Медунов уходил от этих вопросов, считая, что на Кубани жить можно. Он не встречался на заводах с рабочими коллективами, редко принимал заявителей и то как правило только должностных лиц. Гораздо охотнее он бывал в колхозах и совхозах. Сельское хозяйство он безусловно знал, был компетентен решать любые вопросы, но всегда советовался с учеными сельхозниками. И Кириленко, с которым Медунов находился в добрых отношениях, почему‑то не смог поддержать его желание перейти в ВЦСПС. Очевидно, влиятельные люди в ЦК, прежде всего М. Суслов, придерживались иного мнения. Уж слишком штормило в крае от жалоб и заявлений, которые на месте при проверке, как правило, не «находили» подтверждения.

Уже надвигались тяжелые свинцовые тучи, доносились громовые раскаты, приближалась ранняя гроза.