Текст книги "Твой сын, Одесса"

Автор книги: Григорий Карев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

7. На две леи блеска

Осень-таки взяла свое. Погода – что день, то хуже. С моря потянуло промозглым ветром. Серые лохмотья туч опускались все ниже и ниже, пока не зацепились за площадь мелким скучным дождиком. У вокзала сегодня пустынно, сыро и холодно. Яша пододвинул табурет-раскладушку к самому рундучку, чтобы ветер не студил ноги, натянул на уши рыжую кубанку, поднял суконный воротник, поджал коленки к самой груди, прикрыл их полами бушлата, спрятал озябшие руки в рукава… Угрелся. Потянуло ко сну. И, как сквозь сухой туман, привиделась Лена – хрупкая, как цветок шпажника. И все вокруг преобразилось: ни дождя, ни осени, ни пустынной площади – у ног плещется голубое, как глаза ее, море, плывут по небу облачка, белые, как ее волосы, упруго трепещет парус, как блузка на ее груди, озорно и щедро звенит ветер… И огромный цветок шпажника – розовое с белым – тянется к его лицу, обжигает прикосновением к щекам… Нет, то не ветер звенит, то она смеется где-то рядом…

Никогда еще такого не было с Яшей. Никогда еще не снились ему девчонки. И он знает, что это всего лишь сон, что вокруг – мокрая площадь и холодный осенний дождь, и прибитый дождем к земле каштановый лист, как багровые кисти измученных рук, и затаившийся город. Знает, а видит лишь море да парус, да розово-белый цветок шпажника. Знает и не хочет проснуться.

– Ай-яй-яй! – озорно и щедро звенит ветер…

Холодная капля, сорвавшись с кубанки, протекает за шиворот – Яша просыпается. Даже перед самим собой ему неловко, почти стыдно за сон. Подумаешь, что он – девчонок не видал! И сразу же ругает себя: ах, турок! Слопал вчера все девчонкины припасы. Теперь, небось, сидят с Фимкой голодные. Сейчас же пойти раздобыть каких-нибудь харчей и отнести. А где ты их теперь раздобудешь? В магазинах пусто. К рынку не подступиться, на все сумасшедшие цены. Кругом – голод. Вот разве что у мамы. Конечно, у нее не бог весть какие запасы, но картошки и бураков они с Нинкой натаскали из-под Жеваховой горы в дни обороны. Если маме объяснить, что, мол, остались двое без родных, в чужом городе, с голоду, мол, пухнут… Мама, добрая, поймет. Она такая, что последним поделится. И Яша живо представил себе, как Матрена Демидовна снимет очки, близоруко прищурит большие черные глаза, сложит на груди усталые руки и укоризненно покачает головой: «Другие в дом тащут, а ты все из дому… Ну, да возьми уж, возьми котелочек картох, раз уж такая незадача… Да бурачков пяток, да морковки. Сырой морковки погрызть и то червяка заморить можно…»

Пожалуй, сегодня поездов больше не будет. А сидеть под моросью одному, может, и небезопасно, еще патруль, чего доброго, привяжется. Надо идти, рассуждает Яша. А дрема снова морит его, склеивает веки, окунает в забытье.

– Эй, чистильщик! Наведи-ка лоск, – трогает кто-то за плечо. Яша и не заметил, как подошел к нему человек, как поставил ногу на рундучок.

Раскрыл глаза. Смотрит: огромный разбитый ботинок под самым носом. Уж видывал Яша стоптанные, и рваные, и разбитые ботинки. Но такой впервой довелось – задники выкривлены, будто нарочно их на колодке корежили, от подошвы – только потертые ранты остались, да и те проволокой к носкам прикручены, чтобы ненароком не потерялись, а верх – латка на латке. Ну прямо-таки прахом рассыпается ботинок. И залеплен грязью так, что на ботинок вовсе не похож!

Яша взглянул вверх. Перед ним стоял пожилой, заросший седой щетиной человек в мокром парусиновом дождевике и синей фуражке железнодорожника. Из-под лохматых бровей пытливо смотрели карие глаза.

– Да тут чистить нечего, – растерялся Яша. – Да и погода!

– Ладно. Мокрый – дождя, а нагой – разбою не боится. Чисть, коли велят.

Яша соскреб щепкой грязь. Зябко поежился – под бушлат, к самым подмышкам, заполз сырой холод. Начал вытирать ботинок влажной тряпицей. Леший его знает, пристанет ли крем к мокрой коже. Но чистить надо – может, провокатор какой, опять проверяет, как тот локотенент. Яша локтем тронул брючный карман – лежит ли там финка на всякий случай.

– Вижу, не по своей воле сидишь ты здесь, парень, – тихо сказал железнодорожник.

Яша похолодел, чуть щетки из рук не выронил: «Провокатор!..» Надо улучить момент, выхватить финку, пырнуть снизу в самое брюхо и – кубарем в заросли Куликового поля. Только бы засады не было… Неужели он один взять меня решил?!

– Кто тебя послал сюда, не спрашиваю, мне-то знать ни к чему, – еще тише продолжал седой. Вынул из кармана пустой прокуренный мундштук, пососал. – Только передай тем, кто тебя посадил, что из Бухареста в Одессу должен выйти спецпоезд, в классных вагонах – немецкие и румынские офицеры, полицейские чины, судьи, новые правители города едут…

Яша постучал щетками по ботинку, приглашая клиента сменить ногу. А если не провокатор? Если вправду кто из железнодорожников помочь хочет?.. А если полицейские подослали?.. Стараясь не выдать своего волнения, Яша безразлично, будто не слышал приглушенного голоса клиента, начал очищать от грязи второй, такой же разбитый, скрученный проволокой ботинок.

Мимо, нахлобучив суконную шапку на самые глаза, торопливо просеменил какой-то румынский чин в куцей шинелишке.

– Ты, чертенок, взялся, так драй на совесть, чтоб блестело… чтоб сияло, как… – заплетая языком, словно пьяный, рявкнул клиент. – Я с-сегодня г-гуляю… У меня, может, с-семейное торжество. Может, престольный праздник у меня… инди… индивиду… индивидуйный праздник, может быть…

Он покачнулся и громко икнул. Но, как только румын скрылся за оградой привокзального скверика, снова глухим шепотом:

– Впереди пустой состав погонят. Запомнил?.. Приказано – встречать с оркестром. Так, может, ваши встретят?..

Яша молчал.

– Ты вправду глухой? – рассердился железнодорожник. – Или не веришь мне?

– Откуда вы узнали о поезде? – не поднимая головы и не переставая работать щетками, тихо спросил Яша.

– Работаю слесарем-сантехником на вокзале. В кабинете начальника отопление к зиме ремонтирую. Слышал, как начальник своему помощнику свежую депешу читал. Я сам из Молдавии, румынский малость знаю.

Надраив суконкой латаные-перелатаные ботинки до блеска ярого, Гордиенко лихо выстучал щетками чечетку, церемонно протянул руку:

– Две леи, пан клиент.

– Ты слышал, что я тебе сказал? – спросил седой.

– Две леи, пан клиент, и – вы меня не видели, я – вашего пьяного бреда не слышал, – безразлично отрезал Яша и нахально протянул руку к самому лицу седого.

Лохматые брови насупились, потом вздрогнули и разгладились. Под ними тепло блеснули карие глаза. Седой распахнул дождевик, порылся в карманах:

– Да тут блеску-то на пол-леи, не больше.

Но у Яши не было охоты заводить лишний разговор – а вдруг действительно провокатор?.. Он резко поднялся со стульчика:

– Гоните две леи по таксе, а то попрошу господина полицейского. Тоже мне – пижон!

Седой ткнул Яше какую-то бумажку:

– Сдачи не надо! Знай Железняка, сегодня он гуляет!

– И будьте вы мне здоровы, господин клиент, – мило улыбнулся Яша, засовывая бумажку в карман. – Одесский блеск! Самый шикарный крем! Спешите, господа, заиметь одесский блеск. На две леи блеска, на мильон удовольствия!

Широко расставляя ноги, шлепая надраенными и разбитыми в прах ботинками по лужам, клиент поплелся через площадь, бормоча что-то про Дуньку, которую он пришибет, если она не вздует огонь в честь его праздника.

8. Неожиданное возвращение

Два раза в неделю, по средам и субботам – базарным дням, из катакомб приходил связной за информацией. Самому Яше разрешалось ходить в катакомбы только в случаях крайней необходимости. Из оставленных в городе разведчиков никто, кроме него, ни запасных ходов в катакомбы, ни пароля не знал. Связной был вчера вечером. Значит, ни сегодня, ни завтра он не придет. А то, что рассказал ему седой железнодорожник, Яша считал сведениями особо важными. По его мнению, то и был тот случай, когда надо было самому идти в катакомбы.

О своем намерении решил никому не говорить, кроме Алексея. На всякий случай, прямо домой не пошел, а, попетляв по улицам, зашел к бывшему соученику Саше Чикову, который жил недалеко от них на Нежинской. Саша послал за Алексеем сестренку, Нинкину подружку.

– Есть важное дело. Пойду к Павлу, – не без хвастовства сказал Яша, когда остались с братом один на один.

– Ты его связной, тебе виднее, – холодновато ответил Алексей. Ему было немного обидно, что не его, старшего, назначил Бадаев своим доверенным, а Яшу. Даже командир городского подотряда Петр Иванович Бойко и тот с Бадаевым только через Яшу связь держит, через него и задания получает. Конечно, это ради конспирации. Но Алексей рад был бы заслужить такое доверие чекиста Бадаева.

– Ладно уж, не завидуй, – подмигнул брату Яша. – Ночевать буду там. Забери рундук домой да скажи, чтобы не волновались, у дружков, дескать, заночую.

– Добро. Дорогу найдешь?

– Точно. Как в геометрии! Выйди, пожалуйста, с Сашей, погуляй по улице, посмотри не следит ли кто за домом. Черт его знает, может, тому седому только и надо, чтобы по моим следам дорогу в катакомбы найти.

– Добро.

Алексей улыбнулся: ох, и любит Яша позадаваться, поважничать. Перед кем другим никогда этого не позволит, а перед братом, ну, прямо землю роет: ты, мол, хоть и старший, но знай наших! Ну, и пусть его! Алексей очень любил Яшу и потакал этой его слабости.

Но Яша в катакомбах не ночевал. Перед рассветом он потихоньку постучал в окно. Алексей тотчас вскочил, боясь, как бы не проснулась Нина. Возвращению брата очень удивился: Бадаев категорически запретил партизанам без особой нужды ходить по городу после комендантского часа.

– Что случилось?

– Промашку дал, – хмуро ответил Яша.

Он еле держался на ногах от усталости. До Нерубайского двенадцать километров, да по катакомбам километра четыре-пять до штаба отряда. Это в два конца Яше километров тридцать отмахать пришлось…

– Какую промашку?

– Очень даже простую, – прилег Яша, не раздеваясь, на кровать рядом с Алексеем. – Вначале Бадаев обрадовался, даже поцеловал меня. Вот честное комсомольское, поцеловал! А потом спрашивает: «Ну, и что же дальше, капитан Хива?» «Как, что дальше? – говорю. – Взорвать этот люкс-поезд надо!» А он так похлопал меня по плечу – дурачок, мол, ты дурачок, Яша, недаром мы тебя и в катакомбы не взяли. Что же, говорит, прикажешь нам всю железную дорогу от Бухареста до Одессы взрывать? Ведь угадать тот люкс-поезд среди других поездов все равно, что голыми руками зайца в степи поймать. Было бы у нас, говорит, расписание того люкс-поезда, чтобы мы знали, в какой час через какую станцию он идет, ну, к примеру, хотя бы через Заставу, мы бы его, говорит, в воздух подняли. А так, говорит, твое донесение я-то в Москву передам для сведения, но практически использовать его не можем… Ты же понимаешь, Леша, не могут они! И все это из-за меня! – чуть не плача, закончил Яша.

– И что дальше?

– Ну, и отпросился я обратно в город. Сказал, что либо я то расписание доставлю командиру, либо дух из меня вон! Он, правда, не отпускал меня, но ты же, Леша, меня знаешь…

– Знаю: лопни, но держи фасон!

– В общем, выпросился я на волю… А хотелось побыть там хоть одну ночь. Интересно под землей…

– Что же ты сразу не узнал, когда поезд приходит?

– Вот и Бадаев меня об этом спрашивал.

– Ну?

– Так не знал же тот Железняк этого!

– Какой Железняк?

– Да этот же, который на вокзале сантехником… – Яша рассказал Алексею о необычном клиенте, сообщившем ему о спецпоезде.

– Расписание же это, наверняка, секретное. Как ж ты его добудешь, Яшко? – приподнялся Алексей на локте.

– Это уже моя забота, братишка.

– Не твоя,, а наша, – поправил его Алексей. – Наша это забота, общая. И что тебя Бадаев старшим назначил – не заносись. Если я тебе помогу, он меня тоже не заругает.

– Чем же ты поможешь, Леша? – безнадежно вздохнул Яша.

– А хотя бы тем, что я твоего сантехника Железняка знаю: вместе с его сыном Аркадием на ювелирную фабрику учениками поступали. Аркаша сейчас в армии, а отец, видишь ли… Молодец старик, ищет дорогу к подпольщикам. Вот мы пойдем к нему и вместе помаракуем.

– Ох, ты-ы, – тихонько вскрикнул Яша. – А я-то голову себе ломал, как теперь найти того Железняка!

– Тише, Нину разбудишь, – шикнул на него Алексей. И, немного помолчав, снова спросил шепотом: – А добудешь расписание как, опять же, в катакомбы его доставишь? Как выйдешь из города после комендантского часа? Тем более тревога может подняться. Сейчас ты тоже рисковал собою, а если попадешься с расписанием?

– То уже моего ума дело, – снова заносчиво ответил Яша, но заметив, что брат обиделся, прильнул к Лешкиному уху, зашептал: – Есть у меня верный человек, в полиции работает. На днях показывал мне ночной пропуск… Понял?

Алексей даже тихонько присвистнул от удивления:

– Ох, ты и кадр, Яшко! Если не врешь, так… Ну ты и ну!.. Что же это за человек такой?

– Я же тебя про твою десятку не спрашиваю, братишка, – засмеялся в подушку Яша. – Не спрашивай и ты про моих людей. Инструкцию Павла, небось, знаешь…

– Ладно, – смирился Алексей. – Раздеваясь, отдохни малость, герой.

– А раздеваться мне, Лешенька, недосуг, – деловито возразил Яша. – Так маленько полежу возле тебя. Спать некогда, как только светать начнет, пойду. Надо мне того человека дома застать, пока он в свою полицию не ушел… Я – к нему, а ты – к Железняку, добро?

9. Выстрелы в полночь

С утра у директора вокзала Бреда нервы были взвинчены – пришлось-таки крупно поговорить с этим ничтожеством Андрецою. А это никак не входило в его планы. Андрецою – кумнат, свояк того самого полковника Стенеску, под началом которого служит сын Бреды. Одно слово полковника Стенеску, и бедный Адам Бреда окажется на фронте. Сейчас так трудно стало молодым офицерам удерживаться в тыловых частях. На это уходит уйма денег! Мульциме бани!.. Но директор Бреда больше терпеть не мог. Это же свинство – на целую неделю затянуть ремонт директорского кабинета. Разобрали отопительную систему, развинтили, натворили черт знает что и бросили – у какого-то сантехника, видите ли, сегодня день ангела! И какое его, Бреды, дело до того, что какие-то калориферы протекают. Это его, Андрецою, забота, на то он и помощник директора по хозяйственной части. Что в Одессе мало калориферов? Сними в любом доме, если на то пошло! Все равно в эту зиму жилые дома, пожалуй, отапливаться не будут, если в них не расквартированы офицеры армии его величества короля Михая. О том, что он, Бреда, никчемный директор, он сам, Бреда, хорошо знает. Но зачем же в этом убеждаться еще и посетителям директорского кабинета, в котором все поставлено вверх ногами… Откуда ему быть хорошим директором? Все свои сорок лет он был рядовым, нельзя сказать способным, инженером ремонтных мастерских. И если бы не тетка жены, пожалуй, так бы им и остался… Честно говоря, матуше Анжела тоже порядочная свинья – не могла продвинуть его хотя бы заместителем директора дороги. Директор-секунд! На то же она и жена министра, подруга самой королевы Елены. Или она думает, что война будет продолжаться вечно и у нее вечно будет возможность выпрашивать вакантные должности? «Покажи себя, голубчик, хорошим директором вокзала, – передразнил он мысленно тетю Анжелу, – и я тебе добьюсь настоящей синекуры»! Батрине прост! Старая дура! Синекура – должность, не требующая труда, зачем же показывать себя хорошим работником? Синекуру надо хватать сразу, когда она есть, и держаться за нее зубами!

– Кине саколо? Ну что там еще? – недовольно рявкнул директор Бреда на стук в дверь, прервавший его размышления.

– Буне сяре, домнуле директор! Добрый вечер, господин директор, – вошел сантехник Железняк. – Приказано к утру закончить сборку отопительной системы в вашем кабинете.

– Наконец-то! – обрадовался директор Бреда. Все-таки нагоняй Андрецою дал свои результаты. Конечно, Андрецою надулся и сам к нему не зайдет, послал это быдло. Ну, ничего, завтра они разопьют бутылочку рому и помирятся. – Только я не думаю здесь ночевать, свое дело закончишь к двенадцати часам ночи, ни секунды больше. Иначе я научу тебя работать!

– Буду стараться, господин директор!

– А это что с тобой за кретин? – показал директор Бреда на крепыша, вошедшего следом за Железняком.

– Это пан помощник директора назначили мне нового подсобника, тот совсем дохлый был, пан директор, не мог даже трубу придержать. Сними шапку, негодник, когда с тобой разговаривает сам пан директор вокзала, – бесцеремонно ткнул кулаком подсобника Железняк.

Подсобник торопливо снял рыжую кубанку, нерешительно поднял на пана директора испуганные глаза.

– Такой бестолковый, пан директор, такой бестолковый, что его и убить мало, – продолжал Железняк.

Директор вокзала самодовольно погладил свой досиня выбритый подбородок.

– Если он будет плохо работать, я велю выдрать его палкой. Батай, батай буду!

– Вполне достойно, пан директор, вполне достойно.

– А сейчас делайте свое дело и не мешайте мне. Да запомните: к двенадцати часам закончить работу и чтобы духу вашего здесь не было. Гай ла касе, – угрожающе нахмурил брови Бреда.

– Слушаюсь, пан директор: чтобы духу вашего здесь не было.

Директор Бреда недостаточно знал русский язык для того, чтобы по достоинству оценить ответы сантехника Железняка. Но ему очень по душе его почтительный тон, его готовность сделать работу к сроку. Виляет хвостом, словно пес, – подумал директор. – Це бине, это хорошо! Это от страха – дай ему кусочек сахара, так он руки тебе лизать начнет. Директор Бреда даже порозовел лицом от переполнившего его чувства превосходства перед всеми этими сантехниками и их подсобниками, всеми этими туземцами. Он, как все коротыши и посредственности, страдал чрезмерным честолюбием. А что касается глуповатого паренька, то директор Бреда не склонен был удостаивать вниманием каждого русского ублюдка. В конце концов немцы правы: все эти туземцы годны быть только рабочим быдлом. Отныне в Транснистрии хозяева – румыны. Все остальные – покорное быдло, скот, навоз. Была бы воля директора Бреды, он бы на ночь загонял их в хлев, а утром арапником гнал бы на работу.

Железняк и его подсобник с трудом втащили в кабинет три большие секции калориферов. Самую большую – на восемнадцать звеньев – занесли за директорский стол: пану директору зимой должно быть тепло, как в ухе. Две начали прилаживать в нишах под окнами.

– Тут, как в проходной, все время люди, – прошептал подсобник, когда директор увлекся разговором с очередным посетителем. – Так мы расписание не добудем.

– Не спеши, Яша, – так же тихо ответил ему Железняк. – Вечером людей будет поменьше. Только ты не пялься глазищами на директорский стол. Расписание никуда от нас не уйдет, оно в той зеленой папке, что лежит у директора слева.

Действительно, чем ближе к вечеру, тем все реже и реже заходили посетители. Железняк и Яша безмолвно возились у своих труб. Директор Бреда нажал кнопку, вмонтированную в крышку стола. Вошел румын-охранник в темно-желтом солдатском обмундировании, Бреда что-то сказал ему по-румынски, показывая на Железняка и его подсобника, и вышел. Охранник уселся на табуретке у самой двери, положил карабин на колени, вынул кисет, свернул толстую цигарку и молча задымил.

– Вот истукан! – зло буркнул Гордиенко. – Как же отвлечь его внимание?

– Цс-с, – зашипел на него Железняк. – Не болтай. Вдруг он знает по-русски.

Воцарилась тревожная тишина, нарушаемая только звяканьем железа. Яша нервничал: уже девятый час вечера, а возможности похитить расписание с директорского стола – никакой! Железняк заметил это, шепотом успокоил:

– Теперь до двенадцати поездов не будет. На вокзале останутся только дежурные да охрана…

Вернулся директор Бреда. Ковыряя спичкой в зубах и сыто икая, он на ходу махнул рукой охраннику: гай а хары! Тот зевнул, потянулся и вышел. Директор молча понаблюдал за работой Железняка и Яши (они уже монтировали последнюю секцию за директорским столом), что-то пробубнил себе под нос и уселся в кресле поудобнее, щелкнул портсигаром, закурил.

Сытный ужин и несколько рюмок рома хорошо успокаивают нервы. Андрецою, оказывается, не затаил на него зла и за ужином был любезен, как всегда, вовремя наполнял рюмки. Ремонт сегодня будет закончен, а послезавтра приехавшие в люкс-поезде высшие чиновники Транснистрии увидят директора Бреду в его кабинете, может быть, единственном в Одессе кабинете, отвечающем требованиям лучшего вкуса, и сразу поймут, что Бреда – ого, не такой уж простачок, с ним стоит иметь дело!.. Вот только матуше Анжела все-таки батрине прост, старая дура. Никогда не следует откладывать синекуру на потом. Хорошо оплачиваемая должность, не требующая большого труда, может потом и не подвернуться… Ах, синекура, синекура! Директор Бреда даже губами подмокал, засыпая и роняя недокуренную папиросу на стол…

Железняк взял в руки увесистый разводной ключ, встал сзади директорского кресла и подмигнул Яше. Тот бесшумно, как кошка, подскочил к зеленой папке, рывком раскрыл ее. В ней лежало всего два отпечатанных на машинке листочка – два экземпляра секретного расписания поездов. Между ними – синяя копирка: видно, машинистка, согласно правилам секретного делопроизводства, сдала директору Бреда всю закладку. Яша хотел забрать всю папку, но Железняк шепнул:

– Бери только копирку.

Он все время держал над затылком Бреда разводной ключ, на случай если тот не вовремя проснется.

– Почему только копирку? – спросил Яша, когда снова начали возиться у калорифера.

– Копирку он просто забыл уничтожить. Ее не хватятся. А если обнаружит пропажу расписания, поднимет хай, сообщит по линии, расписание изменят.

– Трахнули бы его ключом по башке.

– Нельзя. Все дело погубим…

…В полночь Яша, показав охраннику ночной пропуск, выданный на имя сотрудника полицейского управления Николая Бакова, торопливо вышел в тревожно спавший город. Шел ранний, первый в этом году снег. Он падал густыми мокрыми хлопьями. Темень будто вздрагивала, словно перед глазами колыхался серый занавес. На мостовую ложился тонкий белый ковер, он приглушал уличный шум.

– Может, скоро люкс-поезд уже будет на подходе к Одессе, – соображал Яша. – Надо как можно быстрее добраться в Нерубайское. Там у хаты деда Помилуковского уже ждут связные Бадаева. Некогда тащить расписание через запасные ходы, проложенные за несколько километров от штаба. Расписание просто положат в ведро и опустят в колодец. На глубине семи метров в стенке колодца есть незаметная сверху ниша, соединенная с секретной штольней, в которой дежурит партизан. Он перехватит ведро, выймет пакет, и пусть себе дед Помилуковский набирает воду, а расписание через пять минут будет у Бадаева… Только быстрее, быстрее надо в Нерубайское!

Яша миновал привокзальную площадь и, несмотря на темень и снег, сразу же заметил на противоположной стороне улицы патруль. Прятаться было поздно. Единственный выход: спокойно и смело идти вперед, авось его не заметят.

А если заметят, придется снова пускать в ход Фимкин документ.

Но его заметили.

– Эй, парень! – окликнули его по-русски. – Топай сюда, господа патрульные ночным пропуском интересуются.

Случилось самое худшее. Его заметил комбинированный патруль, в который, кроме румынских солдат, входил и полицейский из местных предателей. Эта гадина могла узнать в лицо Яшу или, того хуже знать по полицейскому участку Николая Бакова, на имя которого выдан документ. Нет, к такому патрулю лучше не попадаться – сам погибнешь и Фимку завалишь. Как назло, снег прекратился, сквозь поредевшую пелену туч пробился жиденький свет луны. Яша быстро окинул взглядом улицу. До угла Ришельевской было шагов семьдесят: если быстро побежать, можно скрыться за углом раньше, чем патрульные успеют снять с плеч автоматы и дать очередь.

– Стой! Стай, стай! – послышалась русская и румынская ругань. Автоматная очередь распорола тишину ночи.

Пробежав метров сто, Яша на секунду остановился возле парадной двери старенького двухэтажного дома, уныло тянувшегося по меньшей мере на полквартала. Здесь когда-то жила вдовая тетка Миши Куртича, друзья частенько собирались в ее просторной комнате, чтобы вместе готовить уроки. Миша никогда не заставлял тетку спускаться со второго этажа открывать дверь. Он вставлял в щель под отставшей филенкой лезвие перочинного ножа и ловко отодвигал задвижку. Пока Яша доставал нож из брючного кармана и шарил в темноте лезвием, отыскивая щель, патруль уже выскочил из-за угла. Яша еле успел захлопнуть за собой дверь, как раздалась автоматная очередь и по двери чиркнуло несколько пуль. Он закрыл дверь на железную задвижку и одним махом взлетел на площадку второго этажа. Двери всех квартир оказались запертыми, а внизу в парадную уже грохали тяжелые приклады. Дом проснулся, в квартирах послышались растерянные голоса, их перекрыл истошный женский вопль, залился душераздирающим плачем младенец.

Яша вспомнил: в конце коридора был люк на чердак, где хозяйки сушили белье. Там всегда торчала деревянная приставная лестница. Спотыкаясь в темноте о брошенную в беспорядке домашнюю рухлядь, Яша побежал по коридору. Лесенка оказалась на месте. Яша выбрался на чердак, втащил за собой лесенку и привалил ею деревянную крышку люка.

Он шел, спотыкаясь о ящики, натыкаясь лицом на натянутые бельевые веревки, бормоча ругательства, шаря в воздухе руками. Чердак был бесконечный, и он уже отчаялся выбраться, когда холодный ветер хлестнул его по лицу и Яша заметил рядом сереющее в темноте слуховое окно Он выбрался на крышу и чуть было не соскользнул по заснеженной черепице вниз, но уперся ногами в желоб. Было темно и тихо – Яше показалось, что к ушам приложили морские раковины, в них стоял непрерывный и ровный шум моря. Он полежал неподвижно, пока не почувствовал, что снова пошел снег, снежинки лижут ему лицо, а руки закоченели. Яша потрогал копирку в кармане пиджака и вздохнул: надо как можно скорее добраться в Нерубайское. Он осторожно выдвинул правую ногу за желоб. Пустота. Взглянуть вниз он не решился. Нащупал водосточную трубу. Нашел ногой закраину. Скользнул вниз. Очутившись на земле, замер, всматриваясь в темноту и прислушиваясь к ночи. Белые бинты снега на строениях помогли ему рассмотреть полуразвалившуюся стенку забора. Перемахнув через нее, он оказался во втором просторном дворе с верандами, с беседками, обвитыми голыми лозами винограда.

На Малой Арнаутской Яша снова оглянулся, прислушался. С Ришельевской доносились тревожные свистки, глухой шум. «Наверное, там патрули в квартирах все вверх дном поднимают, – подумал Яша. – А мне бы вот только эти несколько кварталов проскочить – и поминай как звали». За Нежинской до самой Слободки каждый проходной двор, каждая подворотня были ему знакомы, как страницы учебника геометрии. Он свернул на Екатерининскую, потом на Базарную. Он крался от дома к дому, прижимаясь к подворотням, стараясь, чтобы снег не скрипел под ногами.

Перейдя темный, заросший колючими акациями Александровский проспект, Яша внезапно встал, как вкопанный, затаил дыхание, прислушался. Кто-то сзади шлепал по мокрому снегу. Яша пригнулся, пристально всмотрелся туда, в темноту. Крадучись от угла к углу, прячась за деревьями, перебегая от одного к другому, двигалась какая-то тень. «Слежка! – сообразил он. – Так, чего доброго, хвост притащу в Нерубайское…» Но свернуть Яше уже было некуда – по сторонам, до самой Преображенской, сплошными стенами угрюмо громоздились наглухо закрытые дома. Яша знал, что многие не спят за этими стенами. Даже лежа в кроватях и смежив веки, люди не забывали о войне и оккупации. Те, которые успели выползти на белый свет при «новом режиме» и занялись спекуляцией или пошли к оккупантам на службу, мучились мыслями о том, что судьба еще может повернуться по-разному, что их благоденствие может оказаться кратковременным, и красные, чего доброго, вернутся в Одессу. Другие барахтались в своих сновидениях, как бычки среди морских зарослей, где их каждую секунду подстерегал то рыболовный крючок, то прожорливый хищник. Были и такие, что лежали с открытыми глазами, стерегли малейший звук, сжимали кулаки, готовились к бою… Но ни к тем, ни к другим, ни к третьим Яша не мог сейчас постучаться и попросить о помощи: не скажешь же первому открывшему тебе дверь, что ты спешишь в катакомбы, что синяя, покрытая бледным узором литерных отпечатков копирка должна быть немедля доставлена Бадаеву.

Яша прибавил шаг. Преследователь тоже понял, что Яше деться некуда и пошел открыто и быстро, гулко печатая шаг по тротуару. Когда Яша пересекал Преображенскую, шпик скомандовал:

– Стой!

А когда Яша, ничего не ответив, бросился бежать, он что-то закричал по-румынски.

Из укрытия у собора, что возвышался чуть в сторонке от перекрестка, на перехват Яше выскочили двое и тоже закричали:

– Стай!

– Хальт!

В ночной тишине гулко зацокали кованые каблуки.

Яша уже проскочил Преображенскую. Если удастся пробежать метров триста по Базарной, там очень темно, там до Нежинской рукой подать…

Он мчался, подгоняемый злобными окриками. Они не стреляли, очевидно, решив взять его живым. «Ну, дулю с маком! – подумал Яша. – Уж бегать-то я умею получше вас!» Вдруг в конце улицы показалось что-то темное. Яша даже остановился от неожиданности: навстречу ему шло трое. Конечно же, патруль. Патруль, несущий ему смерть. А может, этот патруль еще не заметил его? Яша кинулся в подворотню, надеясь снова улизнуть проходными дворами. С разбегу всем телом ударил в ворота. Заперты, деваться некуда, все равно поймают. Надо во что бы то ни стало уничтожить удостоверение Бакова! Иначе – пропал Фимка!

Яша кинулся в соседнюю подворотню, на бегу разрывая бумажку. Сперва хотел разбросать кусочки бумаги по улице, но потом решительно высыпал их себе в рот. Во рту пересохло от бега и волнения, бумага не лезла в глотку. Сзади все ближе стучали сапоги, а те, что шли навстречу, тоже заметили Яшу и побежали к нему. «Еще надо уничтожить копирку», – решил Яша. Второпях он никак не мог попасть рукой во внутренний карман.

Вдруг передний из бежавших навстречу крикнул:

– Беги, Яшко! Мы их задержим! – и, выставив вперед руку, выстрелил.

Пуля прожужжала над головой. Преследователи разом остановились. Яша подбежал к стрелявшему и узнал брата.

– Беги! – снова крикнул Алексей и, еще раз выстрелив, кинулся с середины улицы к одиноко стоявшей акации. Те, что бежали с ним, тоже метнулись в стороны.

Яша понял: Алексей со своей группой шел ему навстречу. Он рванулся и побежал, стараясь держаться поближе к домам, потом свернул направо, потом налево. Усталости как не было. Он словно летел по воздуху. А сзади, отдаваясь эхом в пустынных улицах, хлопали пистолетные выстрелы и сухо трещали автоматные очереди. На повороте Яша поскользнулся на мокром снегу и упал, а когда поднялся, весь заляпанный грязью, судорожно захохотал.