Текст книги "Любить кого-то?"
Автор книги: Грейс Слик
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
27. Большой дом
После возвращения из Европы мы купили большой викторианский особняк. Мы назвали его "Большим домом" – таким он для нас и был. На четырех этажах располагались офис, кухня, шесть спален, гостиная, столовая, холл, плюс плотник, он же эксперт в области боевых искусств, он же поставщик кокаина. Его "контора" была в подвале, там же хранились инструменты, стояли кровать, стол и пара здоровенных баков с веселящим газом. Периодически вся группа спускалась туда и усаживалась на полу вокруг своего большого синего металлического идола, а наш тур-администратор, Джон Шир, прикручивал на крышку бака самодельное приспособление с шестью кранами, чтобы все могли кайфовать одновременно. Мы "накачивались" веселящим газом и "отъезжали", потому и сидели на полу – не так больно падать.
Йорма, правда, предпочитал стоять, хотя и разбил дважды голову (до крови) об острые края бака. Мы никак не могли этого понять. Это была одна из немногих глупостей, которые он когда-либо делал. Очень разумный и прагматичный, Йорма обычно вел себя значительно спокойнее остальных. Он, конечно, участвовал в общих развлечениях, но при этом оставался самым тихим и сосредоточенным членом группы.
Первый этаж Большого дома поражал барочными излишествами: обитые бархатом стены, розовые занавески, деревянные двери ручной работы и ангелочки на потолке. В столовой стоял бильярдный стол, мебель же была разносортной: от дешевых диванчиков в стиле Людовика XIV до самодельного деревянного пыточного стола (он же – обеденный) и неподключенного электрического стула. По стенам висели еще кое-какие жутковатого вида вещи, потому что меня прикалывало сочетание "семейного" обеда и орудий убийства. Мы как-то положили Дэвида Кросби на стол, приковав ему руки и ноги, а затем включили машину, которая растягивала конечности в разные стороны. Мы быстро осознали, что, несмотря на преклонный возраст, устройство все еще работает – смех Дэвида мгновенно сменился криками боли.
Вот такие мир и любовь.
На втором этаже мы устроили офис, а в большой спальне (также на втором этаже) четыре месяца жила я. Я все еще была со Спенсером, хотя наши отношения и близились к концу, но и в турне, и дома я предпочитала иметь отдельную от партнера комнату. Так каждый может спать, слушать музыку, есть, сидеть в тишине, смотреть телевизор или приглашать друзей, не боясь побеспокоить другого.
Я обычно поднималась около 4:30 утра – такая у меня привычка. Часами лежать в темноте, ожидая, пока мужик проснется – это всегда сводило меня с ума. Потом, всегда гораздо интереснее заниматься любовью в чужой комнате, прийти на территорию мужчины. Отдельные квартиры также спасают от постоянных криков, типа "Это ты не закрыла зубную пасту?" и "Да когда же ты выключишь этот чертов телевизор?" В общем, это облегчает ситуацию, дает возможность поругаться по более важным вопросам (а не выяснять,, кто бросил полотенце на пол в ванной). Если бы не раздельное проживание, все мои связи длились бы, наверное, не больше недели.
Последний этаж выглядел, как салон старого публичного дома. Множество маленьких комнаток (чтобы уединяться?) вокруг большого зала (какую из девочек предпочитаете?), и одна большая спальня (для мадам?), которую занял Пол. Большой дом многое повидал, от Энрико Карузо (который останавливался здесь) до большого сан-францисского землетрясения 1906 года.
Изначально дом был белым, но мы перекрасили его в черный цвет – не в честь песни "The Stones" "Paint It Black", а для придания окрестностям некоторой мрачности. Черный цвет дома отлично дополняли четыре колонны из черного мрамора, создавая ощущение особняка семейки Адамс[26]26
Персонажи культовых фильмов, мультфильмов и комиксов в жанре "черной комедии," семейка вампиров.
[Закрыть].
В Большом доме случались странные вещи. Именно здесь, в одной из спаленок наверху, я как-то вечером познакомилась с девчонкой по имени Салли, с которой потом подружилась. Она ожидала там Спенсера. Салли была "группи" (не все "группи" – безмозглые идиотки), а сейчас стала юристом, живет в Техасе и – сюрприз! – замужем за музыкантом. Мы пару часов протрепались, и мне понравилось ее чувство юмора и остроумие.
Я понимала, что мои отношения со Спенсером закончены, и следующая ночь это подтвердила. Я шла погулять, и, проходя через гостиную, застала там Спенсера и Салли за просмотром видеокассеты (снятой Спенсером за пару часов до того), на которой Салли танцевала обнаженной. Опять меня обошла блондинка с большими сиськами! Но, принимая во внимание мой растущий интерес к Полу и дружбу с Салли и Спенсером, плюс тот факт, что я все еще была замужем за Джерри, просмотр домашнего пип-шоу был, скорее, развлечением, нежели чем-то обидным.
Салли со Спенсером устроились жить в Большом доме. Наш менеджер, Билл Томпсон, получил лицензию священника[27]27
В Штатах это очень просто, лицензию можно даже получить по почте.
[Закрыть] и по-быстрому обвенчал моего бывшего парня и мою новую подругу. Потом была грандиозная вечеринка с участием массы рок-н-ролльных персонажей и всех торчков Сан-Франциско. Мне никогда не нравились такие мероприятия, поэтому я ушла довольно рано. Когда я приехала домой в Сосалито, на автоответчике была запись "Возвращайся на свадьбу. Пол перебрал с ЛСД".
Пол перебрал? О, Господи, я не знала, что думать, что делать, но поехала посмотреть, чем я могу помочь. Когда я поднялась в спальню Пола, он сидел на кровати по-турецки и скручивал косячок. Не слишком похоже на "перебор"...
– Что происходит? – спросила я. – Мне кто-то позвонил и сказал, что тебе плохо.
– Все как-то странно... – ответил он.
Все стало ясно – типичный случай: "не пошло". Ничего страшного. Конечно, я читала о действительно перебравших людях, вроде дочери Арта Линклеттера, выпрыгнувшей из окна, находясь под воздействием кислоты. Через несколько лет, когда у г-на Линклеттера брали интервью, он обвинил в ее смерти Тимоти Лири и меня. Ни я, ни Тим никогда с ней не встречались, но наша репутация пропагандистов ЛСД заставила г-на Линклеттера сделать далеко идущие выводы. Когда я услышала эти обвинения, я попыталась дозвониться до телеканала. Интересно, скольких знаменитостей, которым платят за рекламу алкоголя, обвиняют в миллионах пьяных аварий на дорогах каждый год? Наверное, никого. Мне хотелось поговорить с этим человеком, напомнить ему о ситуации с алкоголем и о лицемерии общества в этом вопросе, но линии были забиты звонками других зрителей, желавших высказать свое мнение. Кроме того, мне кажется, что снобизм г-на Линклеттера все равно не дал бы ему меня выслушать.
Позже Лири распространил заявление:
Я уже рассказывал о сумасшедшей кислорододышашей рыбе, с которой началась эволюция. Но давайте будем честны друг с другом – не все рыбы могу дышать кислородом. Большинство из них знает, кто они. Как уже было сказано, ЛСД может порождать ужас в людях, никогда его не пробовавших. Мне жаль, что я не ограничил свои призывы и не дал больше информации об этом. Мы убедили в возможности дышать кислородом слишком многих рыб, которые к этому еще не готовы. – Тимоти Лири (и Грейс Слик, за компанию).
В другой раз в Большом доме я чуть не убила кого-то. Я пришла поздно, открыла дверь и увидела, что мебель валяется по всему холлу, как раскиданные игрушки. Было похоже, что здесь бесились дети, но было тихо. Никаких сумасшедших вечеринок тоже не было – я бы об этом знала, – поэтому я решила, что в дом проник какой-нибудь псих.
Ужас.
Я вспомнила, что у Пола есть пистолет, он лежит в тумбочке, но до него идти еще три этажа. Где тот, кто был виновником этого беспорядка? Вооружен ли он (или она)? Как можно тише я поднялась в комнату Пола. Вдруг я услышала шаги за спиной. Я схватила пистолет и развернулась к двери, готовая стрелять.
– Хорошая девочка... – сказал знакомый голос, в нем чувствовалась похвала за мою способность постоять за себя. В комнату вошел Дэвид Кросби.
– Хорошая девочка, мать твою! – заорала я. – Я тебе чуть голову не снесла!
Дэвид вошел в дом до меня, но после того, как кто-то перевернул все вокруг. Подозревая, что придурок прячется где-то в здании, мы внимательно обшарили весь дом в поисках неизвестного декоратора. Позже мы узнали, что весь этот бардак устроил один долбанутый фанат, который был зол на нас, потому что мы не взяли его в группу.
Я не выстрелила, и Кросби жив до сих пор. И уши мои не пострадали, не то что во время стрельбы, устроенной как-то раз в лесу "The Dead", "Airplane" и другими местными музыкантами. Мы не охотились – просто всаживали пули в деревянные мишени, привязанные к деревьям. Надо было, конечно, надеть наушники. Типа тех, что выдают в тире – а то уши болели недели две.
Конечно, нам, музыкантам-самоучкам, по фигу потеря слуха...
28. А победила...
В 1968 году, во время записи "Crown of Creation", мы все еще мучились оттого, что каждый хотел сам контролировать свою ручку на пульте.
Для тех, кто не знает тонкостей работы в студии, скажу, что "пульт" – это такая большая панель с кучей кнопок, ручек, проводов, индикаторов и прочих электронных штук, предназначенная для записи и сведения музыки. "Сведение" происходит, когда песня полностью записана, при этом громкость каждого инструмента устанавливается так, чтобы она сочеталась с громкостью остальных инструментов и композиции в целом.
Обычно "хозяином" пульта является продюсер, но, естественно, каждый из нас хотел быть громче остальных. Это означает, что шестеро эгоистов постоянно загоняли индикаторы в красную зону (туда, где написано "ПЕРЕГРУЗКА"). Добавьте немного кокаина, и вы получите постоянные дорогостоящие переделки, если не полнейший хаос. Помимо того, что кокаин нынче дорог, он еще имеет тенденцию заставлять музыкантов попробовать семьдесят пять различных вариантов сведения, прежде чем они придут к общему мнению, что пятый вариант был вполне приемлемым. Это, конечно, отличное развлечение, если у вас есть 250 долларов в час, которые можно выкинуть за простой студии, или пара тысяч долларов на кокаин на всех.
Насколько я помню, я доводила инженеров, проигрывая песню во всевозможных вариациях до тех пор, пока пришедшие уборщицы не наставляли на меня пылесосы. Храни, Господь, терпеливых звукоинженеров! Продюсеры и музыканты спорят, хлопают дверьми, но инженеры остаются на месте, что бы не случилось.
Во время одного из "эгоистичных" сведений наши с Полом руки постоянно соприкасались, потому что его ручка на пульте была расположена рядом с моей. Через сорок пять минут моя рука все еще лежала на ручке, внося "улучшения", которые ничего не могли изменить. Мне просто хотелось выяснить, когда касания рук перейдут во что-то большее. Все это, конечно, сделало Пола дружелюбнее: его замечания оставались достаточно едкими, но я заметила, что он слегка поворачивался ко мне, когда объяснял свою точку зрения, и держал руку на кнопке, даже когда перематывалась лента. Медленное укрепление отношений. Еще не время.
Зато реально укреплялась популярность группы; неожиданно стали появляться какие-то киношники, которые хотели объединиться с нами и делать деньги на нашем имени. Одним из них был режиссер Отто Премингер[28]28
Американский актер и режиссер, снявший фильм "Анатомия убийства" и киноверсию оперы "Порги и Бесс".
[Закрыть]. Он считал себя крутым хиппи, потому что как-то на чьей-то вечеринке принимал психоделики вместе с Леонардом Бернстайном[29]29
Американский дирижер, пианист и композитор, автор "Вестсайдской истории".
[Закрыть]. Ему хотелось снять комедию про контркультуру, он даже уговаривал меня сниматься в своем фильме "Skidoo" про пожилого мужика, принимающего кислоту (его сыграл Джеки Глизон). К сожалению (а, может быть, к счастью для зрителей, которым пришлось бы увидеть мою игру), Премингер такого понарассказал о роли, что я отказалась.
Я также не согласилась сниматься в фильме "Little Fauss and Big Halsy" в роли, доставшейся в результате Лорин Хаттон – Голливуд все еще снимал массовые цветные поделки про девушек ангельской чистоты. Совершенно не мой стиль.
Но в 1969 году "Airplane" все-таки согласились сотрудничать с Жан-Люком Годаром, совместив две разных области искусства "новой волны".
Вот что надо сделать, если у вас есть группа и вы хотите бесплатной рекламы: надо всего лишь сыграть концерт очень громко (децибел 150, не меньше) где-нибудь на ступеньках одного из небоскребов Манхеттена. Мы так и сделали, посчитав, что выйти из тюрьмы под залог будет дешевле, чем нанять человека, способного поднять шумиху такого же масштаба. Вообще-то надо было сделать это еще и в голом виде... Об этом мы как-то не подумали, поэтому Годар, ведший съемку из дома напротив, где располагался офис студии Лекока-Пеннебейкера, запечатлел нас на ступеньках отеля "Шуйлер" полностью одетыми.
Когда мы были готовы, Марти схватил микрофон и заорал: "Проснись, Нью-Йорк, пора вставать!" К нам присоединились подъехавшие актеры Рип Торн (в ярко-красном шарфе) и Пола Мэттер (закутанная в простыню). К несчастью, они были не единственными. После исполнения двух песен, "Somebody To Love" и "We Can Be Together" появился полицейский и приказал нам прекратить играть, поскольку мы "нарушаем покой мирных жителей". Мы решили, что фильм будет еще лучше, если мы продолжим. Сказано – сделано. Машины, завидев нас, притормаживали, обыватели замирали, а служащие различных компаний приветливо махали из окон своих контор. Появились еще человек пять полицейских, они стали пытаться прогнать Рипа и Полу. Когда те отказались уходить, их арестовали и увезли в Восемнадцатый участок.
"А оркестр играл..."[30]30
"And the band played on:" – цитата из песни "Hot Tuna" "Sunrise Dance with the Devil" (альбом "Yellow Fever," '75)
[Закрыть]
Фильм, названный "Простой американский фильм"[31]31
"One American Movie". Название фильма было позже сокращено до "One A.M.," что можно также перевести как "Первый час ночи". В процессе производства Годар бросил фильм, и он был окончательно смонтирован Д.А.Пеннебейкером, который был одним из операторов. Пеннебейкер известен также как кинорежиссер-документалист, основатель направления "жизненного документализма," он снял фильмы о музыкальных фестивалях в Монтерее и Торонто, а также о Бобе Дилане, Дэвиде Боуи, Джейн Фонде.
[Закрыть], был показан в Доме художника в Беркли 17 декабря 1969 года. Вот что написал об этом Ральф Глизон:
Впечатляюще! Фильм пока представляет из себя всего лишь концертный кусочек и несколько интервью, плюс съемки Рипа Торна, которые сами по себе стоят целого фильма – он играет персонажа, являющего собой четкое отражение сегодняшней политической сцены...
Это подборка незаконченных реплик, которые быстро надоедают. Если бы не наличие рок-группы и тот факт, что все это интересно не столько смотреть, сколько слушать, фильм был бы крайне сложен для восприятия.
Эх, Ральф, забыл ты старую сентенцию "Вас бы туда!" Многие шутки были вырваны из контекста, поэтому повисли в воздухе. Кроме того, мы считали, что фильм будет комедией ошибок. Может быть, спас бы более жесткий монтаж или кадры полицейских с фонариками на лбу... Но все эти нестыковки в сочетании со скандалом сделали свое дело – еще не готовый фильм получил всемирную известность, что и требовалось. Был и еще один плюс: обыватели обязаны были его возненавидеть.
Кстати, двумя десятилетиями позже "U2" проделали то же самое в Лос-Анджелесе, снимая собственный клип. Арестов не было.
Еще один мой голливудский облом: "Рэгтайм" Милоша Формана. Мне предложили роль коммунистического агитатора – то есть "вживаться в образ" было не обязательно. К сожалению, мы как раз уезжали в турне, и пришлось отказаться. Так что моя карьера в кино была короткой, небогатой событиями и закончилась единственным плохо освещенным в прессе андеграундным провалом.
"Оскара" Грейс не дадут...
Как, впрочем, и "Грэмми". Как-то мы играли во Флориде, и прошел слух, что мне ДОЛЖНЫ ВРУЧИТЬ "ГРЭММИ". Говорили, что это уже решенное дело. Настолько решенное, что в тот вечер, когда должно было происходить награждение, на сцене даже были установлены телекамеры, стоял монитор, показывавший прямую трансляцию из Лос-Анджелеса. Теоретически, мы должны были прервать концерт, когда объявят победителя – меня, – чтобы я могла покраснеть, скромно потупить глазки и сказать спасибо моей тете Фриде, дяде Троту и т.д. Но, когда подошло время, я услышала: "А "Грэмми" получает... Линда Ронстадт!"
Операторы выглядели смущенными, зал разразился дружным "бууууууу!", а я была сильно разочарована. Я помню, что думала примерно так: "Что же это была за "секретная" информация, что все были так уверены в моей победе настолько, чтобы наживать себе геморрой, прерывать концерт, утихомиривать зал и затаскивать на сцену все эти камеры? Поделились бы, что ли..."
В общем, произошел облом, а я так и осталась стоять с лучом прожектора прямо в лицо. Я знала, что все люди в зале ждали, как я отреагирую, поэтому я немедленно сделала невозмутимое лицо, типа, ничего страшного, ну, накололи, и мы смогли закончить концерт так, чтобы никому не было меня жалко. Правда, мне все-таки было обидно. Но потом я подумала, что обижаться на этот всемирный цирк не стоит. В конце концов, если сравнивать показатели, глотка у Ронстадт действительно получше.
Моя вторая номинация на "Грэмми" была в категории "Лучший женский сольный альбом", а может, "Рокерша с лучшими зубами" или "Лучшая рокерша что-то там кого-то куда-то" (тогда еще не придумали категорию "Лучшая рок-певица"). В начале восьмидесятых рок подразделялся на множество разнообразных мелких подкатегорий, и моя была настолько мала, что ее даже по телевизору не показывали, я даже название не запомнила. Насколько помню, церемония проходила в зале Радио-сити в Нью-Йорке, и там я появилась– как оказалось, только для того, чтобы проиграть еще раз, теперь Пэт Бенатар. Так мне и не удалось подержать в руках эту статуэтку, но я счастлива, что комиссия хотя бы номинировала меня – могли бы и отвергнуть, учитывая мою лень и равнодушие к хит-парадам.
Мимо хит-парадов я пролетела так же, как мимо "Грэмми". Если это и случалось, песня была написана не мной (а Дарби Сликом, Дайон Уоррен или Берни Топином), единственной удачей был "White Rabbit". Моя неспособность написать что-нибудь массовое меня не сильно беспокоит, но, если бы я достигла массового успеха, это стало бы интересным испытанием для моей извращенной гордости.
Моя речь по поводу вручения мне награды "Лучший массовый артист года" выглядела бы примерно так: "Спасибо вам за удивительную безвкусицу в выборе идолов".
Я, правда, получила штуки четыре "Бэмми" (музыкальная награда Сан-Франциско), но тут, конечно, подтасовка... Все, что нужно – найти побольше людей, способных заполнить карточки для голосования раз по семнадцать. Я не знала о таких "процедурах", пока Джеки Кауконен, "ответственный секретарь" группы (она была тогда замужем за братом Йормы, Питером) не начала как-то прикалываться в офисе над тем, что люди агитировали голосовать за меня всяческих продавцов овощных магазинов, забытых родственников и даже заключенных!
Прочесать всю страну в поисках возможных избирателей! Пробивные ребята из Сан-Франциско в действии!
Еще я честно выиграла трех деревянных медвежат в тире магазина игрушек в Тибуроне пару лет назад. Просто повезло...
При таком количестве концертов плюс привычка выкрикивать текст как можно громче, мой голос стал садиться. Я, правда, склонна больше винить в этом плохие мониторы (а зачастую и полное отсутствие таковых) – это сильно сказывается на горле. Когда мониторов еще не существовало, мне приходилось каждый вечер надрывать глотку, чтобы сквозь рев электрогитар расслышать, что же я пою. Слыша хрип динамиков, я с трудом удерживалась, чтобы не двинуть по ним изо всех сил. Видимо, у Роджера Долтри причин сдерживаться не было -"The Who", "Airplane" и Би Би Кинг выступали тогда на фестивале в Тэнглвуде. Когда я увидела, как Долтри поднял монитор и с размаху долбанул его об сцену так, что тот разлетелся на куски, я захлопала в ладоши. Я принимаю очень близко к сердцу качество звука на сцене – ведь вокалисты должны слышать себя на концерте. Мониторы чрезвычайно важны – если, конечно, певец заботится о звучании собственного голоса.
Из-за всех этих криков у меня на связках образовывались узлы, и в промежутках между концертами, репетициями, гастролями и записями мне приходилось навещать доктора Рипштейна[32]32
Rip – рвать, драть (англ.)
[Закрыть] (идеальная фамилия для хирурга), чтобы избавиться от очередных. За три года я перенесла три операции, и после каждой месяца полтора не могла ни говорить, ни курить. Чтобы не ложиться в больницу в четвертый раз, я спросила у своего педагога по вокалу, что можно сделать, чтобы не бросать петь и при этом не причинять вреда своему горлу. Она спросила, не курю ли я сигареты с ментолом.
– Да, – ответила я.
– Пожалуйста, кури, сколько хочешь, но без ментола.
– Хорошо.
Я не знаю, что повлияло, переход на нормальные сигареты или новые технологии в производстве мониторов, но с 1970 года проблем с голосом у меня не было.
Когда мы играли на Гавайях, в Международном центре Гонолулу, я как раз поправлялась после второй операции. Мы сняли большой особняк в испанском стиле, стоявший прямо на пляже, и наслаждались тропическими цветами, кокосами и жарким солнцем – короче, все как в туристических брошюрах.
Как-то в середине дня мы с Йормой, Маргаретой и Полом поехали на джипе вглубь острова. Я впервые увидела Пола в нерабочей обстановке и не на вечеринке. В тот день он не ушел в себя, как обычно, а, наоборот, был очень весел, расслаблялся и совсем не думал о девушке, оставшейся в доме на пляже. Я все еще цеплялась за умирающие отношения со Спенсером (он тоже остался в доме, запершись в комнате с опущенными шторами и мучаясь вчерашним похмельем), и остатки верности снова удержали меня от необдуманных поступков.
Правда, вскоре после этого я плюнула и предложила Полу поужинать у него в номере. Он принес шампанское, я приготовила мясо с картошкой, мы трепались весь вечер... Как вспоминает Билл Томпсон: "Когда они спустились вниз на следующее утро, у нее было самое невинное выражение лица, а он выглядел удовлетворенным. И тогда я подумал: "О, нет. Опять!"
