Текст книги "Твой сын, Одесса"

Автор книги: Григорий Карев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Вот что, Яков Яковлевич, – впервые назвал он юношу по имени и отчеству. – Вина Садового доказана не только твоим донесением. Партизанский суд приговорил предателя к смерти. Исполнение приговора поручаю тебе.

16. «То, что должен совершить я…»

В мастерской осталось трое – Хорошенко еще с вечера ушел на Большой Фонтан на связь с рыбаками. У Яши работа не клеилась: валились из рук напильники, стыл паяльник, не держали деталь тиски.

– На тебе лица нет, Яшко. Пошел бы поспал лучше, – предложил Алексей.

Но Яша только отмахнулся от него. А когда наступили ранние зимние сумерки, зло швырнул в угол старую горелку, с которой весь день морочился, вытер ветошкой руки, подошел к Чикову:

– Пойдешь сегодня со мной к Садовому.

И Чиков, и Алексей знали, зачем надо идти к Садовому. Тот и другой были готовы к этому, но тот и другой думали: только бы не мне. Нет, они не трусили. Но одно дело вступать в открытый бой с патрулем, как тогда на Базарной, и совсем другое – прийти и убить… своими руками… Руки Алексея привыкли к тонкой ювелирной работе, к прохладе металла и теплоте паяльника. Что же касается Чикова, то мысленно он расправился уже со множеством мерзавцев, а живой крови так и не видывал. Он понимал, какое зло может причинить Садовой всему отряду, – может, уже и предал всех, – он холодно, обдуманно ненавидел предателя и первым сказал: «Надо ликвидировать…». И все-таки убить своими руками… Саша почувствовал приступ отвратительной тошноты. Спросил чужим, дрогнувшим голосом:

– Когда?

– Сейчас… Как только совсем стемнеет.

Саша посмотрел на свои вымученные долгой болезнью слабосильные руки и сказал, как когда-то:

– То, что должен совершить я, должен совершить я, а не кто-то другой…

И хотя он уже принял решение, легче ему не стало: его выдавали белые худые пальцы, стряхивающие несуществующие пылинки с пиджака, бегающие глаза, необычная бледность, подергивание губ.

Алексею и Яше стало неловко смотреть на Чикова – может быть, потому, что они тоже мучались таким же смятением, только умели таить его в глубине души, не позволяли ему проявиться. Они стояли, потупив глаза, тяготясь наступившей тишиной и боясь нарушить ее.

Нудно тянулись минуты. Через заснеженное оконце медленно вползала ночная темень. Яша хотел было уже скомандовать «Пора!», когда в мастерскую влетел комар. Его писк, вначале еле слышный, становился все назойливее, противнее, мучительнее, будто ввинчивался в уши, превращался в свист, в звон, в гул… Яша удивленно посмотрел вверх: откуда в январе взяться комару? И в то же мгновение почувствовал, что все вокруг: старые примусы и жестянки на полках, инструмент на верстаках, каменные стены и даже сама земля – дрожит мелкой дрожью от этого гула.

– Что случилось? – спросил в темноте Алексей.

Яша не ответил, а только подумал: это самолеты. Наши, советские самолеты! По ночам над городом патрулировали самолеты «эскадрильи Муссолини», но они так не летают. Это – наши! Сейчас начнется бомбежка. Первая бомбежка советских самолетов, которую Яше доведется пережить…

Во дворе захлопали двери, зазвучали возбужденные голоса. Все поняли, чем грозит этот нарастающий гул в черном беззвездном небе.

– Самолеты? – снова спросил Алексей.

И на этот раз Яша ничего не ответил брату. Он думал о Чикове. А что, если Саша не выдержит, надломится от страха и откажется от задания?.. Нет, никогда. Никогда! Яша этого не допустит! Саша не может, не должен, не имеет права так поступить. Саша – друг! Сашу он рекомендовал в отряд, ручался за него, как за самого себя! Если Саша откажется от слов «То, что должен совершить я, должен совершить я», он предаст дело, он станет… Нет, нет! Этого допустить нельзя!.. Надо… Надо вышибить клин клином…

Яша шагнул в темноту и нащупал руку Чикова. Рука была холодная, влажная и вздрагивала, будто через нее пропускали ток. Яша сжал ее до боли в собственных пальцах:

– Бежим наверх, посмотрим бомбежку. Мигом!

Ни Алексей, ни Саша ему не ответили. Во дворе все замерло. Будто ночь прижала всех к земле, укрыла своей темнотой от опасности. Но Сашина рука продолжала вздрагивать, и Яше показалось, что товарищ плачет. Он одновременно толкнул одной рукой дверь мастерской, а второй рванул за собой Сашу:

– Ну! Наверх! Мигом!

Первый взрыв громыхнул, когда они были уже на четвертом этаже.

– Слишком темно, – пыхтел сзади Яши Алексей. – Им сверху ничего не видно. Надо бы хоть одну ракету дать, чтобы бомбили прицельно… Или поджечь что-нибудь.

– Поджечь? – выдохнул Яша. – Это они и без нас сделали. На, смотри!

Ударом ноги он распахнул дверь на заваленный снегом балкон. В лицо ударило холодным ветром. Небо было исполосовано огненными трассами. За домом, в стороне порта, полыхало зарево, и снег на крышах был красным. В соседнем доме со звоном посыпались стекла. У Яши так сильно стучало сердце, что, казалось, оно тоже рассыплется на тысячи осколков во время взрыва очередной бомбы.

И вдруг Яша подумал: а что, если разбомбят дом, в котором живет предатель, и того тяжело ранит? Сможет ли он, Яша, стрелять в тяжелораненого? Или если Садовой попадет в госпиталь? Попробуй тогда к нему добраться!.. Яша не обращал внимания на то, что совсем близко покрывало снега вспарывалось осколками зенитных снарядов. Он забыл о своей безопасности, о Саше и Алексее. Он думал только о Садовом и при каждом взрыве спрашивал себя, не упала ли бомба в районе Южной улицы, найдет ли он Садового целым и невредимым, когда кончится бомбежка.

– Пойдем, Яшко, бомбежка заканчивается, а после налета из-за патрулей трудно будет пройти до Южной.

Яше сперва показалось, что это он сам себе сказал. Но голос снова повторил эти слова. Это был голос, который уже произнес сегодня: «То, что должен совершить я, должен совершить я…» Яша снова нашел в темноте руку товарища и пожал ее.

Как нынче днем, как вчера и позавчера, на балкон, на крыши, на землю падали крупные, тихие хлопья. Только теперь это были серые хлопья пепла.

О том, что произошло дальше, Яша Гордиенко рассказал сам в документе, который и сейчас хранится в государственном архиве. Рассказал лаконично и скупо, короче не скажешь:

«…Я пошел с Сашей Чиковым, и мы застали Садового в трезвом состоянии. Я сказал ему, что видел Бадаева, который спрашивает, что делал Садовой все это время.

Садовой ответил, чтобы я передал Бадаеву, что на следующий день, около одиннадцати часов утра он будет ждать Бадаева на улице Нежинской угол Горького, и что доложит лично ему о своей деятельности. Так как Садовой настоятельно требовал, чтобы мы ушли от него, мы направились к выходу. Мы шли по длинному темному коридору мимо пустых квартир: я впереди, Садовой за мной, а Чиков последним. Вдруг я услышал, что Садовой что-то торопливо вынимает из брючного кармана. Я обернулся и выстрелил два раза в Садового.

Что касается Чикова, думаю, что он совсем не стрелял».

17. Шакалы из Галаты

Ленивый, как боярин, и жирный, как портовая крыса, начальник жандармерии подполковник Пержу брезгливо отодвинул ладонью налитую полковником Ионеску рюмку водки:

– Нет настроения.

Сообщение о разгроме немцев под Москвой испортило настроение не одному только Леону Пержу. Кто думал, что русские будут так сопротивляться! Заверял же Гитлер, что до зимних морозов большевики будут разбиты и война закончится… Говорил же Антонеску, что как только оккупируют Одессу, румынская армия получит отдых… И, кажется, все шло слава богу: Киев, Харьков, Орел, Ростов-на-Дону… вот-вот должны были прорваться к нефтяному Кавказу, со дня на день ожидалось падение Ленинграда и Москвы, и вдруг: гром с ясного неба – отборные дивизии фюрера отброшены на 250 километров, уничтожены в снегах Подмосковья.

На юге русские будто только и ждали этого: в канун Нового года высадились с моря и отбили города Керчь и Феодосию, а через несколько дней их корабли высадили десанты в районах Евпатории и Судака. Новое наступление на Севастополь провалилось…

А в Одессе?.. Пержу перебирает в памяти сводки, зачитанные сегодня на совещании. «Террористы, скрывающиеся в катакомбах в Нерубайском, ожидают приказа наладить связи с военнопленными, недовольными крестьянами, а также с теми, кто живет на Слободке, чтобы объединенными усилиями захватить артиллерийскую батарею на крекинг-заводе… Много партизанских групп находится в катакомбах Кривой Балки, Усатово, Нерубайского… Партизаны обстреляли патруль из автоматов. Убит один солдат, ранен офицер… Раскрыта новая партизанская группа среди рабочих завода «Январский»… У катакомб приходится держать целую дивизию, так необходимую на фронте. Кажется, замуровали все щели, взяли под прицел все входы и выходы, а катакомбисты каждую ночь появляются в городе, пускают под откосы поезда, взрывают штабы, а самолеты по их сигналам бомбят воинские казармы, артиллерийские склады и батареи. И сколько тех партизан под землей? Одни говорят, что всего несколько десятков фанатиков, другие утверждают, что в катакомбы ушла добрая половина войск, защищавших Одессу, и только ждут десанта с моря. Что будет, если этой ночью советские корабли появятся на здешнем рейде?..

Леон Пержу зябко поежился. Он вместе с начальником одесского отделения сигуранцы полковником Ионеску и начальником следственного отдела майором Ионом Курерару только что вернулся с совещания у генерала Гинерару. Собственно, Гинерару только председательствовал, указания давали начальник Одесского гестапо и представитель германского верховного командования при губернаторе Транснистрии. Они сообщили, что в Берлине обеспокоены и недовольны положением в Одессе, что имперское управление безопасности выразило свое сомнение в том, что румынские каратели своими силами справятся с красным подпольем и катакомбистами, и прислало в Одессу оперативную группу «Мертвая голова». Они потребовали усилить работу по отбору среди военнопленных и гражданского населения подлежащих уничтожению патриотов, жестоким террором запугать жителей города, создать диверсионные группы и «институт провокаторов» среди партизан. В заключение начальник гестапо заявил, что отныне во главе борьбы с катакомбистами становится оперативная группа «Мертвая голова», с которой румынским властям надлежит координировать все свои действия. В заключение немцы пригрозили, что если жандармское управление и сигуранца не справятся с задачей, то Леона Пержу не спасут больше его родственные связи с директором румынской секретной службы генералом Эудженом Кристеску, а бывшего деникинского контрразведчика Георгиу Ионеску – старые заслуги перед сигуранцей.

– Может быть, настроение господина подполковника поднимет рюмка отечественного коньяка? – заискивающе спросил Ионеску.

– Ну-и. Нет, коньяк тоже не поможет. Господин полковник обещал удивить каким-то сюрпризом.

– О! Вы нетерпеливы. Я уверен, что после сюрприза вы не откажетесь и от русской водки.

– Возможно, – пожевал толстыми губами Пержу.

Он никогда не заехал бы к этому проходимцу Ионеску, если бы тот не пообещал нечто такое, что может успокоить нервы и подать надежду на скорый успех в борьбе с партизанами. Ионеску тоже ни за что не пригласил бы к себе этого спесивого индюка Пержу. Но ему не терпелось похвастаться удачей. Тем более, что Ионеску рассчитывал: то, что узнает в Одессе Пержу, немедленно станет известно в Бухаресте, его родственнику генералу Кристеску – прямому и главному начальнику Ионеску. Ионеску подмигнул Курерару, выпил свою рюмку и взял с блюдца соленую маслину. Желтое, как пергамент, лицо полковника разгладилось, маленькие глазки хитро прищурились:

– Что ж, господин майор, не будем томить гостя…

В это время раздался телефонный звонок. Следователь по особо важным делам просил майора Курерару срочно принять его.

– В чем там дело? – раздраженно насупил брови Ионеску. – Пойдите разберитесь.

Курерару вышел.

– Так что у вас там за тайна, господин полковник? Нельзя ли меня посвятить в нее, не дожидаясь майора? – спросил Пержу, вынимая массивные золотые часы и давая этим понять, что у него, начальника управления жандармерии, нет времени для пустых разговоров.

– Прошу прощения за задержку, – угодливо наклонил бритую голову Ионеску. – Но я хотел, чтобы Курерару ознакомил вас с некоторыми документами.

– Ну, а в общих чертах?

– В общих чертах это имеет прямое отношение к тем указаниям, которые дали немцы сегодня на совещании.

Пержу недовольно поморщился. Ему неприятно было само упоминание о сегодняшнем совещании. Он ненавидел немцев. Прежде всего за то, что они бесцеремонно относятся к румынам. Даже в Румынии обнаглели, словно завоеватели. Захватывают себе лучшие куски. И здесь, в Транснистрии, тоже. Заставляют румын воевать, хотя в начале войны речь шла только о том, что Румыния поддержит наступление южного германского фронта, а затем – будет нести вспомогательную службу в тылу. Впрочем, в этой ненависти Пержу был не одинок. Только вчера он вернулся с берегов Южного Буга, по которому проходит так называемая «граница немецких и румынских интересов», инспектировал пограничную службу. Сперва он возмутился, узнав, как устраивали порку плетьми в немецких стражницах румынам, пытавшимся проникнуть на немецкую сторону без пропусков. Но потом возмущение уступило место тихому злорадству – выяснилось, что его подчиненные не оставались в долгу: оказался немец в пределах румынских интересов без пропуска, зазевался, считай – пропал без вести… Но еще больше Пержу ненавидел русских белогвардейцев на румынской службе. Сегодня его пуще всего оскорбило именно то, что Гинерару упомянул его, отпрыска знатной румынской фамилии, рядом с Ионеску, этим подонком, подобранным на галатской свалке.

– Так чем же вас так очаровали немцы? – скрывая неприязнь, холодно спросил Пержу.

– Наоборот, – будто извинился Ионеску, поняв, что неосторожно задел больную струнку шефа жандармов. – Я хочу доказать, что мы предвосхитили директиву гестапо об институте провокаторов среди партизан.

– Что вы хотите этим сказать? – вдруг оживился Пержу.

– То, что немцы изобрели давно уже изобретенный порох. Пока они думали – мы делали.

– Вы завербовали агента среди катакомбистов?

– Да.

– На что способен этот человек?

– Мы его изучаем. Но он жадный… Жадные способны на многое.

Пержу задумчиво побарабанил пальцами по столу.

– Да, это в духе требований имперского управления безопасности. Вы правы. Только…

Пержу умолк, испытующе посмотрел на Ионеску.

– Что только, господин подполковник?

– Я знаю, на что вы рассчитываете, Ионеску, – лукаво и хищно улыбнулся шеф жандармов.

– Если вы думаете, что я рассчитываю с вашей помощью доказать приоритет румынской разведки над немецкой, то не ошибаетесь.

– Вот именно. Я думаю, что этот приоритет будет соответственно оценен Бухарестом. Особенно, если вы добьетесь реальных результатов… Я охотно выпью эту рюмку за ваш успех, если… Если о вашем агенте ничего не будет известно гестапо.

Ионеску удивленно посмотрел на жандармского подполковника, желтый пергамент лица чуть смяли острые морщинки.

– Да, да! – решительно поднял рюмку Пержу. – Если гестапо узнает о вашем агенте, оно отберет его у вас и весь успех припишет себе. Это – в характере немцев: взяли Ростов – слава немецкому оружию; отдали Ростов – виноваты румыны; снова взяли – опять немцы в героях, а десятки тысяч трупов наших соотечественников остались в сугробах донской степи.

Они подняли рюмки и молча выпили.

Курерару вошел без стука. По нервно вздрагивающим губам под тонкими усиками нетрудно было догадаться, что он очень взволнован. Но Ионеску не заметил этого.

– Покажите-ка дело Садового, господин майор, – довольно потирая руки, распорядился он.

– Показывать дело бесполезно, господин полковник, – доложил Курерару. – Агент Садовой убит.

– Как убит?! – схватился со стула Ионеску.

– Сегодня, в десять утра, труп Садового обнаружен у него на квартире. Из груди и живота извлечены две пули от револьвера системы Браунинг. Больше из него ничего не выжать…

Пержу тоже поднялся с кресла. Он молча смотрел на потемневшее, перекошенное дикой яростью лицо Ионеску. Потом его пухлые губы скривились в презрительной улыбке.

– Не хватало еще, чтобы немцы из «Мертвой головы» добились успеха в борьбе с катакомбистами и доказали неспособность румынской администрации навести порядок в Транснистрии.

Он рывком схватил со стола фуражку и перчатки, не прощаясь, крупными, тяжелыми шагами направился к двери:

– Не сумели… Ш-шакалы…

Звук сильно хлопнувшей двери заглушил последнее слово, произнесенное разъяренным Пержу, но Ионеску и Курерару то слово слишком хорошо было знакомо.

…Шакалы из Галаты! И на совещании, и сейчас напоминания о Галате больно хлестнули по самолюбию Ионеску и Курерару. Прошло более двадцати лет, как они вместе с тысячами белоэмигрантов сошли на пристань у Галатского моста и неуверенно ступили на стамбульскую землю. Валюты у Георгия Иванова и Ивана Кунина не было, а царские ассигнации и «керенки» уже ничего не стоили. Поначалу жили надеждами на скорый крах большевиков и победное возвращение домой. Но жизнь опрокинула эти расчеты и заставила подумать о пустом животе, об истрепавшихся казенных френчах: даже под горячим стамбульским солнцем голым ходить не будешь, а голод – не тетка, научит из песка веревки вить! Бывшие княгини и баронессы пошли официантками, губернаторы – поварами, генералы – швейцарами в кабаре да рестораны. А Иванов с Куниным поселились в портовом районе Стамбула – Галате, где было полным-полно трактиров и кофеен, игорных домов и притонов. Попробовали счастья в игорном доме одессита Сергея Альтбранта. Не поталанило! Начали промышлять чем могли: торговали из-под полы фальшивыми золотыми рублями и стеклянными «бриллиантами», устраивали тараканьи бега, помогали торговцам фруктами и свежей рыбой перетаскивать товары. Заработанного не хватало даже для того, чтобы вечером сходить в шашлычную, откуда неслись манящие острые запахи. Среди людского скопища Галаты, среди гудков пароходов на Босфоре, разноголосицы и смеха, портовой сутолоки участь их, бездомных отщепенцев, казалась особенно горькой и безысходной. А когда в 1923 году президент Ататюрк приказал всем русским белогвардейцам, не прекратившим враждебной деятельности против Советского государства, покинуть пределы Турции, Иванову и Кунину и вовсе пришлось туго – хоть с Галатского моста да в Босфор! Вот тогда-то румынская разведка и пригрела их. Вот тогда-то Георгий Иванов и превратился в Георгиу Ионеску, а Иван Кунин в Иона Курерару.

Казалось бы, с тех пор немало дунайской воды утекло в Черное море и немало Ионеску с Курерару забросили шпионов и диверсантов через Днестр. Будто и пришлись они ко двору в сигуранце, а все же им нет-нет да и напоминали про Галату. Помните, дескать, чем обязаны своим хозяевам…

Оставшись вдвоем с Курерару, Ионеску крепко по-русски выругался и приказал поручить капитану Аргиру тщательно расследовать убийство Садового.

– Он уже занимался этим, шеф, – чуть наклонил по-румынски гладко причесанную голову Курерару. – Ничего утешительного не выяснено, тем более, что убийство произошло во время бомбежки, а труп обнаружен только утром. Аргир склонен к версии, что Садовой убит уголовниками с целью грабежа.

– Ерунда! Эта версия всегда наготове у Аргира, когда он не может выяснить подлинных обстоятельств, – рассердился Ионеску. – Что нам известно о катакомбистах от Садового?

Курерару достал из сейфа папку с донесениями агента, осуществлявшего связь с Садовым, и положил на стол перед Ионеску, но тот брезгливо отодвинул ее одним пальцем.

– Вы мне еще предложите разговаривать с этим грязным доносчиком. Нет уж, увольте, копайтесь в этом сами, а мне доложите главное.

– Из того, что успел Садовой донести в сигуранцу через агента, следовало, что в катакомбах действует отряд чекистов под руководством чекиста Бадаева, присланного из Москвы. Зовут его Павлом, раньше звали Владимиром, но, возможно, что и то и другое имя не настоящее. Петр Бойко, он же Антон Брониславович Федорович – хозяин городской явочной квартиры катакомбистов. У него в слесарной мастерской работает связной отряда Бадаева Яков Гордиенко…

– Немного, – с досадой заметил Ионеску. – Либо он мало знал, либо набивал себе цену.

– В своем первом письменном заявлении, – поспешил добавить Курерару, – Садовой сообщал, что в катакомбах ему бывать не довелось, Бадаев относился к нему с недоверием.

– Да, большевики пьяниц не любят и не верят им. Ну, а чекисты – тем паче. Немедленно займитесь этим хозяином мастерской, майор.

– Взять сейчас?

– Ни в коем случае.

Ионеску жестом приказал Курерару сесть и начал излагать ему свой план.