Текст книги "Феодал. Федерал. Фрондер. Форпост"

Автор книги: Григорий Волчек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Змея-искусительница

Вопреки своим намерениям, я в очередной раз засиделся на работе допоздна. Эля была в больнице (я заезжал к ней днем, привез кефир и зеленые яблоки, красные она есть опасалась). Живот у Эвелины Гургеновны бойко торчал, подпирая грудь – явный признак того, что «назревает» мальчик. Я был рад этому обстоятельству – писклявых девчонок не терпел никогда, ни в детстве, ни сейчас, и Эля в целом была со мной солидарна. Сынуля находился на попечении бабушки-дедушки, мы ежевечерне созванивались и виделись через день.

Тем временем, накатила очередная волна проблем, главной из которых была невыплата зарплаты на оборонных предприятиях, лежавших на боку. Особенно негодовал народ на некогда богатом, престижном и сверхзакрытом заводе «Новатор» – там была предзабастовочная ситуация.

Я мотался по предприятиям, разговаривал с профсоюзными лидерами, успокаивал людей и изыскивал подкожные и подножные ресурсы, чтобы хоть как-то подкормить оголодавших заводчан. В свою очередь, Стрельников и Вахрушев попеременно несли трудовую вахту в Минфине, по крохам выколачивая федеральные субсидии на неотложные нужды. Баринов в помощи не отказывал, но ресурсов не хватало – тощее бюджетное одеяло рвали на части, аховая ситуация на оборонных заводах (и не только на оборонных, и не только на заводах) была по всей стране.

…Около полуночи я задремал прямо за рабочим столом. Когда проснулся, почувствовал тупую боль в затылке, с отвращением отпихнул на край стола кипу очередных срочных бумаг, протер глаза и, потягиваясь и зевая, направился в комнату отдыха – спать. Открыл дверь, включил торшер. На диване сидела Варя в уличной одежде – шубе и сапогах. Я ойкнул от удивления.

– Варвара, ты чего меня пугаешь? Я думал, ты давно уже дома. Что ты тут делаешь? И как сюда попала? И почему в шубе?

– А вы, оказывается, пугливый. Честно говоря, не знала. Попала я сюда через дверь – зашла, когда вы дремали за столом. Сижу в шубе потому, что меня знобит – возможно, простудилась. Что я тут делаю? Коньяк пью, вас дожидаюсь. Присоединяйтесь.

На журнальном столике перед Варей стояла бутылка коньяка и блюдце с дольками лимона и плиткой шоколада.

– Да, Варвара, с тобой не соскучишься. Сидишь в приватном помещении, в темноте, в одежде, употребляешь алкогольный напиток, да еще и шефа спаиваешь. Пахнет дисциплинарным взысканием.

– А я взыскания не боюсь. Ухожу я, Михаил Георгиевич.

– Что-то случилось?

– Вы знаете, что случилось, и сами же советовали мне сменить обстановку. Заявление перед вами.

– Ну, и чего ты там написала? Увольняешься с завтрашнего дня? Так не положено. Надо двухнедельный срок отработать.

– А я прошу без отработки.

– И кто же меня будет теперь опекать?

– Пока Нина из канцелярии, я уже договорилась. Она справится, всю нашу кухню знает досконально. Кроме того, завтра к вам придут на кастинг две подходящие девчонки, дисциплинированные, собранные, с приятной внешностью. Рекомендую взять обеих.

– Ох, и кадра же ты, Варвара! Ну почему нельзя было предупредить загодя? Не по-товарищески как-то получается. Куда уходишь-то?

– В Универсальную товарно-фондовую биржу, заместителем начальника юридического отдела.

– Ого! А зарплата?

– В два раза больше, чем сейчас. И график не такой напряженный.

– Молодец! Кто обеспечил протекцию?

– Никто. Я сама, на общих основаниях, прошла конкурс, тестирование и собеседование.

– Значит, Варвара, я тебя просто недооценивал. Искренне рад, что ты оказалась такой умницей-разумницей. За это можно и выпить.

Выпили. Варвара предложила повторить. Повторили. Потом «залакировали».

– Варвара, я считаю, что мы с тобой соблюли все формальности и неформальности, а теперь, извини, я бы хотел отключиться, башка просто раскалывается. Вот, возьми заявление, я подписал. Завтра с утра передай дела Нине, оформи увольнение, а потом пусть приходят твои потенциальные сменщицы с документами, резюме и рекомендациями, будем смотреть. Спокойной ночи, Варенька!

– Михаил Георгиевич, спасибо, но это еще не все.

Варя налила полную рюмку коньяка, неторопливо выпила, прищурившись, посмотрела на меня, и, не отводя взгляда, распахнула шубу. Под шубой были чулки на кружевном поясе, и, собственно, все. Варя поманила меня пальцем.

– Иди сюда. Теперь можно, я у тебя уже не работаю.

Я как ужаленный вскочил с кресла и включил верхний свет. Варя зажмурилась и инстинктивно запахнулась.

– Варвара, прекрати! Тоже мне, змея-искусительница! Давай вали отсюда! На биржу!

Варвара заплакала, потом ее начала колотить икота. Я принес воды. Варя выпила, немного успокоилась, но плакать не перестала.

– Миша, ну зачем ты так? Что я тебе сделала? Почему ты меня отвергаешь?

– Варя, пожалуйста, успокойся и не заставляй меня в сотый раз повторять хорошо известные тебе аксиомы. Ты все знаешь про мою семью, про супругу, ребенка и будущего (тьфу-тьфу-тьфу) ребенка.

– Я не собираюсь разрушать твою семью! Я хочу тебя, и имею на это право! Я на тебя работаю, стараюсь, болею, переживаю! Думаешь за деньги, за карьеру? Нифига подобного! Я люблю тебя, понял?

– Понял. Мне очень приятно это слышать, но это не любовь, Варенька. Любовь всегда взаимна. Возможно, это некое гипертрофированное уважение, причем, не столько ко мне, сколько к моей должности. Варенька, я тебя тоже очень уважаю и ценю. Ты хорошая, умная и перспективная. И я желаю тебе только добра. Ты здорово мне помогала, и я готов тебе помогать. Приходи в гости, я всегда буду тебе рад. Будем, как говорится, дружить домами. Ну, все, ты пришла в себя? Пойдем, я тебя провожу.

Варя глубоко вздохнула, откашлялась и вытерла глаза платком. Потом сбросила шубу, поджала под себя ноги и скрестила руки на груди.

– Варя, опять?

– Не опять, а снова. На этот раз я не собираюсь вас соблазнять – мне просто жарко. В общем-то, с вами все ясно, дорогой и многоуважаемый Михаил Георгиевич, кроме одного. Почему с молдавской шлюхой можно, а со мной нельзя? Почему в командировке, в гостинице можно, а у себя дома, в личном кабинете, нельзя? Объясните ваши моральные принципы, пожалуйста. Просветите неразумную девушку, будьте так любезны.

Я густо покраснел.

– Откуда ты знаешь?

– От верблюда.

– Варя, я тебя прошу никому об этом не говорить.

– Что, терзают запоздалые муки совести?

– Да, наверное. У меня это было впервые. И я еще раз прошу…

– Не надо просить и унижаться. Мне нужно деятельное раскаяние. Знаете, что это такое? Раздевайтесь. Гасите свет и подгребайте ко мне на диванчик. Впрочем, можете не выключать свет, так даже прикольнее. Обещаю: все будет шито-крыто. Вперед!

Я сидел, обхватив голову руками.

– Михаил Георгиевич, быстрее, я жду. Или вам помочь раздеться?

– Иди-ка ты к черту, Варвара! Не ожидал от тебя такого. Лучше бы я тогда тебя уволил, а не Людмилу Григорьевну. Не сидел бы сейчас дурак дураком.

– Вы не дурак, Михаил Георгиевич, а начинающий ходок, еще неопытный: шагнули разок, и тут же упали. Впредь будьте бдительнее и аккуратнее в личной жизни и не обижайте женщин двойной моралью и пошлым менторством. И, как говорится, избегайте случайных связей. В смысле, совсем уж случайных. Помогите одеться.

Я подал Варе шубу.

– Ну, хоть комплиментик-то скажите девушке: девушка старалась, одевалась, раздевалась.

– Выглядишь ты хорошо, как всегда. Ведешь себя отвратительно.

– Опять морали читаете? Чья бы корова мычала! Что, эта молдавская лучше? Намного?

– Она абсолютно порядочная женщина, взрослая, семейная, очень умная и достойная.

– Значит, лучше. Естественно, на примитивную телку наш Михаил Георгиевич бы не повелся.

– Варя, прекрати мотать мне нервы! Лучше скажи, откуда ты все это знаешь?

– Интуиция – мать информации. Нюх, знаете ли. Вы, господин Полещук, из Кишинева прилетели совсем другим человеком: глазки поблескивают, взгляд живенький, щечки румяные, улыбочка плотоядная. И я сразу же все поняла, моментально. Sapienti sat. А потом пошли звонки по межгороду через день – этакая трогательная забота о поставках зеленого горошка из города Бельцы. «Приемная Чекан слушает!» И ведь не разберешь сразу, баба это, или мужик. Но я разобралась.

– И что теперь?

– Ничего. Я, конечно, никому ничего не скажу, но с одним условием – с этой бабой из Бельц у вас все кончено, раз и навсегда. В противном случае обет молчания отменяется. Не надо вам развивать отношения с госпожой Чекан, это в ваших же интересах. Ну, пока. Завтра я, с вашего позволения, не приду – Нина справится и без моей помощи.

– Успехов тебе на бирже, и вообще. В гости заходить будешь?

– Не знаю. Если вдруг соскучусь, снова завалюсь к вам в комнату отдыха и предприму очередную попытку соблазнения. Шутка. Будьте здоровы, Михаил Георгиевич, живите богато.

Варя резко встала и быстро пошла на выход. Видимо, она снова начала плакать.

Осиротевшая реформа

14 декабря на съезде народных депутатов был отправлен в отставку Гайдук. Президент пожертвовал им ради стратегического компромисса с преимущественно оппозиционным парламентом. Уступки президента начались еще весной, и затем шли по нарастающей. Сначала в правительстве в качестве вице-премьеров появились сразу несколько отраслевых лоббистов, включая Чернавина, бывшего главного газовика страны. Потом руководителем Нацбанка стал экс-председатель Госбанка СССР Терещенко, который немедленно запустил механизм масштабной денежной эмиссии, приведшей к резкому взлету цен, росту инфляции и девальвации рубля. Непосредственно перед началом съезда президент уволил главных раздражителей оппозиции – госсекретаря Бутманиса и министра информации Потанина. И вот теперь очередь дошла до премьера. При голосовании на съезде Гайдук недобрал полсотни голосов, при повторном голосовании, организованном в режиме мягкого рейтинга, вошел в тройку лидеров (из пяти кандидатур), но на окончательное утверждение президент выдвинул не его, а социально близкого депутатам Чернавина, который в итоге и стал новым премьером. «Год Гайдука» закончился.

Я был подавлен. В кои-то веки в России у власти находился настоящий потомственный интеллигент, умница, блестящий ученый, и, как выяснилось, цепкий и последовательный практик, который мало говорил (может быть, даже слишком мало), и очень много, невероятно много делал. И вот такому человеку вопреки интересам дела, вопреки здравому смыслу, логике развития событий и базовым политическим договоренностям показали на дверь под улюлюканье коммунистической фракции и наглую ухмылку спикера Байсултанова. Не дали нормально закончить финансовый год, принять бюджет, завершить хотя бы самый первый этап преобразований. Радикальная экономическая реформа, которую теперь во всем мире называют «реформой Гайдука» осталась сиротой-безотцовщиной. А сироту, как известно, может обидеть каждый.

На следующий день я дозвонился до Гайдука по домашнему телефону.

– Ефим Артурович, это Полещук. Как вы?

– Нормально, жив пока.

– Ничего, что по-домашнему?

– А у меня теперь другого нет.

– Телефон раскалился?

– Есть такой эффект.

– Кто звонит, в основном?

– Родственники, журналисты, и, как ни странно, оппоненты и влиятельные коммунистические депутаты. У последних рефрен такой – «Ефим, извини, у нас жесткая партийная дисциплина, я не мог не проголосовать против, но в душе я за».

– Очень типично для коммунистов – делать одно, а думать другое. Кстати, эти звонки свидетельствуют еще и о том, что вас считают действующим игроком. Думаю, когда станет особенно трудно, вас позовут снова.

– Не исключено.

– Хочу сказать, что считаю произошедшее большим свинством. Хотел даже заявление Ельцину послать об отставке, в знак протеста.

– Не вздумайте! Это мальчишество! Не злите президента, ему и так очень тяжело дался этот компромисс. Проиграно только сражение, но отнюдь не кампания в целом.

– Кто вас скушал? ВПК?

– Немного ошиблись. АПК.

– Чем планируете заняться?

– До нового года точно ничем. Спать буду.

– А после нового года приезжайте в Прикамье, как мы раньше договаривались.

– Спасибо, ближе к весне обязательно приеду.

– Будем ждать. Еще вопрос – с кем теперь работать в правительстве?

– В Минфине остался Баринов, в Госимуществе – Чубарь. На место вице-премьера по экономике и финансам я рекомендовал Бориса Фролова – несмотря на молодость, человек он опытный – был министром финансов России еще до развала СССР – и очень дельный. Так что, вам будет с кем работать. Кроме того, предлагаю наладить контакт с Чернавиным – он не так прост и однолинеен, как кажется. Вполне компетентный и лояльный руководитель, восприимчивый к новому, не говоря уж о том, что в чисто хозяйственных вопросах разбирается блестяще.

– Понял, Ефим Артурович. Будем работать. Всего вам самого наилучшего! Не переживайте. Как говорится, нас бьют, а мы крепчаем!

– Согласен. Спасибо за звонок.

Счастливый автовладелец

На последнем в этом году заседании областного совета я подвел итоги уходящего года. Приватизировано более полутысячи промышленных предприятий и полторы тысячи организаций в сфере торговли и сервиса, на руинах колхозной системы создано более трех тысяч фермерских хозяйств. Удельный вес потребительского сектора в региональной экономике вырос до пятидесяти процентов (фактически мировой уровень) – прямое следствие политики свободной торговли. При этом резко сократилось потребление мяса и мясопродуктов – до уровня 1973 года, когда мясо в Прикамье исчезло из свободной продажи. Наоборот, выросла обеспеченность населения автомобилями и сложной бытовой техникой – на 100 прикамских семей по итогам 1992 года приходился 21 автомобиль.

Кстати, к сонму счастливых автовладельцев неожиданно примкнул и я. Витя Кайгородов продал мне свою машину – ту самую «семерку», от которой я отказался осенью прошлого года. К этому решению Кайгородова подтолкнул дорожный инцидент – Витя поленился «переобуть» автомобиль, и его сильно крутануло на льду. Никого, к счастью, не задев, машина воткнулась в сугроб на обочине, но в момент резкой остановки Витя приложился лбом к рулевому колесу, получил сотрясение мозга и потерял сознание. Кайгородова быстро привели в чувство, но с тех пор, несмотря на большие дозы ноотропила, неудачливого редактора «Прикамских вестей» постоянно мучили сильные головные боли. В итоге Витя стал бояться садиться за руль. Поскольку Витина супруга к вождению автомобиля не стремилась, на семейном совете было решено «семерку» продать, но не абы кому, а мне как исторически причастному к этой машине. Я для приличия сначала отказался.

– Витя, тебе просто надо перебороть страх, сесть и поехать.

– Не хочу. Не для меня это. Для редактора нужней водка, ножницы и клей. Мое призвание – держать в руке строкомер, а не рычаг переключения передач. Кроме того, в моем распоряжении редакционная «Волга» с водителем. Так оно спокойнее.

– Но согласись, несолидно губернатору на «семерке» ездить.

– А пешком топать солидно? Поездишь на этой, потом пересядешь на «мерс».

– Мне «Тойота» нравится.

– Значит, на «Тойоту».

– А деньги?

– Договоримся по среднерыночной цене.

– Так нет у меня требуемой суммы.

– Значит, отдашь потом. Ну, все, хорош трепаться, я решил – машина твоя. Пошли к нотариусу оформлять гендоверенность.

Политический анекдот

Закрыть дефицит личного бюджета оказалось немного легче, чем решить аналогичную задачу в отношении бюджета областного. Когда Ирина принесла мне новогоднюю зарплату, я задал вопрос:

– Ирина, скажите, если я разом получу свою зарплату за три месяца, это будет законно?

– Да, только надо написать заявление, издать по этому поводу приказ и оформить выплату как беспроцентную ссуду.

– Вот заявление. Готовьте и оформляйте. Деньги нужны позарез.

– За все это время вы впервые проявляете интерес к деньгам.

– Есть уважительная причина – машину покупаю, «семерку», двигатель 1,6 литра, цвет «Адмирал».

– Поздравляю. Я подсчитаю сумму, и, если мы в кассовый лимит укладываемся, то выплатим деньги сегодня же.

– Спасибо. Слушайте, у меня идея: а давайте-ка сделаем это системой. Примем общее положение и узаконим выдачу беспроцентных ссуд работникам администрации, сделаем людям подарок к новому году.

– Так нас же разорят!

– Не разорят. Сначала будем давать только передовикам бюрократического фронта, а там посмотрим – будем действовать по обстоятельствам.

Вечером Ирина выдала мне искомую сумму и положила на стол проект положения, завизированный Пирожковым, управделами Некипеловым и главбухом Надеждой Семеновной.

– Ничего себе темпы! Кто писал проект?

– Я. Если принимать, то быстро – до конца года всего три банковских дня осталось, притом что 31-е короткий день – только до обеда.

– О-кей, пусть Некипелов завтра принесет мне списки первых желающих получить ссуду.

– Хорошо.

– Ирина, я поймал себя на мысли, что мы с вами, несмотря на то, что видимся регулярно, почти не разговариваем.

– И правильно делаем. Деньги любят счет, а счет – сосредоточенность. Отвлекаться не рекомендуется – это заповедь кассира.

– Но ведь вы не кассир.

– А вы не рядовой работник, поэтому вас отвлекать тоже не рекомендуется.

– Отвлекать от чего?

– От важных государственных дел.

– А если я хочу отвлечься?

– А как я вас могу отвлечь?

– Ну, например, каким-нибудь анекдотом. Желательно, политическим – я их особенно люблю. Скабрезные, признаюсь, тоже уважаю, но в данном случае они неуместны.

– Вы серьезно?

– Абсолютно. И это, кстати, не мое ноу-хау. Например, глава Службы внешней разведки академик Пермяков свои доклады Ельцину всегда предваряет актуальным политическим анекдотом.

– Мне льстит аналогия с академиком. Хорошо, в следующий раз я приготовлю для вас актуальный политический анекдот.

Новогодний подарок

Врачи уточнили Эле срок родов – 31 декабря. Я высказался в том духе, что хорошо бы родить 1 января. Эля заметила, что еще лучше 2-го или 3-го – больше шансов, что акушеры будут трезвыми. Короче говоря, мы решили так: если днем и вечером 31 декабря ничего не происходит, Эля собирает «тревожную» сумку, и мы едем (на новой машине!) встречать новый год к моим родителям. Я не пью и нахожусь в мобилизационной готовности. Наступает «время Ч» – и я мигом отвожу Элю в роддом.

Так и сделали. Встретили новый год по прикамскому времени, потом по московскому. В полтретьего часа ночи у Эли начались схватки. Через полчаса она уже была в палате роддома. Еще через три часа Эля родила мальчика, рост 57 см, вес 3,6 кг. Роды прошли нормально. Отличный новогодний подарок!

1993

Комплекс вины

Сразу после нового года я в очередной раз послал Вахрушева в Москву выбивать трансферты и льготные кредиты для оборонки. Вечером, принимая ванну в своем номере в гостинице «Россия», Алексей Васильевич умер. Тревогу подняли залитые водой постояльцы снизу. Гостиничная охрана взломала дверь, «Скорая помощь» зафиксировала смерть от сердечного приступа, без признаков насилия. Вахрушеву, никогда не жаловавшемуся на сердце, ни разу не бравшему больничный и всегда выглядевшему здоровым, бодрым и жизнерадостным, было 42 года.

В Москву за телом поехал Некипелов, в Прикамске похороны организовывал Стрельников. Гроб выставили в фойе областной администрации. Пришло много народа. У гроба рыдали молодая вдова и две дочери-близняшки, старшеклассницы. Я подошел к вдове, взял ее за руку.

– Простите меня.

– За что?

– Я не жалел Алексея Васильевича. Я думал, на нем пахать можно. Я ошибался. Век себе не прощу.

– Ничего не понимаю, Леша не болел никогда, такой румяный был, веселый.

– Я очень сожалею. Мы еще поговорим с вами попозже, но хочу сказать прямо сейчас – я ваш должник. Вы можете звонить и приходить ко мне и к моим замам с любыми вопросами, в любое время. Мы вас не бросим.

Начался траурный митинг. Я высказался кратко – чувствовал себя не в своей тарелке. Очень хорошо сказал Стрельников, неожиданно тепло выступили Седых и Попов, обычно не склонные к задушевности и сантиментам. Поехали на кладбище. У могилы речей не произносили – было очень холодно и ветрено, все сразу же замерзли. Отогревались на поминках в столовой администрации. Я выпил много водки, но это не помогало – комплекс вины только усилился.

Сидит Ванька на скамейке

Забастовал «Новатор». Стачка шла по нарастающей – бригады, участки, цеха. Потом встал весь завод. На площади перед заводской проходной возник стихийный митинг. Растерянный директор завода позвонил мне, я приехал, выступил и пообещал оказать «Новатору» срочную финансовую помощь на выплату зарплаты, которую заводчане не получали с сентября. Вернувшись с митинга, я позвонил Баринову, и он впервые мне отказал:

– Михаил, ты же грамотный человек, и должен знать, что в начале года в бюджете денег нет.

– А переходящий остаток?

– По статьям, из которых я могу оказать тебе финансовую помощь – ноль.

– Ну, очень надо! Очень-очень!

– Михаил, ты меня знаешь: если бы я мог, то помог. Подожди хотя бы до конца января.

Председатель Нацбанка Терещенко ответил мне примерно в том же духе, добавив свою фирменную прибаутку: «Только начали хорошо жить, как деньги кончились».

В областном бюджете денег тоже не было. Я позвонил на завод директору и председателю профкома (и одновременно руководителю стачкома) и попросил подождать до конца месяца. Директор согласился, профбосс сказал, что будет решать этот вопрос коллегиально.

На следующее утро рабочие «Новатора» перекрыли Транссибирскую магистраль на участке, проходящем недалеко от территории завода. В течение получаса мне последовательно позвонили железнодорожные руководители всех уровней – от начальника Прикамского отделения до министра путей сообщений. Столько мата в свой адрес я не слышал с армейских времен.

Я взял у Некипелова громкоговоритель и попросил Шебалина одолжить мне на час ОМОНовский «пазик» (без личного состава). Генерал удивился, но автобус выслал. На нем я и поехал к месту перекрытия трассы. Там стояла армейская взводная палатка с печками-буржуйками. Забастовщики были разделены на две бригады примерно по двадцать человек, дежурившие на путях посменно – пока одна блокировала железную дорогу, другая грелась в палатке.

Я забрался на крышу «пазика» и заорал в матюгальник:

– Говорит губернатор Полещук. Друзья мои, вчера на митинге я обещал вам срочную финансовую помощь для выплаты ваших законно заработанных денег. Я должен извиниться перед вами: я несколько переоценил нынешние возможности федерального и областного бюджета – сейчас там физически нет денег. Но деньги мы обязательно найдем, и до 31 января вы их получите. Если этого не произойдет, 1 февраля я подам в отставку как не справившийся с работой и обманувший людей. Но я вас не обману. Я прекрасно понимаю и ваши чувства, и ваш боевой настрой. Волынка с зарплатой тянется уже давно, вы устали и изверились, и вам хочется решить все проблемы радикально, одним махом, раз и навсегда. Но ведь от перекрытия Транссиба чуда не произойдет, и деньги с неба не посыплются. Произойдет другое. Через час на этом же самом автобусе сюда приедет ОМОН и вытеснит вас отсюда силой. Это очень плохой вариант, но паралич Транссиба еще хуже. Перекрытие транспортных артерий неприемлемо и недопустимо. Как представитель государственной власти прошу вас разблокировать магистраль добровольно, и прямо сейчас. Мы вместе поедем на завод, где зафиксируем наши договоренности, и максимум через три недели вы получите все положенные вам выплаты в полном объеме, включая полную зарплату за декабрь и аванс за январь. А теперь поехали.

Я вернулся в салон автобуса. Стачечники ушли с путей в палатку – видимо, совещаться. Я терпеливо ждал в «пазике». Через полчаса ко мне подошел старший группы:

– Ваша взяла, возвращаемся. Никаких протоколов подписывать не будем – с одной стороны, не хотим связывать себя обязательствами, с другой стороны, верим вам на слово. Пока верим. Мы оставляем здесь палатку с пикетом – на всякий случай.

Работяги забрались в автобус, мы поехали на завод. Я, готовившийся к худшему, развеселился и продекламировал на весь салон:

– Внимание, коллеги! Для поднятия настроения цитирую тематическую частушку о текущем состоянии областного бюджета: «Сидит Ванька на скамейке, х…м долбит три копейки. Хочет сделать три рубля, не выходит ни х…!»

Люди засмеялись.

На заводе я прошел в кабинет к директору, попросил вызвать туда председателя стачкома, после чего сказал:

– Господин директор, вы – тряпка! Господин профбосс, вы – провокатор! Делаю вам первое и последнее предупреждение: если в том или ином виде повторится сегодняшний инцидент, вы покинете свои насиженные места и отправитесь в следственный изолятор!

После этого на ОМОНовском «пазике» я вернулся на работу.