Текст книги "Сотворение мира"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 45 страниц)

6

В мое время школьная жизнь была очень напряженной. Мы вставали до рассвета. Нас учили владению всеми видами оружия. Кроме математики и физики нас учили даже скотоводству и земледелию. Мы учились читать и даже, на случай необходимости, писать. Нас учили строить не только мосты и крепости, но и дворцы. Каждый день нас кормили только постной пищей.

Ко времени когда знатному юноше исполнялось двадцать, он умел, если придется, делать почти все. Первоначально система образования была проще: юношей просто учили скакать верхом, натягивать лук, говорить правду, и все. Но ко времени Кира стало ясно, что персидской знати следует знать многое, и в невоенных областях деятельности тоже. В конце концов к тому времени, когда Дарий взошел на престол, мы были почти готовы к главной цели – управлять лучшей частью мира.

Один аспект правления тем не менее держали от нас в секрете – гарем. Хотя многие среди наших учителей были евнухи, никому из нас никогда не рассказывали о внутренней кухне гарема, таинственном мире, навсегда закрытом для всех персов-мужчин, кроме Великого Царя – и меня. Я часто думаю, что достаточно долгое пребывание в гареме неоценимо помогло моей дальнейшей карьере.

Когда я наконец переехал жить к принцам царской фамилии, я прожил в гареме три года. Теперь я рад, что все так сложилось. Как правило, знатных мальчиков, по крайней мере за три года до половой зрелости, забирали из гарема и посылали в придворную школу. Я стал исключением. В результате я узнал не только жен Дария, но и местных евнухов, работавших рядом со своими собратьями в Первой и Второй палатах канцелярии.

Демокрит интересуется, что это за палаты. Первая всегда располагается в задней части первого двора, в каком бы дворце ни случалось жить Великому Царю. Сотня чиновников за длинными столами разбирают его переписку и все поступающие петиции. После сортировки документов чиновники Второй палаты решают, что стоит показать Великому Царю, а что – более вероятно – следует направить тому или иному советнику. Вторая палата обладает огромной властью. Само собой, ее держат в своих руках евнухи.

Позднее Ксеркс любил дразнить меня, говоря, что своей ловкостью и проницательностью я обязан евнухам гарема. А я дразнил его, говоря, что останься он подольше в гареме, то мог бы научиться государственным уловкам у своей матери. Он со смехом соглашался. Потом оказалось не до смеха.

Здесь я должен заметить, что до воцарения Дария замужним женщинам правящего класса была разрешена почти такая же жизнь, что и мужчинам, и считалось в порядке вещей, если, скажем, богатая вдова после смерти мужа сама управляет своим имуществом. Во времена Кира женщины не удалялись из общества, разве что, разумеется, на периоды менструаций. Но у Дария были свои понятия. Он держал царственных дам вдали от людских глаз. Естественно, знать стала подражать Великому Царю, и их жены тоже оказались взаперти. Нынче персидская дама и помыслить не может заговорить с каким-нибудь мужчиной кроме своего супруга. Однажды выйдя замуж, она уже навсегда покидает своего отца или братьев, да и сыновей ей запретят видеть, когда те покинут гарем.

Затрудняюсь сказать, почему Дарий так стремился удалить женщин от общественной жизни. Может быть, в интересах политики? И все же не пойму, почему он считал менее опасным держать их взаперти. В действительности же вдали от глаз общества их власть только возросла. В полной тайне они использовали евнухов, а евнухи использовали их. Во время правления Ксеркса государственными сановниками часто вертели евнухи вместе с той или иной из царских жен. А это не лучшее, что можно было придумать, если не сказать больше.

Но даже в строгое время Дария случались исключения из правил. Царица Атосса принимала кого хотела: мужчин, женщин, детей или евнухов. Любопытно, что вокруг этого никогда не возникало скандалов – в мое время. Еще за годы до того шептались, что у нее был роман с Демоцедом – врачом, удалившим ей одну грудь. Думаю, это слухи. Я знал Демоцеда, он был слишком умен и слишком робок, чтобы связываться с царственной особой.

В свои юные годы Атосса предпочитала мужчинам евнухов. Так делают большинство женщин в гареме. Ведь если евнух кастрирован в зрелом возрасте, он сохраняет способность к нормальной эрекции. Женщины сражались за красивых евнухов, а Великий Царь вполне разумно предпочитал не замечать этого: женщин изолировали не столько из моральных соображений, сколько для уверенности, что дети будут законными. Чем занимается госпожа со своими евнухами или с другими женщинами, не касается ее хозяина, если он достаточно мудр.

Другим исключением из правил была Лаис. Поскольку у меня не было другой родни, мы регулярно виделись у нее в апартаментах, всегда располагавшихся тут же рядом с гаремом. Чувственная женщина, Лаис не видела нужды обходиться евнухами. Насколько мне известно, она по меньшей мере дважды забеременела и каждый раз устраивала выкидыш, что в Персии карается смертью. Но Лаис обладала мужеством льва. Хотя любой мог ее выдать, все промолчали. Она приписала это своим чарам, говоря, что буквально очаровала двор. Возможно, так оно и было. Тирана Гистиэя она околдовала определенно и имела с ним длительный роман.

Забавно, но я совершенно не помню, как впервые встретился с самой значительной фигурой в моей жизни – Ксерксом. Он тоже вряд ли запомнил эту встречу. Да и с чего бы? Ксеркс был сыном царя, и его уже называли наследником Дария, я же не был ни принцем, ни жрецом – просто какая-то аномалия при дворе. Никто не понимал моего ранга и как со мной держаться. Но у меня было два могущественных покровителя – Гистасп и Атосса.

Очевидно, мы с Ксерксом встретились тем летом в Экбатане. Очевидно, мы увиделись на первом для меня официальном приеме, посвященном женитьбе Дария на одной из своих племянниц. Этот случай ярко запечатлелся у меня в памяти, потому что я впервые увидел – наконец-то! – Великого Царя Дария.

Несколько недель гарем гудел. Дамы только и говорили об этом браке. Одни одобряли женитьбу Дария на своей племяннице – одиннадцатилетней внучке Гистаспа, другие считали, что на этот раз ему не следовало жениться на девице из царской семьи. Три дома, где жил гарем, наполняли бесконечные и совершенно неинтересные мне споры.

Демокрит интересуется, что это за три дома. Я думал, всем известно, что гарем делится на три части. Так называемый Третий дом занимает царица или царица-мать. Если царица-мать жива, она по своему рангу выше царицы-супруги. Второй дом отводится женщинам, которых Великий Царь уже познал. В Первом доме живут девственницы, новые приобретения, которых пока обучают музыке, танцам, искусству вести беседу.

В день свадьбы перед дворцом состоялся военный парад. Мои одноклассники стояли в свите Великого Царя у ворот, а мне, к моему огорчению, пришлось смотреть на перемещения войск с крыши гарема.

Стиснутый в толпе дам и евнухов, я завороженно смотрел на замысловатые маневры десятитысячной личной гвардии Великого Царя, известной как «бессмертные». В ярких лучах солнца их доспехи сияли, как серебристая чешуя только что пойманной рыбы. Когда они с безупречной синхронностью метнули копья, солнце затмила туча древков со стальными наконечниками.

К несчастью, с места, где я стоял прижавшись щекой к занозистой деревянной колонне, не было видно Великого Царя, он был прямо подо мной, в тени золотого балдахина. Но я хорошо видел невесту. Она сидела на табурете меж двух кресел – своей матери и царицы Атоссы. Миловидная девочка, она прямо обезумела от страха перед происходящим. Время от времени, пока шел парад, то мать, то Атосса что-то шептали ей на ухо. Не знаю, что именно они говорили, но паника девочки только возрастала.

В тот же день Дарий со своей маленькой племянницей уединились у него в комнатах. Потом в главном дворцовом зале состоялся прием, где присутствовал и я со своими одноклассниками. При Дарии придворные церемонии так усложнились, что почти всегда как-нибудь да нарушались. В Китае, если какая-нибудь мелочь не соблюдена, все начинают сначала. Придерживайся мы такого правила, править миром у нас просто не осталось бы времени.

Определенную склонность к путанице при персидском дворе я отношу за счет больших доз выпиваемого персами на торжествах вина. Этот обычай восходит к временам, когда они были диким горным племенем и были подвержены длительным запоям.

Заметь, я говорю «они», а не «мы». Спитамы индийцы, если не еще более древнее племя, и, разумеется, Зороастр терпеть не мог пьянства. Это одна из причин ненависти к нему магов – они привыкли напиваться не только вином, но и священной хаомой.

Я до сих пор вспоминаю тот благоговейный трепет, который охватил меня, когда увидел на возвышении трон со львом. Трон был изготовлен для лидийского царя Креза, и спинка представляла собой льва в натуральную величину. Его золотая морда со сверкающими изумрудными глазами и оскаленными слоновой кости клыками смотрела через плечо восседающего на троне. Сверху на длинных цепях висел балдахин из кованого золота, а справа и слева от помоста на искусно выделанных жаровнях горело сандаловое дерево.

В Экбатане стены ападаны – колонного зала – завешаны полотнами, изображающими эпизоды из жизни Камбиза. Хотя завоевание Египта показано весьма подробно, о таинственной смерти Великого Царя Камбиза тактично умалчивается.

Я с остальными учениками придворной школы стоял справа от трона. Ближе всех к нему располагались сыновья Шести, затем «гости Великого Царя». Меня поставили на границу, отделяющую «гостей» от знати, между Милоном и Мардонием, младшим сыном Гобрия от сестры Великого Царя.

Слева от трона стояли Шестеро – это они позволили Дарию сделаться Великим Царем. Хотя одного из Шести незадолго до того казнили по обвинению в измене, его старшему сыну было дозволено представлять не утратившую своего благородства и славы фамилию.

Всему миру известно, что, когда Камбиз был в Египте, маг по имени Гаумата выдал себя за Бардью, брата Камбиза. После смерти Великого Царя на пути из Египта Гаумата захватил трон. Но молодой Дарий с помощью Шести убил лже-Бардью, женился на Атоссе, вдове обоих – Гауматы и Камбиза, и сам стал Великим Царем. Вот все, что известно миру.

Из Шести меня больше всех заинтересовал Гобрий – высокий, чуть ссутуленный мужчина с выкрашенными в ярко-красный цвет волосами и бородой. Потом Лаис мне рассказала, что цирюльник совершил роковую ошибку, использовав не ту краску – то есть роковую для цирюльника. Он был казнен. Вероятно, из-за его нелепого вида я так и не смог воспринимать Гобрия всерьез, как относились к нему остальные.

Я часто задумывался, что думает Гобрий о Дарии. Подозреваю, он его ненавидел. Наверняка завидовал. По сути дела, Гобрий имел столько же прав на трон (или столь же мало), как и Дарий. Но Великим Царем он не стал, факт свершился. Теперь Гобрий хотел видеть своего внука Артобазана Дариевым преемником, и по этому вопросу двор разделился. Шестеро склонялись к Артобазану, Атосса и родня Кира хотели Ксеркса. Как всегда, Дарий хранил загадочное молчание. Вопрос о наследовании оставался открытым.

Вдруг раздался треск барабанов и звук кимвалов. Резные кедровые двери напротив трона распахнулись, и вошел Дарий. На нем был цидарис – высокая круглая войлочная шляпа, какую разрешалось носить лишь Великому Царю и наследнику трона. Внизу цидарис был обвязан сине-белой лентой – символом верховной власти. Эта лента некогда принадлежала Киру, а до него десяти потомственным мидийским царям.

Я успел лишь мельком взглянуть на Великого Царя, поскольку простерся на полу ниц. Хотя принцы царской фамилии и высшая знать остались на ногах, все они низко склонились перед Великим Царем и каждый поцеловал его правую руку. Излишне говорить, что я, как и все остальные, исподтишка подсматривал за Дарием, хотя смотреть на Великого Царя без разрешения считалось серьезным проступком.

Дарию шел тогда тридцать девятый год. Хотя и невысокого роста, он был прекрасно сложен. Узкие алые шаровары подчеркивали мускулистые ноги. На длинном пурпурном мидийском халате красовался вышитый золотом орел, изготовившийся к удару. Когда Дарий подошел к трону, я заметил, что застежки на его выкрашенных в шафранный цвет кожаных туфлях сделаны из крупных кусков янтаря.

В правой руке Дарий держал тонкий золотой скипетр – символ его права управлять страной. В левой руке был золотой лотос с двумя бутонами – символ бессмертия.

Длинная курчавая борода блестела, как лоснящийся лисий мех. Царь не имел нужды красить и завивать ее, но лицо его было красочно расписано. Темные линии у век заставляли небесно-голубые глаза сверкать. По рассказам, легендарный Кир был красивейшим мужчиной Персии. Если Дарий и не был самым красивым из персов, он определенно ослеплял великолепием, шествуя подобно льву меж двадцатью двумя колоннами ападаны.

За Дарием следовали его виночерпий в высоком тюрбане и распорядитель двора, который нес личную салфетку царя и мухобойку. Тут же шли Гистасп, отец только что выданной замуж девочки, и старший сын, Артобазан, – крепко сбитый двадцатилетний молодой человек, чья борода была почти такой же красной от природы, как у его деда Гобрия после ошибки цирюльника. Артобазан уже командовал войсками на северных рубежах.

Подойдя к трону, Дарий игриво хлопнул золотым скипетром Гобрия по плечу и жестом предложил обнять себя. Это был знак особого расположения. Опустив глаза и пряча кисти рук в рукавах, Гобрий поцеловал Дария. Кстати замечу, что никто не смеет показывать руки Великому Царю, дабы не проявить непочтительность и, кроме того, по более прозаическим причинам, которые не имеют отношения к придворному церемониалу. Смысл этого очевиден. Поскольку запрещается появляться перед Великим Царем с оружием, прежде, чем проводить к нему, придворных и просителей обыскивают и для пущей предосторожности им наказывается прятать руки. Этот древний мидийский обычай был введен Киром, как и многие другие.

У подножия трона Дарий хлопнул в ладоши. Все встали и выпрямились, готовые к произнесению титулов своего владыки. Сколько бы я ни присутствовал при этом ритуале, дрожь всегда начинала сотрясать мое тело, – впрочем, я его, видно, уже никогда не услышу.

Первым из Шести Великого Царя приветствовал Гобрий:

– Ахеменид!

Его хриплый голос звучал чуть ли не злобно, непроизвольно выдавая истинные чувства.

Следующим был Гистасп.

– Милостью Мудрого Господа! – выкрикнул он. – Великий Царь!

Это звучало как вызов последователям Лжи, составляющим тогда большинство среди магов. Хотя со своего места я не мог их видеть, потом мне говорили, что при имени Мудрого Господа они сделали друг другу секретный знак.

Один за другим из разных частей зала титулы произнесли братья Дария. От четырех жен Гистасп имел двадцать сыновей, и, судя по всему, все они в тот день присутствовали в Экбатане. К счастью, у Дария хватало титулов. После каждого выкрика били барабаны, громыхали кимвалы.

– Царь Персии! – провозгласил старший из братьев.

– Царь Мидии! – крикнул следующий.

– Царь Вавилонский!

Этот титул Ксеркс отменил, когда ему пришлось навсегда упразднить древнее Вавилонское царство.

– Фараон Египта! – донеслось с другого конца, и было названо египетское имя Дария.

Как и Камбиз до него, Дарий называл себя земным воплощением египетского бога Ра и, таким образом, считался законным богом-царем Египта. Боюсь, Дарий оказался таким же оппортунистом в вопросах религии, как и Камбиз. Но Камбиз не признавал, что получил мир в дар от Мудрого Господа, а Дарий публично объявил, что без его помощи никогда бы не стал Великим Царем. А затем продолжал говорить египтянам, что его предок Ра более великий бог, чем Мудрый Господь! Я рад, что смог убедить Ксеркса не величать себя фараоном. В итоге Египет теперь – одна из многих сатрапий и в долине Нила больше нет нечестивых богов-царей.

Один за другим выкрикивались титулы Дария. Какое торжество! А как же, со времен Кира до Дария большая часть мира стала персидской, и наш Великий Царь известен всем не как один из многих царей, а как царь всей необъятной земли.

Ко всеобщему удивлению, последним оказался Артобазан, который, выступив вперед, тихим голосом объявил несравненный титул:

– Царь царей!

Само то, что Артобазана назначили – неважно, как тихо – объявить последний титул, было принято за знак особой милости, и положение царицы Атоссы моментально ухудшилось.

Я взглянул на Гобрия. Он мрачно улыбался в ярко-красную бороду. Затем Великий Царь опустился на трон со львом.

7

Вскоре после нашего обустройства в Экбатане Лаис завела роман с Гистиэем. Гистиэй был смуглый вечно хмурый мужчина. Не скажу, что он мне нравился. Это был несчастный человек, весьма агрессивно распространявший свое уныние на все вокруг. Признаю: у него были причины горевать. После приказа прибыть в Сузы из могущественного милетского тирана он превратился в «гостя Великого Царя». То есть в узника. А тем временем Милет процветал в правление его зятя Аристагора.

Лаис всегда принимала мужчин в присутствии двух евнухов. Поскольку приставленные к ней евнухи были не только старыми и дряхлыми, но и отличались удивительным безобразием, такая ее рассудительность не могла, по ее мнению, не создать ей в глазах остальных дам гарема репутацию благопристойной вдовы. Вообще-то, Лаис не приходилось заботиться о своей репутации. С самого начала двор смотрел на нее как на чужую и общие законы гарема на нее не распространялись. После Атоссы Лаис пользовалась при дворе наибольшей свободой, и никто не обращал внимания на ее поведение, коль скоро у нее не было никаких отношений с Великим Царем. Лаис также старательно избегала конфликтов с царскими женами. И наконец, как мать Зороастрова внука, она имела при дворе нечто вроде духовного сана – положение, которым не упускала случая воспользоваться. Ей нравилось носить таинственные одеяния, не похожие ни на греческие, ни на персидские. На публике она принимала светский вид, но по секрету распускала слухи, что умеет – не бесплатно – составлять гороскопы, варить приворотное зелье, готовить незаметно убивающие яды. И пользовалась большой популярностью.

В Экбатане Гистиэй ходил с бритой головой в знак траура по Сибарису – городу, имеющему тесные связи с Милетом. Годом раньше Сибарис до основания разрушили кротонцы.

С горестным видом Гистиэй часто сидел в деревянном кресле напротив пристроившейся на складной скамеечке Лаис в малюсеньком дворике у ее жилища. Дряхлые евнухи дремали на солнце. Иногда и мне разрешали посидеть там: мое присутствие должно было придать больше приличия отношениям Лаис с Гистиэем. А вообще-то я не часто виделся с матерью. В то лето в Экбатане я больше времени проводил с принцами, упражняясь в воинском искусстве.

– Тебе повезло со школой. – Гистиэй всегда стремился заговорить со мной. – Когда вырастешь, для тебя не будет недостижимой должности.

– У него и так есть должность. Он глава зороастрийцев, верховный жрец всей Персии.

В те дни Лаис прилагала усилия, чтобы сохранить для меня этот высокий пост. Я к нему вовсе не стремился, да такой и должности-то не существовало. Нет никакого верховного жреца всей Персии. Зороастризм – учение, а не церковь.

– Ну если он передумает, то сможет стать сатрапом, государственным советником – да кем угодно! – Как все ионийские греки, Гистиэй не слишком уважал религию. – Но чем бы ты ни занимался в жизни, – торжественно проговорил он, – никогда не забывай свой родной язык!

Поскольку мы с Гистиэем всегда говорили по-гречески, совет казался излишним.

– Я говорю по-гречески с Милоном, – с готовностью сказал я. – Вообще-то это не рекомендуется, но мы говорим.

– С Милоном, сыном Фессала?

Я кивнул:

– Это мой лучший друг.

– Что ж, я сделал все для их семьи. – Гистиэй помрачнел, как никогда. – Я говорил Великому Царю, что нужно послать в Афины флот, пока старые землевладельцы не призвали спартанское войско, – а они призовут. Несомненно, лучше помочь Гиппию, пока он еще тиран, потом будет поздно. Персия должна действовать сейчас, но, к сожалению… – Гистиэй умолк: он не мог открыто критиковать Великого Царя. – Я даже предлагал свои услуги в качестве флотоводца. Но…

Повисла долгая пауза. Мы прислушивались к похрапыванию евнухов. Как и все остальные, мы с Лаис знали: Дарий глаз не спускает с Гистиэя.

К нам присоединился Демоцед, всем говоривший, что учит Лаис медицине. Теперь я подозреваю, что на самом деле она учила его магии – если это не одно и то же. Когда в Сардах персидский сатрап казнил самосского тирана, он продал Демоцеда в рабство. Позже в Сарды прибыл Великий Царь Дарий и, упав с коня, порвал себе мышцы на правой ноге. Проведя всю жизнь на полях сражений, Великий Царь тем не менее был неважным наездником.

Позвали египетских врачей. В результате их сложных манипуляций и заунывного пения нога совсем онемела. Царь был взбешен.

Тогда кто-то вспомнил, что в одной из лавок держат рабом знаменитого врача Демоцеда. И тут Демоцед проявил себя смелым и очень рассудительным человеком. Он понял, что если Дарий узнает о его искусстве врачевателя, то не видать ему свободы и своего дома в Кротоне как своих ушей. И когда за ним пришли, Демоцед все отрицал.

– Никакой я не врач, – объявил он. – Это другой Демоцед был искусным лекарем.

Дарий приказал принести раскаленные железо и клещи. Тут смелость уступила место рассудительности, и Демоцед взялся за работу. Он на два дня усыпил Дария, и все это время массировал ногу, употребив все свое искусство. На третий день Дарий выздоровел, и худшие опасения Демоцеда оправдались – его назначили семейным врачом царской фамилии. Ему даже была пожалована неслыханная привилегия – посещать помещение гарема в любое время дня и ночи без сопровождения евнухов.

Это Демоцед спас жизнь царице Атоссе. Когда на одной ее груди начала расти опухоль, вызывая страшные боли, Демоцед аккуратно удалил грудь. Ко всеобщему удивлению, Атосса поправилась. Печаль египетских врачей была сравнима только с унынием жен Великого Царя.

Хотя и огорченная потерей груди, Атосса понимала, что, прибегни она к египетскому лечению (растирания больного места кобыльим молоком, змеиным ядом и толченой слоновой костью убивают вернее, чем острый меч), ей бы не миновать смерти. То, что она смогла прожить столь долгий век, изменило не только мою жизнь – этого не стоит и упоминать, – но и повлияло на судьбу всего мира. Умри тогда Атосса, ее сын Ксеркс не стал бы преемником отца. Не секрет, что возведение на трон Ксеркса было целиком делом рук его матери.

Любопытная вещь: после удаления груди у Атоссы на лице стали расти волосы. Как она ни старалась избавиться от них, используя всевозможные египетские снадобья, щетина вырастала снова. В конце концов царице пришлось наносить на лицо слой белил, чтобы скрыть красноту от всех этих средств. Эффект действительно необычный. Мать говорила мне, что после операции Атосса стала скорее мужчиной, чем женщиной.

Вскоре после спасения жизни царице Демоцед собрался по делам Великого Царя отплыть в Италию. В Таренте он улизнул с корабля и поспешил в свой родной город Кротон, где женился на дочери Милона, всемирно известного борца, – да-да, еще одного олимпийского чемпиона. Этот Милон был также полководцем, это он разгромил Сибарис.

Но вскоре Демоцеду наскучила жизнь на родине. В конце концов, большую часть жизни он провел при блестящих дворах. Он служил Писистрату в Афинах, Поликрату в Самосе и самому Великому Царю в Сузах, так что привык к придворной жизни и терпеть не мог провинцию. И вот Демоцед смиренно обратился к Дарию, не будет ли ему с женой дозволено вернуться в Сузы. Великий Царь с готовностью простил его, и Демоцед снова оказался в Персии, где пользовался большим уважением. Только его старая подруга Атосса почему-то взъелась на его молодую жену, что казалось совершенно нелепым. Зная всего несколько слов по-персидски, надоесть царице она не могла. Лаис считает, что Атосса ревновала. В таком случае слухи о ее романе с врачом похожи на правду.

Демоцед низко склонился перед бывшим милетским тираном, после чего они расцеловались в губы – у персов так принято при встрече с равными по положению друзьями. Друзьям ниже по рангу только подставляют для поцелуя щеку. Вообще говоря, Гистиэй бы тоже должен был подставить щеку, как милетский тиран он превосходил своим положением Демоцеда, но, оказавшись гостями Великого Царя, греки не придавали значения таким безделицам.

Демоцед тоже был пламенным сторонником Гиппия.

– Я знал Гиппия с его детства. Он всегда был незаурядным юношей. Он мудр и справедлив – редкое сочетание для тирана. – Демоцед беззубо улыбнулся: – В наши дни лишь Афины и Милет довольны своими тиранами.

– Были довольны. – Гистиэй стал мрачнее грозовой тучи. – Ты говорил с Великим Царем насчет Гиппия?

– Я пытаюсь, но Греция его не интересует. Он говорит об Индии и странах, что еще восточнее.

– Индия на другом конце света от Персии. – Лаис налила ему вина, и он долил в вино воды. – А Афины прямо напротив Милета, только море переплыть.

Демоцед кивнул:

– А Италия через море от Греции. Как известно, меня посылали в Кротон подготовить встречу Великому Царю. Но он не приехал, и я вернулся домой.

Это была совершенная чушь. Но не мог же Демоцед признать, что на самом деле сбежал со службы Великому Царю. Официально его проступок представили как секретную дипломатическую миссию по заданию Второй палаты царской канцелярии.

– У Великого Царя нет притязаний на западные земли. – Демоцед закашлялся в лоскут материи. Я мало встречал хороших врачей, которые бы сами постоянно не болели.

– Если не считать Самоса, – сказал Гистиэй, и его нахмуренные брови на мгновение поднялись. Самос был греческим городом на западе.

– Поликрат – тяжелый человек.

Демоцед выискивал на лоскуте следы крови. Я тоже взглянул, как и остальные. Но крови не было, и, кроме Демоцеда, это никого не расстроило.

– Мы с ним ладили. Знаю, большинство считают его…

– Вероломным и тщеславным дураком, – сказала Лаис.

– Я вечно забываю, что вы тоже были при самосском дворе, – улыбнулся Демоцед.

На его бледных деснах виднелось три нижних зуба – и ни одного верхнего. Перед едой он прилаживал в рот специально вырезанную деревяшку, упиравшуюся в нёбо, и тогда мог потихоньку жевать все, кроме очень жесткого мяса и очень черствого хлеба. Теперь я сам старик, частенько думаю о зубах и знаю, каково без них.

– Да-да, я помню вас маленькой. Вы были с отцом. Из Фракии, верно? Ну конечно! Богач Мегакреон. Серебряные рудники. Да, да.

– При дворе Поликрата я встретила своего мужа, – грустно проговорила Лаис. – И это единственное, что я могу вспомнить хорошего о тех днях. Ненавижу Самос. И Поликрата. Он был просто пиратом, и больше ничего. Он рассказывал отцу, что, когда возвращал друзьям награбленное с их кораблей, это доставляло им куда большую радость, чем если бы он их вообще не обирал.

– Да, он был пиратом, – согласился Демоцед. – Но он был великолепен. Помню времена, когда самосский двор был еще пышнее, чем у Писистрата. Помните Анакреона? Поэта? Это, пожалуй, было еще до вас. Прежде чем появиться в Самосе, он жил где-то во фракийской глуши.

– Анакреон жил в Абдере, – твердо напомнила Лаис. – В греческомгороде.

Мужчины рассмеялись. Демоцед поклонился Лаис:

– Прежде чем появиться в Самосе, он жил в лучезарной Фракии. Потом отправился в Афины. Он был любимцем бедняги Гиппарха. Печальная история, не правда ли? Но как бы там ни было, одного у Поликрата не отнимешь – он всегда смотрел на запад. И он был истинным владыкой морей.

– Да, – сказал Гистиэй, – был владыкой морей и хотел стать владыкой над всеми островами.

Демоцед обратился к бывшему тирану:

– Возможно, вам стоит поговорить об островах с Великим Царем. Что ни говори, Дарий с радостью приобрел Самос. И еще больше его обрадовало приобретение самосского флота. А когда в твоем распоряжении такой роскошный флот…

Демоцед замолк, взглянув на Гистиэя.

– Когда я еще был в Милете, – мечтательно проговорил тот, – я мог с легкостью захватить Наксос.

Демоцед кивнул:

– Прекрасный остров. Плодородные земли. Сильный народ.

Мужчины переглянулись. Так начинались Греческие войны. Ребенком слушая рассказы взрослых, я не понимал всего значения этих загадочных переглядываний. Много позже до меня дошло, как между делом эти два неугомонных грека затеяли увенчавшийся успехом заговор по вовлечению Великого Царя в греческие дела.

Но это – оглядываясь в прошлое. А тогда меня больше интересовали рассказы Демоцеда о чудесном учителе Пифагоре.

– Я познакомился с ним в Самосе, – говорил старый лекарь. – Он тогда еще был ювелиром, как и его отец. Тот был личным ювелиром Поликрата. Но рано или поздно с Поликратом все ссорятся. Однако, как бы то ни было, Пифагор был – почему был? Я опять видел его в Кротоне – выдающимся человеком. Мыслит очень любопытно. Он верит в переселение душ…

Персидским мальчикам не полагается задавать вопросы взрослым, но для меня делали исключение.

– Что такое переселение душ? – спросил я.

– Ну прямо как дед! – воскликнула Лаис, хотя мой вопрос был самым заурядным. Лаис всегда обращала внимание на мое на самом деле несуществующее сходство с Зороастром.

– Это значит, что душа умершего переселяется в другое тело, – ответил Демоцед. – Неизвестно, где такое придумали.

– Во Фракии, – предположил Гистиэй. – Все вздорные идеи приходят из Фракии.

– Я из Фракии, – твердо напомнила Лаис.

– Тогда вы меня прекрасно поняли, госпожа. – По губам Гистиэя скользнула улыбка.

– Я знаю, что наша родина ближе всех к небесам и к преисподней, – проговорила Лаис особым колдовским голосом. – Так пел Орфей, спускаясь под землю.

Мы пропустили ее слова мимо ушей, и Демоцед продолжал:

– Не знаю, как эта идея дошла до Пифагора, но известно, что он провел год или два в египетских храмах. Он мог набраться этого и там. Не знаю. Но известно, что египетские ритуалы сильно действуют на впечатлительных людей. К счастью, сам я не из таких. А он – да. Мне вспоминается, Поликрат дал ему письмо для своего друга фараона, старика Амасиса. Так что Пифагору, по-видимому, показали все ритуалы, которых обычно люди не видят и не слышат. Но потом на Египет напал Камбиз, Амасис погиб, а бедолага Пифагор угодил в плен и как ни убеждал всех, что он друг тирана Поликрата, персы продали его одному вавилонскому ювелиру. К счастью, ювелир оказался снисходительным человеком и разрешил Пифагору учиться у магов…

– Это нехорошее дело, – твердо напомнила Лаис.