Текст книги "Дом в Хамптоне"

Автор книги: Глория Нейджи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Она неделями сражалась с призраком Фритци Феррис, используя всю технику психического воздействия, какую только знала. Ничего не сработало. Зеленоглазое чудовище, ревнивое и завистливое, заполнило ее душу, разжигая в ней ненависть, причиняя боль и страдания. Джина сознавала это, и ей было очень стыдно за себя. Она всегда хотела быть твердой и стоять выше эмоций.

Она чувствовала себя, как слепой, вновь обретший зрение. Светлые тона. Всепоглощающие светлые тона. Везде, повсюду.

Она как бы попала в совершенно чуждое ей пространство, где ощущала себя не в своей тарелке. Ее повседневная одежда всегда была черной, что считалось в Манхэттене признаком первоклассного вкуса. Но в этой Блондсильвании она чувствовала себя, как на похоронах. Здесь не было ничего черного. Черный цвет вообще выпал из цветовой гаммы Ньюпорт-Бич.

Все – полы, отделка в квартирах, волосы, одежда, кожа – переливалось светлыми оттенками. Даже негры и люди восточного происхождения выглядели светлыми. Удивительное зрелище!

Она закрыла глаза, чтобы сосредоточиться. Сняв солнечные очки, прищурилась от ослепительного блеска и написала на салфетке: «Если вы решили купить дом в Нью-Йорке, вы должны поклясться сохранить все в нейтральных тонах, включая своих любимых, детей и столовые приборы».

Больше всего ее удивлял своеобразный тип женщин, которых она здесь встречала повсюду. Веселые, искрящиеся, жизнерадостные и обязательно блондинки. Интересно, что стало бы с ними, если бы они попали на восточное побережье? Очевидно, их окраска подверглась бы органическому изменению, на манер хамелеонов, или косметическому фотосинтезу. Они непременно изменились бы, ведь на восточном побережье люди говорят, одеваются, ведут себя, даже улыбаются совсем иначе.

Улыбка у них была какая-то особенная. Улыбка людей, у которых уйма свободного времени и которые не чувствуют неприязни ни к чему и ни к кому. Улыбка, делавшая всех равными.

Она бродила в этих сверкающих светлых оттенках целых два дня. Все для нее было здесь новым: улицы, люди – абсолютно все. Новое, чистое, яркое, хрустящее, свежее. Она не встретила ничего разбитого или темного. Темной была смерть. Но здесь она была нереальна.

Светло-золотистые матроны выплывают из своих серебристо-бежевых «мерседесов», чтобы купить свежие желтые фрукты, белое вино…

Такой была Фритци. Фритци! Она приехала и ворвалась в их спокойный отлаженный мир. Она победила. Она затеяла непонятную для Джины игру с ее мужем и его друзьями. И она победила.

Итак, Гарри спасается бегством. Она сидит здесь, чувствуя себя ужасно одинокой и брошенной. Ужасное чувство! Оно лишает ее покоя, доводит до изнеможения. Ничего так не хочется, как забвения. Только солнце и сон. Никаких мыслей, никаких образов.

Счастливый Артуро. Ему повезло. Может, и она в будущей жизни будет гончим псом. И тогда ничего ее не будет волновать – только есть, спать и трахаться. И больше ничего. Абсолютно ничего. Эта мысль ее немного взбодрила. Улыбка скользнула по лицу. Веки отяжелели, и охватила мягкая дремота. Сквозь сон она подумала, что обязательно найдет Гарри, где бы он ни был и с кем бы ни был, и поговорит с ним.

– Мама, Этель спрашивает, можно ли выбросить еду, которая осталась со вчерашнего дня?

Джина открыла глаза.

– Что? Да, конечно. Если она спросит меня, скажи, что я ушла. Я не хочу с ней встречаться.

– Я скоро вернусь.

Джина поменяла положение и посмотрела на часы. Половина первого. Она так надеялась немного вздремнуть. Сейчас ей это просто необходимо. Она чувствует себя совершенно разбитой.

Появился Джереми с улыбкой на загорелом лице.

– Она такая смешная, – сказал он. – Она носит бейсбольную кепку козырьком назад. Опять притащила свой портативный телевизор и смотрит на кухне этот нескончаемый нудный телесериал, дымя своей сигаретой.

Этель Смит была приходящей домработницей. Джина не могла объяснить почему, но когда Этель приходила, она старалась уйти из дома, и во всяком случае, никогда не принимала гостей в ее присутствии. Малоприятное создание. Даже Артуро вел себя прилично на кухне, когда Этель была там. Но если не становиться ей поперек дороги, не мешать смотреть телевизор и платить вовремя, с ней вполне можно ладить.

Джереми уселся рядом с Джиной и вскрыл коробку с йогуртом.

– Сегодня смотрел препротивнейшую картину, – сказал он.

Джина внимательно посмотрела на Джереми. В последнее время он так редко разговаривал с ней. Неважно о чем он будет говорить. Надо быть внимательной и постараться поддержать беседу.

– Там были старые противные вампиры, которые выпили всю кровь из молодой девушки и стали тоже юными и красивыми.

Джина отправила в рот ложку йогурта.

– Мне кажется, это более эффективный рецепт омоложения, чем вся эта паршивая косметика.

– Господи, мама, что ты несешь! – Джереми повернулся, взял майку и натянул на себя. На майке был изображен вылинявший на солнце Джеймс Дэн, а с обеих сторон узоры из дырок, швов и кнопок.

Джина наблюдала за ним.

– Лучше расскажи, что у тебя нового, сынок?

Джереми доел йогурт и протянул Джине пустую коробку.

– Спасибо.

Он осмотрел на нее, словно взвешивая, стоит ли рассказывать.

– С сестрой Элисон произошла неприятность.

– Элисон? Твоя одноклассница?

– Да. Она звонила мне. Ее сестре около шестнадцати лет. Она попала в дурную компанию, ну… наркотики и прочее… Те, кто снабжал ее, этой ночью что-то с ней сделали, и она пыталась покончить с собой.

– Боже мой! Какой ужас! Бедная Элисон! Бедная семья!.. – Джина прикусила губу. Она не станет читать ему нотацию о вреде наркотиков. Благо, пример налицо.

– Да. Ей очень не повезло. Так опуститься… – Джереми сокрушенно покачал головой.

– Джереми, ты все прекрасно понимаешь, мне нечего тебе объяснять. Интересно, знает ли Дженни? Оуэн тоже дружит с Элисон? Дженни знакома с ее мамой?

– Да, она в курсе. Оуэн тоже звонил мне. От него я и услышал об этом впервые.

– Когда? Сегодня утром?

– Да, пока ты здесь загорала. Оуэн сказал, что позвонили его маме, и она сразу выскочила из дома, словно на пожар.

Джина улыбнулась.

– Оуэн – несносный мальчишка! Наверное, я сейчас все-таки соберусь и заеду к ним.

– Я тоже поеду с тобой. Я не хочу после фильма с вампирами оставаться с Этель.

Джина встала слишком быстро, и кровь ударила ей в голову. В глазах потемнело.

Вдруг Джереми завопил:

– Ой! Ой! Моя спина!

– Что? Что случилось? – Джина повернула его спиной к себе. Одна из кнопок, которыми была усыпана его майка, раскрылась и вонзилась в тело. Джина достала ее.

– Что это было? – Джереми потирал уколотое место.

– Ты – первый подросток, который поранился собственной майкой.

– Джина Харт!

Это была Этель.

Джина и Джереми от неожиданности подскочили, словно ужаленные. Этель всегда называла ее полным именем. Она всех их называла полным именем, и никто ни разу не отважился спросить у нее – почему?

– Да, Этель.

– Телефон. Ваши богатые друзья. Отбеливатель закончился, поэтому не упрекайте меня, если белье будет слегка серым.

– Ничего страшного, Этель. Спасибо.

Джереми вместе с ней вошел в кухню. Джина взяла трубку и повернулась спиной к сыну и домработнице. Они оба сгорали от любопытства.

– Дженни?

– Джина? Ты одна?

– Нет, я в осаде.

– О'кей. О Господи! Я сейчас звоню из Южного Хамптона, из полицейского участка. Ты можешь встретиться со мной здесь?

– Что?.. Да. Конечно.

– Сохраняй спокойное выражение лица. Чего бы тебе это ни стоило. О Господи! Мою маму арестовали. Приезжай!

– Хорошо. Пока. – Повесив трубку, Джина почувствовала, что ее лицо горит, как в огне. Четыре глаза сверлили ей спину. – Дженни хочет встретиться со мной. Она пригласила меня на ленч, так что я вас покидаю.

Джереми лукаво посмотрел на нее.

Джина, пытаясь взять себя в руки, строго сказала ему:

– Поднимись к себе и займись чем-нибудь. Не мешай Этель работать.

Джина поднялась вслед за Джереми. Это слишком для такого прекрасного солнечного утра. Ее предчувствие опасности стало сильнее. Да, по всей вероятности, это лето не будет похоже на предыдущие. Следом за мыслью о Делорес Коуэн пришла мысль о Гарри. Черт! Гарри подождет.

В то время, как Джина Харт ехала через Монток по направлению к Южному Хамптону, Гарри сидел, развалившись в кресле, у своего зубного врача, известного Владимира Вариновского. Трое его сыновей тоже были зубными врачами. Они одевались, как хиппи, – черные мотоциклетные куртки, грубые ботинки. У них была весьма характерная внешность: крючковатые носы а ля Рабле, грубые, будто вырубленные топором лица. На первый взгляд их внешность не соответствовала профессии. Скорее, они походили на трех мушкетеров. Но Гарри прекрасно знал, что отец Вариновский и его сыновья были дантистами высокой квалификации. Гарри никогда не говорил о младших Вариновских отдельно. Они для него всегда представляли единое целое.

Гарри чрезвычайно серьезно относился к гигиене рта. И особенно после истории с главным редактором, сердце которого поразила вирусная инфекция в результате того, что он запустил лечение своих зубов.

Гарри всегда начинал паниковать, когда вовремя не мог попасть к зубному врачу. Дело всегда осложняла ассистент-гигиенист Вариновского, немка, бежавшая из Германии после войны. Сварливая баба, вечно она задерживала его медицинскую карточку. Она работала недавно у Вариновских, и Гарри ее терпеть не мог.

Гарри закрыл глаза. Бедный Донни! Он проявил такую заботу о нем, столько сделал для него! Отвез его домой, терпеливо выслушал, уложил в постель, понимая состояние Гарри. Сам Донни лег рядом, на кровати Оуэна. Они спали, как дети. В восемь часов утра у Донни была назначена встреча с пациентом, и, перед тем как уйти, он сварил Гарри кофе, оставил таблетку валиума и стакан свежего апельсинового сока. «Я в офисе весь день. Если понадоблюсь, звони», – написал он на салфетке и положил так, чтобы Гарри сразу увидел.

«Что за друг!» Они так и не решили, как должен вести себя Гарри с Аароном.

Гарри застонал. Новый человек ворвался в его жизнь и взорвал ее, как граната. «Сын!.. У меня еще один сын! Господи!»

После того, как Фритци открыла тайну и дала ему время прийти в себя, она оставила их вдвоем.

– Господи! Смотреть на тебя – это все равно, что смотреть в зеркало.

– Да, только ты как бы видишь себя в прошлом, а я себя – в будущем. Не очень хорошая получается картина. Вообще-то я предпочел бы не лысеть.

– Разумеется. Но поверь мне, это еще не самое страшное. Два моста во рту, три больных зуба да еще астигматизм правого глаза. Почти слепой на левый глаз. Воспаление десен. Располневшие бока. Артрит в левом локте. И не слишком много сексуальной энергии.

Аарон улыбнулся. Гарри тоже растянул губы в улыбке. Они сели друг против друга. Никто не знал, что делать дальше.

– Твой голос похож на мой. Я имею в виду манеру разговаривать. Конечно, юмор еще не тот, что у меня. Ну, да ты еще молод. Зато сейчас у тебя есть модель для подражания…

Гарри заплакал. Он подался вперед и, крепко обняв, притянул Аарона к себе.

– Боже мой! Сын! Мой сын! Я так чертовски виноват перед тобой! Все эти годы мы могли быть вместе. Пожалуйста, не относись ко мне с ненавистью. Я не знал! Я ничего не знал!

Они крепко обнимали друг друга. Аарон сказал Гарри на ухо:

– Не огорчайся! У меня был отличный отец. Он очень любил меня. Все в порядке. Я считаю, что получил настоящий подарок. Мой отец умер, а я нашел другого. Так что все в порядке, Гарри.

Гарри выпустил его из объятий и откинулся на спинку дивана.

– Не можешь ли ты называть меня как-нибудь иначе? Я… сейчас я не знаю как, но как-нибудь иначе?

– Конечно. Я согласен с тобой. Но тоже пока не знаю как… Мне кажется, я не готов называть тебя папой. Как ты считаешь?

Гарри достал из кармана скомканный платок и высморкался.

– Не знаю. Ничего не приходит в голову. Давай оставим этот вопрос открытым. Сейчас Гарри вполне сойдет, но потом мы придумаем что-нибудь другое. Возможно, это придет само.

Аарон покачал головой.

– Это забавно, что ты решил, будто я буду ненавидеть тебя. Если я и злился на кого, когда узнал обо всем, так это на мать. Она обманывала меня. Она лгала и мне, и тебе. Сейчас я это знаю. Я могу понять ее, понять причины, побудившие ее пойти на обман, но это не значит, что ее можно во всем оправдать. Иногда мне кажется, что она поступила несправедливо. Я думаю, что мой отец… – Аарон запнулся на этом слове и посмотрел на Гарри. – Мой отец был очень хорошим человеком. Но после того как я узнал правду, у меня появилось чувство, будто я был усыновлен. Будто все эти годы я прожил в обмане. Я понимаю, что им тоже было тяжело, еще и потому, что я очень похож на тебя. Теперь я понимаю, почему мама иногда смотрела на меня таким взглядом.

Гарри улыбнулся. Он боролся с непреодолимым желанием сказать этому парню, что любит его. Это походило на миф о Нарциссе. Словно он пытался объясниться в любви самому себе.

– Аарон, нам нужно время, чтобы прийти в себя. У меня есть жена и ребенок, которые ничего не знают обо всем этом. Я тебя обязательно познакомлю с ними. И, пожалуйста, не думай, что я забыл о тебе, если мне не удастся в ближайшие дни повидаться с тобой. Мне нужно время, чтобы осмыслить все это. Надо подготовить семью к этому известию. Просто сейчас у меня голова, словно в тумане.

Гарри почувствовал, как Аарон немного напрягся.

– Конечно. Я все понимаю. Я знаю о тебе уже месяц. А ты узнал обо мне только сейчас.

Гарри снова высморкался. Происходящее начинало постепенно доходить до его сознания.

– Будет лучше, если я сейчас уйду. Я… я позвоню тебе скоро. Я очень хочу побыть с тобой. Хочу устроить так, чтобы побыть с вами вместе – с тобой и с твоей мамой. Но пока я не знаю, как это сделать.

– Ладно. Все в порядке, Гарри.

Гарри затряс головой.

– Не знаю. Мне просто режет ухо, когда ты меня так называешь.

Гарри подался вперед, и они снова обнялись. На мгновение Гарри представил себе, во что превратилась бы его жизнь, если бы много лет назад Фритци сообщила ему, что у нее растет его сын. Его передернуло. Это был бы сплошной ад. Спасибо Фритци, он еще хорошо отделался. Он обязательно искупит свою вину перед ней.

Наци, так он называл эту сварливую немку, вновь появилась в комнате с его медицинской карточкой в руках. Она несла ее с такой гримасой отвращения, что в какой-то момент Гарри насмерть перепугался, не нашла ли она там какой-то смертельный стоматологический вирус, чего он, конечно, заслужил.

Наци заговорила, произнося английские слова с ужасным немецким акцентом:

– Мистер Харт, два года прошло с тех пор, как вы в последний раз проходили процедуру очистки. Это ужасно! Очень, очень плохо! Пожалуйста, откройте рот.

Швырнув его карточку на стол, Наци натянула на руки пластиковые перчатки и надела на лицо прозрачную маску – средство защиты от СПИДа.

Она включила яркий свет, взяла зеркальце, инструмент, похожий на орудие пыток, и наклонилась над ним.

– Голову выше!

Тревога охватила каждую клеточку Гарри. «Лучше бы я убрался отсюда», – подумал он. Его рот наполнился слюной.

Наци отстранилась, сердито покачивая головой в маске:

– Это нехорошо. У вас обильно выделяется слюна. Это ужасно! Чистите ли вы зубы и полощете ли рот дважды в день?

Гарри проглотил слюну. Он боялся сказать правду, но в конце концов решил умереть достойно.

– Да, чищу. Но не полощу.

– Конечно, конечно. Я так и думала! Два года без очистки. Разумеется, для вас десна не имеет значения. Вам, наверное, нравится разрушать свое здоровье?

Гарри сразу нашелся что ей ответить:

– Нет. Предпочитаю разрушать себя как можно медленнее.

Гарри решил, что шутка была удачной. Однако Наци даже не улыбнулась.

– Хорошо. Я поговорю с доктором Вариновским. Может быть, он вас убедит. Вы должны серьезно заняться своими зубами. Постоянно использовать любую возможность, чтобы их укреплять. Впрочем, речь идет не только о зубах, а о бережном отношении ко всему организму.

Один из младших Вариновских появился в двери.

– Хай, Гарри, сколько лет сколько зим! Как жизнь?

– Пятнадцать минут тому назад была прекрасной.

Наци проигнорировала его реплику.

– Доктор, у этого пациента дела обстоят плохо. Совершенно забросил свои зубы. Два года не санировал!

– Хорошо, сестра. Займитесь им и сделайте все возможное. Гарри – очень занятый человек.

Наци вышла из комнаты.

– Сейчас принесу специальные инструменты.

Гарри сел.

– Господи, где вы ее откопали?

Вариновский засмеялся:

– Да уж, манерами она не блещет. Но как работник – гениальна. Расслабься, Гарри. Она не причинит тебе боли.

– Ты уверен? Впрочем, тебе легко рассуждать. Очевидно, ты объясняешь ее поведение с точки зрения теории Фрейда. Однако мне совершенно неинтересно искать взаимосвязь между состоянием моего рта и моей психикой.

– Она жутко обидчивая. Я постараюсь помочь тебе. Если бы ты знал, как тяжело найти хорошего гигиениста. Сегодня все они ударились в компьютерную медицину.

– Прекрасно, в следующий раз лучше обращусь к компьютеру.

Вошла Наци. Перед собой она катила столик с инструментами для промывки рта. Они показались Гарри такими большими, каких он никогда в жизни не видел. Гарри вцепился в подлокотники кресла, отчаянно сожалея, что не выпил валиум, который ему оставил Донни.

Очевидно, единственным освобождением от душевной муки, которую он испытывал, была физическая боль. Сейчас он всячески старался к ней подготовиться. Гарри решил на практике проверить свою теорию.

Он закрыл глаза и открыл рот, не дожидаясь команды. В конце концов он заслужил это испытание. Он отчетливо представил эти маленькие вирусы, кишащие в его слюне и ждущие момента, чтобы обрушиться на его сердечную мышцу.

– Я ничего не обещаю, – сказала Наци и приблизилась к нему.

Первое, что Гарри Харт осознал, это то, что он лежит на кушетке в офисе Владимира Вариновского и все семейство врача собралось вокруг него.

«Теперь я знаю, что чувствует новорожденный, когда к нему впервые приходит сознание», – подумал он. Следующим чувством была паника. Что с ним? Умер? Сердечный приступ? Паралич?

Один из младших Вариновских положил руку ему на плечо.

– Все в порядке, Гарри. Это был всего лишь обморок. Это пройдет. Только не вставай слишком быстро.

– Обморок? Со мной никогда в жизни не случался обморок!

Владимир рассмеялся:

– Ты должен радоваться, что испытал новое ощущение. Будет о чем рассказать внукам, как ты стал первым человеком, который упал в обморок от обработки зубов.

Семейство Вариновских нашло это очень забавным и дружно захохотало.

Гарри отметил про себя, что следует поменять дантистов.

«Это все садистка Наци. Наверное, она попала мне в нерв. Все уже прошло. Мне лучше. Надо идти».

Гарри попытался сесть, но пришлось снова лечь: волна тошноты подступила к горлу, голова кружилась, пульс то убегал вперед, то почти замирал. Его прошиб холодный пот и начало знобить. «У меня инфаркт, – пронеслось у него в голове. – Я так и умру в окружении этих зубных садистов».

Один из сыновей Владимира приложил к его запястью стетоскоп.

– Кровяное давление все еще низкое. Может ли ваша жена приехать и забрать вас домой?

«У меня сердечный приступ! Я умираю!»

Владимир положил ему на лоб холодный компресс.

– Расслабься, Гарри. Твое сердце в полном порядке. Я хочу сказать, что ты просто переутомился. Я сейчас дам тебе успокоительное, но давление у тебя все равно очень низкое. Кому можно позвонить?

– Донни Джеймсону, 555-7869. Если он на работе, скажите, что это очень срочно.

Гарри закрыл глаза, пытаясь дышать глубоко, как советовал ему Донни. «Слава Богу, что Джины здесь нет. Какое унижение испытал бы он, если бы жена видела, до чего его довел панический страх перед стоматологическими инструментами!»

Как бы там ни было, происходило что-то непонятное и, как все непонятное, вызывало беспокойство.

Он задремал, чувствуя, как кровь стучит у него в висках. «Давай, быстрее, растекайся по сосудам. Приводи меня в норму. Дай мне выбраться отсюда». Дремота то гасила его сознание, то снова он выныривал из сна. В приемной разговаривали два старика. Он прислушался.

– Ты знаешь способность моей жены отыскивать новые рестораны. Так вот, вчера она потащила меня куда-то, сказав, что открылся новый кабак. Абиссинский ресторан. Ну, приезжаем мы туда и садимся. Прямо на пол. У меня до сих пор болит поясница. Ждем. Очень долго ждем. Наконец появились двое. Даже не знаю, как их назвать. Абиссинцы, эфиопы? Вообще, что это – народ или страна такая? Не знаю.

Кто бы они ни были, появились они с огромным подносом, на котором было навалено что-то непонятное. Оно было коричневого цвета и вызвало дурные ассоциации. Ко всему этому подали черствый хлеб. Но самое главное, что есть все это полагалось руками – окунуть в эту дрянь пальцы и отправлять в рот.

Я посмотрел на жену и сказал: «Послушай, сорок лет тытаскаешь меня по новым ресторанам, тогда как все, что мне хочется, это тарелка с лапшой, желательно постной, и немного маринованных огурцов.

Я ездил с тобой, потому что люблю тебя. Но теперь хватит! Довольно! Я не стану пачкать пальцы, которыми пятьдесят лет зарабатываю на хлеб, об это отвратительное месиво. Скажи этим официантам, чтобы они подняли меня с пола и поставили на ноги».

– А что жена?

– Она сказала: «Ты знаешь, Сэм, мне пришла в голову ужасная мысль. Теперь я понимаю. Неудивительно, что в Эфиопии люди умирают с голоду, если им приходится есть такое. Поедем немедленно домой и выпишем чек для Общества спасения детей. Тогда я успокоюсь».

Гарри улыбнулся сквозь сон. Разговоры старых евреев всегда вызывали у него улыбку. Перед ним возникло лицо отца. Папа. Всегда веселый. Всегда в курсе событий и готовый поговорить на любую тему.

Папа и мама у себя в Майами, в окружении своих сверстников. Старые евреи в солнечных лучах. «Майами – это приемная Бога», – любил говорить отец. Он прав. Там спокойно и уютно. Каждый день отец играл со своими друзьями в карты. Но вот один за другим его партнеры умерли. В конце концов он остался один и продолжал играть с их вдовами.

Когда его мать заболела, отец ухаживал за ней до самой ее смерти. Он помнит взгляд матери незадолго до кончины. Безмолвный вопль и мольба застыли в ее глазах. Полная безысходность. За день до ее смерти Гарри приехал в Майами. Будто зов сердца привел его сюда. Когда он вошел в больничную палату, то увидел картину, которая на всю жизнь запечатлелась в его памяти. Его мать лежала на кровати в розовой ночной рубашке. «Она всегда следила за собой», – говорил отец сиделке, когда заставлял ее переодевать больную. Он хотел, чтобы даже в таком состоянии она выглядела красиво. Когда Гарри вошел, отец обрабатывал ногти на высохших ногах матери.

Гарри смотрел на него, и слезы текли по его щекам. Это были слезы, вызванные огромной любовью к отцу и тревогой за его состояние. Как ни странно, но о предстоящей смерти матери он подумал лишь мельком. Он молился, чтобы быть способным на такую же преданность по отношению к Джине. Избавь, Господи!

Его отец прожил еще два года. Но это уже был не тот человек. Он перестал играть в карты. Все время проводил за телевизором. А когда не смотрел телевизор, философствовал. Гарри звонил ему каждый день.

– Как дела, отец? Что нового?

– Что нового? Да только что спрыгнул с водных лыж и собираюсь приготовить завтрак для Элизабет Тейлор. Потом пару сетов в теннис и, может быть, слетаю в Лас-Вегас пообедать… Что еще? Да, ты смотрел сегодня вечерние новости? Весь день передают о каком-то маньяке. Дали его описание. Обхохочешься. Пять футов ростом, одет во все черное. Вот и все. Ничего удивительного, что его до сих пор не поймали. Так одеваются тысячи людей!

– Как ты себя чувствуешь, отец?

Гарри задавал обычные вопросы, лишь бы как-то скрасить его одиночество. Он был так одинок и так скучал, что любая возможность поговорить с сыном приносила ему огромное удовольствие.

– Да так, скриплю потихоньку. Все относительно. Я чувствую себя хорошо на еврейские праздники и паршиво, когда передают прыжки с шестом на Олимпийских играх. Послушай, что я тебе скажу. Помнишь, у твоей матери была подруга миссис Розенберг? Ты знаешь, она заболела. У нее пневмония. Я проводил ее в больницу, и они сразу уложили ее на каталку и отвезли в палату. Мы долго ждали доктора. Наконец он появился, в руках у него была медицинская карточка. Он обратился к миссис Розенберг с каким-то совершенно карикатурным акцентом: «Я доктор Тума. Где больной карциномой?» (раковая опухоль. – Прим. перев.) Миссис Розенберг жутко расстроилась: «Нет, нет! Не карцинома! Пневмония!» И так они еще долго пререкались. Я думаю, этот доктор – полный идиот. Мне пришлось вмешаться. «Это шутка, доктор? Опухоль? Или пневмония?» Мы с ним так и не разобрались, что к чему. В конце концов я прогнал его с глаз долой.

– И чем же все это кончилось, отец?

– Чем? Я нашел сиделку, у которой была знакомая врач, американка. Она быстро вылечила миссис Розенберг. И когда узнала всю историю, приключившуюся с миссис Розенберг, стала смотреть на меня, как на героя. А потом она безумно влюбилась в меня.

Гарри любил, когда отец шутил.

Однажды Гарри позвонил отцу, но его уже не было. Он умер. И ему показалось, что он умер вместе с ним. Он не мог поверить в это. Было невыносимо больно. Ушел последний человек, который знал его с момента рождения. Может быть, единственный, кто любил его таким, каким он был на самом деле. И которого он любил самозабвенно. Свою мать он тоже любил, но она слишком докучала ему. Он не одобрял ее поведения. И это у них было взаимно.

Гарри был очень похож на свою мать. И это обстоятельство его ужасно раздражало. Он ненавидел себя и ее за это. Другое дело – отец. Он пробуждал в нем благородные чувства, которыми Гарри гордился.

Гарри редко испытывал благородные чувства к другим людям. Может быть, только к Джине, Джереми и Донни, и то не всегда. Зато к отцу это чувство было неизменным. Может быть, он мифологизировал отца? Он был просто хорошим человеком с еврейскими комплексами. И все же Гарри поклонялся ему. Когда отец умер, часть Гарри умерла вместе с ним. Часть, которую он каждый день оплакивал, которую никто не мог восполнить.

– Гарри, Гарри!

Гарри открыл глаза и увидел перед собой улыбающееся лицо Донни Джеймсона.

– Слава Богу! Я думал, что уже никогда не выберусь из этого чертова зубного кабинета. Надо быстрей с этим всем покончить. Забери меня отсюда.

Донни приблизился к Гарри и положил руку ему на грудь.

– Подожди, я сосчитаю твой пульс и дыхание. Уже все прошло. Ты вполне справился. Можешь сесть, но только медленно, без резких движений. Я думаю, у тебя был приступ паники.

Донни помог ему подняться. К своему удивлению, Гарри действительно чувствовал себя хорошо, значительно лучше, чем в течение дня.

– Мне хорошо. Вызови такси.

– Я на машине, и сам отвезу тебя. Давай пошевеливайся. Уже пора обедать.

– Обед?! Который же сейчас час?

– Около половины седьмого. Ты проспал больше часа, если не считать твой обморок.

– На работе скажут: прогулял.

– Я звонил туда. Успокойся – все в полном порядке.

Донни помог ему подняться и, поддерживая за локоть, проводил до выхода. Вечер был жаркий и на редкость сухой.

– Донни, я действительно чувствую себя хорошо. Думаю, мы сможем поговорить об Аароне и о том, как быть с Джиной и Джереми после всего этого. Сейчас я соображаю гораздо лучше, чем вчера.

– Очень хорошо, хотя я считаю, что тебе следует подождать еще немного.

Донни помог Гарри сесть в машину и включил мотор.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Гарри.

Донни улыбнулся:

– Когда я говорю, что тебе следует немного подождать с этим, это значит, что есть дела более неотложные. Это не имеет никакого отношения к Фритци Феррис. Успокойся. Это моя семейная трагедия.

– Что случилось? – уже более спокойно спросил Гарри.

Донни тяжело вздохнул.

– Я хочу, чтобы ты сегодня составил мне компанию. Обстоятельства сложились самым невероятным образом. Ты первый, кому я говорю об этом… Дело в том, что мою тещу сегодня арестовали. Сейчас она находится в тюрьме.

Наступило молчание. Казалось, что они даже дышать перестали. Первым нарушил тишину Донни. Хриплый звук, похожий на смех, донесся до Гарри. Через секунду он сам содрогался от истерического хохота. Слезы градом катились по их щекам.

Донни остановил машину.

С трудом превозмогая смех, Гарри спросил:

– Как это произошло?

– Ее задержала полиция во время облавы в каком-то камптонском притоне, где собираются наркоманы. С ней был Ондин.

– Ондин?!

Немного успокоившись, они поехали в свой любимый итальянский ресторан.

Донни и Гарри чувствовали себя полностью выбитыми из колеи. Как будто что-то инородное, враждебное им вклинилось в их благоустроенную, размеренную жизнь.

Началось все с появления почти забытой сексуальной богини. Затем в результате неожиданного поворота событий у Гарри появился еще один сын, и, наконец, эта история с хрупкой и элегантной Делорес Коуэн, которая находилась сейчас в тюрьме в компании с другими наркоманами.

Все происшедшее не соответствовало их представлениям о жизни. Донни и Гарри растерялись.

У них существовал свой незыблемый критерий социальной ответственности и модели поведения. Они были вполне благополучными ребятами – члены профессиональных организаций, активные члены общества, примерные налогоплательщики и верные мужья. День за днем проходил у них в уверенности, что с ними никогда ничего неприятного не произойдет.

Им необходимо было сейчас расслабиться и отвлечься.

Они начали вторую бутылку, когда Гарри сказал:

– Надо позвонить. Наверное, Джина и Дженни нервничают. Интересно, Биг Бен уже вызволил Делорес?

– Когда я звонил последний раз, Бена еще не нашли. Я позвонил Норману Галло, чтобы он отправил в участок поручительство. Думаю, она уже будет дома, когда мы приедем.

Вино начинало действовать – приятели почувствовали себя спокойней. Давно они уже не сидели вот так, вдвоем, за бутылкой вина, и не разговаривали о жизни без посторонних ушей. Им было очень хорошо.

Мимо них прошли две эффектные молодые женщины, одетые весьма вызывающе, и сели за соседний столик. Их взгляд скользнул по Донни и Гарри.

Почти сразу же к ним подошел подвыпивший, но очень респектабельный мужчина средних лет с бутылкой и бокалами в руках.

– Бонжур, мадемуазель. Можно к вам присоединиться?

– Нет, – сказала одна из женщин, едва взглянув на него.

Их вид выражал полное презрение и безразличие.

Мужчина покраснел, как будто получил оплеуху. Какой-то момент он стоял, ошеломленно хлопая глазами, потом посмотрел по сторонам – не видел ли кто его позора, и, опустив голову, скрылся в толпе у бара.

Донни проводил его взглядом.

– Он напомнил мне одного моего пациента.