Текст книги "Путь Пилигрима"

Автор книги: Гордон Руперт Диксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

•••
Глава двадцатая
•••

Запланированное появление Пилигрима в замке Сан-Анджело в Риме расценивалось Шейном прежде всего как оправдание его визита в арсенал алаагского штаба этого города. Дело не должно быть сложным. Часовой не будет объезжать дозором это историческое, но для алаагов бесполезное сооружение. Оно избежало разрушения, потому что алааги классифицировали его как безвредную часть традиционной структуры зверей. Как казалось Шейну, причиной такого решения было то, что алааги, боготворящие свое прошлое, должны хотя бы немного понимать смысл важных реликвий прошлого человечества…

Как бы то ни было, Шейн не слишком обременял свои мысли этим действом. План его был таков: войти, выставить на обозрение знак Пилигрима и удалиться. Все его мысли и все внимание были заняты рейдом в хранилище оружия, который был и опасным, и жизненно важным.

Но сейчас, когда его, одетого в плащ пилигрима, Иоганн вез к замку, Шейна начала одолевать тревога. Боязнь того, что может произойти при его появлении в образе Пилигрима.

Это было смехотворно. Все представление – сущие пустяки. Не будет ни одного алаага. Ни у людской полиции, ни у кого в замке нет никаких оснований следить за человеком, играющим роль Пилигрима. Коли на то пошло, не так уж мало посетителей будет в плащах и с посохами. Теперь, когда он смотрел по дороге из окна автомобиля, он понял, что Мария и Питер были правы. Он был поражен, увидев, как много людей на улице носит одеяние странника. Их число, должно быть, увеличивается ежедневно, а он и не замечает.

Тогда почему его упорно преследует чувство страха?

Опасность может возникнуть, только если офицер, поймавший его в арсенале прошлой ночью, организует поиски за пределами здания штаба. Тогда всю метрополию Рима уже прочесывают в поисках зверя, которого видели в запретной зоне здания.

И это тоже было смешно.

Или нет?

Сама идея розысков здесь, говорила логическая часть рассудка Шейна, абсурдна. Если даже алааги в римском штабе позже проверили количество инструментов для резки стен и обнаружили пропажу одного, то тот факт, что они не смогли найти его или того зверя, с которым говорил Чагон Еэн, вряд ли был таким уж важным, чтобы оправдать общегородской розыск. Прежде всего, оборудование автоматического контроля главного входа в штаб – являющегося, о чем знал любой младший алаагский офицер, единственным путем, которым зверь мог бы вынести такой инструмент,– показало бы, что этим путем ничего не ушло. Поэтому инструмент должен находиться где-то в штабе. Что касается самого странного зверя, то, возможно, он находился в здании временно для выполнения каких-то строительных работ… слишком много времени ушло бы на проверку всех приказов последних нескольких дней и слишком ничтожен был шанс для отыскания ключа к его идентификации. Кто бы он ни был, этот зверь наверняка не вынес инструмент из здания. Поэтому инструмент в конце концов найдется, и нет нужды напрасно беспокоиться.

Шейн посмотрел через лобовое стекло. Они были уже недалеко от замка. Он пытался думать о другом, но беспокойство не проходило, и мысли сами собой возвращались к тому же предмету, вокруг которого крутились.

…Не практично и не выгодно было бы для младшего офицера потратить уйму времени на поиски таинственного зверя-нарушителя. Прежде всего ясно, что зверь смог проникнуть в хранилище только потому, что сам офицер беззаботно оставил дверь открытой. Если чувство чести алаага заставило бы Чагон Еэна обвинить себя в халатности и начать розыск, существовал практический предел времени, которое он мог бы потратить на это.

Алааги считали себя прежде всего воинами. Но по сути дела, как думал теперь Шейн, они были настоящими администраторами. Практически все их время уходило на управление системами подчиненных зверей на разных планетах, эксплуатация которых позволяла им обеспечивать себя. Доказательством этого служила ограниченность их развлечений: только игры и просмотр фильмов о прошлом своей расы.

Несмотря на все это, чем ближе подъезжали они к замку, тем больше возрастала тревога Шейна. Шанс был один на миллион, но что, если Чагон Еэн или кто-то из его начальников связали появление зверя в хранилище оружия с лондонским сообщением о живом Пилигриме? Что, если алааги располагают таким оборудованием для слежения, какого даже Шейн не может себе вообразить? Что, если, войдя в замок, он окажется в ловушке, подстроенной алаагами и, возможно, отрядом Внутренней охраны?…

Шейн почувствовал острую необходимость поделиться с кем-нибудь этими опасениями, если только вообще можно было обнародовать это, как подсказывал ему разум. Но говорить было не с кем, кроме Иоганна, который только что остановил машину и начинал задним ходом заводить ее на парковку у поребрика, примерно в паре кварталов от замка.

Не было смысла пытаться говорить об этом с Иоганном. Тот сопротивлялся любым попыткам Шейна втянуть его в разговор. Первой мыслью Шейна по этому поводу было подозрение, что этот человек копирует неприязнь к нему Джорджа Маротты. Но длительное совместное путешествие, работа по изготовлению подставки для посоха, на котором будет укреплено полотнище со знаком Пилигрима, убедили Шейна в том, что молчание Иоганна вызвано чем-то другим.

Вообще-то он казался робким. Или, быть может, «робкий» было неподходящим словом. Быть может, как бы нелепо это ни звучало, он считал Шейна принадлежащим к некоей особой категории людей, что начисто исключало все разговоры между ними, не считая самых необходимых.

Как бы то ни было, сейчас они прибыли на место назначения. Спрятав под плащ подставку для превращения посоха во флагшток, с посохом в руке, Шейн выбрался из машины.

– Ждите меня здесь,– сказал он Иоганну.

Иоганн кивнул.

Шейн влился в поток людей, которые в это позднее утро направлялись к замку.

Он не привлек ничьего внимания, поскольку среди толпы туристов не он один был одет в плащ пилигрима. Тем не менее, пока он шел, в нем продолжали расти тревога и страх. Он начал потеть под своей рясой, несмотря на то что сконструированная чужаками одежда обладала свойством уравновешивать температуру поверхности тела.

Он почувствовал неожиданную, почти злобную зависть к Иоганну, сидящему в безопасности в машине. Тому не придет в голову беспокоиться о нем – разве Шейн не Пилигрим? Кроме того, Иоганн, не наделенный, казалось, особым интеллектом, скорее всего, не способен сконцентрироваться на чем-либо, кроме собственных сиюминутных дел. Шейн постарался выкинуть из головы мысль о Иоганне. Он должен сосредоточиться на предстоящем деле.

Замок Сан-Анджело, первоначально построенный как мавзолей для императора Адриана и укрепленный позднее папами римскими, более всего напоминал крепость в форме барабана. Принуждая себя не обращать внимания на мрачные предчувствия, Шейн в плаще и с посохом появился на верхнем уровне цилиндрической части крепости, среди небольшой группы туристов, выбрал место на полпути к внешней стене с амбразурами и принялся за работу.

Ему нужно было всего лишь достать из-под плаща свернутую рулоном и раскрашенную простыню вместе со сложенной металлической подставкой, заготовленной им вместе с Иоганном. Разложив подставку, он прямо установил на ней посох, развернул флаг и прицепил его краем с проделанными небольшими отверстиями к загнутым гвоздям, прибитым к посоху. Ветерок был совсем слабый, и полотнище флага начало медленно колыхаться.

Отвернувшись от флага впервые с чувством удовлетворения и облегчения после мрачных предчувствий, Шейн увидел нечто неожиданное. Он был полностью окружен, зажат туристами, столпившимися на площадке. Все они глазели на него, следя за его действиями в благоговейном и изумленном молчании. Выход для него был заблокирован, если только ему не придется прокладывать путь прямо через толпу. Люди понимали, что смотрят на легендарного Пилигрима – или на кого-то, идущего его путем,– похоже было, что через мгновение они приступят к нему с вопросами. Некоторые из них протягивали к нему руки, пытаясь прикоснуться.

Он заставил себя не поддаться первому паническому рефлексу и не попросить их уйти с дороги. Разговаривать здесь и сейчас было бы слишком обыденно, по-человечески. Вместо этого, не показывая закрытого капюшоном лица, он в молчании простер руку с вытянутыми пальцами и стал продвигаться вперед.

Они расступались перед ним, заходя за линию, обозначенную вытянутыми пальцами. Все еще молча, они расчистили ему путь, и он прошел через толпу к балкону на этом же уровне и активизировал как подъемное устройство, так и прибор для уединения. Став невидимым, он сделал шаг в пространство и, контролируя спуск с помощью устройства, благополучно опустился снаружи здания. Оказавшись на земле, все еще невидимый, он как можно быстрее проделал обратный путь до автомобиля, где его ждал Иоганн.

Лицо маленького человека побледнело, когда дверь со стороны пассажирского переднего места открылась сама собой, потом закрылась и подушки сиденья рядом с ним промялись. Краски вновь вернулись на его лицо, когда Шейн выключил прибор уединения и стал видимым.

– Вы это сделали! Хвала Богоматери! – воскликнул Иоганн, заводя машину и вливаясь в транспортный поток на улице, сосредоточившись только на уличном движении. Мгновение спустя он добавил: – Я молился за вас все время, пока вас не было.

Это замечание вдруг вызвало у Шейна спазм в горле.

– Мне… это помогло,– только и произнес он.

Это все фарс, в отчаянии подумал он, пока машина под опытным управлением Иоганна пробиралась по городу на север, направляясь в сторону Милана. Как он встал на этот путь? Кто мог подумать, что схематичный рисунок, нацарапанный им на стене в момент пьяного безумного порыва, сработает подобно зажженной спичке в доме, заполненном ненужными бумагами? Кто мог предугадать, что произойдет хоть что-то из того, что было после?

Он был как сухое зернышко пшеницы между двумя гигантскими мельничными жерновами, вознамерившимися стереть друг друга в порошок,– людьми и алаагами. Ни те ни другие не имели ни малейшего представления о том, каков противник и каковы его мысли. Собственно говоря, они не имели представления даже о себе самих и своем образе мыслей.

И все же им следовало бы знать кое-что друг о друге. Мысли Шейна вернулись к его прежним соображениям по поводу того, что алааги скорее администраторы, чем воины, какими себя считали. Они были администраторами, мечтающими о вожделенной цели в отдаленном будущем, которая будет возвратом к чему-то далекому в прошлом.

Не было причин, почему обе расы не могли бы лучше понять друг друга. У них было больше общего, чем им казалось. Человеческая раса жила в состоянии постоянной войны с первобытных времен до настоящего времени. Алааги, несмотря на то что они о себе думали, когда-то были больше чем просто расой солдат – и до сих пор отличаются некоторыми чертами прежних времен, насколько он мог заметить.

Лит Ахн проявил по отношению к нему чуткость, если не доброту. Лит Ахн и его супруга Адта Ор Эйн оба проявляли любовь к своему сыну, которого уже могло не быть в живых или он мог быть захвачен в плен; и они проявляли к друг другу нечто, очень напоминающее любовь, хотя казалось, что алааги объединяются в пары только ради воспроизводства и совместной работы.

Каковы же люди? И каковы алааги? Кто хоть когда-нибудь задавался этими вопросами, не говоря о вопросе, как эти две неизвестные величины будут существовать вместе и будут ли существовать вообще? У людей, по крайней мере, было будущее – когда-то. У алаагов наверняка было прошлое, и они стремились обрести будущее. Но что это будет за будущее?

Предположим, они смогут вернуть себе родные планеты. Предположим, они смогут повернуть вспять все материальные изменения, совершенные расой узурпаторов на этих планетах. Вернув все к прежнему виду, смогут ли алааги начать жить на этих планетах так, как привыкли раньше? Если да, то как?

Это будет нечто противоположное их мечте ввозить зверей-слуг для обслуживания структуры родных планет, для поставки пищи, материалов для жилищ, инструментов и всего прочего. Но после всех этих тысяч лет каким образом смогут алааги быстро трансформироваться в фермеров и ремесленников, исследователей и торговцев и прочее; и если это все-таки произойдет, кто из них будет готов защищать свой мир при каком-либо нападении извне?

Но это была та цель, ради которой, как им казалось, они трудятся и ради которой покорили бессчетное число народов, способных им в этом помочь.

Все это безумие. По человеческим стандартам алааги – бессмысленная раса. По алаагским – человеческая раса непригодна ни на что, кроме существования в качестве домашних животных. И все же каждая раса представляла нечто вроде зеркала, в котором другая могла увидеть свой искаженный образ.

Из-за этих искажений алааги были готовы убить любого человека, который не ведет себя так, как им того хочется; а люди из Сопротивления хотели убить алаагов за то, что они были именно такими.

Если бы только, в отчаянии думал Шейн, он мог быть полностью на одной стороне. Если бы он мог быть таким, как остальные люди, и видеть в алаагах лишь завоевателей-чудовищ или быть как алааги и видеть в других людях не более чем зверей. Был бы он таким, как Мария, и Питер, и Иоганн, и…

Была бы хоть какая-нибудь реальная надежда осуществить безумную идею по избавлению от алаагов, которую он подбросил людям из Сопротивления. Если бы только она сработала и заставила чужаков покинуть человеческий мир и отправиться в другие. Сумей он на секунду поверить в это, отыскать частичку реальной надежды, тогда и он смог бы безоговорочно присоединиться к человеческому лагерю и найти смелость и волю для борьбы с алаагами. Но на нем лежало проклятие неверия, ибо он знал, что надежда беспочвенна. Человеческие действия могут повлиять на алаагов в той же степени, что небо на солнце.

По пути назад он задремал, и снова ему приснился кошмар, посетивший его в Милане. На этот раз его разбудил Иоганн.

– Вы во сне пытались что-то сказать,– сообщил Иоганн.

– Правда? – переспросил Шейн.

Он сжал зубы, твердо решив не засыпать, пока не прибудет в Милан, к Марии. Опасно показывать себя таким человечным, таким уязвимым в глазах человека вроде Иоганна, говорил он себе; и ему, в сущности, удалось не спать остаток пути, хотя он чувствовал отчаянную усталость.

Оказавшись в своем номере, он застал там Питера, но тот уже упаковал вещи и был готов к отъезду.

– Что ж, можешь уезжать,– сказал Шейн.– Можешь также сообщить кому сочтешь нужным, что Пилигрим появился снова, на этот раз в замке Сан-Анджело в Риме.

– Так и знал, что это будет в Риме,– произнес Питер,– и я был уверен, что ты совершишь еще один выход. Почему ты не сказал мне, что собираешься делать? Я мог бы предоставить тебе помощь – если не от профессиональной организации, о которой рассказывал, то от людей местного Сопротивления.

– Чем меньше людей узнает обо всем заранее, тем лучше,– сказал Шейн.– Вы с Марией узнали бы первыми, реши я кому-то рассказать. Даже Иоганн не знал до поры до времени, пока мне не пришлось сообщить ему, чтобы он был готов отвезти меня назад.

Он смотрел сейчас на всех троих. Мария, в простом черном шерстяном платье, стояла от него на расстоянии вытянутой руки – она подбегала к нему, чтобы обнять, когда он вошел. Она выглядела удивительно спокойной и даже счастливой. Питер оставался за кофейным столиком перед диваном, а Иоганн занял позицию немного правее него и просто ожидал. По какой-то причине, вероятно связанной с напряжением, в котором Шейн пребывал последние тридцать часов, все трое казались ему застывшим ярким трехмерным рельефом на раскрашенном фоне комнаты и мебели – как будто они были более реальными, чем на самом деле, как будто они были особыми, неповторимыми и ценными личностями.

– Ну что? – сказал Питер.– Ты не собираешься рассказать мне обо всем, чтобы я потом рассказал другим?

Шейн, вздрогнув, очнулся от своих размышлений.

– Разумеется,– сказал он. И он рассказал всем троим о последнем эпизоде, стараясь не быть многословным. Но даже не упомянул о вылазке в хранилище оружия.

– …А теперь, если не возражаете,– закончил он,– я хочу немного поспать. Я плохо спал в поездке…

– Или до отъезда,– заметила Мария.

– Тогда я пойду,– сказал Питер, подхватывая свою небольшую сумку.– Может быть, Иоганн довезет меня до аэропорта?

– Конечно,– ответил Иоганн.

– Тогда до свидания.– Питер сделал шаг вперед и протянул руку Шейну, который в ответ пожал ее.

– Удачи,– Шейн услыхал свой голос, как будто кто-то говорил издалека.

– Удачи вам обоим,– откликнулся Питер.

Он вышел вместе с Иоганном. Мария прошла мимо Шейна, чтобы закрыть на цепочку дверь из гостиной в прихожую.

– А теперь, дорогой мой,– сказала она, поворачиваясь к нему,– в постель.

Этой ночью он спал очень крепко – так крепко, что, казалось только успел закрыть глаза, как уже открывал их утром.

– У меня опять были кошмары этой ночью? – осмелился он спросить Марию за завтраком в гостиной их апартаментов.

– Нет,– сказала она.– Ты спал прекрасно. Прямо сейчас идешь в Блок?

– Да,– ответил он.– Не упакуешь ли наши вещи? Мне надо отчитаться перед Лит Ахном, и, как только я это сделаю, он отдаст распоряжение о нашей транспортировке. Почти наверняка алаагский курьерский корабль будет ждать нас ранним вечером в аэропорту.

Оказавшись в Блоке, он для порядка направился в свой кабинет и провел там минут пятнадцать, убивая время и складывая какие-то совершенно ненужные бумаги. Потом, захватив эти бумаги, он отправился в кабинет дежурного офицера.

– Этот зверь должен отчитаться перед Первым Капитаном, безупречный господин,– сообщил он дежурному алаагу.

– Иди в комнату для переговоров,– сказал офицер.– Я отдам необходимые распоряжения.

Когда Шейн пришел в комнату для переговоров, дежурящий там капитан Внутренней охраны проводил его в свободный угол комнаты.

– Твой запрос на рапорт уже передан,– сообщил Шейну капитан. Он улыбнулся.– Теперь жди, когда Первый Капитан найдет время выслушать тебя.

Шейн стоял в центре свободного пространства. Это ожидание не отличалось от нескольких тысяч других ожиданий за последние два года, но на этот раз Шейна одолевали тревога и любопытство, заставлявшие время идти медленней, чем он привык. Он был озадачен тем, чего именно ожидал от него Лит Ахн,– что интересного для Первого Капитана мог Шейн найти в этом новом Блоке? Прошло еще слишком мало времени для ожидания каких-либо результатов работы этого учреждения, пусть даже алааги склонны были думать, что приказ о создании подобной организации немедленно запустит машину на полные обороты.

Наконец в свободном пространстве перед Шейном появилась фигура Лит Ахна.

– Этот рапорт должен происходить в условиях безопасности,– произнес Лит Ахн.

Несколько минут тому назад появился дежурный офицер и стал ждать вместе с Шейном. Теперь отвечал, скорее, этот офицер, а не офицер, заведующий комнатой для переговоров.

– Понял, непогрешимый господин,– сказал дежурный офицер. Протянув руку к стене, он дотронулся до чего-то. Комната, в которой находился Шейн, исчезла. В то же время вокруг Шейна и Первого Капитана появились очертания кабинета Лит Ахна, и только осведомленность Шейна в том, что это лишь изображение, оградила его от в общем-то естественного предположения о том, что его внезапно перенесли на другой край света, в Дом Оружия.

– Итак, Шейн-зверь,– сказал Лит Ахн, глядя на него.– Твой рапорт о миланском Губернаторском Блоке. Я жду.

Шейн начал говорить. Та самая память, которая развилась в нем благодаря работе,– память, позволившая ему запомнить список городов для посещения сразу, как их перечислил Лит Ахн в своем сообщении в гостиничный номер,– послужила ему и сейчас, когда он говорил о Блоке, называя имена всех алаагов и людей, работающих там в настоящее время, и давая свою оценку каждому – осмотрительную оценку, если она касалась алаагских офицеров, несмотря на всю конфиденциальность отчета. Любой алааг, и тем более Первый Капитан, посчитал бы дурным тоном, вздумай пусть даже пользующийся благосклонностью зверь критиковать истинную персону.

Он пристально наблюдал за Лит Ахном во время разговора, стараясь увидеть хоть какую-нибудь реакцию, которая дала бы ключ к ответу на вопрос о том, что же Лит Ахн хочет узнать о вновь сформированном Блоке. Могло оказаться, что Лит Ахн заставил его отчитаться только для выполнения этой полезной в глазах алаага процедуры – но в таком случае зачем самому прибывать на место и осматривать его?

Прочесть реакцию Первого Капитана Шейну было сложно, но ему это почти всегда удавалось. Большинство людей считали алаагов бесстрастными и практически неспособными читать выражение человеческого лица. Эта кажущаяся неспособность читать выражение человеческого лица часто обманывала детей и тех взрослых людей, которые, как и дети, не переставали думать, что выражение их лиц могло быть замечено человеческим слугой алаага, который без угрызений совести доложил бы хозяину о том, что это выражение не соответствует уважительному тону и словам.

Но в сущности алааги все-таки выражали свои эмоции – и не только мимикой, но и скупыми телодвижениями и жестами; и люди, давно состоящие у них на службе, научились понимать эти сигналы. Прежде всего, алааг обычно прямо смотрел на того, к кому обращался. Не так бывало, когда оскорбленный алааг делал вид, что не замечает существа, к которому обращается, например незнакомого человекозверя. Знаком благосклонности алаага был прямой взгляд при разговоре на человека-слугу. Но существовали и совсем небольшие, трудно уловимые различия в том, какой это был прямой взгляд. Определенный тип пристального взгляда мог означать неприкрытую угрозу, или одобрение, или реакцию, настолько близкую к ярости, насколько алааг вообще мог это себе позволить.

Или же этот взгляд мог просто выражать чрезвычайный интерес к тому, о чем говорилось. Каким образом Шейн научился распознавать смысл различных выражений лица Лит Ахна, он действительно не знал. Ему трудно было бы на словах описать эти особые различия, но он научился узнавать чувства Первого Капитана по тому, как тот смотрел на кого-либо.

Во-первых, особенность взгляда, который ощущал на себе Шейн, объяснялась фокусом зрения. Про себя Шейн назвал этот взгляд «булавочным». Обычный взгляд алаага охватывал по меньшей мере полный постав глаз персоны, на которую он смотрел. А при «булавочном» взгляде выходило так, будто фокус сужался до точки не более булавочной головки на лбу между глазами того, на кого смотрели. Этот взгляд говорил о чрезвычайном интересе со стороны алаага.

Начав сейчас говорить, Шейн заметил, что глаза Лит Ахна сужаются до этого «булавочного» взгляда. Но после первых нескольких фраз глаза чужака перестали напрягаться и тот просто смотрел Шейну в глаза.

Озадаченный этим, поскольку первые его фразы были просто перечислением тех, с кем он разговаривал в Блоке, Шейн почувствовал напряжение и ускорение работы ума, наступавшее всякий раз, когда ему приходилось иметь дело с проблемой, затрагивающей его самого и одного из алаагов; интуитивно он понял, что дело не в первых фразах, а в том, чего он еще не сказал и что Лит Ахн ожидал услышать.

Если так, то что это может быть?

Шейн не получил очевидного и подходящего ответа. По окончании отчета Шейну было приказано отправляться в Каир в Египте на курьерском корабле, который будет ожидать их с Марией через три часа в миланском аэропорту; и сеанс общения между ним и его хозяином окончился.

Шейн ушел из Блока и вернулся в отель, обнаружив вещи упакованными и все готовым к отъезду благодаря стараниям Марии.

– Питер звонил…– сказала она, увидев входящего в дверь Шейна, и в этот момент ее прервал телефонный звонок. Шейн пересек комнату и взял трубку.

– Слушаю,– сказал он по-итальянски.

– Шейн? – Это был голос Питера.

После опыта с чиновниками Губернаторского Блока в Лондоне, записавшими его разговор с Лаа Эхоном, первым побуждением Шейна было немедленно повесить трубку. Он забыл, насколько был не прав, поначалу уверяя Питера, что никто не осмелится прослушивать его телефон; а сейчас Шейн понял, что всегда найдется несколько людей, достаточно глупых для того, чтобы сделать все что угодно.

– Все в порядке,– голос Питера предупредил его намерение.– Я говорю по специальному телефону спецлинии. Просто собирался сообщить тебе, что наше дело удалось и что увижу тебя в ближайшие несколько дней, если ты собираешься налаживать контакты после прибытия на место назначения.

Голос смолк.

– А он более разумен, чем я,– громко произнес Шейн, медленно кладя трубку на рычаг.

– Питер? Это снова был Питер? – Мария проницательно смотрела на него.– Вот это я и пыталась сказать тебе – он звонил совсем недавно.

Шейн кивнул.

– Поговорим позже,– сказал он.– Ты ведь не упаковала мой плащ и посох?

– Конечно, нет,– сказала Мария.– Глупый вопрос. Шофер машины Внутренней охраны, прибывшей за ними четверть часа спустя, нашел прикрепленную к двери записку, в которой говорилось, что по особым соображениям они воспользовались другим транспортом в аэропорт.

Другим транспортом было, по сути дела, обычное такси, увозящее облаченных в странническое одеяние Шейна и Марию.

Они направились прямо в ту часть аэропорта, которая использовалась исключительно для перевозок пришельцев и иногда – их слуг. Здесь, показав свои пропуска, они прошли в сопровождении женщины-охранницы, рост которой – редкий случай – позволял ей состоять во Внутренней охране, в восьмиместный курьерский корабль. Не было видно ни других пассажиров, ни пилота. Они приготовились ждать, но уже минуты через две появился пилот – молодой алааг – и они взлетели.

По дороге из отеля в аэропорт и до настоящего момента Шейн не говорил ничего, не считая необходимых указаний и ответов тем, с кем сталкивался по дороге. По сути дела, его мозг был по-прежнему полностью занят попытками найти объяснение необычному интересу Лит Ахна, проявленному в начале рапорта Шейна. Но он не мог найти приемлемого объяснения. Мысли начинало зацикливать, поэтому он отложил проблему на время и повернулся к Марии.

Открыв рот, он тут же закрыл его, вспомнив, как ошибался относительно любого из слуг алаагов, рискнувшего записать сказанное им. Они сидели через несколько рядов от алаагского пилота, который мог не только легко слышать их, но и записать их разговор для последующего перевода; а он собирался открыто говорить с Марией по-итальянски – просто потому, что не сомневался в том, что ни один алааг на планете не понимает больше одного-двух слов на этом языке. Он знал, что некоторые чужаки в Доме Оружия немного понимают по-английски, но это были самые простые фразы, подхваченные случайно, поскольку алааги официально пренебрегали языками зверей.

И все же одно лишь воспоминание о том, как он ошибался в разговоре с Питером о телефонах, сейчас в аналогичной ситуации призвало его к молчанию. Он громко рассмеялся над собой и непонимающим взглядом Марии. Он начинал сомневаться во всем том, чему научился за два трудных года.

– Я могу не знать людей настолько хорошо, как мне кажется,– сказал он по-итальянски Марии четким голосом, ясно слышным пилоту.– Но я знаю алаагов.

Взгляд Марии посуровел.

– Это верно,– сказала она. Он заморгал, не понимая.

– Что? – спросил он.– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что ты прав,– ответила Мария, не сводя с него темных глаз,– ты знаешь алаагов – и наверняка не знаешь своих соплеменников-людей.

Он снова рассмеялся, на этот раз немного смущенно.

– Я говорил о…– начал он.

– Неважно, о чем ты говорил или о чем собираешься говорить,– решительно произнесла Мария.– Ты действительно так мало понимаешь людей, как никто другой.

Он вдруг ощутил страх: а что, если эта перемена в ней означает возможность потерять ее – потерять эту близость, ставшую для него столь же необходимой, как и сама жизнь,– и вместе с тем смущение сродни тому, что однажды испытал от сказанных ею слов, хотя не мог вспомнить, когда и где это было.

– Видишь ли, я был погружен в учебу и работу большую часть моей жизни…– неуверенно произнес он.

– Да,– сказала Мария.– Твоей жизни. Почему ты никогда не хочешь поговорить о ней?

– Поговорить о ней?

– Разве ты не понимаешь,– сказала она,– что ни разу ничего мне о себе не рассказывал – кто ты такой и где ты был до появления чужаков? И даже когда я давала тебе шанс спросить меня о моей жизни, ты всегда переводил разговор на что-нибудь другое. Было такое ощущение, что, сам не спрашивая меня ни о чем, ты ставил барьер перед моими вопросами о тебе. Почему ты не хочешь рассказать о себе?

– Так ведь нечего рассказывать,– сказал он.– Я был выпускником лингвистического факультета университета во время высадки алаагов, поэтому, когда они захватили власть, я был одним из тех, кому предстояло пройти языковые тесты на получение права войти в группу переводчиков-курьеров. Я прошел эти тесты и стал одним из группы. Вот и все, что можно рассказать.

– А что было до того, как они приземлились? Что у тебя за семья? Где ты вырос?

– Ах это,– вымолвил он.

– Да. Это.

– Как я говорил, рассказывать нечего.– Внутри росло чувство тревоги.– Когда мой отец умер, я был настолько мал, что не запомнил его. Мы с матерью стали жить с ее женатым братом. Вот так я рос – не знаю, почему ты думаешь, что я понимаю людей хуже, чем кто бы то ни было. Мой дядя был руководителем фирмы – в области управления производством, и мы постоянно переезжали с места на место. Это означало, что мне часто приходилось менять школы и никогда не удавалось завести близких друзей и поддерживать с ними отношения. Вероятно, поэтому кажется, что я не могу ладить с людьми так же хорошо, как это могут некоторые другие…

– Но у тебя ведь были друзья в тех школах, где ты учился?

– Понимаешь,– смущенно произнес он,– мой дядя зарабатывал много денег, когда мы начали жить у него, и он настаивал на том, чтобы я ходил в частную школу, где можно было учиться по индивидуальному графику. Это была фактически единственная школа, которая мне нравилась,– во всяком случае, я мог изучать то, что мне нравилось; в конце концов я обогнал сверстников на два класса, и до окончания школы мои одноклассники были на два года старше меня. Знаешь, в юном возрасте два года – это много. Ребята, с которыми я проводил большую часть времени, не обращали на меня внимания. Я очень привык к одиночеству и стал проводить много времени за чтением… и при всем этом у меня не находилось точек соприкосновения с другими людьми, даже когда пошел учиться в университет…