Текст книги "Феодал. Федерал. Фрондер. Форпост"

Автор книги: Григорий Волчек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Неперспективная деревня

Дачу – деревенский дом и участок в десять соток – родители купили десять лет назад. С тех пор дом был капитально отремонтирован, а участок расширен, благоустроен, засажен цветами, ягодными кустарниками и фруктовыми деревьями. Впрочем, землю прирезали и обихаживали все дачники в деревне Ива, где до прихода горожан царило запустение. Еще в начале шестидесятых годов здесь было более двухсот дворов, но в ходе очередной аграрной реформы Ива получила печальный статус «неперспективной деревни», и тридцать лет спустя здесь осталось всего с десяток домовладений. Местных, коренных жителей в деревне уже не было – все дома занимали горожане и фермеры, прописанные либо в Прикамске, либо в соседнем селе Новоматвеевском.

Трудно сказать, в чем состояла неперспективность Ивы в глазах советского сельхозначальства, но природа здесь была роскошная – широкая Кама, делающая живописный плавный изгиб, впадающая в нее маленькая речка Ива с тихими и теплыми заводями – идеальное место для купания, рыбалки, лодочной стоянки и полоскания белья. Пологие холмы, густой смешанный лес с грибами и ягодами – в общем, тишь, гладь и божья благодать. Несмотря на близость к городу (чуть более полста километров по прямой), промышленность и крупное сельскохозяйственное производство здесь отсутствуют. Кроме того, в силу специфического рельефа и «розы ветров», погода в Иве всегда более теплая и сухая, нежели в Прикамске.

Будучи законченным урбанистом, природу, тем не менее, я люблю. Однажды летом после окончания девятого класса мы с одноклассниками пошли в поход по северу области. Я тогда ужасно измучился, поскольку, как самый здоровый, тащил два рюкзака – разгрузил коллегу, простудившегося и резко обессилевшего на второй день похода. Тем не менее, когда на исходе очередного марш-броска, забравшись на вершину холма и протерев залитые потом глаза, я увидел предзакатную гористую панораму, то ойкнул от восторга и начал истошно голосить, вызывая долгое раскатистое эхо. Вдоволь накричавшись, я сказал доходяге Гоше, который плелся вслед за мной: «Знаешь, на что похожа любовь к нашей родине? На любовь к девушке, непутевой, но красивой и душевной, которую любят не за ум, а за красоту и доброту».

Я вспомнил этот нечаянно родившийся пятнадцать лет назад афоризм на коммунистическом митинге 1 мая, когда меня в жесткой форме обвинили в «патологическом антипатриотизме, граничащем с изменой Родине». Я тогда завелся и начал в ответ наезжать на коммунистов, которые «патриотично» уничтожили вековые устои, разрушили храмы и истребили цвет русской нации. Потом, немного успокоившись, я вспомнил и перефразировал свой юношеский тезис: «Я люблю свою родину, потому что родился на этой земле и считаю ее самой красивой и доброй; и я никогда не причиню ей зла!». Высказался я искренне, и поэтому митингующие мне поверили, и, несмотря на идеологическую рознь, вяло и нестройно поаплодировали.

Реакционер Вова

Совокупность тишины, свежего воздуха, мягкого августовского солнца, уютной прохлады бревенчатого дома, чистой родниковой воды и сытной маминой стряпни привела к тому, что первые два дня я только ел и спал. Слегка кружилась голова, заплетался язык, было ощущение, что я все время немного подшофе. Родители и Эля, надо отдать им должное, к моему растительному существованию отнеслись терпимо. Когда я, наконец, оклемался, то в качестве подсобного рабочего поступил в распоряжение плотника Вовы, реконструировавшего по маминому проекту крыльцо, сени и летнюю кухню.

Вове было под семьдесят, выглядел он как за восемьдесят (его сильно старили седая клочковатая борода, беззубый рот и постоянный надсадный кашель курильщика с шестидесятилетним стажем), но работал быстро и аккуратно. У Вовы имелись паспорт с пропиской в Новоматвеевском, пенсионная книжка и удостоверение участника Великой Отечественной войны, но не было собственного жилья. Еще весной его сожительница Аза Кирилловна выгнала Вову из дома за беспробудное пьянство и недостойное поведение, и теперь плотнику негде было жить. Податься к детям у Вовы возможности не было – дочь не желала его видеть, а сын сидел на зоне, мотая длительный срок за разбой. Информация о Вовиных житейских невзгодах была получена из третьих рук – тема сложных отношений с детьми и Азой Кирилловной воспринималась Вовой болезненно и поэтому считалась нежелательной для обсуждения. Я соблюдал этикет вплоть до того момента, когда Вова зло и матерно наорал на меня по совершенно пустяковому поводу – я неправильно подал ему топор.

– Вова, ты бы пасть свою беззубую заткнул, а?! Я тебе не мальчик!

– Ты шнырь, а я деляга, поэтому орать завсегда имею право. Могу также и подзатыльник дать, и пенделя!

– Ничего ты не можешь, бомж несчастный!

Я осекся, но Вова не обиделся, а наоборот, рассмеялся.

– Бабских сплетен наслушался, Миха? Несолидно. Я не бомж, а сезонный рабочий. До снега молотком постучу на подрядах, а на зиму у Захарки устроюсь, буду дачу сторожить – уже договорился.

– Ну, хорошо, не бомж, а люмпен-пролетарий.

– И снова ты неправ. Думал, я слов хитрых не знаю? Ошибаешься – и на политзанятиях мы сиживали, и политинформации делали, и зачеты сдавали по марксизму-ленинизму. Правда, давно это было – твои родители еще в школу, небось, не ходили, когда я «Краткий курс» наизусть учил. Так вот, мой юный друг, люмпены в городе по помойкам шарятся, а я – человек сельский, мастеровой, прописку имею, пенсию получаю повышенную, и каждую неделю в баню хожу!

– Убедил, Вова, признаю твой высокий статус, беру «бомжа» обратно, извини.

Короче, с Вовой мы подружились и сработались. Без криков, конечно, не обходилось, но в целом отношения были конструктивными – настолько, что как-то во время перекура Вова позволил себе затронуть еще одну запретную тему.

– Слышь, Миха, говорят, ты в городе большой начальник?

– Наслушался бабских сплетен? Не в городе, а в области.

– Председатель исполкома, что ли?

– Губернатор.

– Сильно! Кабинет большой?

– С комнатой отдыха и санузлом – больше сотки. С приемной – полторы.

– А в приемной секретарша, небось, сидит, фифа этакая расписная?

– Две фифы. Одна из них почти твоего возраста. Кстати, завтра она приедет сюда с документами, могу познакомить.

– А на чем приедет?

– На служебной «Волге».

– Ну, ты живешь, паря! Малина! Нравится, поди, такая работа?

– Нет.

– Почему?

– Долго объяснять.

– А чего не уходишь?

– Еще дольше объяснять.

– А мне и не надо ничего объяснять – не первый год на свете живу. Плохой ты начальник.

– Согласен.

– А почему плохой, знаешь?

– Знаю.

– Ни хрена ты не знаешь! А я тебе скажу, балбесу, глаза-то открою.

– Открой, сделай одолжение.

– Хороший начальник, Мишаня, в кресле своем сидит как влитой, он власть любит, он знает, для чего власть нужна! Власть эта ему тяжеленько досталась, и он за нее кому хошь горло перегрызет!

– А для чего власть нужна?

– Для власти. Власть хороша сама по себе.

– Довольно примитивное объяснение.

– Сам ты примитивный! Ясно, что власть нужна, чтобы народ в узде держать – это и козе понятно. Но в России власти всегда гораздо больше, чем нужно. Поэтому отдельные придурки, вроде тебя, как бы о народе пекутся, одновременно этого народа опасаясь и поводья придерживая, а большинство во власти только о ней, родимой, и думает.

– Согласен, раньше было так, но сейчас другие люди и другое время.

– Сейчас безвременье. Настанет время, и снова будет так, как я сказал, как в России испокон веку заведено. А ты хоть умри в своем огроменном кабинете – соплей обуха не перешибешь! Поэтому либо уходи и не мучайся, либо начинай к власти относиться, как положено – с почтением. И себя блюсти не как замухрыжку и лошадку рабочую, а как властителя и повелителя всея земли прикамской, едрена мать! Вот тогда тебя будут уважать и бояться. И сам ты будешь важный, толстый и довольный жизнью. И родители твои – золотые люди – за тебя спокойны будут.

– Вова, а ты у нас политолог, оказывается. Этакой реакционно-консервативной направленности.

– Не пугай словесами-то! Я жизнь знаю, а ты нет. Все, побазарили, и будя, за работу пора. Молоток подай, губернатор хренов!

Кибуц Ребекки Гантваргер

Как я и анонсировал Вове, на следующий день из города приехала Людмила Григорьевна с пухлой папкой текущих бумаг и ворохом карточек с просроченными контрольными поручениями. Лето, солнце, жара, отпускное настроение – вот народ и расслабился. Я распорядился объявить должникам дисциплинарные взыскания. Выговор получили все замы (Вахрушев – строгий выговор), и даже сверхаккуратный Пирожков не избежал замечания.

Разобравшись с почтой, я пригласил Людмилу Григорьевну и водителя Колю на обед, в ходе которого состоялось трогательное знакомство моей секретарши и моей мамы.

– Вы знаете, Людмила Григорьевна, вот именно такой я вас и представляла!

– А я – вас, Ребекка Иосифовна!

– Очень вам рада, очень хорошо, что приехали! Мы столько раз говорили с вами по телефону, и вот, наконец, познакомились очно!

Я навострил уши, а после обеда, проводив гостей, призвал маму к ответу. Мама немного посопротивлялась, а потом призналась, что регулярно звонит Людмиле Григорьевне, чтобы справиться о моем самочувствии, настроении, и т. д.

– А у меня ты спросить не можешь?

– Не хочу тебя отвлекать от работы. А вечером, когда ты приходишь домой, я уже, как правило, сплю.

– Впредь звонить Людмиле Григорьевне запрещаю категорически! Звони мне, Эле, но дергать секретаршу с этими глупостями не смей! У нее, между прочим, тоже работы полно!

Через пару дней меня ждал еще один малоприятный сюрприз – почту привезла Варвара, одевшаяся как на пэтэушную дискотеку и вызвавшая фурор среди окрестных мужиков, включая Вову. Я хотел было спровадить незваную гостью по-быстрому, но хлебосольная мама меня опередила и пригласила Варю и Колю за обеденный стол. Папа тут же начал кокетничать с Варварой, рассказывать еврейские анекдоты, я подхватил мажорную тему, но успел зафиксировать пару тигриных взглядов, коими обменялись Эля и Варя.

После обеда визитеры откланялись, я вызвался их проводить, и на прощание сказал Варваре:

– Если ты еще раз сюда припрешься, да еще в таком виде, заставлю поливать кусты навозной жижей!

– В кустах надо другими делами заниматься.

– Варвара, нарываешься на серьезную грубость!

– Извините, но вы зря на меня кричите. Людмила Григорьевна взяла отгул, вот я и приехала. Больше не приеду, можете не волноваться. Салют!

Твердо решив по выходу из отпуска устроить нахалке предметную взбучку, я пошел объясняться с Элей. К моему глубокому удивлению, экзальтированная Эвелина Гургеновна восприняла появление Варвары спокойно:

– Девица явно подбивает клинья, но у тебя с ней ничего нет.

– А может, есть?

– Нет. Девушка не в твоем вкусе – блондинка, без изюминки. И ростом маловата, и комплекцией не вышла, а тебе нравятся дылды вроде меня.

– У творческих людей вкус – не застывшая, а развивающаяся субстанция. Впрочем, ты молодец, все понимаешь правильно. Видимо, это беременность влияет – ты стала мудрей и рассудительней.

Сюрпризы на этом не закончились. Еще через два дня Коля привез не Людмилу Григорьевну и не Варвару, а самого Сан Саныча Стрельникова. Практических вопросов у первого зама было немного – Стрельников приехал в гости не ко мне, а к отцу.

– Жора, ты просто не представляешь, как мне надоело возиться с твоим отпрыском! Нет, чтобы тебя назначили вместо него!

– Ты не просек, Саня: сначала-таки предложили мне, а когда я отказался, вспомнили про Полещука-младшего.

Папа и вправду гораздо больше меня походил на начальника: он был выбрит, а я нет; он вальяжно командовал: «Миша, бикицер», а я был молчалив и сосредоточен; он, ссылаясь на радикулит, отлынивал, и поэтому разгуливал в чистом тренировочном костюме, а я, с утра занимавшийся косьбой, колкой дров и окапыванием грядок, был в поту, пыли, старых шортах и кедах на босу ногу.

– Жора, а парень-то твой, оказывается, в тебя пошел. Он нас припахивает немилосердно, а ты – его.

– Ничего-ничего, пусть поработает физически, не все же время чесать языком и раздавать ценные указания. Вон в Израиле, я читал, мэры и министры почитают за честь поработать в кибуцах. Будем считать, что у нас тут тоже кибуц – имени Ребекки Гантваргер.

Дел в «кибуце» действительно было много, а работники один за другим выходили из строя: у папы – радикулит, у Эли – токсикоз, у Вовы – запой. Так и прошел весь мой краткосрочный отпуск – в трудах праведных. Мышцы гудели, мозоли ныли, конечности, искусанные комарами и мошкой, чесались, зато голова стала пустой, звонкой и безмятежной, что, собственно, и требовалось.

Национальный вопрос

На работу возвращаться не хотелось, но пришлось. В администрации было пустынно – середина августа, пик отпускного сезона. Поэтому в связи с резким уменьшением количества «вермишели», у нас с Сан Санычем, наконец, дошли руки и до идеологии. В частности, мы сформировали постоянно действующую комиссию по межконфессиональному и межнациональному диалогу с участием религиозных лидеров Прикамья и руководителей национально-культурных обществ. Возглавил комиссию Седых как человек верующий, коренного прикамского происхождения, да еще и неплохо владеющий разговорным татарским языком – по молодости работал в бригаде горнорабочих, где было много татар.

На первом же заседании комиссия разбирала громкую бучу – местные азербайджанцы сильно обиделись на статью в «Вечерке», обвинявшую их в организации массовых квартирных краж в Прикамске. Дотошный Седых провел служебное расследование и выяснил, что журналисту дали неверную информацию: наплыв домушников был обусловлен тем, что в окрестностях города появился табор среднеазиатских цыган. Милиция провела профилактическую работу, и табор откочевал в сторону Екатеринограда. Газета опубликовала опровержение и извинение, а руководитель азербайджанской общины профессор Аллахвердиев выступил по телевидению с заявлением, в котором подчеркнул, что Азербайджан должен ассоциироваться у населения Прикамья не только с рыночными торговцами фруктами и цветами, но и с Низами Гянджеви, Нариманом Наримановым, Кара Караевым, Таиром Салаховым, Муслимом Магомаевым, Фарманом Салмановым и Тофиком Бахрамовым. На этом конфликт был улажен, а комиссия показала свою эффективность, в связи с чем на заседании областного штаба я объявил Седых благодарность. По этому поводу Сергей Викторович сильно воодушевился.

Религия

Вскоре, проявив личную инициативу, Седых представил меня новому пастырю православной общины области, архиепископу Прикамскому и Усольскому Аристарху. Уважая сан и возраст владыки, я сам приехал к нему в резиденцию. Аристарх тепло поблагодарил меня за заботу о нуждах церкви и верующих, на что я ответил, что закон о возврате церковной собственности на территории Прикамья будет неукоснительно соблюдаться и впредь. Аристарх похвалил меня еще раз и перешел, по-видимому, к главному:

– Михаил Георгиевич, почаще вам в церкви бывать надо бы.

– Я и так бываю. Когда езжу по области, всегда посещаю местные храмы.

– Я не об этом. Это визиты хозяйственные, или, скажем так, экскурсионные, а я говорю о молитвенных.

– Извините, владыка, но я молиться не буду. Я наполовину еврей, некрещеный, и к тому же агностик.

– Простите, не понял.

– Когда я был в Штатах, меня там постоянно спрашивали, какой я веры. Я отвечал: атеист. Мои собеседники хватались за голову и говорили, что «атеист» – ругательное слово, типа «сатанист», что атеистов в Америке не берут на работу, что бога нельзя отрицать, и, если человек не религиозен, то он агностик, считающий наличие или отсутствие высшего разума непознанным и недоказуемым.

– И вы с этим согласны?

– Да. Я глубоко уважаю любую религию, тем более православную как религию большинства населения России и Прикамья. Я считаю крайне важным возвращение людей к вере, восстановление церкви как полноценного и влиятельного общественного института, но сам я в бога не верю.

– Почему?

– Не знаю. Можете считать это родимым пятном коммунистического воспитания. Я считаю, что бог жизненно необходим тем, кто одинок, неправедно обижен или глубоко несчастен. Вера в высший суд, в рай для праведников и ад для грешников – это кнут и пряник для людей, которым некогда и незачем глубоко копать. Я не верю в загробную жизнь, но при этом стараюсь в жизни бренной быть приличным человеком, жить и работать не за страх, а за совесть. Иногда получается, иногда нет, но я стараюсь, честное слово. И буду стараться.

– Вы говорите о тех, кто «неглубоко копает». А как же, например, крупнейшие ученые, лауреаты Нобелевской премии? Большая половина этих людей – верующие.

– Я не претендую на истину, и свое мнение никому не навязываю, а уж вам – тем более. Уверен, что в теологической дискуссии вы меня быстро положите на обе лопатки, но это отнюдь не означает, что я с вами соглашусь.

– То есть, вы исключаете свой приход в лоно церкви?

– Да. Более того, признаюсь, что богоискатели-конъюнктурщики, моментально перепрыгнувшие из коммунистической ортодоксии в религиозную, мне неприятны. Как говорил один популярный киногерой: «Отказ от своих убеждений всегда дурно пахнет». А вообще-то, подобные философские споры в последнее время для меня очень непривычны. Я уткнулся в бытовуху, по уши увяз в проблематике сугубо материалистической. Поэтому давайте лучше поговорим о чем-нибудь более насущном – например, о ремонте передаваемых епархии церквей.

Контроль

Вечером, когда рабочий график был исчерпан, в кабинет вошла необычно серьезная Варя, плотно закрыла дверь, закрыла жалюзи на окнах, прибавила громкость радиоприемника, села в гостевое кресло и колюче взглянула мне в глаза.

– Михаил Георгиевич, как вы относитесь к госбезопасности?

– Никак не отношусь.

– Я серьезно.

– Если серьезно, то плохо.

– А они к вам?

– Думаю, отвечают взаимностью.

– Вы правы. И еще просвечивают вас насквозь.

– То есть?

– В кабинете установлена прослушка. Плюс еще стучит «добровольный помощник» – Людмила Григорьевна.

– Откуда ты знаешь?

– О прослушке муж по пьянке проболтался. Помните, мы здесь как-то поездку на теплоходе вспоминали, посмеялись немного, а на следующий день супруг мне скандал закатил, причем предметный: знаю, мол, о чем вы там с шефом наедине хихикаете.

– И про Людмилу Григорьевну муж сказал?

– Нет, конечно. Я ее сама вычислила. Объективные данные прослушки по ихним правилам должны дополняться агентурными. Вот я и присмотрелась к бабе Люсе повнимательнее. Она роется в вашем столе, суется без надобности в комнату отдыха, в общем, проявляет нездоровое любопытство. Еще она, помимо ведения контрольных карточек, фиксирует у себя всю входящую и исходящую почту, включая ту, что прошла через меня. Документооборот и картотеку ведет канцелярия, она же отслеживает движение бумаг, хранит подлинники, и т. д. Зачем секретарю вести параллельный учет? Я спросила об этом у Людмилы Григорьевны, и она ответила, что так было принято в облисполкоме. Это неправда – у нас в обкоме такого не было, а облисполкомовская система делопроизводства в точности копировала нашу. Допустим, я чего-то не знаю, поэтому я специально уточнила у старых облисполкомовцев, и они подтвердили мою правоту. Спрашивается, зачем Людмила Григорьевна мне соврала?

– Все это не факты, а фактоиды.

– Нет, факты. Есть еще и более мелкие фактики и нюансы, которые трудно сформулировать. И еще интуиция, которая меня, как правило, не подводит.

– Варя, все равно это очень зыбко. Я не верю в непорядочность и нелояльность Людмилы Григорьевны. У тебя с ней какой-то личный конфликт?

– Раньше я ее уважала, теперь ненавижу. То, что она делает – подлость в чистом виде. Вместо того чтобы отправить на пенсию, вы взяли ее на работу, дали серьезные поручения, повысили зарплату, а она вас так отблагодарила, сука старая! Извините.

– Если твои факты подтвердятся, Людмила Григорьевна будет немедленно уволена. Если не подтвердятся, уйдешь ты. Согласна?

– Согласна.

– Продолжаешь настаивать на своей правоте?

– Продолжаю.

– Почему ты решила мне об этом рассказать?

– Вы пашете как черт, не за деньги, не за кресло, не за славу – просто потому, что так надо. Пепеляев, мой бывший шеф, работал в десять раз меньше, но имел все, о чем рядовой совок мог только мечтать, а на людей, на область ему было наплевать. При этом гэбуха не имела права даже близко к нему сунуться! Чекистам было категорически запрещено следить не только за первым секретарем, но даже за сраным обкомовским клерком! Обком был неприкосновенен – не ГБ контролировала партию, а наоборот. И хотя нам на юрфаке этого не говорили, мы знали – это закон! А теперь что? Вас, губернатора, хозяина области, эти подонки обложили как медведя в берлоге! Это беспредел!

– Варя, вызови, пожалуйста, Шебалина, прямо сейчас. Скажи ему, что разговор очень срочный, важный и нетелефонный.

Шебалин приехал через пятнадцать минут.

– Генерал, извини за экстренный вызов. Произошло ЧП. Есть непроверенные, но достаточно веские данные, что областное управление безопасности меня «пасет». Подслушивающее устройство, возможно, установлено в кабинете. В качестве агента-стукача выступает Людмила Григорьевна. Прошу проверить.

– Ну, с прослушкой мы попробуем разобраться, а вот с Людмилой Григорьевной сложнее.

– И, тем не менее, прошу взять Людмилу Григорьевну под плотное наружное наблюдение и поставить «жучка» на ее квартирный телефон – вряд ли она звонит в ГБ с работы. Всю ответственность за возможные последствия беру на себя. Ты меня знаешь – подставы не будет.

– Ну и задачку ты мне подкинул… Не исключено, что «контора» действует с санкции свыше, и тогда… Ладно, не будем о грустном. Придумаем что-нибудь.

– Секретаршу прошу взять под контроль немедленно. Когда выяснишь ее причастность или непричастность к слежке, займешься «жучками».