Текст книги "Сотворение мира"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 45 страниц)

– Я сделаю все возможное, достойный принц. – Я произнес это загадочно и многообещающе – в лучшей сузской манере.

– У нас мало времени. Вот-вот начнутся дожди, тогда по морю отправляться нельзя. А сухопутный путь… Где останавливается ваш караван на время дождей?

– В Таксиле. Я оставил три месяца на завершение переговоров.

– Но вы сможете вернуться в Персию, когда дожди кончатся?

– Да. Однако, если вы считаете… что время не ждет, я могу послать проект нашего соглашения сатрапу Индии, он перешлет его в Сузы, и мы получим ответ до качала сухого сезона.

Излишне говорить, что ничего подобного я делать не собирался. Я выжидал. Сначала должен прийти караван. Потом я доложу обо всем Дарию. Потом… Кто знает?

Вирудхака был уже на ногах. Мы тоже встали; наши силуэты еле виднелись на фоне темного неба. Вирудхака, как того требует ритуал, заключил меня в объятия.

– Тайный совет подготовит соглашение, – сказал принц. – Надеюсь, вы отнесетесь к нему со вниманием. Также надеюсь, вы лично переведете текст на персидский. Это чрезвычайно важно.

– Царь… – Принц Джета только начал фразу.

– Царь одобрит, – успокоил его Вирудхака. – Он еще не совсем отошел от своего царства.

Вирудхака ушел, а мы с принцем Джетой сделали несколько шагов вдоль парапета и посмотрели вниз. В темноте горели тысячи огоньков, словно упавшие на землю звезды, – это живущие у реки готовили себе ужин. Я шепнул принцу на ухо об услышанном в Магадхе.

Он неуклюже замахал обеими руками:

– Они хотели, чтобы вы сказали это мне.

– Без сомнения. Но это правда?

Он покачал головой:

– Сын предан своему отцу. Да и как же иначе? У сына и так развязаны руки. Пасенади редко вмешивается… Он… – После паузы принц Джета произнес: – Нам посылают предупреждение. Но что оно значит? Чего от нас хотят в действительности?

– Магадха хочет войны с республиками.

– И с Кошалой. Поэтому, посеяв рознь между отцом и сыном…

Продолжать не стоило.

– Умно, – сказал я.

– Но что, если мы никому не скажем? – Принц Джета взглянул на меня, словно хотел рассмотреть в темноте мое лицо. – В таком случае никакой розни не возникнет, не так ли?

Мы договорились никому не сообщать о предупреждении принца Аджаташатру. Но конечно, каждый намеревался использовать свое знание в собственных интересах, как это водится при любом дворе, да и вообще в мире. И все же я был в замешательстве, потому что в замешательстве оказался принц Джета. Аджаташатру солгал мне? Если да, то зачем?

10

На следующее утро, пока меня для представления царю облачали в персидский наряд, на крыши Шравасти обрушились первые ливни. Через мгновение ко мне вошел весь мокрый и растрепанный Карака.

– Что-то случилось, – объявил он, не обратив внимания на навострившего уши цирюльника. – Все утро царь заседал со своим советом. Принц на стенах с лучниками… – Карака запнулся, наконец заметив цирюльника.

– Это может быть?.. – Я не закончил фразу, но Карака должен был понять.

– Не знаю. Не думаю, – ответил он.

Цирюльник, улыбаясь, покрывал мои губы лаком.

Как высокопоставленный чин кошальской секретной службы, он знал то, что было неизвестно нам.

В полдень меня ввели в заполненный приемный зал. Хотя у подножия трона были разложены дары Великого Царя, сам трон был пуст. Обычно невозмутимые и холодные кошальские вельможи казались встревоженными, голоса их сливались с шумом дождя по крыше. Я стоял в дверях, но никто не замечал меня.

Наконец распорядитель двора увидел меня. Поспешив навстречу, он уронил свой жезл, потом схватил его совершенно неподобающим образом, кое-как отсалютовал и, запинаясь, пробормотал:

– Прошу прощения, досточтимый господин посол. Вы могли принять нас за дикарей. Но случилось… Пожалуйста, пойдемте со мной. И ваша свита тоже.

Мы втиснулись в комнатушку рядом с приемной. Дверь за нами не закрылась, а захлопнулась. Мы с Каракой обменялись взглядами. Дождь стучал по крыше так громко, что мы с трудом расслышали крики «Да здравствует царь!».

– Какой царь? – шепнул Карака.

Я развел руками. Я был готов иметь дело как с Пасенади, так и с Вирудхакой и боялся лишь, что война между Магадхой и Кошалой начнется раньше, чем Дарий сможет воспользоваться создавшейся ситуацией.

Внезапно раздался троекратный звук трубы, точнее, кто-то дул в морскую раковину. Поскольку это традиционный сигнал к бою, я впервые встревожился. Свергнута правящая династия? Во дворце вражеские воины? Тут, еле дыша, словно бежал, появился распорядитель двора.

– Царь на троне, – сообщил он. – Сюда, господин посол.

Мы поспешили в зал аудиенций, где в серебряном кресле восседала блестящая фигура с мечом в одной руке и скипетром из слоновой кости в другой.

Распорядитель объявил о прибытии посольства от Великого Царя Персии. Затем, сопровождаемый эскортом, я подошел к трону, на котором застыла совершенно сиятельная личность, не имеющая ничего общего с тем тщедушным монахом, что я встретил в первый день по прибытии в Шравасти. Только отсалютовав монарху, я осознал, что этот надменный, усыпанный драгоценностями владыка в самом деле Пасенади. Его лицо было так же ярко раскрашено и так же ничего не выражало, как у ведических богов. Где тот хихикающий монах, которого я видел с Шарипутрой?

Холодно и официально царь произнес:

– Мы надеемся на добрые отношения с нашим братом в Персии. – Голос звучал громко, отчетливо, бесстрастно. – Мы будем стремиться к этому. Мы посылаем ему наше отеческое благословение. Мы…

Пасенади замолк. Казалось, он потерял нить. Воцарилась продолжительная, несколько неловкая пауза. Мы смотрели на царя, а он смотрел нам за спину, на двери. Я услышал позади себя шаги, но не посмел повернуться к царю спиной. Затем мимо меня проследовал Вирудхака, с него катилась дождевая вода. У подножия трона он по-сыновьи отсалютовал и тихо, так, что слышали только царь и я, сказал:

– Это правда.

Пасенади опустил скипетр. Обеими руками он взял за рукоятку меч, словно держал факел, освещая какой-то кровавый путь.

– Мы только что узнали, что наш возлюбленный брат царь Бимбисара свергнут своим сыном принцем Аджаташатру, который просит нашего благословения. Мы не даем его. Проклятие сыну, поднявшему руку на породившего его! Проклятие стране, чей владыка захватил отцовский трон! Проклятие на Аджаташатру!

С неожиданной проворностью старик соскочил на пол, принц и государственные советники быстро удалились вместе с ним. Затем распорядитель столь же быстро удалил нас. Официальная церемония при дворе в Шравасти, очевидно, не состоялась, и дары Великого Царя остались непринятыми. Карака помрачнел: в конце концов, мы тащили эти сундуки с коврами и камнями чуть ли не через полмира.

– Как нехорошо! – сказал он. – Оставить без внимания дары Великого Царя!

– Война важнее, – произнес я с трезвостью государственного мужа. – Но поскольку до окончания дождей бои вряд ли начнутся, нам нужно как можно скорее повидаться с царем.

Но ни царя, ни принца мы не видели еще два месяца. Каждый день, невзирая на дождь, ко двору прибывали делегации со всех концов страны. Постоянно заседал тайный совет. Тем временем улица кузнецов закрылась для всех (кроме шпионов), и Карака проник в тот квартал как шпион.

– Мечи, наконечники для копий, доспехи, – доложил он. – Они работают день и ночь.

Война в самом деле оказалась важнее всего и отодвинула в сторону все остальные дела.

О событиях в Раджагрихе мне рассказал принц Джета. На собрании совета Аджаташатру просил разрешения перейти Ганг и напасть на республики. Бимбисара хотя и признал, что федерация не устоит против магадханского войска, заметил, что, учитывая последующие сложности в управлении этими склочными государствами, войну развязывать не стоит. Кроме того, разве он и так не вселенский монарх? Царь очень серьезно отнесся к жертвованию коня. Как оказалось, слишком серьезно. Через несколько дней, не посоветовавшись с отцом, Аджаташатру объявил Варанаси владением своей матери. Бимбисара пришел в ярость и сказал, что Варанаси – неотъемлемая часть Кошалы. И с этим распустил совет.

Следующим вечером, после захода солнца, личная охрана Аджаташатру вошла в царский дворец и арестовала царя. Все было проделано быстро и неожиданно, поэтому сопротивления не оказал никто.

– Сейчас Бимбисара заточен на Горе Стервятников. Это такая башня в старом городе. – Принц Джета не выказал ни удивления, ни сожаления: он знал жизнь. – Говорят, оттуда еще никто не ускользал.

– И что теперь?

– Мой зять и ваш тесть – безжалостный и решительный человек, и он хочет войны. А раз хочет, то и получит.

Мы сидели на внутренней веранде в доме принца Джеты. Напротив под косым дождем гнулись банановые деревья.

– Никто бы не подумал, – сказал я. – Аджаташатру всегда… так легко плакал.

– Он играл роль. А теперь будет самим собой.

– Нет. Он просто будет играть другую роль, без этих слез, а может быть, и со слезами. Большинство живущих при дворе проводят жизнь снимая и надевая разные маски, – проговорил я с уверенностью брахмана.

Принцу Джете мои слова показались забавными.

– Вы говорите как один из нас. Только вместо масок мы меняем воплощения.

– Но в отличие от придворных вы не помните предыдущих воплощений.

– Будда помнит. Он может вспомнить каждую из предыдущих жизней.

– Пифагор тоже.

Принц Джета пропустил мимо ушей непонятную реплику.

– Но Будда как-то сказал, что если в самом деле возьмется вспоминать прежние жизни, то не останется времени на нынешнюю, а она важнее всех, потому что последняя.

Внезапный порыв ветра оторвал от ветки гроздь неспелых бананов. Дождь хлестал.

– Бимбисара говорил, что через год собирается стать монахом.

– Будем молиться, чтобы ему позволили.

Какое-то время мы смотрели на дождь.

– Интересно, – произнес я. – Ведь Аджаташатру хотел, чтобы я предупредил Пасенади насчет его сына.

– И как тонко! Пока мы следили за заговорами в Шравасти, он привел в исполнение свой в Раджагрихе.

– Но какой смысл сбивать с толку меня?

– Чтобы убрать вас со сцены. В конце концов рано или поздно ему придется иметь дело с Персией. Мы знаем это с тех пор, как ваш царь захватил одну из наших богатейших стран.

– Не захватил, принц Джета. Правители долины Инда сами попросили Великого Царя принять их в свою империю. – Я говорил как восьмидесятилетний евнух Кировых времен.

– Простите меня. Я допустил бестактность, – улыбнулся принц Джета. – Но как бы то ни было, Аджаташатру хочет нанести Кошале как можно больше ущерба. Что он не сможет захватить извне, то попытается разделить изнутри и поэтому старается настроить сына против отца.

– Он пытался?

– В этом нет нужды. Пасенади хочет быть и царем, и архатом. Это невозможно. И оттого Вирудхака… несчастлив. И кто упрекнет его?

Через несколько дней Карака принес мне личное послание Аджаташатру, написанное на коровьей шкуре красными чернилами – очень подходящий цвет. Вместе мы разобрали замысловатые буквы:

«Вы так же близки нашему сердцу, как были всегда. Вы любезны нашему взгляду, словно наш собственный сын. Вы оплакиваете, как и я, смерть моего отца, вселенского монарха Бимбисары. Ему шел семьдесят восьмой год жизни и пятьдесят первый год славного царствования. Двор будет соблюдать траур до конца сезона дождей, когда мы ожидаем увидеть нашего любимого сына Кира Спитаму на нашей коронации».

Само собой, никакого упоминания о том, как Бимбисара умер. Через несколько дней мы узнали, что Аджаташатру собственноручно задушил отца шелковым шнурком, как того требует протокол при свержении монарха.

Я провел не одну беспокойную неделю в душных, заросших зеленью садах Пасенади. Ни царь, ни принц не присылали за мной. Из Суз тоже ничего не было. Никаких известий из Таксилы о караване. Мое отшельничество наконец было нарушено прибытием принца Джеты и монаха Шарипутры. Они без предупреждения появились на веранде. Я помог им отжать одежду.

– Я случайно увидел Шарипутру в саду, – сказал принц, – и сообщил ему о вашем желании поговорить с ним.

Я простил эту ложь. Мне так не хватало общества, что даже буддийский архат с черными деснами казался милостью судьбы.

Карака пошел за вином, Шарипутра уселся на пол, принц Джета на подушку, а я пристроился на табурете.

Старик наградил меня гримасой, которую я счел улыбкой.

– Мой дорогой… – начал он и замолк.

– Наверное, вам лучше задавать ему вопросы, – выжидательно глядя на меня, подсказал принц Джета.

– А может быть, лучше я буду отвечать на вопросы? – вывернулся я, вспомнив о своей духовной миссии.

– Известно, что Будда только задает вопросы, – тактично заметил принц. – Как и Шарипутра.

– Хорошо. – В старике было какое-то неиссякаемое благодушие, вызывавшее во мне образ сытого младенца, но холодный немигающий взгляд напоминал змеиный. – Вы любите игры, дитя мое?

– Нет, – ответил я. – А вы?

– Вечные игры – да. – Шарипутра засмеялся, но смех его прозвучал одиноко.

– Но почему вы совсем не интересуетесь Мудрым Господом и его пророком Зороастром?

– Все в мире интересно, дитя мое. И если вам интересно рассказать мне о вашем Мудром Господе, вы должны это сделать. Сейчас же! Говорят, истина не может ждать – не знаю почему. Все остальное ждет. Расскажите!

Я рассказал. Когда я закончил, Шарипутра обратился к принцу Джете:

– Этот Мудрый Господь пытается выдать себя за перса, но говорит точно как Брахма. Ох уж эти боги! Они меняют имена от страны к стране и думают, что мы не заметим. Но нас не проведешь! Они нас не одурачат, а? И не спрячутся от нас. Но этот Брахма! Он самый честолюбивый, остальным далеко до него. Считает себя создателем – подумать только! О, вы бы его послушали, когда он в первый раз явился к Будде! Нет, не в первый – во второй. В первый раз он упрашивал Будду привести в движение колесо его учения. О, Брахма умеет убеждать и упрашивать! Он знает, что прежде чем достичь нирваны, ему придется вновь родиться человеком, а единственный способ для этого – стать Буддой. Он ведь не глуп. Только говорит глупо. Как бы то ни было, Будда позволил себя уговорить, поскольку Брахма лучший среди богов и к нему можно снизойти, правда? И Будда согласился (после первого визита) привести колесо в движение. Для Будды это было большой жертвой, поскольку сам он уже достиг нирваны и его уже нет ни здесь, ни там, ни где бы то ни было – в отличие от бедняги Брахмы.

Затем Брахма пришел во второй раз. Это было в Раджагрихе. Как это происходило точно, нужно спросить у Ананды – он помнит все, даже самые незначительные подробности. Все это случилось до меня. И Брахма сказал Будде: «Я Брахма! Я великий Брахма, царь богов! Меня никто не создал – это я создал мир! Я владыка мира! Я могу создавать, изменять и дарить жизнь. Я отец всего сущего!» Теперь-то мы знаем, что все это полная чепуха. Но Будда всегда вежлив. И всегда возвышен. «Если ты существуешь, Брахма, – сказал он смиренно, – значит, ты создан. Если ты создан, ты будешь развиваться. Если ты развиваешься, то твоя цель – освободиться от огня и постоянного движения, вложенных в тебя. Поэтому ты станешь тем, что я сейчас. Ты сделаешь последний шаг по пути восьми изгибов и прекратишь свое развитие и существование».

– И что ответил Брахма?

Никогда ни до, ни после этого я не слышал такого кощунства!

– О, он растерялся! А вы бы не растерялись? Представьте его – точно как ваш Мудрый Господь, такой же самодовольный и всемогущий, или мнит себя таким. Однако будь он в самом деле всемогущим, то смог бы и не существовать, а как ни старается, не может этого достичь. Вот потому-то он и упросил Будду запустить колесо своего учения.

– А вы вполне уверены, что это в самом деле Мудрый, то есть Брахма, говорил с Буддой?

– Конечно не уверен! Это ведь все сон, дорогой мой, а во сне что-то имеет смысл, а что-то нет. Я хочу сказать, много зависит от того, где спишь, не так ли?

Я признал про себя, что в самом деле ощущаю, будто то ли сплю, то ли схожу с ума.

– Зороастр сам слышал голос Мудрого Господа… – начал я.

– …Как и Брахма слышал ответы Будды.

Шарипутра одобрительно кивнул мне несколько раз как тупому ученику, которому удалось к одному прибавить один.

– Должен заметить, что Зороастр почтительно слушал ответы Мудрого Господа, а не наоборот.

– Я говорю наоборот, потому что Брахма почтительно слушал Будду. Ведь в каждый момент существует только один Будда.

– Существует только один Мудрый Господь.

– Кроме случаев, когда он перебирается в Индию и выдает себя за Брахму. Но все равно это не единственный бог. Просто самый тщеславный.

Я изо всех сил старался сохранить свою придворную маску.

– Вы отрицаете, что Мудрый Господь – единственный творец всего сущего?

– Конечно, мой дорогой. И вы тоже. – И тут этот вредный старикашка повторил мне мою же цитату из священного текста: – «Ахурамазда до акта сотворения не был Мудрым Господом, жаждущим расширяться, мудрым, свободным от несчастий, ясным…» Я забыл, о чем еще вы столь любезно только что нам говорили. Моя память уже не та.

Я мрачно продолжил:

– «…Всегда правым, щедрым, всепроникающим…»

– Да, да. «И прозорливый Ахурамазда увидел, что разрушительный дух никогда не прекратит своих нападок…» И потому он ходит и устраивает ловушки для разрушительного духа и изобретает вне бесконечного времени, времени долгого владычества. Мой дорогой, как это надуманно! Если он всемогущий создатель, зачем он придумал этого разрушительного духа? Чего ради? А если уж придумал, зачем же бороться с собственным творением? Не очень мудро с его стороны, правда? И потом, настаивать, чтобы человеческая раса, другое его творение, постоянно боролась с его самым первым творением… Нет, это определенно не очень хорошо.

– То, что существует зло, нехорошо, Шарипутра. Но зло существует, равно как и добро, и борьба между ними продлится до торжества добра в конце долгого владычества.

– Если добро все равно победит, зачем же бороться? К чему беспокоиться?

– Потому что такова воля Мудрого Господа. Из себя он породил все человеческие души. И эти вечные души существуют в нем, пока им не настанет пора принять человеческий облик. Тогда они делают выбор: следовать Истине или Лжи. Если они следуют Истине, то заслуживают награды. Если Лжи…

– Да, дитя мое. Как ни неповоротлив мой ум, идею я уловил. Но зачем заставлять всех так страдать?

– Как же иначе победить зло?

– Уничтожить сначала мир, потом себя. Или, если хотите – и можете, – сначала себя, потом мир.

– Мир существует. И сам он существует. И зло существует. И добро существует. И борьба существует – неизбежно, предопределенно.

– Тогда лучше несуществовать, не правда ли? И достичь этого можно, следуя по пути восьми изгибов.

Старик сводил с ума лучше злейшего из здешних софистов.

– Все борется… – начал я.

– …Кроме того, что не борется, – закончил Шарипутра. – Но ваш Мудрый Господь, как и наш гордый, хотя и лукавый Брахма, так же находится во тьме, как и остальные его творения. Он понятия не имеет о том, куда идет, как и не знает, откуда взялся.

– Мудрый Господь знает, что поймает и уничтожит злого Ахримана, когда кончится время долгого владычества. Когда он это сделает, все души будут спасены.

– Так он говорит. Но он тоже развивается. Было время, когда его не было. Потом он был. Теперь он есть. Но будетли он?

– До Мудрого Господа был Мудрый Господь.

– А до того? Он говорит, если вы верно процитировали: «До акта сотворения я не был Господом». Если не был Господом, то кем же? И откуда взялся этот творец?

– Время…

– Ах время! Но откуда взялось оно?

– Время было. Есть. Будет.

– Возможно. А возможно, нет. Я говорю об изначальных вещах, дитя мое, потому что они вас интересуют. Мы не любопытствуем о природе вещей, о мироздании. Нам не дано знать, что было сначала и есть ли что-то первое во времени и пространстве или вне времени и пространства. Все едино. Боги, люди, призраки, звери, рыбы, деревья… Это все проявления мира, где страдание постоянно, потому что все течет и ничто не остается собой. Разве не так?

– Есть единый источник… – начал я.

Но Шарипутра уже не слушал меня.

– Первое, что я делаю с нашими учениками, – веду их на кладбище, где показываю разложившееся тело. Мы рассматриваем новую жизнь, возникающую из мертвеца, смотрим, как черви откладывают яйца в гниющую плоть. Потом яйца лопаются, и новое поколение червей наедается, пока через какое-то время – время очень-очень короткого владычества, мой дорогой, – не остается ничего, кроме костей, и бедные черви умирают от голода. Но из их праха произрастают растения, насекомые, невидимые зернышки жизни, и цепь продолжается дальше и дальше. И кому не захочется прервать эту цепь страданий?

– Цепь прервется, когда Мудрый Господь возобладает над тьмой и все станет светом.

– Должен сказать, это очень похоже на речения Брахмы. Но как он признает сам – когда не лжет, – ему не ведомо, как все закончится, так же как и откуда все взялось. Он на середине реки, как и все мы. Естественно, его река шире нашей, но по сути – все реки одинаковы. Как вы сами так прекрасно спели… нет, нет, действительно прекрасно: «Время сильнее, чем все созданное – созданное Мудрым Господом и созданное духом разрушения». Для нас, дитя мое, время – только часть сновидения, от которого ты очнешься, если испытаешь просветление.

– И угаснешь?

– Вы усвоили урок, Кир Спитама!

Вредный старик наградил меня рукоплесканиями. Многие аргументы Шарипутры можно бы было опровергнуть, но я помнил наказ Дария. Я должен учиться и учить, а нельзя учить, не поняв сперва, что другие считают истиной. В те дни я не сомневался в своей миссии – наставлять всех на путь Истины. Но в то же время меня глубоко интересовала природа мироздания, и каким-то непонятным образом Шарипутра привлек мое внимание к любопытному пробелу в Зороастровой концепции божества. Да, Демокрит, ты тоже его заметил. Но ты заметил оттого, что интересуешься сущностью материального. А мы интересуемся сущностью божественного.

Согласен, всегда казалось неясным, когда и почему Мудрый Господь родился из неопределенного времени, что непонятно уже само по себе, поскольку неопределенное, по определению, – это не то, что еще не определено, а то, что неопределенно. Но до встречи с буддистами я думал, что религии, философии или мировоззрению при всей их сложности невозможно обходиться без теории мироздания, пусть даже самой туманной. Но тут нашлась секта или религия, захватившая ум двух могущественных царей и многих мудрецов, которая даже не задалась единственно важным вопросом: как возник космос?

Хуже того, буддисты относятся ко всем богам столь же дружелюбно-пренебрежительно, как и образованные афиняне. Но афиняне боятся общественного осуждения, а буддисты безразличны к предрассудкам брахманов. Их даже не очень взволнует, если их богов объявят демонами, как это сделал Зороастр. Буддисты принимают мир таким, какой он есть, и пытаются уничтожить его.

Между тем они признают, что для простых буддистов-обывателей, возможно, лучше быть веселым, доброжелательным, спокойным и преисполненным сочувствия к окружающим. Членам же секты, однако, надлежит отрешиться не только от печалей мира сего, но и от радостей тоже.

– Когда мы насмотримся на гниющие трупы, я напоминаю ученикам, как отвратительно живое тело. Поскольку многие из них молоды, женщина еще влечет их и, конечно, привязывает к цепи существования. И поэтому я показываю, что тело самой прекрасной женщины подобно ране с девятью отвратительно сочащимися отверстиями и покрыто липкой, холодной кожей…

– При всей скудости моего ума, суть я уловил, – сказал я, в какой-то степени отыгравшись.

– Мой дорогой, если вы в самом деле поняли, то теперь сами вращаете колесо учения! Какой умный мальчик.

Шарипутра взглянул на принца Джету. Лицо у монаха по-прежнему улыбалось, но глаза оставались ясными и немигающими, как у попугая. Он приводил меня в замешательство.

– Думаю, нашему другу пора посетить Будду, – сказал принц.

Демокрит хочет знать, кто такой Будда и откуда он взялся. На первый вопрос, пожалуй, ответа нет. В Индии я часто спрашивал об этом и получил удивительное множество ответов. Индийцы, в отличие от нас, не придают значения фактам, ощущение времени у них не такое, как у нас, а понимание реальности основано на глубокомысленном заключении, что мир не имеет большого значения, поскольку лишь непостоянный образ. Они считают, что мир им снится.