Текст книги "Сотворение мира"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 45 страниц)

3

Ксеркса смерть Атоссы потрясла больше, чем я ожидал.

– Она была последней связью с истоком.

Ксеркс сидел в своем позолоченном фургоне. Как царский друг, я ехал верхом рядом. Перед нами открывались пурпурные нагромождения скал, отмечавших границу священных Пасаргад.

– Пока она жила, мы были в безопасности.

– В безопасности, владыка?

– Она владела особой силой. – Он сделал какой-то магический жест, которого я предпочел не заметить. – Пока жила, она могла сдерживать проклятие. Теперь ее нет…

– Мудрый Господь каждого из нас судит в свой черед.

Но мое упование на милость Мудрого Господа и его мудрость не возымело действия на Ксеркса. С возрастом он все больше и больше обращался к демонам. Он даже переставил Атоссину статую Анахиты к себе в спальню, где она была совершенно лишней рядом с золотым платаном. Да, получилось так, что я подвел Гистаспа. Я так и не смог обратить Великого Царя к Истине.

Только сейчас я сообразил, что Атоссе в день ее смерти было не больше семидесяти лет. Это для меня сюрприз, потому что она всегда выглядела и вела себя так, будто присутствовала при сотворении мира. С годами Атосса не столько старела, сколько усыхала, как лист папируса на скале под лучами солнца – лист, на котором написана большая часть истории Персидской державы.

Смерть царицы Атоссы омрачила празднование Нового года. Ксеркс был угрюм. Царица Аместрис не показывалась. Масист выглядел настороженным. Наследник престола на всех смотрел сердито. Если верить Лаис, только его жена была довольна. Лаис часто навещала Второй и Первый дома гарема и с долей удивления сообщила мне, что все женщины завидуют этой девочке, которая была столь же хорошенькой, сколь и глупенькой. По своей глупости она и совершила роковую ошибку. Аместрис собственными руками выткала Ксерксу плащ. Девочку плащ пленил, и она упросила Ксеркса подарить его ей, а он, дурак, взял да и подарил. Нарядившись, жена наследника пришла в Третий дом гарема, где ее вежливо, даже тепло приняла Аместрис, притворившись, что не узнает плаща. Должен заметить, что мыслей и чувств Аместрис никогда не угадаешь. Сочувственная улыбка может предшествовать смертной казни, а хмурый вид – исполнению заветного желания. Но не требовалось особой мудрости понять, что рано или поздно царица отомстит за такое оскорбление.

В тот год в Персеполе новогодние празднества проходили чрезвычайно пышно. В длинной процессии лично я правил пустой колесницей, в которой сидел, если ему так захотелось, сам Мудрый Господь. Хотя большой зал с сотней колонн оставался недостроенным, Ксеркс держал двор здесь, и сатрапы со всех концов империи, а также знать, должностные лица, главы кланов – все засвидетельствовали ему свое почтение цветами.

Позже, в неофициальной обстановке, в окружении семьи и близких друзей, Великий Царь по традиции умащал себе голову. Это случай, когда присутствующие имеют право просить у него, чего пожелают, и, чего бы ни попросили, он должен обещать исполнить. Само собой, просьбы редко бывали чрезмерными. В конце концов, все мы рабы Великого Царя.

В этот злосчастный год церемония умащения головы проходила как обычно. Когда собираются друзья Великого Царя, всегда устраивается небольшая комедия. На этот раз всех рассмешил Демарат. Он был пьян и более, чем всегда, важен – не говоря уж о самоуверенности. Он попросил у Великого Царя права с помпой войти в Сарды, с короной на голове. Как он сказал, «ведь я навеки спартанский царь».

На мгновение Ксеркс был ошеломлен нахальством, за которое в любом другом случае полагалась смерть. К счастью, положение спас Мегабиз, вовремя заметив:

– У Демарата не хватит мозгов, чтобы покрыть короной.

Все рассмеялись, и кризис миновал. Пройдя всех друзей, Ксеркс не дал им ничего такого, чего не давал обычно в подобных случаях, и все остались довольны. Затем он вернулся в гарем. Кстати, уходил он от нас совершенно трезвым.

Лаис была в гареме и рассказала мне, что произошло дальше.

– Царица Аместрис вся сияла. Она целовала руки Великому Царю, а потом шепнула что-то на ухо – казалось, какую-то нежность. Но Ксеркс пришел в ужас и громко сказал: «Нет!» А она своим нежным детским голоском сказала: «Да». Они вдвоем ушли. Никто не знает, о чем они говорили и что делали. Но когда вернулись, Ксеркс был весь белый, а Аместрис улыбалась. Она попросила у Великого Царя жену Масиста, и тот был обязан удовлетворить ее просьбу.

У Аместрис хватило сообразительности не просить настоящую обидчицу, жену наследника. Девочка принадлежала к царской семье, а ее мать нет. К тому же Аместрис считала, что во всем, что случилось у Ксеркса со своей невесткой, виновата ее мать.

Ксеркс послал за Масистом и умолял его развестись с женой. Он даже предлагал ему одну из своих дочерей взамен. Но Масист понятия не имел, что случилось, и сказал, что с его стороны было бы смешно бросить жену, к тому же мать его взрослых сыновей.

Ксеркс пришел в ярость, и братья поругались. Уходя, Масист сказал:

– Владыка, ты меня еще не убил.

Когда он пришел домой и увидел свою жену, она еще жила. Но ее груди были отрезаны, язык вырван, глаза выколоты. Масист с сыновьями бежали в Бактрию, где подняли бунт. Но они не могли противостоять Мегабизу. Через несколько месяцев Бактрия была покорена, Масист со всей семьей казнены.

Но все знают, что Ксеркс с тех пор больше не разговаривал с Аместрис и не ступал в Третий дом гарема. Довольно любопытно, однако, что это совсем не повлияло на могущество царицы. Она продолжала заниматься политикой и по-прежнему правила Персией. А еще более странно, что вскоре она наладила прекрасные отношения с женой наследника. Впрочем, Аместрис умела очаровать кого угодно, а особенно трех своих сыновей. Из них троих особенно угождала среднему, нашему нынешнему Великому Царю Артаксерксу. Да, Атосса не ошиблась, выбирая себе преемницу.

4

Последующие двенадцать лет были счастливейшими в моей жизни. Да, я был не молод. Да, мой друг Ксеркс удалился от мира. И тем не менее я вспоминаю это время, как необычайно роскошное. Не было ни одной достойной упоминания войны, и жизнь при дворе протекала восхитительно, как никогда. Никогда ни до, ни после женщины гарема не пользовались такой свободой. Кто хотел иметь любовников, не встречал никаких трудностей. Думаю, что Ксеркс сам с известным любопытством следил за этими интригами. Определенно он был терпим, пока поведение дамы не становилось вопиющим.

Одна царица Аместрис оставалась выше подозрений. То есть, я хочу сказать, у нее не было ни одного романа. Ей хватало сообразительности не давать Ксерксу ни малейшего повода обратиться к арийским законам. Но царица поддерживала тесные и в высшей степени тайные связи с евнухом Аспамитром.

Ее дочь Амистис не была так умна. Она открыто меняла любовников одного за другим, вызывая гнев своего мужа Мегабиза. Когда тот пожаловался Ксерксу, Великий Царь, говорят, ответил:

– Нашей дочери позволяется все.

И, как утверждают, Мегабиз спросил:

– А если она захочет нарушить древний закон, Великий Царь позволит ей и это?

И Ксеркс ответил:

– Поскольку она из рода Ахеменидов, то не может нарушить наших законов.

Оглядываясь назад, я понимаю, что этот диалог – или подобный – знаменовал начало конца. Наследник трона Дарий ненавидел Ксеркса за совращение жены. Мегабиз злился, что Великий Царь сквозь пальцы смотрит на измены Амистис. К тому же несколькими годами раньше член царской семьи соблазнил девственную внучку Мегабиза. Тогда Ксеркс отреагировал мгновенно и приказал посадить обидчика на кол. Но гарем стеной встал за соблазнителя – кстати, его звали Сатасп, – и, к радости царственных дам, Ксеркс приказал ему совершить плавание вокруг Африки. Финикийцы хвастали, что такое удалось совершить только им. Год или два Сатасп болтался вдоль Северной Африки, а потом вернулся в Сузы и заявил, что обогнул весь материк. Никто ему не поверил, и его таки казнили.

Но Мегабиз остался недоволен. Он хотел мести сразу, а не спустя два года. Сама царица выражала недовольство, и это ее стараниями грозное величие владыки перешло на ее сына.

На двадцать первый год царствования Ксеркса, осенью, я был с Лаис в Троаде. Ксеркс пожаловал Демарату значительный удел, и бывший спартанский царь теперь был скорее лошадником-персом, чем заговорщиком-греком, что несомненно к лучшему. Хотя Демарат и Лаис жили вместе как муж и жена, выйти за него замуж она отказывалась. Она слишком любила свободу. Кроме того, Лаис не хотела делиться значительным состоянием, скопленным ею благодаря многолетней дружбе с Атоссой.

– Я гуляю сама по себе, – любила она говорить и несомненно говорит по сей день, если еще живет в Фасосе.

Мы с Демаратом смотрели в конюшне только что приобретенного арабского жеребца. Стояло серое хмурое утро, и южный ветер пах песком. Из дома к нам с криком бросился слуга.

– Он умер!

И прекрасное время кончилось.

Насколько я знаю, произошло вот что. С благословения царицы Аспамитр и начальник стражи Артабан убили Ксеркса, пока тот спал, – не такая уж трудная задача, поскольку последние годы Великий Царь не ложился, не выпив с полдюжины бутылок гельбонского вина. Они убили также царского возницу и зятя Патирамфа.

В день убийства наследник престола Дарий находился в охотничьем домике у дороги на Пасаргады. Когда ему сообщили, он поспешил в Сузы и попал в ловушку. Все знали, что Дарий не только ненавидел отца, но и стремился занять его трон. Поэтому заговорщики представили дело так, якобы это Патирамф убил Великого Царя по приказу Дария, а верному Артабану пришлось убить Патирамфа.

Затем заговорщики пошли к восемнадцатилетнему Артаксерксу и сказали, что его брат Дарий виновен в убийстве отца. Если Артаксеркс согласится казнить своего брата, они обещали ему сделать его, Артаксеркса, Великим Царем. У меня есть основания полагать, что Артаксеркс уже тогда понимал, что произошло на самом деле, но Артабан командовал дворцовой стражей, а Артаксеркс был бессилен и сделал так, как сказали. На следующий день, когда Дарий прибыл в Сузы, Артабан его арестовал, а законники приговорили к смерти как цареубийцу.

Не знаю, какую роль в казни старшего сына играла царица. Хоть она и согласилась на убийство Ксеркса, не могу поверить, что Аместрис имела отношение к смерти Дария. Подозреваю, когда она потеряла контроль над событиями, те начали развиваться. Знаю только, что, узнав через шпионов о планах Артабана убить Артаксеркса и самому сделаться Великим Царем, она призвала Мегабиза и заключила с ним тайный союз. Как командующий войском, Мегабиз был еще могущественнее Артабана, начальника дворцовой стражи. Мегабиз одобрил убийство Ксеркса, но верность династии сохранил.

С половиной армейского корпуса Мегабиз разоружил дворцовую охрану, Артабан был убит. Потом арестовали Аспамитра. Как любимцу царицы, распорядителю двора многое могло бы сойти с рук, но он посягнул на место Ахеменидов, и Аместрис пришла в ярость. Это царица приказала положить Аспамитра в так называемое корыто – что-то вроде деревянного гроба, скрывающего туловище, но оставляющего солнцу, насекомым и гадам голову и конечности. Из всех смертей смерть через корыто считается самой медленной и потому самой мучительной – после смерти от старости, конечно.

Я, Демокрит, сын Афинокрита, хочу здесь вставить в повествование моего дяди Кира Спитамы беседу, состоявшуюся у нас с ним через час или около того после описания смерти Ксеркса. Как праведный зороастриец, он думал, что ответил на все вопросы бытия. И все же дядя был слишком умен, чтобы не заметить очевидных противоречий. Хотя я почти уверен, что он бы захотел от меня точного воспроизведения своих слов, думаю, при изложении сказанного им я должен положиться не только на его память, но и на наши совместные изыскания.

Мы поднялись на Агору. Была середина лета, и стояла душная жара. Голубое небо напоминало раскаленный металл, и покрытый выжженной добела грязью город казался вымершим. Афиняне сидели по домам, обедали – или спасались от жары в гимнасиях. В это время дня мой дядя особенно любил гулять по городу.

– Никаких афинян! – восхищался он. – Ни шума, ни криков!

Благодаря многослойным одеждам, дядя никогда не страдал от жары. Годы спустя, когда я путешествовал по Персии, то одевался по-персидски и обнаружил, что легкие, не касающиеся тела одежды позволяют сохранить прохладу в самый жаркий день.

В портике Одеона дядя решил посидеть в тени. Он всегда точно знал, где находится – на Агоре или в каком-либо другом месте, – если побывал там хотя бы раз. Мы устроились на ступенях. Напротив нас гора Ликабет выглядела нелепее, чем обычно, – как иззубренный камень, брошенный каким-то древним титаном. Рациональные афиняне иррационально не любят горы. Они говорят, что там живут волки, но, я думаю, дело в том, что горы не вписываются в сельский пейзаж.

– С тех пор как я вернулся из Китая, мне было известно, что все кончится кровью. Вот почему я удалился от двора. От Ксеркса я не удалялся. Он был мне больше чем брат – он был моим двойником, моим вторым «я». Без него от меня осталась лишь половина.

– А он тем временем?..

– Великий Царь на мосту к Спасителю.

Кир замолчал, да и больше было нечего сказать, потому что, если Зороастр прав, Ксеркс в настоящее время кипит в море расплавленного металла.

– Думаю, – сказал я, – нет никакого моста, никакого Мудрого Господа…

– Как могу так думать я?

Но поскольку старик частенько думал так, то заинтересовался моим ответом.

– Зороастр говорит, что было время, когда Мудрого Господа не существовало. Так разве невозможно, что после смерти мы отправляемся туда, откуда пришел Мудрый Господь?

Кир тихонько насвистывал странную мелодию, видимо имевшую какое-то религиозное значение, поскольку он всегда насвистывал ее, когда сталкивался с противоречиями или пробелами в зороастрийской теории. Кстати, у него сохранились почти все зубы, и он мог есть все.

– На этот вопрос нет ответа, – сказал он наконец.

– Тогда, возможно, восточные жители правы и вопрос о сотворении мира не имеет ответа.

Теперь-то я знаю ответ, но тогда был еще невежествен. Я находился в начале жизненных поисков, к печальному концу которых пришел мой дядя. Печальному, потому что единственно важный вопрос остался без ответа – для него.

Старик какое-то время насвистывал, закрыв глаза, одной бледной рукой покручивая завиток бороды – неизменный признак глубокой задумчивости.

– Они ошибаются, – сказал он наконец. – Все, что мы знаем, где-то начинается и где-то кончается. Как линия на песке. Как… обрывок нити. Как человеческая жизнь. Ведь что они пытаются сделать на востоке? Замкнуть линию. Сделать круг. Без начала. Без конца. Но спроси их, кто нарисовал круг. Они не ответят. Пожмут плечами. Скажут: он просто есть. Они думают, что ходят и ходят по кругу. Вечно. Бесконечно. Безнадежно! – Последнее слово он выкрикнул, поежившись: его аж передернуло от мысли о бесконечности. – Мы же видим определенное начало. Определенный конец. Мы видим добро и зло как неизбежно борющиеся между собой начала. Одни после смерти находят награду, другие – наказание. И целое достигается только в конце всех концов.

– Который является началом… чего?

– Совершенства. Божества. Состояния, нам неизвестного.

– Но эта концепция имеет изъян. Зороастр не знает, зачем был сотворен Мудрый Господь.

– И тем не менее он был сотворен. Он есть. Он будет. Но… – Старик широко раскрыл слепые глаза. – Что-то упущено. Чего-то я не смог отыскать на этой земле за всю свою долгую жизнь.

Так, по собственному признанию, поиски Кира Спитамы закончились неудачей. И все же, разъяснив мне свою неудачу, он сделал для меня возможным понять то, чего не смог понять сам, – природу Вселенной.

Не знаю, до какой степени старик верил примитивной теологии своего деда. Определенно любое божество, сотворившее мир, чтобы его мучить, должно быть по определению злым. Предположим противное: Мудрый Господь не создавал Ахримана. Мудрый Господь сам и есть Ахриман, если до конца следовать логике – с позволения сказать! – Зороастрова послания.

К чести моего дяди, он был глубоко потрясен услышанным на востоке. Продолжая колебаться в своем дуалистическом мировоззрении, в минуты раздражения он все же утверждал, что круг не может символизировать нашу жизнь лучше, чем отрезок прямой, имеющий начало и конец.

В конечном итоге это и не прямая, и не круг. Но чтобы понять природу вещей, нужно пройти нынешнюю младенческую фазу человеческого существования. Боги и демоны должны быть отринуты вместе с понятиями добра и зла, которые могут применяться в повседневной жизни, но не имеют смысла для материального единства, включающего в себя и объединяющего все сущее. Материя – это всё. Всё – это материя.

5

Я присутствовал на коронации Артаксеркса в священных Пасаргадах. Хотя мне из вежливости сохранили титул царского друга, я не пользовался этой милостью. Молодой государь не очень любил реликты предыдущего царствования, и я приготовился удалиться к себе в галикарнасское поместье. Моя общественно-активная жизнь подошла к концу. Или так мне казалось.

Незадолго до отъезда из Персеполя меня вызвали к Великому Царю. Естественно, я испугался. Кто приготовил мне пакость? Этот вопрос всегда возникает, когда царский вестник поднимает жезл и возглашает:

– Господин зовет своего раба! Идемте со мной.

Артаксеркс сидел в небольшом кабинете в Зимнем дворце. Не помню, почему он не жил в новом дворце Ксеркса. Наверное, как обычно, там продолжалось строительство.

В свои восемнадцать лет Артаксеркс был красивым, хотя и хрупким юношей. Борода у него еще толком не выросла, и лицо чуть напоминало девичье. В детстве он страдал от какой-то болезни, задержавшей рост левой руки и ноги, отчего правая рука казалась несоразмерно большой. Поэтому, когда мы не хотели почему-либо произносить имени Великого Царя, то называли его Долгоруким.

Справа от кресла, где сидел Артаксеркс, стоял новый начальник стражи Роксан, грозный воин; он проявил себя умелым воителем во время Греческих войн. Слева стоял прекрасный Аполлонид, врач; он оказался в большой милости, вылечив Великого Царя от изнурительной лихорадки.

Как всегда. Артаксеркс был со мною любезен, и, как всегда в его присутствии, я приходил в смущение: с совершенно непохожего лица на меня смотрели глаза Ксеркса. Как будто мой друг наблюдал за мной с лица своего сына.

– Ты нам нужен, царский друг.

Мальчишеский голос звучал слабо, недавняя болезнь еще сказывалась. Я выразил готовность отдать жизнь за нового господина. Артаксеркс сразу приступил к делу.

– Жена Артабана – гречанка. С ее помощью Артабан укрывал греческих изгнанников. Поскольку ты был близок с моим отцом, Великим Царем, и тоже наполовину грек, я хочу, чтобы ты перевел мне, что хочет сказать этот человек, и потом я хочу узнать твое мнение о нем.

С этими словами Артаксеркс хлопнул своей маленькой левой рукой по ладони правой. Кедровые двери распахнулись, и стража ввела невысокого коренастого мужчину. Несколько мгновений он и Великий Царь смотрели друг на друга – явное нарушение протокола. Потом пришедший неторопливо опустился на колени и так же неторопливо произнес выражение покорности.

– Кто ты, грек?

Снизу донесся ответ:

– Фемистокл, сын Неокла. Я тот афинский стратег, что разгромил флот Великого Царя Ксеркса.

Артаксеркс взглянул на меня. Чуть запнувшись, я перевел эти невероятные слова. Но, к моему удивлению, Артаксеркс улыбнулся.

– Скажи ему, пусть встанет. Не каждый день мы принимаем столь знаменитого врага.

Фемистокл встал. Густые седые волосы начинали расти в трех пальцах от седых бровей, нависающих над черными, блестящими, внимательными глазами. Очевидно, он не испытывал ни малейшего трепета перед Великим Царем – да и ни перед кем вообще. Но обладал тактом, сообразительностью и умел предугадывать последствия.

– Почему Артабан скрывал тебя от моего отца?

– Он боялся, владыка.

– А ты нет?

Фемистокл покачал головой:

– Чего мне бояться? Я дважды оказал услугу Великому Царю.

– Мой отец не считал потерю трети своего флота у Саламина доброй услугой.

Разговор забавлял Артаксеркса.

– Да, владыка. Но перед самым сражением я послал Великому Царю предупреждение, что греческий флот собирается улизнуть. Я сообщил ему, что есть хорошая возможность напасть…

– И он напал, – сказал Артаксеркс. – Что из этого вышло, ты знаешь.

– Он напал, владыка, и победил бы, не предай его финикийские капитаны.

Это была и правда, и неправда. Само собой, я не собирался выходить за пределы своих скромных обязанностей переводчика. Артаксеркс внимательно выслушал мой буквальный перевод и кивнул.

– А какую вторую услугу ты оказал моему отцу?

– Я послал ему предупреждение, что греческий флот намеревается разрушить мост между Азией и Европой.

– Это верно, – признал Артаксеркс.

И снова история отражала и правду, и неправду одновременно – весьма типично для лукавых греков. Фемистокл хотел усиления греков и поражения персов и с этой целью спровоцировал Ксеркса напасть, тем самым вынудив греков сражаться за собственную жизнь, что они и сделали. Потом финикийцы сбежали, и греки выиграли сражение – точнее, персы проиграли. Это оказалось сюрпризом как для персов, так и для греков. Предупреждение о возможном разрушении моста через Геллеспонт было со стороны Фемистокла мастерским ходом. Он хотел, чтобы Ксеркс убрался из Европы. Как этот грек говорил своим товарищам в Афинах, «в данных обстоятельствах не следует разрушать мост. Если мы не дадим Ксерксу вернуться в Персию, то получим в Греции разъяренного льва. Если отрезать Великому Царю пути отступления, он выйдет из-под своего золотого зонтика с мечом в руке и мощнейшим войском за спиной».

Так Фемистокл умудрялся служить одновременно и Греции, и Персии. Но поскольку грекам неизвестно такое чувство, как благодарность, его подвергли остракизму. Позже, когда Павсаний пытался склонить Фемистокла изменить Греции, тот отказался примкнуть к заговору. Это было с его стороны не по-гречески. А может быть, Фемистокл просто не доверял победителю при Платеях. К несчастью, его двусмысленные письма к Павсанию подвели последнего под суд, а Фемистоклу афиняне велели вернуться – он должен был быть казнен за измену. Он бежал в Персию к Артабану, чья жена состояла в родстве с матерью Фемистокла, – кстати, она тоже из Галикарнаса.

Стратег Перикл недавно принял весьма своеобразный закон, согласно которому афинским гражданином может считаться лишь тот, у кого и отец, и мать афиняне. В таком случае двух величайших афинских полководцев, Фемистокла и Кимона, нельзя считать афинянами: у того и другого матери родом из других городов.

– Расскажи нам о тех надоедливых греках, что пиратствуют в наших водах, – сказал Великий Царь.

– Пиратствуют, владыка?

Фемистокл еще не усвоил окольный стиль наших Великих Царей, которые прикидываются, будто не знают ничьих имен и мест проживания. В конце своей жизни Атосса утверждала, что Афины находятся в Африке и населены чернокожими пигмеями.

– Эвримедонт, – с холодной точностью сказал Артаксеркс.

Великий Царь знал это место. Все персы знают. Греки, любящие похвастать своими великими победами при Марафоне, Саламине и Платеях, не понимают, что все эти сражения не имели для Персии ни малейшего значения. То, что греки сумели удержать свои сожженные города в Аттике, вряд ли может служить предметом воинской славы. Но победой Кимона в устье Эвримедонта Персия была потрясена. Честно говоря, я часто думаю, что полная победа Кимона на персидской земле и стала для Ксеркса началом заката. С этого момента военная политика начала перемещаться в гарем, и в конце концов Великий Царь был убит.

– Кимон, сын Мильтиада… – начал Фемистокл.

– Нашего неверного сатрапа.

Персы никогда не забывают, что Мильтиад много лет был покорным рабом Великого Царя и имел обширные поместья на Черном море.

– …Победителя при Марафоне.

– Марафон? Где это? – Артаксеркс недоуменно заморгал отцовскими глазами.

– Незначительное местечко. – Как переводчик, я сумел оценить проворность Фемистоклова ума. Осознав размеры владений Великого Царя, он соответственно скорректировал свой стиль. – В общем-то, этот пират и мой враг.

– Кто ж одобрит пиратство!

Артаксеркс взглянул на Роксана, который терпеть не мог Кимона и называл его не иначе как «греческая гадина».

– В Афинах, владыка, есть две партии. Одна всей душой хочет мира с царем царей. Я принадлежу к ней. На нашей стороне простой народ. Нам противостоят прогнавшие тиранов землевладельцы. Сегодня Кимон занимает положение, которое вчера занимал я – афинского стратега. Когда меня подвергли остракизму, позиции простого народа пошатнулись.

– Но ведь раз ты подвергся остракизму, значит, большинство народа проголосовало против тебя.

Над желанием продолжать прикидываться несведущим в делах какого-то африканского города возобладало обычное стремление очень молодого человека проявить осведомленность и показаться умным. Ксеркс никогда не совершал такой ошибки. А может быть, следовало бы.

– Да, владыка. Но народ настроили против меня выступающие против персов консерваторы. Они сказали, что я сговорился с Павсанием уничтожить свободные греческие полисы. Но как Великий Царь сам мог слышать, грекам всегда быстро надоедают их вожди. И будь даже я теперь их вождем, вряд ли народ любил бы или ценил мое руководство.

– Теперь ты изгнанник, а пират бесчинствует на территории нашей империи. Что нам делать?

– У меня есть план, владыка.

Я не видел грека умнее Фемистокла. Чего бы он ни захотел, он всегда умел найти способ добиться своего – хотя бы раз. Это был настоящий Одиссей. Но прежде чем раскрыть свой план Великому Царю, Фемистокл попросил год на изучение персидского языка, поскольку, как он выразился, «ваш язык подобен одному из ваших великолепных ковров – замысловатый, тонкий, прекрасный. Я не могу выразить свои мысли через переводчика, как бы искусен он ни был».

Великий Царь дал Фемистоклу год. Он также пожаловал ему прекрасное поместье в Магнезии, после чего протянул руку для поцелуя и отпустил.

Когда Фемистокл покинул высочайшее присутствие, Артаксеркс хлопнул в ладоши и, весь порозовев, воскликнул:

– Теперь он мой! Я заполучил этого грека!

Как оказалось, у Фемистокла не было никакого определенного плана, он просто хотел ждать неизбежного остракизма Кимона, что и случилось четырьмя годами позже. За это время Фемистокл не только научился без акцента говорить по-персидски, но ему доверили управление Магнезией. На него также возложили строительство нового флота и обучение моряков на греческий манер. В то время персидские корабли напоминали плавающие крепости, были неуклюжи в сражении и очень легко воспламенялись. Фемистокл построил персам современный флот.

Возглавил бы он поход против собственного народа? Здешние афинские консерваторы считают, что таково и было его намерение. Эльпиниса не сомневается в его подлости. Но она предана памяти своего брата Кимона. С моей точки зрения, Фемистокл хотел лишь пожить и умереть в мире и комфорте, чего и добился. Через пять лет после своего появления при дворе он умер. Некоторые говорят, будто он сам покончил с собой. Я уверен, что нет. Просто таков закон природы – великие люди не живут долго вдали от народа, который возвеличили.

Десять лет Кимон был в изгнании, и афинское могущество значительно ослабло. Попытка афинян вторгнуться в Египет благодаря Мегабизу потерпела полную неудачу. Да, по существу, все у них кончалось провалом, разве что удалось захватить островок Эгину да одержать победу в паре стычек невдалеке от Афин. Потеряв Фемистокла и Кимона, Афины потеряли и свое значение в мире, которое так и не возвратили до сих пор.

Когда Кимон вернулся из изгнания, ему поручили командовать флотом. Но лучшие годы были для него упущены. Хуже того, эти годы были упущены и для Афин. Когда Кимон умер на Кипре, Афинская империя закончила свое существование, а Персидская осталась невредимой. Эфиальт и Перикл – жалкая замена тем героям. Не повторяй, Демокрит, эти мысли перед теми, кто не согласен со стариком, повидавшим в мире больше, чем рассчитывал – и уж подавно, чем хотел.