Текст книги "Феодал. Федерал. Фрондер. Форпост"

Автор книги: Григорий Волчек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Позорный прихвостень

13 января на приеме в честь Дня российской прессы в Домжуре в присутствии прикамской журналистской элиты Петя Лузин разразился речью, с удовольствием расхватанной СМИ на цитаты. Самым забойным был следующий тезис: «Губернатор Полещук – позорный прихвостень ельцинской клики, которая на подачки Международного валютного фонда и при оперативной поддержке ЦРУ и «Моссада» устанавливает в России диктатуру под видом демократии». Стенограмму речи принес мне Фима Шафран.

– Зря вы не пошли туда, Михаил Георгиевич. Отрываетесь от журналистской братии. К тому же при вас Лузин не посмел бы говорить такое.

– Может, оно и к лучшему. Если б я туда пришел, и услышал нечто подобное, Лузин сейчас бы лежал, а я сидел. К тому же срывание всех масок, Фима, иногда архиполезно.

Вечером я позвонил Лузину домой.

– Добрейший вечерок, златоуст хренов! Это некто Полещук, с сегодняшнего дня более известный как позорный прихвостень ельцинской клики. Ты мне скажи, падла, ты с дуба рухнул, или по пенделям соскучился?

– Михаил, если тебя задели некоторые грубоватые пассажи, высказанные мною в полемическом задоре, то извини. Но в целом я, безусловно…

Я не дал Пете договорить и разразился длинной и очень громкой матерной инвективой. После того как я проорался и более-менее успокоился, я спросил:

– Ты понимаешь, что из этого следует, кондом ты штопаный?

– Пока нет.

– Деградируешь, Лузин, раньше ты быстрее схватывал. Из этого следует, что завтра утром ты пишешь заявление, несешь его Курбацкому и становишься рядовым депутатом. В этом статусе я тебя еще стерплю, в качестве зампреда областного совета – нет. Мое ангельское терпение лопнуло. Теперь ты понял?

– Теперь понял.

– А потом ты звонишь мне и докладываешь о проделанной работе.

– Хорошо, Михаил.

Депутаты здравого смысла

На следующее утро вместо Пети мне позвонил Курбацкий.

– Михаил Георгиевич, что происходит? Что это за история с заявлением Лузина?

– Это я заставил его написать. Причина, думаю, вам известна.

– Нет, так у нас дело не пойдет. Я же не давлю на ваших заместителей, хотя мне многое не нравится в их работе.

– Кого конкретно вы имеете в виду?

– Например, Седых.

– Обещаю, что если Седых в отношении вас скажет хотя бы одну десятую долю тех гадостей, что Лузин говорил обо мне, то Сергей Викторович будет незамедлительно уволен.

– Лузин излагал свое личное мнение, причем в неофициальной обстановке.

– И вы с ним согласны?

– В некоторой степени.

– А в части ЦРУ и «Моссада»?

– Тут он явно перегнул палку. Я категорически против оскорблений в ваш адрес, и прямо сказал об этом Лузину. Он обязательно перед вами извинится.

– Он уже извинился.

– Он сделает это публично.

– Хорошо. Пусть публично извиняется и проваливает обратно в заднескамеечники.

– Лузин останется моим заместителем. Я настоял, чтобы он отозвал свое заявление.

– Но он ведь не вице-спикер, а говно, это же очевидно.

– Это решать не вам, а мне и депутатам областного совета.

Я бросил трубку и дал поручение Шафрану срочно собрать где-нибудь на нейтральной территории всех лояльных депутатов. Фима выбрал актовый зал университета. На встречу пришла добрая половина депутатского корпуса. Я проигнорировал трибуну, взял радиомикрофон и начал говорить прямо из партера.

– Коллеги, разговор чисто человеческий, и не про политические разборки, а про честь и достоинство. Я считаю Лузина подонком, интеллигентствующим хамом и глубоко деструктивным элементом. Я не говорю о том, что он ослабил фракцию «Объединенные демократы», что он пытается блокировать важные социально-экономические инициативы, что он сталкивает лбами две ветви областной власти, причем зачастую на ровном месте, что он привносит в стены парламента гадкий душок антисемитизма и шовинизма. Я просто говорю о том, что он неэффективный и непорядочный человек, и недостоин быть вице-спикером нашего славного парламента. Предлагаю бойкотировать явку и срывать кворум заседаний, которые Лузин ведет, замещая Курбацкого, или когда он просто сидит в президиуме. И еще прошу вас поступать точно так же при рассмотрении откровенно дурных, реакционных и популистских предложений. И плюньте в рожу всем, кто посмеет назвать вас «прогубернаторскими» депутатами. Вы – депутаты здравого смысла и доброй воли.

Большинство со мной согласилось. Лузин был вынужден пересесть в зал как рядовой депутат. И звонкой популистской ерунды областной совет стал продуцировать гораздо меньше.

Следователь с барахолки

Я схватил грипп – температура под сорок, кости ломит, голова раскалывается. Ушел болеть к родителям, чтобы не заразить Элю, первенца и младенца. В свою очередь, мама перебралась к нам – помогать Эле, а меня оставила на попечение папы. Полещук-старший подошел к делу ответственно, варил мне какие-то лечебные кашки и отвары, а заодно исполнял роль секретаря-референта (телефон звонил непрерывно). Когда я спал, папа меня не будил, а связывался со Стрельниковым и перепоручал очередную проблему ему.

Через два дня я почувствовал себя немного лучше и приполз на работу. В комнате отдыха оборудовали нечто вроде медпункта, где меня с интервалом в два-три часа обкалывали как святого Себастьяна. Вечером Коля вывозил меня с работы совершенно обессиленного, по уму нужно было отлежаться еще несколько дней, но бросить штурвал было нельзя, потому что вдруг заболел Стрельников. Ему стало плохо прямо в кабинете, «Скорая помощь» увезла Саныча в больницу, где его начали готовить к операции по удалению почечного камня. Саныч приуныл и сказал мне по телефону: «На этот раз дело серьезное, начинай подыскивать мне замену». Я, слегка повысив голос, заметил, что дезертирства не потерплю.

Преподнес малоприятный сюрприз и другой мой заместитель – Седых. Как-то утром он позвонил мне и предупредил, что задерживается в прокуратуре.

– Что там у тебя?

– Допрос в качестве свидетеля. Следователь предупредил, что это займет пару-тройку часов.

– Ничего себе! На какую тему допрос?

– Прошлогоднее квартирное дело. Подозреваемый – Ковырзин, начальник одного из отделов управления ЖКХ. Помните, я вам рассказывал, да и в прессе об этом было. Ковырзин арестован, следствие завершается.

– Да, припоминаю. Смотри, повнимательнее там. Следуй тезису: «Следователю нужно говорить либо все, либо ничего».

Рабочий день прошел в тяжелой борьбе с вирусной инфекцией. К вечеру подскочила субфебрильная температура, заболела голова, начался озноб, и я подумал, что пора бы уже выдвигаться домой, поближе к постели. Эти благостные планы нарушил звонок Седых, голос которого я узнал с трудом.

– Михаил Георгиевич, добрый вечер. Или недобрый… Тут вот какое дело – меня арестовывают.

– Что?

– Вот, передо мной постановление об аресте: «В интересах следствия для установления истины по делу взять под стражу».

– Дай трубку следователю.

– Передаю.

– Это Полещук. Кто у телефона?

– Следователь.

– Представься полностью, черт тебя подери!

– Шушпанов Владилен Петрович, старший следователь по особо важным делам прокуратуры Прикамска.

– Кто дал санкцию на арест?

– Я.

– Кто утвердил?

– Прокурор города.

– Причина ареста?

– Взятие по стражу осуществляется в строгом соответствии с УПК РСФСР – чтобы подозреваемый не скрылся от правосудия, не уничтожил улики и не смог оказывать давление на свидетелей, используя свое высокое служебное положение.

– Бред какой-то! Я сейчас приеду, будем разбираться на месте. Без меня ничего не предпринимать! И упаси тебя Бог отправить Седых в СИЗО!

Я приехал в прокуратуру через десять минут. Приемная городского прокурора была закрыта, и я прошел в кабинет Шушпанова, в предбаннике которого уже ждал конвой.

Седых сидел в кабинете, сгорбившийся и постаревший сразу лет на десять. Увидев меня, он слабо улыбнулся, а следователь загасил сигарету и вытянулся по стойке смирно.

– Всем физкультпривет! Ты Шушпанов? Личность вроде знакомая. Наш юрфак заканчивал? Везде, понимаешь, наши люди. Значит так – Седых я забираю. И тебя, Шушпанов, тоже – с тобой желает потолковать областной прокурор. Дело захвати с собой.

– Без санкции дело выносить из здания нельзя.

– Можно. Дело истребовано вышестоящей инстанцией. Соответствующая бумага будет.

– Я никуда с вами не поеду. Следователь – фигура процессуально независимая.

– Шушпанов, не зли меня! Не поедешь добром, так я сам тебя отсюда вынесу, вместе с делом! А потом еще и припомню, как ты, паразит, в студенческие годы на барахолке фарцевал и моим корешам паленые джинсы сбагривал! Давай, иди, пошевеливайся!

Очная ставка

В администрации нас уже ждал вызванный мною областной прокурор Наговицын. Когда мы сели за стол в моем кабинете, Наговицын раздраженно произнес:

– Следователь Шушпанов, доложите основания для ареста гражданина Седых.

– В основу решения об аресте легли показания гражданина Ковырзина о том, что растрата государственного имущества происходила с ведома гражданина Седых, который также получил часть средств от реализации похищенного имущества. Вот, том 4, лист дела 271. Типичное присвоение, хищение в особо крупном размере. Согласно УПК, санкция – взятие под стражу.

– У тебя Ковырзин уже четыре месяца в тюрьме сидит, больше десятка допросов прошел, и что же, у него только теперь память прорезалась?

– Не знаю. Очная ставка проводилась впервые.

– Кто принимал решение об очной ставке?

– Я, на основании указаний проверяющей комиссии, в целях устранения противоречий в показаниях фигурантов дела.

– Все, Шушпанов, можешь идти. Дело оставь, я его еще почитаю.

Следователь ушел. Наговицын сосредоточенно листал пухлые тома уголовного дела. На меня снова навалилась слабость. Неожиданно подал голос доселе отрешенно молчавший Седых.

– Это вранье, товарищи! Я ничего не брал, ко мне ни копейки не прилипло! Я этого Ковырзина знать не знаю!

– Сергей Викторович, а вот Ковырзин утверждает, что вы познакомились на коллегии управления ЖКХ 18 ноября 1991 года, а потом неоднократно встречались на коллегиях и различных совещаниях.

– На коллегиях в зале по тридцать – сорок человек сидит. Откуда я знаю, кто из них Ковырзин?

– Ну, все-таки, это начальник отдела, а не рядовой клерк какой-нибудь…

– Честное слово, я тут не причем! Честное партийное!

– Смотри-ка, партию вспомнили. Вот уж партия здесь точно не причем.

Седых закрыл лицо руками. У меня начала нестерпимо болеть голова. Я с силой растер шею и затылок, выпил лошадиную дозу цитрамона, кряхтя, встал с председательского кресла.

– Мужики, заканчивайте. Что вы тут допрос, понимаешь, устроили? Сергей, иди к себе в кабинет. Я тебе позвоню попозже. Мы тут пока с гражданином прокурором накоротке посидим, покумекаем.

Седых, сильно ссутулившись, вышел.

Презумпция невиновности

– Ну, что скажете, господин прокурор? Откуда уши у дела растут?

– Думаю, из Москвы. Проверяющая комиссия московская, из Генпрокуратуры. К тому же, как я вижу, один из членов комиссии зачем-то присутствовал на допросе Ковырзина. В принципе, это не запрещено, но как-то не принято – не тот уровень.

– И зачем все это нужно Москве?

– В правительстве произошли большие изменения. Возможно, новые начальники проверяют вас на вшивость, хотят посмотреть вашу реакцию, особенно с учетом того, что вы к Седых благоволите и считаете его одним из ключевых игроков команды.

– Да, версия правдоподобная. Спасибо вам. Поеду спать, а то совсем уж невмоготу. Отмену постановления об аресте Седых проведите, пожалуйста, сегодняшним числом.

– Михаил Георгиевич, извините, но ни сегодня, ни завтра, ни в последующие дни я ничего отменять не буду. Арест законный, и для его отмены в настоящее время у меня нет никаких оснований.

– Как это нет оснований? Человека элементарно оболгали и подставили, а вы его в тюрягу?

– Вот для того и существует следствие и суд, чтобы установить истину по уголовному делу.

– Ну и ведите ваше следствие. Вызывайте Седых на допросы, очные ставки и прочую фигню. Зачем сажать-то? Он мне нужен на рабочем месте, а не в камере СИЗО.

– Возможно, следователь подошел к вопросу несколько формально, но по закону он прав.

– А как же презумпция невиновности?

– Это для суда, а не для следствия. Следователь не пишет «виновен», он пишет «подозревается». А подозреваемого он имеет право взять под арест, если посчитает нужным, и высокая должность не индульгенция. Таков закон. Не я его придумал, но я его соблюдаю, и других обязываю соблюдать. И следователя, и Седых, и вас, кстати, тоже.

У меня поплыла картинка перед глазами. Я с большим трудом зафиксировал взгляд на переносице прокурора. Потом набрал в легкие побольше воздуха.

– Хорош болтать, Наговицын, ты не на трибуне, а у меня в кабинете! Я с тобой по-человечески разговариваю, откровенно, а ты мне горбатого лепишь. Закон! В нашей стране действуют законы уже несуществующего государства, совершенно другого по сути, строю и идеологии! По этому закону ты бандитов и фашистов отпускаешь, а «голубых» сажаешь на пять лет.

– С этого года «голубых» уже не сажаю – скоро статью о мужеложстве отменят. Хотя я думаю, что это решение преждевременное – необходима экспертиза, учет общественного мнения…

– Слушай, прокурор, у меня совершенно нет сил вести с тобой дискуссию, тем более, о правах сексуальных меньшинств. Я просто напомню тебе одну поучительную жизненную историю. Ровно год тому назад мне по ВЧ позвонил генеральный прокурор Савенков и сказал, что в соответствии с новым законом о Генпрокуратуре он переназначает всех региональных прокуроров по всей России. И добавил, что есть предложение отправить товарища Наговицына, как вяло проявившего себя во время августовского путча, на заслуженный отдых. А я ответил: нет, Наговицын нормальный мужик, пусть работает дальше. Убедил, говорит Савенков, но мы все равно его переведем с понижением – из Прикамской прокуратуры первой категории в Марийскую прокуратуру третьей категории. А я говорю: нет, это неправильно, такого ценного кадра мы в Йошкар-Олу не отдадим, он нам самим нужен. Ладно, говорит Савенков, черт с тобой, отмазал ты Наговицына, не буду его трогать. И остался наш областной прокурор на своем законном месте, живет, работает, в ус не дует. И вот после всего этого вышеназванный Наговицын вместо того, чтобы грамотно поправить ненормальную ситуацию, занимается демагогией и читает мне лекции по правоведению. Не стыдно тебе, а?

– Я все понял, Михаил Георгиевич.

– Постановление отмени сегодня, дело поручи самому толковому следователю и возьми под личный контроль. Седых по ерунде не дергай. Если у следователя будут вопросы, пусть приезжает сюда сам. Седых перегружен работой, и работы этой все больше и больше. Вахрушев помер, царство ему небесное, Стрельников тяжело болеет, у Попова ограниченная компетенция. Мы с Седых практически вдвоем тащим на себе всю область. Ты это понимаешь, Наговицын?

– Понимаю.

– Ну и хорошо. Будь здоров.

Я позвонил Седых, и сказал, чтобы он ехал домой. Потом я рухнул на диван в комнате отдыха и отключился.

Крепкий хозяйственник

Вахрушеву нужно было срочно искать замену. Я нашел подходящего человека, правда, с не самой благозвучной фамилией – Козлов. Это был тот самый глава Данилихинского района Козлов, который тяжелейшей осенью 1991 года помог нам быстро разобраться в ситуации и в зародыше задавить табачный бунт. За год с небольшим скромный районный глава поднялся сразу на две ступеньки, став первым заместителем Кунца.

Несмотря на мои уговоры, Козлов не захотел уходить из мэрии, да и строптивый Кунц категорически отказался отпускать своего первого зама. Я сделал вид, что обиделся, но, не мешкая, сфокусировал свое внимание на другом ярком муниципальном деятелем – Иване Платоновиче Галактионове, мэре Усолья-Камского и депутате Верховного совета России и областного совета.

Галактионов был классическим «крепким хозяйственником» – получил добротное техническое образование, быстро продвинулся по работе, сначала успешно командовал рудником, потом возглавил стотысячный город. Нервов нам он потрепал много, поскольку интересы своего города-донора отстаивал очень жестко, особенно при формировании бюджета. Однажды при мне на пленарном заседании областного совета Галактионов заспорил с Пирожковым по поводу структуры зарплаты педагогов. Спорщики углубились в финансовые дебри, Курбацкий прервал дискуссию, и Галактионов сел на свое место, бросив в микрофон: «Да, вы правы, не о чем говорить с некомпетентным человеком». Пирожков побелел, потом покраснел, во время перерыва вызвал из финуправления профильных специалистов с расчетами… и был вынужден признать правоту Галактионова. А в истории с Лузиным Галактионов был одним из тех, кто поддержал мою позицию особенно горячо и бескомпромиссно.

В «пристрелочном» разговоре предложение перейти в обладминистрацию Галактионов принял сразу и не раздумывая. Я решил обкатать вопрос на заседании областного штаба. Все, кроме Седых, отнеслись к кандидатуре Галактионова положительно.

– Сергей, а почему ты против?

– Грубый он, невежливый.

– Переживем. Еще?

– Одеяло всегда на себя тянет.

– Это значит, инициативен. Еще?

– Власть областную не уважает.

– Обидно. Еще?

– По молодости зашибал крепко.

– А сейчас?

– А сейчас вроде нет.

– Работу потянет?

– Потянет, конечно, но я бы с ним работать не хотел.

– Все ясно. Осинники с Усолье-Камским постоянно спорят, какой из них круче, и естественно, у тебя накопились серьезные исторические претензии к бывшему конкуренту. Извини, Сергей, но теперь старые обиды придется забыть, а новые постараться не накапливать.

Галактионов съездил в Москву, успешно прошел согласования в Госимуществе и вскоре приступил к работе, с места взяв очень высокий темп.

Улыбки

…В очередной раз пришла Ирина, принесла зарплату.

– Откуда зарплата, вы же мне ее в декабре выдали на три месяца вперед?

– Это проиндексированная часть плюс премия. Надо же вам на что-то жить.

– Спасибо за заботу.

– Пожалуйста. Готовы выслушать анекдот?

– Что?

– В прошлый раз вы просили рассказать анекдот.

– Ах, да. Я шутил, конечно, но вы как-то очень добросовестно подошли к этому вопросу. Слушаю.

– Чернавин говорит Ельцину: «Вы оторвались от жизни. Поездили бы на трамвае, зашли на рынок, послушали, что народ говорит». На следующий день Ельцин выходит из Кремля, отрывается от охраны, заходит в трамвай и говорит вагоновожатому: «Давай на рынок, и побыстрей!».

– Умно, но не очень смешно.

– Есть еще один, как вы выразились, скабрезный анекдот.

– Ого! Надеюсь, без мата?

– Конечно.

– Давайте ваш скабрезный.

– Телефонный звонок в женское общежитие: «Простите, а Нюру можно?». «У нас тут всех можно!».

– Да, этот уже смешнее. И жизненнее.

– Рада, что вам понравилось. Улыбка вам очень идет, она у вас какая-то детская.

– В таком случае предлагаю сделать юмористическую паузу традиционной.

– Не получится. Я перехожу из бухгалтерии в финуправление, начальником отдела, буду заниматься зарплатой бюджетников.

– Здорово! Это повышение по службе, правда, и работенка там поответственнее. Рад за вас и желаю успехов на новом поприще. Это вы по случаю перевода в облфин так принарядились?

– Нет. У меня сегодня день рожденья.

– Поздравляю! Подарок за мной. Сколько вам стукнуло? Не смущайтесь, вам свой нежный возраст скрывать еще рано.

– А я и не скрываю. Мне 29 лет.

– А выглядите на… 28.

– Спасибо. А вот вы выглядите на 48. Совсем себя загоняли.

– Это последствия гриппа. И еще работы выше крыши. Проблема на проблеме сидит и промблемой погоняет.

– Проблемой.

– Нет, именно «промблемой» – проблемой, связанной с промышленностью.

– Смешно.

– Вот видите, и мне вас удалось рассмешить. Кстати, улыбка вам тоже очень идет. Но она у вас отнюдь не детская. Я бы сказал, что у вас улыбка зрелой и мудрой женщины.

– Вот как? В таком случае у меня есть к вам вопрос, Михаил Георгиевич. Как вы считаете, может ли зрелая и мудрая женщина помочь вам в решении проблем и «промблем»?

– Конечно, может – эффективным трудом на своем рабочем месте.

– И все?

– Ну, да, все. А что еще?

– Вы правы, больше ничего. Ну что ж, на своем новом рабочем месте постараюсь трудиться еще более эффективно. До свиданья, Михаил Георгиевич.

Родственный обмен

Я оклемался. Начавшуюся было на фоне гриппа ангину я заглушил антибиотиками, слабость победил усиленным питанием, отварами и витаминами (спасибо папе!), а субфебрильная температура, державшаяся две недели, прошла сама. Увы, у Стрельникова дела были гораздо хуже – все шло к тому, что одну почку ему придется удалить. Саныч держался, бодрился, я тоже не давал ему закиснуть:

– Ты мне, Саныч, и без почки сгодишься. Единственно, не давай врачам одно из полушарий мозга отрезать, а то придется тебя понизить до простого зама.

Ближе к 23 февраля родители сделали мне (и, соответственно, Эле с пацанами) царский подарок – провели родственный обмен. Таким образом, мы стали жить в новом доме, в большой трехкомнатной квартире улучшенной планировки, с высокими потолками, эркером, двумя лоджиями и обширным тамбуром. Мама жила с нами, помогая Эле пестовать юного Полещука. Папе было скучно в нашей бывшей квартире-хрущевке, и он часто приходил в гости, благо дома располагались поблизости. Я мамо-папино присутствие горячо приветствовал, ибо сам не мог порадовать Элю и детей полноценным общением – в отсутствии Стрельникова и с учетом малоопытности Галактионова я был просто завален работой.

Впрочем, Галактионов набирал нужную кондицию не по дням, а по часам. Мы договорились, что он будет в постоянном режиме курировать реструктуризацию Кизнерского угольного бассейна, где продолжалось закрытие шахт и высвобождение тысяч работников. «Поднять» Кизнер своими силами область не могла, нужны были крупные федеральные субсидии, и выбивать их Галактионову было с руки – за три года депутатства в российском парламенте он наладил хорошие контакты с правительственными чиновниками различного ранга. Эти связи помогали нам решать и кадровые вопросы – мы с Галактионовым решили избавиться от нескольких жуликоватых и некомпетентных «красных директоров», разваливавших свои предприятия.

Кстати, квартирой родительский подарок не исчерпывался – к жилплощади прилагался капитальный гараж в гаражном кооперативе в пяти минутах ходьбы от дома. Папина «Нива» перекочевала на открытую стоянку, а моя «семерка» получила настоящие хоромы, да еще и со смотровой ямой, под которой располагалось небольшое овощехранилище.

В будние дни (включая субботу, которая у меня всегда была рабочей) ездить на своей машине мне было некогда и некуда, но по воскресеньям я обязательно садился за руль. Водить авто мне нравилось, тем более, что «семерка» оказалась на удивление резвой.