Текст книги "Твой сын, Одесса"

Автор книги: Григорий Карев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Твой сын, Одесса

1. Капитан «Дианы»

Это была самая короткая и самая очаровательная ночь. Прохлада уже затопила город, а от накалившихся за день камней мостовой еще пыхало жаром. Пахло йодом, как в море, и теплой пылью, как в степи после слепого дождя. Белесый туман растекался голубоватой рекой по улицам и площадям, с листьев акаций и платанов гулко скапывала роса – Фимке казалось, что сочные июньские звезды тоже сейчас сорвутся с небосвода и тяжело забарабанят по сонным крышам.

Когда в темноте начали спускаться по круче к таинственно вздыхающему морю, когда с глухим шорохом вывалились из-под ног комья сухой глины, а мимо ушей просвистел спугнутый кожан, Фимка даже струхнул малость. Только вчера он впервые в жизни увидел море: тихое, зеленоватое у берега и бледно-голубое вдали, сливающееся с таким же бледно-голубым небом, – прямо с неба спускалась шаланда под белым парусом. И еще порт: дымы, пароходы, мачты, огромные трубы, горластые гудки, звон цепей и грохот кранов… Вовку Федоровича и Мишу Куртича он узнал тоже только вчера. Вовка – дальний мамин родственник – обещал познакомить Фимку со своими дружками из морской школы. Он и уговорил Фимку идти ночью на причал. Заикнись, что боязно, он тебя возьмет в море! Как же!

Теперь Фимка стоял под огромной черной скалой, поднимающейся из воды. Вовка и Мишка возились у лодки – отмыкали цепь, тащили из темного куреня парус, весла и еще какие-то вещи, которые назывались непонятно и загадочно: рангоут, румпель, шполик…

– Баян взял? – спросил Вовка, замыкая курень.

– Вот он, – ответил Миша, швыряя что-то темное в лодку на свернутый парус.

Сдурел что ли этот Мишка, так небрежно бросил музыкальный инструмент! И Вовка ведет себя необычно – вчера дрожал: «Ой, гляди не сломай патефон! Ах, смотри не урони пластинку!», а теперь и слова не сказал Мишке.

Все сегодня необычно для Фимки, даже рассвет. У себя в Москве он его вообще никогда не наблюдал. В деревне, где бывал прошлым летом, рассвет всегда начинался на горизонте: вздрогнет темь, поплывут светлые полосы по небу, и потом уже будто кто-то медленно потянет вверх синюю занавесь ночи. Здесь по-иному: волна словно прикрыта туманной пеленой, а в зените бледнеют и тают звезды. Темно-синее небо посветлело, поднялось еще выше, и начала сперва медленно, а потом все быстрее стекать оттуда прозрачная светлость к горизонту. Спросить бы у Вовки, почему так, – он же моряк, все знает, – но опять же боязно: черный, как жук, Миша Куртич только усмехнется да выгнет подковами сросшиеся над переносицей широкие брови, а Вовка обязательно начнет подначивать – любит посмеяться над другими.

– Ша! Капитан идет, – приложил ладонь к уху Мишка.

Все трое прислушались. Сперва затрещал кустарник, потом зашуршала галька, из-за обрыва вышли на высветленный рассветом песок два невысоких парня в полосатых тельняшках.

– Салют, камарадос! – поднял руку, как для пионерского приветствия, тот, кто шел впереди, и, не дожидаясь ответа, спросил баском: – Фрегат готов?

– Так точно, Капитан! – поднял руку Вовка.

Капитан подошел ближе и остановился.

– Кто с тобой третий?

– Это… Это – Фимка. Он приехал из Москвы. Мировой хлопец. Хочет в нашу школу поступать.

– Ну и что? – строго спросил Капитан.

– Да ты не думай… – голос у Вовки дрогнул виновато. – Ты не думай, Капитан, он – комсомолец…

– Ну и что? – снова спросил Капитан, резко, коротко, будто в грудь толкнул.

– Попросился хлопец в море…

– А для чего идем в море, знаешь?

– Знаю… – упавшим голосом ответил Вовка.

Никогда бы Фимка не подумал, что озорной и задиристый Вовка Федорович может так спасовать перед этим крепышом. В конце концов, «Диана» – Вовкина лодка. Кого захочет, того и возьмет в море.

– Так… – Капитан ловко циркнул слюной в сторону моря. – А я Нинку не взял, чтобы посторонних не было.

– Все подготовили, – с досадой сказал тот, что пришел с Капитаном, – а ты, Вовка, все испортил.

Теперь Фимка понял: ребята собрались в море не на рыбалку, а с какой-то другой, неизвестной ему целью. Сговорились идти вчетвером – он, Фимка, лишний. А как же теперь быть? Наверное, прогонят его. Уйдут сами в море, а ему одному придется возвращаться пустынным берегом по кручам и зарослям в незнакомый город.

Рассвет наступал быстро. Фимка уже хорошо мог разглядеть Капитана: крепыш стоял, широко расставив ноги, засунув руки в карманы черных матросских, с клапаном, брюк. За форменным ремнем с бляхой торчала книжка. Полосатый тельник плотно облегал мускулистую грудь, крутые бицепсы, открывал крепкую, словно отлитую из бронзы шею. Капитан смотрел себе под ноги, раздумывал, как быть. «Прогонит, – подумал Фимка. – Этот такой, что скажет: «Уходи!» – и ни слова ему не возразишь».

Капитан поднял голову и неторопливо поправил упавшую па лоб тяжелую прядь рыжих прямых волос.

– Что умеет делать твой Фимка?

– Он все умеет, – засуетился Вовка. – Решительно все! Правда, Фимка?

– Узлы вязать?.. Шкотовые? – наступал Капитан.

Вовка осекся и вопросительно посмотрел на Фимку. А Фимка удивленно смотрел на Капитана: он не только не умел вязать шкотовые узлы, но и понятия не имел, что это такое. На тонких губах Капитана скользнула улыбка, а пришедший с ним парень улыбнулся во все лицо.

– Рубить рангоут? – продолжал Капитан.

Фимка только догадывался, что это какая-то работа, связанная с морем, но что такое рангоут и зачем надо тот рангоут рубить?.. Нет, определенно, Капитан сейчас пошлет его вон… Ну и что? Уж больно задается этот рыжий! Живя у моря, морскому делу научиться не хитро. А вот умеет ли Капитан делать то, что умеет Фимка? Вовка, например, не умеет. Фимка осмелел и шагнул навстречу Капитану:

– Электромонтером могу. Печатать на машинке умею… И еще: рубанком снять стружку толщиной с бумажный лист.

– О-о! – повел разлетистыми и ровными, как стрелки, бровями Капитан. – Насчет рубанка, я и сам умею. А что ты умеешь такое, чтобы не сходя с места… мы проверили твои слова?

– Умею… – Длинный и худой Фимка набрался духу и подошел вплотную к Капитану. – Умею стихи читать. Вот! Наизусть.

– Начинай! – спокойно сказал Капитан.

– Что же, тебе всего «Онегина» или «Во весь голос» Маяковского?

Капитан засмеялся, протянул Фимке руку:

– Нет, ты – настоящий штормовой парень. Только читать всего «Онегина» не стоит. Видишь, скоро взойдет солнце, всю скумбрию упустим. Знаешь?.. Прочитай четыре строчки. Самые-самые.

– Из «Онегина»?

– Не обязательно. Но те, которые для тебя… дороже всех других, что ли.

– Заветные?

– Во-вот! Только имей в виду – без дураков.

Фимка постоял, пошевелил губами, оглянулся на притихших Вовку и Мишку, набрал полную грудь воздуха:

 
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, Отчизне посвятим
Души прекрасные порывы.
 

Эти строчки часто читал Фимкин отец, политрук Бомм. Он написал их даже в том последнем письме, которое пришло Фимкинои матери с Халхин-Гола на другой день после похоронной. Фимка и прочитать их хотел, как когда-то отец, нараспев. А не получилось: просто сказал и все.

Сказал и умолк. И ребята молчали. Вот и не знали они ничего ни о погибшем политруке Бомме, ни о его последнем письме, ни об оставшейся в Москве Фимкинои матери, а молчали, словно вместе с Фимкой все это вспомнили.

– С душой читаешь, – вздохнул Капитан. – В Одессу насовсем приехал?

Фимка молча кивнул головой.

– У него отец погиб, – подал голос Володя. – А мать тяжело заболела, в больницу положили. А его с Ленкой в Одессу к бабке прислали.

– Ленка – сестренка, что ли? – снова спросил Капитан.

Фимка опять кивнул головой.

– Ничего. Бывает, – успокоил его Капитан и резко повернулся к товарищам: – Ну, чего застыли? Рангоут ставить! Фрегат – на воду!

Рангоут оказался обыкновенной жердью, к которой цепляли самодельный парус, румпель – куском доски с дыркой, его насаживали на руль, чтобы удобнее было править, шполик – деревянным черпаком, баян – самодельной корзиной для рыбы, а Капитан – комсоргом класса военно-морской спецшколы Яшей Гордиенко, симпатичным, хотя немножко и задиристым парнем.

Яша Гордиенко, Володя Федорович, Миша Куртич и Абраша Уманов дружили с детства, учились в одной школе, вместе их принимали в пионеры и в комсомол, вместе они решили и в спецшколу поступить, чтобы всю жизнь борт о борт по морским дорогам пройти. Троих приняли, а Мишу Куртича врачебная комиссия забраковала – подвело зрение. Теперь Миша уезжал с родителями в другой город, и дружки решили дать клятву верности друг другу, чтобы, значит, где бы кто ни был, что бы ни делал, всегда о друзьях помнил, чувствовал плечо товарища.

Все пираты, рыцари и подвижники, о которых приходилось ребятам читать, писали клятвы своей кровью, принимали их торжественно. Миша Куртич предлагал это сделать в катакомбах, при свечах. Но Абраша Уманов и Яша Гордиенко сказали, что так клялись только жадные флибустьеры и жестокие конквистадоры, а они – комсомольцы, будущие мореходы и открыватели новых земель, поэтому клятву следует давать на борту «Дианы», в открытом море, во время восхода солнца.

Когда далекий краешек моря накалился добела, «Диана» была уже далеко от берега. Капитан приказал сушить весла, снять тельняшки и повязать их на головы тюрбанами.

Море еще не проснулось. Оно дышало медленно и глубоко, то приподнимая, то опуская «Диану» на своей широченной груди.

– А как быть с ним? – спросил Абраша, показывая черными глазами на Фимку.

– Спустить за борт, пусть это время поплавает, – деловито объявил Капитан.

Фимка глянул в темную воду, и ему показалось, что глубина уже обожгла его нестерпимым холодом. Он по-настоящему испугался:

– Что, за борт? Что, за борт? – пропищал он, хватаясь за банку. – Я же не умею плавать! Я же…

– Он вправду не умеет плавать, – заступился Володя. – Еще пузыри пустит, тогда что?

– Тогда пусть замрет и не дышит, – смилостивился Капитан.

Смуглый и юркий, как бычок-подкаменщик, Абраша вынул из кармана жестяную школьную ручку-вставку, маленький граненый стаканчик и лезвие безопасной бритвы. Надрезав лезвием кончик среднего пальца на левой руке, Капитан выжал несколько похожих на ягодки красной смородины капель в стопку и передал лезвие Володе. Тот заметно побледнел, прежде чем взять лезвие зачем-то погладил себя ладонями по щекам, вздохнул и тоже, надрезав палец, накапал крови в стопку. Затем Куртич и Уманов.

Капитан расправил сложенный вчетверо листок плотной бумаги и, подняв правую руку, начал читать громко, четко выговаривая каждое слово, будто на школьном сборе перед сотнями слушателей:

– Мы, комсомольцы Яков Гордиенко, Михаил Куртич, Абрам Уманов и Владимир Федорович, связанные узами дружбы и товарищества с первой школьной скамьи, сегодня, двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года, в день расставания, обещаем друг другу и клянемся…

Капитан поправил полосатый тюрбан и обвел глазами стоявших перед ним:

– Где бы ни были, не забывать друг друга… Клянемся!

– Клянемся! – дружно ответили трое, поднимая над головой кулак правой руки.

– Помогать друг другу в беде… Клянемся!

– Клянемся!

 
Мы клянемся любимой Отчизне:
Расстояньям и тьме вопреки,
Будут светочем в море и в жизни
Лишь советской земли маяки!.
 

– Клянемся!

Капитан взял у Абраши ручку, макнул перо в кровь на дне стопки и начал подписывать клятву. Перо плохо слушалось. Яша несколько раз макал его в стопку. Наконец подписал и передал ручку Куртичу.

Когда все подписались, Капитан взял листок, свернул его трубочкой, вложил в черный футляр от бритвы, спрятал в карман и дал знак Володе Федоровичу. Володя вскочил на банку, сорвал с головы тельняшку, взмахнул ею, как флагом, и запел. Первый луч солнца вызолотил растрепавшуюся Володину шевелюру, залил киноварью взметнувшуюся тельняшку, и старенькая еловая шаланда показалась Фимке могучим быстрокрылым фрегатом. Он смотрел в тающую над морем утреннюю дымку и видел сияющие жемчуга в прозрачной воде, острые базальтовые скалы и сказочные, заросшие красными розами и узорчатыми пальмами берега, о которых пел Володя.

…Возвращались под парусом. Разморенные зноем, ребята сладко спали на банках, подложив кулаки под головы. Капитан молча перебирал пальцами шкоты, направляя послушную «Диану» по золотой дорожке, простеленной в море солнцем.

– Хочешь подержать? – улыбнулся он Фимке, показывая зажатые в пальцах бечевки-шкаторины.

– Не, – покачал головой Фимка. – Не умею.

– Ничего. Научишься. Будешь теперь с нами ходить вместо Миши Куртича. Будешь?

Фимка обрадовался и осмелел:

– А правда, что ты с парашютом с Больших камней прыгал?

– Кто тебе сказал? Вовка?

Фимка кивнул, головой.

– Вот звонарь! – улыбнулся Капитан. – Это он выдумал. Что я – чокнутый, со скалы прыгать. Низко, парашют не успеет раскрыться. Под воду в скафандре спускался, это – да. У нас во Дворце пионеров – водолазный кружок. Приходи. И ты научишься.

Фимка отрицательно покачал головой и отвел в сторону погрустневшие, как показалось Капитану, глаза.

– Приходи. Это же интересно, – настаивал Капитан. – Царство бога морей Посейдона…

– Нет, – вздохнул Фимка. – Меня не примут.

– Ну, что ты! Я с тобой пойду к руководителю, скажу…

– Не примут, – перебил Фимка. – У меня… легкие болят. Меня и послали сюда, к бабке, легкие морем лечить.

– Фью-ю! – присвистнул Капитан. – Тогда, верно, не примут… Только ты не переживай, друг. Будем на «Диане» по утрам ходить. По утрам, говорят, морские брызги хорошо действуют на эти самые легкие…

Капитану явно хотелось успокоить товарища, и он спросил, чтобы уйти от неприятного Фимке разговора:

– Ты сколько классов окончил?

– Десять.

– Ого! Ты что же, старше нас?

Фимка согласно кивнул головой. Теперь Капитан уже с завистью глянул на Фимку и тут же решил показать свое превосходство:

– Это что? А вот у нас в школе… А вот через две недели «Товарищ»… Знаешь, такое учебное судно есть? «Товарищ» уйдет в плавание с нами, будущими штурманами, на борту. Уйдем в дальние края. Во!..

Вдруг Капитан, не окончив фразу, умолк, подался телом вперед, напряженно всматриваясь в приближающийся берег.

– Эй, пираты, тревога! Свистать всех наверх! – крикнул Капитан.

Ребята вскочили, протерли глаза.

– Абраша, ты у нас самый востроглазый, ну-ка, посмотри на скалу у причала: не наша ли Нинка там что-то сигналит?

Абраша, приставив ладони козырьком к глазам, долго всматривался в синеющий берег.

– Нинка-то, Нинка, – наконец сказал он озадаченно. – Но что она семафорит, не разберу. Вначале будто: «Спешите к берегу», а дальше какое-то слово непонятное.

– Быстро на весла! – забеспокоился Капитан. – Может, с батей что случилось.

…На берегу, нервно теребя подол пестрого платьица, стояла светловолосая, такая же круглолицая и крепкая, как Яша, девчонка. Не успела «Диана» ткнуться носом в песок, как она подбежала:

– Хлопцы, скорее! Война!..

– Ты что, Нинка, сдурела?! Соображаешь, что говоришь? – осердился Капитан.

– Честное пионерское! Уже в третий раз по радио передают – война!

Ребята выскочили на песок, забыв подтянуть на берег лодку. С высокой кручи, оттуда, где начинался город, доносился тревожный голос диктора:

– Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас…

Репродуктор гремел и гремел, а ребята стояли оглушенные, растерянные: война?! А что такое – война?..

Они наспех вытащили лодку, кое-как забросали в курень весла и рангоут.

– Ну, пошли, – сказал Капитан, надевая тельняшку.

– Куда, Яшко?

– Как куда? В военкомат.

2. Встреча

Хоть бы дождь пошел, хоть бы гром загремел, что ли?.. Куда ни глянь – до самого горизонта степь да степь, а дышать нечем. С утра люди копошились в траншее, швыряли лопатами сухую, как окалина, землю, насыпали бруствер. Теперь – попрятали головы под охапки кукурузных стеблей, распластались кто где, шевельнуться тяжко: палит солнце так, что лошадь и ту солнечный удар хватить может.

Лежит и Яша Гордиенко под ржаной копной. Ноют руки и спина после трудной работы. Болит голова от зноя. Веки такие тяжелые, что, кажется, никогда их и не разнять.

Яша вспоминает все, что было тогда, после возвращения с моря. Ни в тот, ни в следующий день им так и не удалось добиться чего-либо в военкомате. Там было столько народу, что даже того, кто имел повестку, не всегда выслушивали. От ребят же просто отмахивались: некогда! Только на шестой день к вечеру им удалось поймать за руку военкома, выскочившего на минуту из кабинета. Майор настолько устал, что дал себя увести обратно в кабинет. Выслушав Яшу, он снял очки, протер их несвежим платком и, положив руку на Яшино плечо, сказал так, будто он был не армейским командиром,, а старым добрым учителем:

– Вот что, дети…

– А нам надоело играть в детей! – перебил его самый высокий из ребят Вовка Федорович.

– Война идет. А мы – комсомольцы! – поддержал товарища Миша Куртич, решительно положил на стол комсомольский билет и заранее заготовленное заявление. – Посылайте на фронт!

Остальные тоже положили свои комсомольские билеты и заявления рядом с документами Куртича.

Военком помрачнел, надел очки и фуражку, сказал строго и жестко:

– Вот потому, что война, требуется железная дисциплина и порядок. Каждый должен делать то, что нужно, а не то, что ему хочется. Поняли?.. Небось, в школе вас ищут, а вы тут мешаете людям работать.

– В школе – каникулы.

– Каникулы не вечно будут, – возразил военком.

– До начала учебного года и война может кончиться, – настаивал на своем Яша Гордиенко.

– Тогда идите в райком комсомола.

Военком взял комсомольские билеты и решительно ткнул их в руку растерявшемуся Яше. Потом снова снял очки и добавил потеплевшим голосом:

– А заявления пусть остаются. Когда понадобитесь, вызовем.

В тот же вечер ребята забрались в сарайчик во дворе, где жили Гордиенко, оторвали половицу и закопали в землю бритвенный футляр с клятвой.

– Здесь закопано все, – сказал товарищам Яша, когда половица была прибита на прежнее место и догорела последняя спичка. – И наша мечта о дальних плаваниях на «Товарище», и твой, Мишка, институт. До окончания войны закопано.

Ребята угрюмо молчали.

Через неделю их, действительно, вызвали. Только не в военкомат, а в райком комсомола, и послали за сорок километров сюда, под Большую Аккаржу, рыть противотанковые рвы. На сборном пункте снова встретились. Все, кроме Миши Куртича. Миша все-таки уехал с родными в Свердловск. Теперь – война. Видно, она не так скоро окончится, как ребята вначале думали. Может быть, и других разбросает по белу свету. На прощание условились: на письмах друг к другу кроме подписи рисовать маяк – высокую черточку с перекрестьем вверху, будто лучи во все четыре стороны – тот самый маяк, что «расстояньям и тьме вопреки будет светочем в море и в жизни».

Поезд, которым уехали Куртичи, был одним из последних. Теперь железные дороги обрублены фронтом. Под Первомайском идут бои. Вчера сильно бомбили Одессу. А ночью слышен был гром артиллерийской канонады, и небо на севере вспыхивало зарницами, будто там землю резали электросваркой. Сегодня вечером, говорят, всех переведут на ремонт аэродрома, а вырытые траншеи займут красноармейцы. «Единственный выход, – решил про себя Яша, – спрятаться в нише и дождаться красноармейцев. Не прогонят же? А винтовку дадут… Или сам добуду в бою».

– Здравствуй, Капитан! – услышал Яша знакомый голос.

Яша с трудом приоткрыл отяжелевшие веки. У копны стоял, опираясь на лопату, долговязый парень в рыжих, исцарапанных стерней ботинках, немыслимо грязных широченных штанах и мокрой от пота неподпоясанной рубахе. Соломенный дырявый бриль, наверное, долго украшал огородное пугало, прежде чем попал на голову долговязого, лицо – в солнечных ожогах, с носа и больших ушей клочьями сползал кожа, а брови так выгорели, что о них можно было только догадываться. Яша еле узнал приятеля.

– С какого ты баштана сорвался, Фимка! – рассмеялся он, поднимаясь с земли.

– Это – ерунда, Капитан. Главное – не жарко ни чуточки, – похвастался Фимка Бомм. – Ты сродственничка моего, Вовку Федоровича, не встречал?

– Здесь он, Фимка, здесь. Пошли с Абрашей бычков пострелять. Без курева, говорят, уши пухнуть начали… А ты-то тоже здесь вкалываешь? Переходи к нам. Вместе веселее будет.

– Ты бы не водился с ним, Капитан…

– С кем бы это я не водился? – насторожился Яша.

– С Вовкой. Подлые они люди, эти Федоровичи…

– Ша! Об чем пар травишь? – сразу начал кипятиться Яша. – Ты знаешь, что Вовка мой кореш?

– Знаю, Капитан, знаю. Но ты его клятве не очень-то верь. Понял? Он, как и его папаша, может ту клятву вот так – тьфу. – Фимка сплюнул густую слюну на стерню.

– Про какую клятву мелешь?

– Да ты что, Капитан? Совсем ничего не знаешь?

Яша недоуменно покачал головой.

– Тогда слушай. Был я позавчера в городе – за лопатами для бригады посылали. Узнал новости: Вовкин папаша, Антон Брониславович, в городе объявился. Он же, знаешь, в Измаиле парфюмерией командовал. А тут пришел в военном, с кубарями в петлицах. Недели не прошло – снова в штатском. И дома не ночует, от жены прячется. Ну, я тоже, вроде тебя, веры слухам не дал, пошел к Вовке, его мать мне же какой-то родней доводится – так, десятая вода на киселе. А она, как меня увидела – в слезы. Так и так, дескать, бросил Антон Брониславович, из дому ушел и что с ним – не знаю…

– Слушай, Фимка, – перебил его Яша. – А может, тебе врачи массаж на лицо прописали? Га?.. Так ты не стесняйся, я так размассажирую твою поганую рожу, что…

– Что массаж? Что массаж? Ты что, Капитан, сдурел? Ты разберись, Капитан… – Фимка в испуге схватился обеими руками за лопату и загородился ею от наступающего на него побелевшего Гордиенко. Но тот сильным рывкам выхватил у него лопату из рук и отшвырнул ее в сторону:

– Я тебе покажу, турок, как клевету пускать! У Вовки же отец – коммунист, а ты его в дезертиры, гад, производишь…

Он замахнулся кулаком, но Фимка ловко уклонился от удара, обхватил Яшу руками за плечи и сильной подножкой свалил на стерню.

Живым клубком покатились они по горячей земле. Яша был пониже Фимки ростом, но жилистый и ухватистый, наторевший в драках с уличной пацанвой. Фимка – постарше, да и знать, не зря в Московском спортклубе занимался: он успел захватить и вывернуть Яшину руку, прижать его подбородок головой, спутать ноги своими ногами.

– Я покажу тебе, морское копыто, – сопел Яша, стараясь подмять под себя Фимку. А тот скручивая ему руки, силился положить на обе лопатки, говорил сквозь слезы:

– Я же тебе, как корешу, Капитан. Я же по-хорошему тебе.

Силы Яши уравновешивались ловкостью Фимки, и они катались, вырывая ногами комья земли, поднимая пыль.

– А что здесь за петухи дерутся! – услышали они вдруг над головой басовитый голос.

Это было так неожиданно, что Фимкины руки сами собой разжались. В другой раз Яша не преминул бы воспользоваться Фимкиной оплошностью, мигом оседлал бы его. Но голос над головой строго приказал:

– Прекратить драку немедленно!

Растрепанные, исцарапнные ребята медленно поднялись с земли, удивленно поглядывая на статного армейского командира с выгоревшими на солнце бровями.

– Ты что за начальство? – недовольно буркнул Яша, трогая рукой огромный синяк под глазом.

Командир улыбнулся:

– Выходит – самое высокое среди вас.

– Вижу, со шпалой, – ответил Яша. – Капитан, что ли?

– Капитан, – подтвердил военный и улыбнулся. – А вы?

– Мы?.. Мы просто… Ребята, между прочим, меня тоже Капитаном зовут…

– И еще Хивой, – напомнил Яшину школьную кличку Фимка.

– Слушай ты, токарь-пекарь, – снова подступил к Фимке Яша, сжав кулаки. – Катись-ка ты отсюда, пока я с тебя не спустил стружку толщиной в бумажный лист.

Фимка обиженно шмыгнул носом, подтянул сползающие штаны и, махнув рукой – ничего-то ты, дуралей, не понял! – подобрал затоптанный в пыль бриль и лопату и побрел к своей бригаде.

– Да смотри про Вовкиного отца не болтай – уши повывинчиваю!. – крикнул ему вслед Яша.

– За что ты на него так? – спросил капитан.

Яша недоверчиво скосил глаза на незнакомого командира, небрежно махнул рукой:

– А-а, фармазон!

– Слушай, капитан Хива, – как бы не замечая Яшиной подозрительности, хлестнул себя веткой по голенищу сапога командир. – Ты не знаешь, где тут работает твой сверстник Яша Гордиенко?

– Кто-кто? – удивленно вытаращил глаза Яша.

– Гордиенко Яков, из спецшколы.

– А вам он зачем? – насторожился Яша.

– Много будешь знать – скоро состаришься, парень.

– Нет, вправду?

– Значит, нужен, если спрашиваю.

Яша даже оглянулся, не стоит ли поблизости Фимка Бомм. Вот жаль, что прогнал, пусть бы этот москвич-чистюля собственными ушами услышал, что капитану-то именно он, Яша Гордиенко, и нужен был. Жаль, ушел Фимка. И Вовка с Абрашей куда-то запропастились. Ведь не поверят же потом, поди, что капитан, настоящий капитан, к нему приходил!

– Так знаешь такого? – снова спросил капитан, пощелкивая хлыстиком.

– Знаю ли! – засмеялся Яша. – Я и есть Яшко… Яков Гордиенко.

– Да ну? – деланно удивился капитан. – А Хива?

– Честное комсомольское! А Хива… Хивой это меня в школе дразнят.

– Вон как! Ну что же, давай знакомиться, – протянул капитан широкую ладонь: – Командир летучего отряда капитан… Впрочем, фамилию ты еще узнаешь, а пока зови просто: дядя Володя. Ясно?

– Ясно. Как в геометрии!

– В военкомат заявление писал?

– Писал.

– В райком комсомола ходил?

– Ходил.

– На фронт просился?

– Было такое.

– Ну вот, они и рекомендовали тебя в адъютанты… И еще один человек будет. Как? Согласен?

Яша сгорал от нетерпения и любопытства, а когда капитан произнес такие слова, как «адъютант» да «летучий отряд» у Яши даже поджилки задрожали. Он уже представил себя адъютантом командира летучего отряда – вроде Петьки при Чапаеве. Летит командир на рыжем жеребце впереди отряда – и Яша рядом, выхватывает командир сверкающую на солнце шашку – и Яша тоже. Ветер свистит в ушах, земля гудит под копытами коней, громом катится вслед за Яшей воинственный клич летучего отряда: Ур-ра-а-а! Руби фашистов! Фашистам такое ни в жизнь не выдержать! Бросают они в бурьян свои автоматы и пулеметы, бегут, бегут, бегут в кукурузные заросли. А Яша с командиром уже настигают их и шашками направо, налево – раз, раз, раз! Падают на черную землю кукурузные стебли, срубленные вместе с фашистскими головами…

– Ну как? Согласен? – снова спросил капитан.

И нет уже ни кукурузного поля, ни порубанных фашистов, ни коня, ни шашки в руке… Есть выжженная степь, седая от солнца стерня да жесткая, как остывший шлак, глина на бруствере. Есть незнакомый капитан, который пытливо смотрит на Яшу прищуренными в улыбке глазами… Уж не смеется ли он над Яшей? Не разыгрывает ли он его, как мальчишку?.. Надо бы посерьезнее себя держать с ним, а то и вправду пацаном посчитает.

Яша неторопливо отряхнул брюки от приставшей земли и соломинок, пригладил ладонью взвихренные рыжеватые волосы на голове и, стараясь казаться совершенно спокойным, деловито спросил:

– Нас четверо ходило в военкомат, в райком – тоже. Все – ребята что надо. Почему же меня только одного берете?

– Мне пока один адъютант нужен, – серьезно, в тон Яше, ответил капитан. – Потребуются еще бойцы – и других возьмем. Ты их держи на примете, если ребята крепкие.

– Ладно.

И все-таки ненадолго хватило Яше солидности – любопытство одолело. Он смутился, почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо и, отвернувшись чуть в сторону, чтобы капитан не заметил, не передумал и не отказал в адъютантстве, спросил:

– А что такое летучий отряд? Кавалерия? Да?

Капитан понял его, пощадил мальчишечье самолюбие, потушил смешинки в глазах, ответил серьезно, как равному:

– Нет, Гордиенко, не кавалерия. Но часть – очень серьезная, прибудешь – увидишь. Служба у нас опасная и трудная, берем только тех, кто ничего не боится и готов жизнь отдать в борьбе против фашистов.

Обняв Яшу за плечи, увел его в степь. Расспрашивал о школе, о Яшиных друзьях, о комсомоле, говорил про Павку Корчагина. Разговаривали так задушевно, словно с братом Алешкой.

На прощание капитан вынул из кармана банку консервов:

– На, держи! Первый адъютантский паек.

Яша смущенно отказался. Капитан сунул банку Яше в карман:

– Ладно, отдай матери. С харчами-то у вас негусто.

Яша так и остолбенел от неожиданности. Оказывается, капитан знал всю их семью, и про больного отца, и про Нинку, и про старенькую мать, которая плохо видит без очков.

– Чего ты? – слегка прищурил глаза капитан.

– Откуда вы все это знаете?

– Я все знаю, – улыбнулся капитан, – Бери.

– По-нят-но…

– Ну вот что, Яша Гордиенко, капитан Хива, – сказал капитан, когда Яша немного успокоился. – Можешь считать себя зачисленным в отряд. Но дело это пока секретное. Умеешь держать язык за зубами?.. Еще раз говорю: я для тебя – просто дядя Володя, ты для меня – адъютант Яшко. Ясно? Встретишь на улице – проходи мимо, не показывай вида, что знаешь. И так – пока я тебя не позову.

– Разве не сейчас?

– Нет, Яшко, не сейчас.

– А скоро? Позовешь-то скоро, товарищ капитан?

– Дядя Володя, – поправил его капитан. – Скоро, Яшко, скоро. Как только понадобишься. А теперь… – капитан посмотрел на часы. – Всех вас сегодня отпустят в город, ночью сюда придут войска. У меня вот там, в посадке, машина. Так что я тебя до города прокачу.

– Дядя Володя, а в ту машину еще двое пацанов влезут?

– Товарищи, что ли?

– Ага!

– Верные?

– У-у! До деревянного бушлата!

– Ну, для таких верных товарищей всегда место найдется. Но… в следующий раз.

– Когда понадобятся?

– Молодец, догадался.

– Есть, капитан!