Текст книги "Журнал «Если», 1997 № 02"
Автор книги: Говард Филлипс Лавкрафт
Соавторы: Урсула Кребер Ле Гуин,Майкл Джон Муркок,Кирилл Королев,Стивен Ридер Дональдсон,Энди Дункан,Дмитрий Караваев,Сергей Кудрявцев,Джером Биксби,Сергей Переслегин,Людмила Щекотова
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)
Каким-то образом мне удалось подняться на ноги – я тут же снова потеряла равновесие и споткнулась об основание Трона, ударившись спиной о ребро первой ступени. Ветер задрал подол платья, и я увидела, что мои разбитые колени кровоточат.
Потом Бродвик усилил давление, и я едва могла удерживать голову. Однако я успела заметить, что Кодар вырвался из рук оторопевших стражников, отскочил в сторону и пронзительно закричал:
– Кодар и свобода! Повстанцы, ко мне!
В тот же миг двери распахнулись, и в зал ворвалась дюжина человек. Они были одеты как слуги, но в руках у них сверкали мечи и пики. Сквозь магический Ветер мятежники устремились к Кодару.
Он не стал их дожидаться. Одним ударом Кодар сбил с ног удивленного стражника и выхватил длинный кинжал, висевший у того за поясом. Размахивая клинком и не подпуская к себе охрану, он бросился к королеве Дамии.
Она тут же оттолкнула своего мага в сторону, подальше от Кодара. Концентрация Скура была такой полной, что он даже не заметил, как оказался на полу. Улыбка на лице Дамии осталась неизменной, когда королева приготовилась отразить нападение главаря мятежников.
Одно быстрое движение руки – и сверкнувшая сталь остановила его. Колени Кодара подкосились: казалось, ветер подхватил его и мягко опустил на холодный пол, кровь хлынула из перерезанного горла.
Высоко у всех над головами появился Дракон Скура. Дракон начал отчаянно хлопать крыльями, стараясь побыстрее вырасти, словно хотел наброситься на свою жертву. Сначала он был слишком мал, чтобы сопротивляться ураганному ветру, которым управлял Бродвик. Однако все усилия Брод вика были сконцентрированы на мне, а не на волшебной Сущности. Скур, конечно же, понимал, как и все собравшиеся в зале, что не имеет права проиграть сейчас ни магу Торндена, ни мне.
Лежа так же неподвижно, как и умирающий Кодар, он отдавал все свои силы Волшебству – и из пасти Дракона вырвался длинный язык пламени, остановивший ветер на полпути к Трону. Жар коснулся моей разбитой щеки, а потом ветер отнес его в сторону. Искусство Брод вика было сосредоточено на мне, а он был мастером своего дела. Я знала, что все произойдет именно так – мои враги набросятся на меня именно здесь, но я не думала, что окажусь столь слабой. Даже повернуться к Трону и попробовать проползти вверх по его ступенькам было выше моих сил. Мне вдруг показалось, что кровь, текущая из разбитых колен, уносит последние силы. Мужество покидало меня, словно вода треснувший сосуд. Дракон был прекрасным и ужасным одновременно, да и дикие порывы ветра вызывали во мне восхищение. Я ничего не могла им противопоставить.
Маг Райзель был в состоянии остановить и Ветер, и Дракона, но он этого не сделал. В конце концов, он предал меня.
Впрочем, я приказала ему не вмешиваться.
Только сейчас до меня дошло, что скрежет стали, временами перекрывавший яростные крики, был звоном мечей.
Отвернувшись от Дракона и подставив лицо Ветру, я увидела, что граф Торнден и его люди отчаянно пытаются спасти свои жизни и защитить Бродвика, сражаясь с дворцовой стражей и придворными короля Тоуна.
Битва стала всеобщей: под яростными порывами ветра люди Торндена и Тоуна, мятежники и стражники с остервенением рубили друг друга. Отлично вооруженных воинов Набала было много, но им приходилось защищать своего мага, поэтому Торндену никак не удавалось захватить инициативу.
К своему удивлению, я заметила, что король Тоун совершенно сознательно не дает графу Торндену приблизиться ко мне. Изящный клинок Тоуна не мог устоять перед яростными взмахами огромного меча Торндена, но повелитель Ганны владел своим оружием столь искусно, что графу приходилось все время быть начеку.
«Я говорил с королем Тоуном».
Райзель не предал меня. Он убедил Тоуна перейти на нашу сторону, ведь победа Торндена обернется для Ганны катастрофой. И мой старый маг не выступил против Скура и Бродвика только потому, что я запретила ему это делать.
Возможно, мне все-таки удастся пошевелиться. Пока я не смогу преодолеть свою слабость, кровь будет литься рекой. Гибель людей неизбежно приведет к войне, которую я всегда ненавидела и боялась. Нет, я должна заставить себя подняться.
Но когда я встала на четвереньки, пытаясь противостоять силе Ветра и надвигающемуся Дракону, я поняла, что одного только движения вперед недостаточно. Может быть, я сумею добраться до последней ступеньки, но у меня не было ни единого шанса выпрямиться во весь рост, чтобы приложить руки к Камню.
Это состояние требует серьезных усилий. Коснуться Камня может лишь тот, кто обладает наследственной скрытой способностью к Волшебству. Однажды меня уже постигла неудача.
Я нуждалась в помощи.
И я потребовала ее так, словно с самого рождения имела на это право. Возбуждение было так велико, что мой крик перекрыл шум битвы и вой ветра:
– Райзель! Твой жезл!
И снова он подчинился. Без малейшего колебания. Единственный верный человек во всех Трех Королевствах швырнул свой жезл в мою сторону.
Ветер подхватил его, и, описав круг, жезл опустился у основания Трона. Ударившись о ступени, он сильно ткнул меня в бок.
Но я не почувствовала боли; с этим было покончено. Двумя руками я изо всех сил прижала жезл к груди, чтобы не выронить его.
До сих пор мне не удавалось удержать жезл из Истинного Дерева, его не могла коснуться обычная плоть, однако это было проще, чем попытаться дотронуться до Камня. Чтобы взять в руки жезл, нужно было обладать лишь способностью к магии. Райзель спокойно с ним справлялся, но претендовать на Трон не мог. Вот почему я так крепко вцепилась в Истинное Дерево.
Его природа была сильнее меня. Прижимая его к груди обеими руками, я чувствовала, как он ускользает, словно некая текучая субстанция – жезл был сделан из материи, сути которой я не понимала. Ветер Бродвика безжалостно хлестал меня по лицу, стонал, как последняя, покидающая мое сердце надежда. И Дракон! Теперь он обрел почти истинные размеры на вершине своего свирепого могущества. Воздух наполнился ревом и пламенем. Те, кто не участвовал в сражении, либо пытались найти спасение у стен, либо боролись с хлопающими на ветру дверями, надеясь выбраться из тронного зала.
И все же я не выронила жезл. Схватив одной рукой его конец, я поползла вверх по ступеням, словно побитый нищий.
Ветер не щадил меня: голова ударялась о мрамор, руки и ноги кровоточили, глаза застилал туман. Боясь ослепнуть, я старалась не смотреть на мага Торндена. Я повернулась к Сущности, которая отчаянно сражалась с ураганным ветром, стремясь пожрать меня. Из его разверстой пасти вырывалось пламя, обжигающий жар обволакивал тело, оставляя черные следы на платье. Только Ветер Бродвика, который стремился доказать, что он сильнее Скура, мешал Дракону меня испепелить. Но я не боялась Дракона. Это было изумительное чудо, и один его вид придавал мне силы.
Мои ноги преодолевали одну ступеньку за другой, левая рука прижимала жезл к груди, а правая не давала ему выскользнуть. Как вода, вопреки всем законам текущая вверх, черная гарь поднималась по ступенькам, а Дракон парил надо мной, изрыгая огонь. Ураганный ветер грозил обрушить потолок на головы людей. Гвозди и деревянные клинья не выдерживали; целые доски отрывались и уносились в ночь. Новый звук, словно вопль тысяч глоток, на короткое время перекрыл все остальное. Только Камень, неподвижно повисший над опорами, защищал обычное дерево Трона, которое в противном случае уже давно бы рассыпалось в прах.
У меня не было времени размышлять. Сущность сделала вдох, и я поняла, что следующий язык пламени меня испепелит. Я безмолвно закричала, обращаясь к отцу – настал момент пустить в ход последний козырь.
Придерживая жезл предплечьем левой руки, я направила Истинное Дерево в сторону Трона.
В полночь, при полной луне, в тот день, когда мне исполнился двадцать один год, я прикоснулась концом жезла к Камню.
Реакция началась в левом локте и правой руке – одновременно тягучая и мгновенная, замедленная и быстрая. Она словно прошла сквозь меня. Могучие волны разом изменили мою плоть, мышцы и кости. Воедино слились Дерево, Камень и царственная кровь, доставшаяся мне в наследство от Императора-Феникса. Вся моя слабость сгорела в короткой ослепительной вспышке. И во мне родился вызов – трубный глас, адресованный всем врагам и предателям Империи.
Соскочив с мраморного постамента, я повернулась к своему образу, пышущему огнем и размахивающему могучими крылами и, не обращая внимания на отчаянные вопли Скура, уничтожила его. Затем кинулась к Бродвику, его сосредоточенность быстро обратилась в панику, он распростерся передо мной, а Ветер сразу стих.
Я покинула зал и полная светлой радости и могущества улетела в ночь.
Перед рассветом я вернулась во дворец и приняла клятву верности правителей Трех Королевств. А потом отпустила их вместе с остальными гостями. Слуги позаботились о раненых и похоронили погибших, но я так и не покинула тронный зал. Сидя на Троне в своем человеческом обличье – в то время как спокойная сила Камня вливалась в меня, – я довольно долго разговаривала с магом Райзелем.
Он был поражен моим превращением и еще больше стыдился того, что совершил из-за своих сомнений. Но Райзель был храбрым человеком и не пытался найти оправдания своим ошибкам. Он просто стоял передо мной, как когда-то перед Императором-Фениксом, моим отцом.
– Как такое может случиться, миледи, – хрипло проговорил он, – женщина, не обладающая особой красотой, дает урок смирения человеку, не лишенному мудрости и силы, и он этому рад? Вы стали источником гордости для всей Империи.
Я улыбнулась ему. Мое сердце наконец успокоилось, и радость заставила забыть об ошибках и печалях вчерашнего дня. Если бы трое правителей узнали, как мало зла я им желаю, они бы стали бояться меня еще сильнее. Но для того, чтобы ответить магу и избавить его от чувства вины, я попыталась объяснить ему все.
– Кровь последнего Дракона глубоко впиталась в плоть Императоров. Однако требовалась чрезвычайная концентрация могучих сил, чтобы заставить Дракона пробудиться. Поэтому, когда я появилась на свет, и мой отец увидел, что во мне нет Волшебства, он добыл для тебя ветвь Ясеня. Это помогло бы снова явить миру последнего Дракона в качестве компенсации за злые деяния, которые был вынужден совершить Император-Василиск.
– Ну, это очевидно, – ответил Райзель. Меня порадовало, что его манера разговаривать со мной почти не изменилась. – Но почему Император-Феникс скрыл от меня истинное предназначение жезла?
– По двум причинам. – Теперь мне стала ясна дилемма моего отца. – Во-первых, он не был уверен, что кровь, которую я унаследовала, была достаточно сильна, чтобы Дракон пробудился. Если бы меня постигла неудача, то спасти Империю можно было только ценой твоего предательства. – Маг запротестовал, но я жестом заставила его замолчать. – Император-Феникс верил, что ты, в случае моего провала, сможешь заключить союз и отстоять мир в Империи. И моя жизнь будет сохранена. Именно такими были его надежды. Если я проживу достаточно долго, выйду замуж и у меня родится ребенок, то кровь станет еще сильнее, и мое дитя сделает то, что не удалось мне. Поэтому Император и скрыл от тебя секрет жезла.
– Во-вторых, – продолжала я, – он не хотел, чтобы кровь пробудилась, если я буду не в состоянии сделать это самостоятельно, без чужой помощи. Он мечтал, чтобы я сама прошла испытание. Иначе из меня получился бы плохой Император, и Три Королевства только выиграли бы в случае моего провала или бегства. Он старался вселить в меня надежду, – размышляла я. Странно, сейчас я не испытывала горечи и обиды за то, что отец подверг меня столь жестоким страданиям. Наоборот, я радовалась, что он так поступил, и была ему благодарна.
Ради блага Империи он не мог допустить, чтобы я получила корону, не; пройдя сурового испытания.
Райзель внимательно выслушал меня и кивнул. После коротких раздумий он сказал:
– Вы опережаете мои мысли, миледи. Коль скоро вы с самого начала знали, в чем заключается замысел Императора-Феникса, то зачем приказали, чтобы я не вмешивался? Если бы вы позволили мне противостоять Бродвику и Скуру, то они не смогли бы помешать вам спокойно подойти к Трону.
Вот тут я рассмеялась – и совсем не оттого, что он не понимал положения дел, а от одной только мысли, что я сама не знала, что делаю. Я считала, что для меня существует лишь один путь к спасению, поэтому нет ничего удивительного в том, что я выбрала именно его. Но я не имела ни малейшего представления о том, что может произойти. Мне было известно лишь одно: я не хотела потерпеть неудачу. А то, что я узнала сейчас, пришло ко мне вместе с изменением крови: свет пролился на многое, о чем я раньше и не подозревала.
Однако об этом я говорить не стала. Вместо этого я ответила Райзелю:
– Нет, маг. Если бы ты остановил Скура и Бродвика, ситуация не изменилась бы – нам пришлось бы сражаться с мечами и пиками, а не с магией. Может быть, нас обоих постигла бы смерть. А кроме того, – тут я пристально посмотрела ему в глаза, – я хотела сохранить тебе жизнь. Если бы меня постигла неудача, только ты мог бы спасти Империю.
В ответ он провел рукой по глазам и низко поклонился. Потом спросил:
– Как вы поступите теперь, миледи? Необходимо предпринять ряд действий, чтобы укрепить вашу власть в Империи. Помимо этого, предательство трех правителей требует наказания.
Мне хотелось рассмеяться от счастья, но я сдержалась и спокойно ответила:
– Маг, я решила начать большой призыв. Войска Торндена полностью вольются в мою армию. Как и мерзавцы, состоявшие на службе у Тоуна. И, – тут я не смогла удержаться от мстительной улыбки, – все мужчины будут служить, по меньшей мере, в дне пути от королевы Дамии.
– Этих людей ждет серьезная работа, – продолжала я. – Предстоит приложить немало сил, чтобы объединить Империю, чтобы одно королевство не соперничало с другими, а угроза войны больше не пугала людей.
Райзель осмысливал сказанное, но при этом не спускал с меня глаз.
– И в чем же будет заключаться эта работа? – осторожно спросил он.
Я улыбнулась ему самой нежной из своих улыбок.
– Уверена, маг, вы что-нибудь придумаете.
Спустя несколько мгновений он улыбнулся мне в ответ.
За стенами дворца начинался рассвет. Отпустив своего мага и советника, я приняла новое обличье и отправилась в мир, чтобы познакомиться с другими Сущностями.
Перевели с английскогоВладимир ГОЛЬДИЧ,Ирина ОГАНЕСОВА
Публикуется с разрешения литературного агентства
«Права и переводы» (Москва).
© Del Rey Books, 1984 г.
Джером Биксби
КАКАЯ ЧУДЕСНАЯ ЖИЗНЬ!
Тетя Эми сидела на крылечке и раскачивалась в кресле с высокой спинкой, обмахиваясь веером. Билл Соме подкатил на велосипеде к дому и остановился.
Потея под дневным солнцем, Билл вытащил из глубокой корзины над передним колесом большую коробку с провизией и зашагал к дому.
Малыш Энтони сидел на лужайке и играл с крысой. Он поймал ее в подвале, выманив на запах сыра – самый вкусный запах самого вкусного сыра, который эта крыса когда-либо чуяла; крыса вылезла из норы и попала в мысленный плен к Энтони, который заставил ее кувыркаться.
При виде Билла Сомса крыса попробовала сбежать, но ее опередила мысль Энтони, и она шлепнулась на траву, беспомощно подергивая лапками.
Билл Соме быстро миновал Энтони и поднялся по ступенькам, бормоча какие-то стишки. Он всегда что-нибудь бормотал, когда бывал у Фремонтов, или проходил мимо их дома, или даже просто думал об этой семье. Так же поступали и остальные жители городка. У них в головах роились всякие бессмысленные глупости, вроде «дважды два – четыре, четыре помножить на два – восемь» и так далее; они намеренно устраивали кашу и чехарду из своих мыслей, чтобы не позволить Энтони их прочесть. Ведь если Энтони удавалось ухватить чужую мысль, он мог попытаться что-нибудь предпринять: излечить чью-то жену от мигрени или ребенка от свинки, заставить старую корову доиться или починить курятник. Конечно, Энтони не замышлял никаких козней, но ожидать от него понимания, что хорошо, а что плохо, тоже не приходилось.
И это когда человек вызывал у него симпатию… Симпатичному человеку он мог попытаться помочь – в меру своего разумения. Если же человек ему не нравился… Ну, об этом лучше не говорить.
Билл Соме положил коробку с провизией на крыльцо и прервал свое бормотание ровно настолько, чтобы вымолвить:
– Тут все, что вы заказывали, мисс Эми.
– Прекрасно, Уильям, – довольно отозвалась Эми Фремонт. – Что за жара сегодня!
Билл Соме съежился от страха. В его взгляде появилась мольба. Он остервенело покрутил головой, не согласившись с подобным утверждением, и опять прервал свое заунывное бормотание:
– О, не говорите так, мисс Эми. Замечательная погода! Денек что надо!
Лицо Эми Фремонт застыло. Это была рослая худая женщина с отсутствующей улыбкой на лице. Примерно год тому назад Энтони рассердился на нее, когда она обмолвилась, что не дело превращать кошку в меховой коврик; ее он обычно слушался больше, чем остальных, но на сей раз огрызнулся – мысленно. Так Эми Фремонт почти потеряла зрение. А Пиксвилл облетела молва, что даже членам семьи Энтони угрожает опасность. С тех пор бдительность была удвоена.
В один прекрасный день Энтони мог исправить зло, причиненное им тете Эми. Мать и отец Энтони надеялись, что это обязательно произойдет. Он подрастет и пожалеет о содеянном…
– Опомнитесь, Уильям! – молвила тетя Эми. – Зачем вы бормочете, как умалишенный? Энтони не причинит вам вреда. Ведь он вас любит! – Последние слова были произнесены громко с целью привлечь внимание Энтони, который, устав от крысы, заставил ее пожирать самое себя. – Ведь правда, дорогой? Ты хорошо относишься к мистеру Сомсу?
Энтони устремил на бакалейщика ясный взор своих влажных глазенок и ничего не ответил. Билл Соме попытался улыбнуться Энтони, но тот опять переключился на крысу. Крыса уже сжевала собственный хвост.
Беззвучно бормоча себе под нос и стараясь не думать ничего конкретного, Билл Соме прошел на негнущихся ногах по тропинке, взгромоздился на велосипед и укатил.
– Увидимся вечером! – крикнула ему на прощанье тетя Эми.
Билл Соме отчаянно вращал педалями, но ему хотелось бы делать это; вдвое быстрее, лишь бы побыстрее скрыться от Энтони и от тети Эми, которая то и дело забывала об осторожности. Эти его мысли оказались опрометчивыми, ибо Энтони уловил их. Он почувствовал желание бакалейщика убраться подальше от дома Фремонтов, принял их за что-то дурное, поморгал и пустил следом за Биллом Сомсом одну маленькую угрюмую мыслишку – совсем крохотную, потому что Энтони пребывал в хорошем настроении, к тому же симпатизировал Биллу Сомсу – то есть не относился к нему плохо, по крайней мере, сегодня. Раз Биллу Сомсу так не терпелось убраться, Энтони был рад ему помочь.
Вертя педалями со сверхчеловеческой скоростью – так только казалось со стороны, потому что на самом деле педали сами завертели ногами Билла Сомса – он исчез в облаке пыли, огласив раскаленные окрестности пронзительным воплем.
Энтони взглянул на крысу. Она издохла от боли. Он мысленно убрал ее в могилу глубоко под землей в кукурузном поле, памятуя, что отец однажды с улыбкой посоветовал ему именно так поступать со своими жертвами, и побрел вокруг дома, отбрасывая причудливую тень.
Тетя Эми ушла в кухню, чтобы разобрать коробку. Консервы расставила по полкам, мясо и молоко убрала в ледник, сахар и муку грубого помола – в лари под раковиной. Пустая коробка заняла место в углу, чтобы мистер Соме забрал ее в следующий раз. Истрепанная коробка, вся в пятнах, однако их осталось в Пиксвилле наперечет. На ней еще виднелась красная надпись: «Суп Кэмпбелла». Последние банки с супом и всем прочим были давным-давно съедены, за исключением нескольких десятков, припрятанных жителями деревни по общему согласию на черный день, но коробка держалась, как многоразовый гроб; когда последние продукты цивилизации окончательно развалятся, придется что-то мастерить самим.
Тетя Эми вышла на задний двор, где мать Энтони, сестра Эми, сидела в тени дома и лущила горох. Она проводила пальцем по стручку, и горошины дружно устремлялись в миску у нее на коленях.
– Уильям привез еды, – сообщила тетя Эми и утомленно опустилась в кресло рядом с матерью Энтони, чтобы тут же начать обмахиваться. Она еще не успела состариться, но с тех пор, как Энтони плохо подумал о ней, с ее телом и рассудком произошла беда, и она постоянно чувствовала себя усталой.
– Отлично! – отозвалась мать. В миску скатились новые крупные горошины.
Весь Пиксвилл твердил «отлично», «прекрасно» и «чудесно», что бы ни случилось и о чем бы ни зашла речь, даже когда происходили неприятности и несчастья. Если бы люди не скрывали своих подлинных чувств, Энтони мог бы их уловить – и тогда началось бы неизвестно что.
Горох знай себе скатывался в миску.
– Сегодня будем смотреть телевизор, – сказала тетя Эми. – Как я рада! Жду не дождусь. Что нам покажут на этот раз?
– Билл привез мясо? – осведомилась мать.
– Привез. – Тетя Эми сильнее замахала веером, глядя в раскаленное небо. – Ну и жара! Вот бы Энтони сделал чуть попрохладнее…
– ЭМИ!
– Ой! – В отличие от умоляющей гримасы бакалейщика, окрик сестры достиг цели. Тетя Эми в отчаянии прикрыла рот сухонькой ладошкой. – Прости, милочка… – Ее голубые глаза стали подслеповато шарить вокруг, но Энтони не оказалось рядом. Собственно, это ни о чем не говорило: чтобы перехватить чужие мысли, ему не обязательно было находиться близко. Тем не менее обычно он оставался погруженным в собственные мысли, если только кто-нибудь не привлекал его внимания.
С другой стороны, некоторые вещи и явления сами собой вызывали его интерес, и никто не мог сказать заранее, какие именно.
– Погода просто превосходная, – раздельно проговорила мать.
«Шлеп», – откликнулись горошины в миске.
– Вот именно! – подхватила тетя Эми. – Не день, а восторг. Ни за что не хотела бы перемены погоды!
«Шлеп», «шлеп».
– Который час? – спросила мать.
Со своего места тетя Эми не могла разглядеть циферблат будильника, стоявшего в кухне на полке, но ответила:
– Половина пятого.
«Шлеп».
– Хотелось бы приготовить сегодня на ужин что-нибудь особенное, – сказала мамаша. – Что привез Билл – хороший постный кусок, как мы договаривались?
– Самый постный, милочка. Они только сегодня разделали тушу и прислали нам лучшую часть.
– Дэна Холлиса ждет сюрприз: он придет смотреть телевизор, а угодит на свой день рождения!
– Здорово! Ты уверена, что ему никто не проболтался?
– Все поклялись держать язык за зубами.
– Какая прелесть! – Тетя Эми устремила взгляд на кукурузное поле.
– День рождения…
Мать отставила миску с горохом, встала и отряхнула фартук.
– Займусь-ка я жарким, а потом накроем на стол.
Из-за угла дома появился Энтони. Он не взглянул на женщин, а прошелся по аккуратному участку – все участки в Пиксвилле были безупречно аккуратными, – миновал ржавый остов, бывший когда-то семейным автомобилем Фремонтов, без труда перелез через забор и скрылся среди кукурузы.
– Что за очаровательный денек! – произнесла его мать нарочито громко, направляясь к двери вместе с сестрой.
– Просто чудо! – поддакнула та, обмахиваясь.
Энтони шагал между рядов высоких шуршащих стеблей. Ему нравился запах кукурузы – и живой наверху, и мертвой под ногами. Тучная земля Огайо со всей своей сорной травой и бурыми засохшими початками приминалась под его босыми ногами. Накануне он устроил дождь, чтобы сегодня все благоухало.
Он дошел до края кукурузы и направился к роще из тенистых деревьев с густой листвой. В роще было прохладно, сыро, темно, здесь рос пышный подлесок, громоздились покрытые мхом камни, а также бил ключ, вода из которого питала прозрачное озерцо. Это было любимое место отдыха Энтони: он наблюдал за птицами, насекомыми и зверьем, которых было предостаточно вокруг. Ему нравилось лежать на холодной земле и смотреть сквозь полог листвы на насекомых, мельтешивших в солнечных лучах, похожих здесь на вертикальные столбы света. Почему-то в роще мысли всех маленьких созданий нравились ему больше, чем в других местах. Мысли, которые он улавливал здесь, не отличались четкостью, однако ему все равно удавалось угадывать желания и предпочтения местных обитателей, и он потратил немало времени на превращение рощи именно в такое место, каким они желали бы его видеть. Раньше здесь не было ручья, но однажды он уловил, что одно крохотное мохнатое создание испытывает жажду, и вывел подземную воду наружу, устроив чистый холодный ключ. Наблюдая, как создание пьет, он вместе с ним испытал удовольствие. Позднее он создал пруд, так как у кого-то обнаружилась охота поплавать.
Он наделал камней, деревьев, кустов и пещер, где-то дал дорогу свету, в другом месте устроил тень, и все потому, что улавливал желания маленьких существ, их инстинктивное стремление иметь местечко для отдыха, продолжения рода, игр, вообще для обитания.
Видимо, все жители окрестных полей и пастбищ прознали о существовании такого славного местечка, потому что их число все время увеличивалось. Всякий раз, приходя сюда, Энтони заставал их во все большем изобилии и без устали удовлетворял их потребности и желания. Всякий раз он сталкивался с каким-нибудь новым для себя созданием, улавливал, что у того на уме, и давал ему все, что оно желало.
Ему нравилось помогать живым существам, нравилось чувствовать их бесхитростную благодарность.
Сегодня, отдыхая под могучим вязом, он поймал своим лиловым взглядом птицу с красно-черным оперением, только что появившуюся в роще. Она щебетала на ветке у него над головой, сновала взад-вперед и была чем-то явно озабочена. Энтони уловил ее коротенькие мыслишки, создал большое мягкое гнездо, и вскоре птица забралась в него.
Длинный зверек с гладким коричневым мехом пил из пруда. Энтони перехватил его мысли. Он думал о зверьке поменьше, возившемся на противоположной стороне пруда и добывавшем насекомых. Зверек поменьше не знал об угрожающей ему опасности. Длинный бурый зверек перестал пить и напряг лапы для прыжка, но Энтони усилием мысли отправил его в могилу посреди кукурузного поля.
Ему не нравились подобные желания. Они напоминали ему о мыслях, которые реяли за пределами рощи. Когда-то давно люди посмели подумать таким же образом о нем; как-то вечером они спрятались, чтобы подстеречь его при выходе из его рощи; что ж, всех их принял вечный покой в кукурузном поле. С тех пор никто не позволял себе подобных мыслей – по крайней мере, явных. Стоило им подумать о нем или оказаться вблизи от него, как их мысли превращались в сумбур, и он переставал обращать на них внимание.
Он хотел бы помогать им, но это было нелегко сделать, а на благодарность вообще не приходилось рассчитывать. Поэтому все больше времени он проводил в своей роще.
Понаблюдав некоторое время за всеми пернатыми, насекомыми и животными разом, он принялся играть с одной из птиц, заставляя ее носиться взад-вперед среди стволов с отчаянными криками; потом его вниманием на долю секунды завладела другая птица, а первая врезалась в камень. Он мстительно отправил камень в могилу среди кукурузы, однако птице помочь уже не мог.
Он отправился домой. Брести обратно через все кукурузное поле ему не захотелось, и он просто перенесся домой, прямиком в подвал.
Там, внизу, было приятно находиться: темно, сыро и ароматно; когда-то мать хранила вдоль стен варенье, но потом перестала появляться здесь, потому что подвал избрал своей резиденцией Энтони. Варенье испортилось, забродило и потекло на пол; Энтони нравился этот запах.
Он поймал еще одну крысу, заставив ее унюхать сыр, и, наигравшись с нею, отправил в могилу, уложив рядом с длинным зверьком, убитым в роще. Тетя Эми ненавидела крыс, и он убивал их в больших количествах, потому что любил тетю больше всех на свете и иногда делал то, что ей нравилось. Ее сознание очень походило на сознание маленьких пушистых обитателей рощи. Она давно не думала о нем плохо.
После крысы его игрушкой стал большой черный паук из-под лестницы: он заставлял его бегать взад-вперед по паутине, которая искрилась в свете, проникающем из окошка, как озерная вода в лунную ночь. Потом он загнал в паутину стаю мух, и паук принялся оплетать их своей паутиной. Паук любил мух, а его мысли были интенсивнее мушиных, поэтому Энтони помогал пауку. В любви паука к мухам угадывалась некая порочность, однако в этом не было ясности, к тому же тетя Эми ненавидела мух.
Над головой раздались шаги – это сновала по кухне мать. Он прикрыл свои лиловые глаза, борясь с желанием на время лишить ее способности передвигаться, но вместо этого перенесся к себе на чердак, где, выглянув в круглое окошко на лужайку, пыльную дорогу и пшеничное поле Хендерсона, успокоился, кое-как улегся и даже задремал.
Сквозь дрему донеслись мысли матери о том, что ожидается приход гостей: все будут смотреть телевизор.
Ему нравились собрания у телевизора. Тетя Эми всегда была любительницей посидеть перед экраном, и однажды он, решив ей помочь, сделал так, чтобы пришли гости; но потом они пожелали уйти, и тетя Эми испытала разочарование. Он покарал их за это, и теперь гости сидели до полуночи.
Ему нравилось владеть всеобщим вниманием.
Отец Энтони вернулся домой в половине седьмого – усталый, грязный, в крови. Он провел день с другими мужчинами на пастбище Дана, где они выбирали подходящую корову, потом забивали ее, рубили тушу и засаливали в леднике Сомса. Отцу это занятие было не по душе, но наступила его очередь. Накануне он помогал Макинтайру жать пшеницу, завтра начнется обмолот. Все это делалось вручную: в Пиксвилле теперь царствовал ручной труд.
Он поцеловал жену в щеку, уселся в кухне за стол и с улыбкой спросил:
– Где Энтони?
– Где-то здесь, – был ответ.
Тетя Эми стояла у дровяной печи, помешивая в котле горох. Мать открыла духовку и помешала свое жаркое.
– День был ОТЛИЧНЫЙ, – механически отчеканил отец и, окинув взглядом миску и хлебницу, мечтательно произнес: – Я бы один слопал целую буханку, так проголодался!
– Никто не проболтался Дэну Холлису про его день рождения? – спросила жена.
– Никто. Все словно проглотили языки.
– Мы приготовили для него сюрприз.
– Вот как! Какой же?
– Ты знаешь, как Дэн любит музыку. Так вот, на прошлой неделе Телма Данн раскопала у себя на чердаке пластинку.
– Не может быть!
– Представь себе. Что, разве не отличный сюрприз?
– Еще какой! Надо же, пластинка… Вот это находка! Интересно, что на ней?
– Перри Комо «Ты – мое солнышко».
– Вот это да! Моя любимая мелодия! – Увидев на столе сырую морковь, отец взял одну, потер о свою рубаху и откусил. – Как же Телму угораздило на нее наткнуться?