Текст книги "Время падающих звезд"
Автор книги: Герберт Циргибель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
Ее объяснение еще больше сконфузило меня. Деревья на заднем плане, несколько сосен, елей и тополей, возвышались в призрачной тишине в искусственном свете. Они не шевелились от дуновения ветра. В моей памяти всплыл ночной пейзаж Маник Майя и луга. Словно это было вчера, я видел, как они совершали посадку на своем диске и выходили, видел, как они выщипывали что-то на лугу. Какие расточительные издержки, чтобы поддерживать старику иллюзию.
Уморительная мысль вдруг вызвала у меня приступ смеха. Они появлялись всегда только в темное время суток, в сильный туман, всегда после полуночи. Но ночью курицы не бегают по лугу. Откуда они взялись? Я спросил Ауль.
– Они взяли их из курятников, – объяснили мне, – то здесь, то там. К сожалению маленькие всегда приносили только куриц, и ни разу петуха. Они не понимают разницы. Поэтому отец так и ругается, потому что без петуха у его куриц не будет приплода…
Я почувствовал неукротимое желание рассмеяться, но я лишь только булькающе ухмыльнулся. Как часто мой сосед Кармиг жаловался мне, что якобы лиса воровала у него ночью куриц. И в соседних деревнях тоже были известны подобные жалобы. Бедные, невиновные лисы. Курицы Кармига на шестом спутнике! Какая буйная фантазия могла додуматься до такого фарса?
Манекены во время своих налетов брали все, что им под руку попадалось: цветы, траву, бабочек, жуков, ящериц и даже мышей. На стене постройки я обнаружил побеги винограда, в стороне от них несколько грядок с овощами и луковичными цветами, укроп, горох и петрушку. На другой грядке росли картофельные кусты и прочая зелень, жалкая имитация земной садовой культуры. Адаму не доставало только Евы.
В то время, как я с удивлением осматривал миниатюрный мир, Вальди обнаружил кое-что, что пробудило в нем охотничий инстинкт. Он увидел мышь, он бросился к ней со злобным рыком. В крошечном грызуне были еще живы земные инстинкты; мышь молниеносно исчезла в лунной норе. Я заметил недовольство хозяина дома, когда такса засунула свою морду в нору и начала скрести. Отец Ауль схватил его зашкирку, и Вальди вынужден был безропотно сносить непонятные упреки. Старик предусмотрительно затащил его в свое жилище.
– Ожидают ли меня еще сюрпризы, Ауль? Она ответила отрицательно и, улыбаясь, прильнула ко мне, с наивной невинностью ожидала от меня нежностей. Ее непосредственная чувственность привела меня в замешательство. – Скажи, крошка, отдаст ли великий господин Ме распоряжение доставить еще животных?
– Нет, у нас есть все, чтобы быть счастливыми. Она потянула меня к деревьям и кустам, которые нас скрывали.
– Ты хотела поговорить с Ме…
– Я уже записалась на разговор. Теперь я должна ждать – возможно пять, шесть оборотов. У нас есть много время для себя. Я действительно красивая?
– Да, конечно…
– И я такая же, как жены на Земле?
– Тебе не следуют говорить все время «жены». Но ты уже похожа на них – по крайней мере в некоторых вещах.
– Почему только в некоторых вещах? Что я делаю не так? Скажи мне, я всему научусь.
– Тогда молчи. На Земле девушки так много не болтают.
Они не сказала больше ни слова.
X
Маленький мир был практически совершенным. Регулируемый простой автоматикой свет незаметно угасал в определенные промежутки времени и, наконец, совсем угасал. Так отец Ауль получал иллюзию восхода и захода Солнца и ритма дня и ночи. Даже животные и цветы руководствовались этим. Только Ауль не нужна была эта иллюзия. Она жила засчет энергетических концентратов, засыпала, по земному времени, только каждый четвертый день, но затем сразу на восемнадцать часов. Эта потребность в сне наступала с минутной точностью, в чем я, еще не зная причины, скоро смог убедиться.
Мы все еще были в кустах, когда Ауль в самом разгаре нежнейших объятий ее совершенно неожиданно сразила усталость. И, как во всем она давала волю своим чувствам, теперь она начала беспардонно зевать. И оттого, что я еще не знал причину, я растерянно убрал руку. Она поднялась, пробормотала, мол сейчас время спать, и побрела, качаясь, по траве.
– Ни одна девушка на Земле не стала бы себя так вести! – крикнул я ей вслед.
Ауль не отреагировала на это. Раздосадованный я остался лежать и выразил мое разочарование Ауль и всей шестой луной не совсем вежливыми комментариями. В своей злобе я не заметил того, что ее отец, приблизился в сопровождении Фритцхена… Я заметил обоих только тогда, когда они стояли передо мной. Я остался лежать в расстройстве.
Посмотрел на меня благожелательно, знающе улыбаясь.
– Еще несколько дней, и сон тоже будет застигать тебя врасплох, словно непогода, – передал он через Фритцхена. – Не держи зла на моего голубочка, она переняла варварские обычаи этой сверхцивилизации, отказывается от бальзама натуральной пищи и питается чудодейственным средством. Самое время вам обоим вернуться к нормальному образу жизни…
Он наблюдал за нами, подумал я, и ему в его библейской простоте это кажется вполне естественным. А почему бы, собственно, нет? Для него, под корой шестого спутника, окруженного жалкими остатками, которые означали для него прежний мир, невинная любовная забава была определенно самым безобидным явлением. Старик присел на корточки возле меня. Фритц застыл перед нами словно памятник. После того, как я узнал причину поведения Ауль, мое настроение немного улучшилось.
– Знаешь, сын мой, – начал старик, – я с удовольствием и тоской вспоминаю о старом добром времени на Земле. Когда я был молодым и сильным, у меня была жена и четырнадцать наложниц впридачу. О, Нергал и Мардук, вот это было время! Сейчас я уже вышел из такого возраста, но между нами – порой память дает о себе знать. От сорока до пятидесяти мальчишек и девчонок, которые были благодарны своей жизнью моим желаниям и энергии. Одному лишь Лотару известно, куда они все пропали. Одних унесла война, другие умерли от болезней. Только Ауль осталась со мной. Мне не очень-то симпатичен этот Ме, который путешествует от звезды к звезде. Все же я многим ему обязан. Без него война поглотила бы и меня с Ауль. Скажи, сын мой, это правда, что за это время на Земле прошли многие столетия? Я не могу понять этого, мне ведь только семьдесят пять годочков.
– Это правда, отец, – сказал я, – твое время забыто. Только в старых фолиантах можно найти упоминания о нем. У людей нынче другие заботы.
Его лицо выдавало досаду, голосу звучал раздраженно, когда Фритцхен перевел: «Как можно забыть такое время? С тех пор, как человечество стало разумным не было века величественнее, чем тот век, в котором я родился. Мне был год от роду, когда Набопаласар с союзниками взял Ниневию, самый большой, сильный и самый грешный город Земли. Сто футов в высоту была только окружная стена вокруг Ниневии, и была такой широкой, что три повозки могли ехать по ней рядом друг с другом. Захват Ниневии был величайшим военным достижением человеческой истории – и это должно быть забыто?»
– Об этом не забыли, отец. К сожалению, твой воинственный король позаботился о том, чтобы в Ниневии камня на камне не осталось. Раскопки длились более века, чтобы получить представление об этом городе….
– И все же хорошо, что ее искоренили, – заверил он. – Не сравнял ли свирепый Сеннахириб сто лет до этого с землей наш великолепный Бавель[12]12
«Бавель» с ударением на последнем слоге в т. н. «ашкеназийском» произношении – Вавилон, выходец из Вавилона)
[Закрыть]? Даже ни в чем неповинную землю он срыл и развеял по ветру. Но обуреваемый манией величия просчитался. Мои предки возвели Бавель еще прекраснее, чем прежде. Ты знаешь, что последний правитель Ниневии, похотливая свинья Сарданапал, превратил город в рассадник греха. Нам он навязал короля Шамашшумукина и его тупоголового брата, настоящего Ашшуанетилшаме-ирситиубалитсу, который даже был произведен в главного жреца лунного бога. Они бы с большой охотой обложили бы нас налогом на воздух. Ниневию было необходимо уничтожить…
Имена – язык сломаешь – гладко слетавшие с его губ, вызывали у меня улыбку. Фантастический феномен, стоять перед современником давно уже угасшей культуры, вообще не пришел мне в голову во время этой беседы, прежде всего из-за того, что мои познания в области истории древности были в высшей степени недостаточными. Старик, напротив, считал вполне естественным, что его великая эпоха была для меня современностью. Поэтому-то он и истолковал мою улыбку по-другому.
– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, сын мой, – сказал он снисходительно. – Вдобавок, Бэлшаррууцур опустился нисколько не меньше, чем Сарданапал. Я согласен с тобой, он плохо распорядился наследством Небукаднезара, был пьяницей и бабником. Но он оставил право правом, был лояльным с пленными и не облагал нашу торговлю чрезмерными налогами. Он также довел строительство огромной башни Бела, чья вершина касалась неба, до конца. К сожалению, я не смог пережить разгром Кира, потому что Ме велел доставить меня и Ауль сюда. Наивный Кир осадил наш город и на полном серьезе верил в то, что сможет его взять. Ты слышал что-нибудь о сражении и об уничтожении Кира?
Я слышал об этом, разумеется только две с половиной тысячи лет спустя. Еще со школы у меня осталось в памяти, что персидский царь Кир захватил Вавилон. Когда я сообщил об этом старику, о сначала не захотел мне верить. Потом он вошел в раж, ругался на Бэлшаррууцура и нескольких членов правительства. Его проклятия были преисполнены поразительной наглядностью. Он успокоился только тогда, когда я заверил его в том, что за это время Кира снова прогнали[13]13
Во время битвы на восточном берегу Амударьи Кир потерпел полное поражение и погиб сам. По свидетельству Геродота, торжествующие враги отрубили ему голову и бросили ее в мешок с кровью.
[Закрыть].
После некоторого молчания он меланхолично констатировал: «Следовало уделить внимание пророчествам смутьяна. Они оказались правы».
– Какого смутьяна?
– Настоящий эзаиас – утверждал, что он пророк, упорно и обдуманно распространял слухи, будто Вавилон будет разрушен Киром. Он намеревался сломить силу нашего сопротивления, и оппозиция рукоплескала ему. Бэлшаррууцуру следовало повелеть отрубить ему голову. Но этот злосчастный повелитель допустил множество ошибок. Как, например, он мог допустить, что почитаемого бога Меродаха[14]14
Меродах – вавилонское гл. божество, прозванное Бел («господин»), бог весеннего солнцестояния.
[Закрыть] сместили? На протяжении столетий Меродах был самым почитаемым богом в городе и стране, защищал мои караваны от засухи, мой дворец от жара господнего и жен моих от бесчестия. Но Бэлшаррууцур объявил его смещенным. Я знавал жрецов, которые стояли за этой интригой…» Он пробормотал что-то неразборчивое и позволил переводить дальше: «Оставим эту тему, сын мой, как только я начинаю думать об этом, моя желчь обесцвечивается. Расскажи мне о себе и о твоей стране. К моему стыду я должен признаться, что никогда ничего не слышал о твоем народе. У вас есть крупные города? У тебя большие поля, сколько комнат в твоем дворце? У тебя наверняка есть рабы и наложницы…»
Обрыв времени в его сознании снова и снова придавал инфантильные повороты нашей беседе. Все же – его вопросы, поначалу звучавшие так наивно, поколебали мою западную самоуверенность. Я мог понять, что он не слышал еще абсолютно ничего не слышал о моей родине. Когда колоссальный город Ниневия был сначала построен, а позднее разрушен, когда в Вавилоне развивали искусство и науку, могли рассчитать лунные и солнечные затмения, северо-запад Европы был еще погружен во тьму. Мои предки охотились на волков и медведей, когда Небукаднезар возводил роскошные дворцы из мрамора и золота. По моим представлениям руины прежних дворцов не свидетельствуют ни о чем. История человечества протекала по-разному, двигалась зигзагами. Я жалел о том, что не мог обсуждать с моим собеседником этнологическое развитие, и довольствовался тем, что рассказывал ему кое-что наших днях. Что-то он уже знал от своей дочери, хотя многое оставалось для него загадкой. Выдвинув вперед толстую нижнюю губу, он слушал молча, но с растущим скепсисом. Возможно он видел во мне своего рода сказочника, которые в его время всегда находили внимательную и благодарную публику на площадях и будучи приглашенными во дворцы… Как только я рассказал ему об авиации и космических полетах, о покорении Луны и близких к Земле планет, Фритцхен перевел мне его сомневающиеся замечания по ходу.
В шутку, он поднял указательный палец.
– Не хочешь ли ты провести старика, сын мой? В конце ты будешь утверждать, что Ме происходит с Земли.
Я заверил его в том, что сказал правду.
– Следовательно, вы можете прибыть сюда на ваших космических кораблях и вернуть меня и Ауль на мою родину?
Для этого он должен был бы пождать еще половину столетия, разъяснил я ему, Юпитер пока недосягаем для нас.
Он снисходительно засмеялся, все же решил, что следует принять мои сведения за сказку, и сказал: «В часы покоя я часто мечтал о сумасшедших вещах. Я приделывал себе крылья и улетал. Между тем, я смирился с неотвратимым. Боги дают и берут, как им заблагорассудится. Пожалуй, даже и лучше, если я закончу свою жизнь здесь – что я делал бы сейчас на Земле? Время не повернуть вспять. Больше нет друзей, ни одной живого души, которая узнала бы меня и заключила в свои объятия. Мой прекрасный дворец лежит в руинах, как постройки в Ниневии или Шумере. Возможно не будет больше ни единого раба или наложницы или евнуха. Нет, это было бы не для меня. Так пусть все остается, как прежде. Сын мой, уединенность и моя долгая жизнь позволили мне непредвзято переосмыслить вопросы нашего бытия. Это неоспоримо: Некоторые из наших прежних богов оказались несостоятельными. Я не хочу называть имен. В любом случае, жизнь мне кажется более объемлющей. Твой фантастичный рассказ о поразительных переменах на Земле – может быть в нем и есть доля правды – о напоминает мне о рассказе одного моего друга. Незадолго до того, как решилась моя судьба, он был торговцем, путешествовал через Лидию и на короткое время остановился в Эфесе, маленьком, незначительном торговом городе – провинция, никакого сравнения с Вавилоном. Во всяком случае, в Эфесе жил известный человек высокого происхождения. Его род происходил напрямую от короля Кодроса. Этот человек, его имя Гераклит, проповедовал поразительные мысли. Он утверждал – постарайся успевать за мной, сын мой: Все есть, но всего и нет, потому что все течет, следовательно, находится в постоянном изменении и понимается в постоянном становлении и проступках. Он называет эту мысль panta rhei[15]15
Все течет (греч.), слова, приписываемые Гераклиту, VI/V век д.н. э.
[Закрыть]. Слышал ли ты что-нибудь об этом человеке?»
– Я слышал о нем, отец, он и по сей день еще считается мудрым человеком. Но за это время за ним последовали другие. Умные мужчины и женщины развили дальше его идеи…
– Женщины? Ты всё шутишь, сын мой, мне это нравится.
– Подумай только о своей дочурке, отец. Разве Ауль не смышленее, чем были твои современники?
– Ну, с этим я не спорю, – польщено ответил, – она тебе рассчитает в уме лунное затмение, а это что-то значит среди этих лун Юпитера. Да, Ауль умна; порой я желаю, чтобы она была несколько менее смышленой, потому что плохо, когда твоя собственная дочь знает больше тебя. Она, кажется, нашла в тебе специалиста. Потому что, все что произошло за эти годы на Земле, неизвестно ей так же, как и мне. Итак, ты соглашаешься с Гераклитом. Но я кое-чего не могу взять в толк. Пророка, о котором ты рассказывал до этого, распяли на кресте и все избрали его жизнь границей времен. Это вилами по воде писано. Если бы кто-нибудь в мое время проповедовал, что мой раб равен мне, он бы не пожинал славы…
В его понятном любопытстве, которое впрочем основывалось на взаимности, и в его беспомощности, хотя бы только предполагать исторические взаимосвязи и развитие, было что-то до смешного трогательное. Но как же мне следовало обсуждать с ним проблему, которую он не мог понять? Несмотря на нашу разницу в возрасте мое положение едва ли было схоже с его положением. Он олицетворял с моей точки зрения прошлое, так меня отделял от моего фантастического окружения столь же далекий путь, в понимании которого я, в лучшем случае, мог проявить свою сильную волю. Я вовсе не отказываю отцу Ауль в сильной воле, но для него исторические взаимосвязи были слишком сложными, он был также слишком ограничен в своем патриархальном мышлении. При том реконструирующее мышление всегда проще конструктивного предсказания.
Странный разговор и моя удаленность от Земли все четче рисовали перед моими глазами взаимосвязи нашего развития. Как глубоко не заглядывай в колодец прошлого, рабовладельцы, в каком обличии и с какими речами они бы не выступали, остались прежними. Предки и потомки Бэлшаррууцура были пугающе похожи на тех, кто и по сей день пытается зверскими методами сохранить в азиатских и латиноамериканских странах их рабовладельческий строй. Какой путь. Все пытки человеческий рассудок придумал для того, чтобы зацементировать господство людей над людьми, словно благодаря этому он мог достичь вечного блаженства. Меня подмывало рассказать ему об инквизиции, о Варфоломеевой ночи, о Галилео Галилее и Джордано Бруно, о варварских крестовых походах Средневековья во имя Отца, которого они тысячи раз распяли на кресте, об Аушвице, Лидице, Вьетнаме, Сон Ми – и дальше без конца… Но что толку, перегружать его этим.
Он наблюдал за мной, ждал ответа. Определенно, он не хотел меня провоцировать, но наши противоречия побуждали меня к философствованию. Я сказал: «Ты прав, отец, ваши боги оказались несостоятельными. Поэтому мы нашли лучших богов, таких, которые никогда не ошибаются.»
Его лицо показало скепсис.
– Вы действительно нашли богов получше? Рассказывай. Я прекрасно знаю, что природа полна загадок. Итак, что вам предсказали новые боги! Как их зовут, и где они живут?
Боги! Соломинка для тех, кто потерял надежду, извечное прибежище невежд и тугодумов, самообман, инструментарий шарлатанов и досужих до власти. Сейчас на Земле не меньше сект, чем в его времена. У меня всегда была неприязнь к недостойному человека взыванию к богам.
– Что они нам предсказали? Они дали нам совет, больше не надеяться на чудо. Они сказали: Ты есть то, что даешь себе сам. Хочешь жить лучше, тогда ты должен создать лучший строй. Это так просто, папочка…
Я вообразил, что сказал нечто особенно умное, но я пожинал только лишь насмешливую улыбку.
– Значит никаких лучших богов и ничего нового под этим солнцем, – ответил он. – Мы тоже создавали только такие устройства, при которых нам было лучше.
Такого ответа я не ожидал. Сбитый с толку, я молчал. Тем временем заметно потемнело. Лунный день подходил к концу. Кряхтя, мой собеседник поднялся.
– Ничего нового под этим солнцем, – бурчал он. – Едва они погасят свет, я устаю как собака. Что с тобой?
Я чувствовал себя свежим и отдохнувшим. Его сонливость пришлась мне кстати. Я хотел потратить время с пользой и опробовать гончарный круг. Это умение относилось к самым древним отраслям производства человеческой культуры. Я уже давно хотел слепить кувшин или вазу. И рисовать я тоже хотел – но где взять письменные принадлежности!
Я спросил старика.
– Поручи это своему рабу, – зевая сказал он, – он наколдует тебе все. В любом случае, я благодарен тебе, сын мой, то, что ты мне сообщил, это было интересно. А теперь пойду прилягу. Завтра мы снова продолжим беседу. Ты еще не сказал мне, нравится ли тебе моя дочурка. Соответствует ли она твоему вкусу и твоим ожиданиям?
Хоть от этого мира я ничего и ждал, но Ауль мне нравилась. Когда я сказал ему это, он радостно прижал меня к себе. «Она жемчужина, совсем как ее мать…» Он снова зазевал.
Я проводил его несколько шагов. Мы проходили мимо грядок, где наряду с овощами бурно разрастался картофель. Ботва была уже сухой. Мне пришло в голову, что он ничего не мог сделать из клубня, потому что картофель пришел в Европу только в шестнадцатом веке.
Старик подтвердил также мой вопрос, касавшийся этого и гневно разгорячился на «помощников», которые притащили эту несъедобную штуку. «По этому ты можешь судить, насколько они разумны, сын мой. Им чуждо самостоятельное мышление, они не могут даже отличить петуха от курицы. Я хотел черенки финика и оливок – вместо этого они притащили мне эту гнусную ботву.»
Я еще покажу тебе, какое богатство здесь зарыто, подумал я. Свет уже блекло замерцал. Отец попрощался. Я еще ненадолго остался снаружи, выдернул головку картофеля. Она была усыпана крупными желтыми молодыми картофелинами, отлично подходившими для жареной картошки и кнeдли по-тюрингски.
Фритц последовал за мной в гончарную мастерскую. Храп старика доносился досюда. Я взял из корыта пригоршню глины, старательно размял ее и сел за гончарный круг. Фритцхен застыл у входа словно столб.
Это было совсем не просто, поместить комки глины на середину круга. Когда она, наконец, вращалась по центру и мои пальцы вдавились в мягкую массу, я забыл, где находился. Кусочек Земли вращался и принимал форму в моих руках, вырастал в толстопузую вазу, принимал то и дело своевольно новые формы и, наконец, опал. Меня не испугал провал. Час за часом я вращал ногой круг, сделал три вазы и два горшка. Затем я вынужден был прекратить, потому что у меня свело ногу.
Я спросил Фритцхена, понимает ли он что-нибудь в гончарном деле, но для него бессмысленной была уже сама постановка вопроса.
– Хорошо, Фритц, я это принимаю. Но несмотря на это ты должен помочь мне. Пока отец не проснулся, мне нужен кусок жести.
Я описал ему мою просьбу, которая состояла в изготовлении простейшей картофельной терки. Мой своенравный переводчик не чувствовал себя ответственным за это, но пообещал, поручить это по радио мастерам на «Квиле». Он также хотел раздобыть мне принадлежности для письма. Самое позднее, через двадцать минут желаемое будет здесь. Как он сделает это возможным, спросил я его недоверчиво, транспорту с «Квиля» понадобится несколько часов, чтобы добраться до шестой луны. Он нес чепуху про дематериализацию и про пятое квиль-пространство, прошептав тарабарщину передал дальше мое задание. Мне было все равно, каким образом в мои руки попадут жесть и письменные принадлежности.
Все дело должно быть было в поразительной приспособляемость человеческой расы, что гротеск моих намерений уже больше не приходил мне в голову. Я относился к математическим, технологическим и физическим феноменам как к непонятным природным процессам, чувствовал себя, словно попавшим в империю Алладина, маленького Мука или калифа Аиста.
Пока Фритцхен ожидал новых указаний, я услышал как чешется и пищит Вальди. Он был привязан к ножке кровати в комнате старика. Я отвязал его. Вид храпящего старенького господина позабавил меня. Его голова была убрана в вязаный чепчик, длинная борода была собрана шнурком. Он был похож на Святого Петра.
Крадучись я вышел из комнаты, вошел с Вальди в «мою» спальню. Ауль мирно дремала в нашей общей постели. Я сел на край кровати и наблюдал за ней. Порой Ауль смеялась во сне, видела сны. Наверное, сейчас у нее перед глазами были картины Земли, она гуляла со мной по чужому, манящему миру…
На несколько минут погрузился и я в романтические размышления. Должно быть прекрасно прогуливаться с ней по улицам. В красивом платье она бы, наверняка, привлекала внимание. Такие образы льстили моему тщеславию. Но что стало бы через несколько недель или месяцев, когда новое вошло бы в привычку? Ты будешь скучать по «Квилю», Ауль, жизнь на Земле не может увлечь тебя надолго. Ты угаснешь там словно падающая звездочка.
Звездочка, да, это подходит тебе, так с этого момента я буду называть тебя. Нет, девочка, Земля не для тебя. Ты будешь работать в бюро или в институте ядерной физики, у тебя, наверняка, постоянно будут проблемы и неприятности с шефом, потому что ты всегда все знаешь лучше. Вечерами тебе будет нужно ходить за покупками – и готовить ты тоже не умеешь. Это была бы хорошенькое житье-бытье. Кроме того, еще не ясно, как ты хочешь удостоверить свою личность. Мне нельзя выдавать тебя за девушку с шестого спутника. Ни один человек на Земле не поверил бы твоей тайне.
А если нам поселить на одном из островов в тропиках? Мы бы жили тогда в хижине, держали куриц и коз, отец получил бы свою гончарную мастерскую, и, не принимая во внимание некоторые мелочи, все было бы так же, как и здесь. Это возможности, Звездочка, надеюсь, и ты тоже видишь сны об этом…
Вальди не был в восторге от тишины. Он начал рычать. Я вышел из комнаты. В гончарной мастерской все еще стоял Фритц словно вылитая из пластика кукла.
– Ну, Фритц, теперь нам никто не мешает, – сказал я, – мне нужно от тебя пару справок. Покопайся по своей электронной памяти. Кто такой Ме?
Ме – комендант «Квиля», получил я в ответ. Меня интересовало, похож ли он внешне на отца Ауль или на меня. Его сумасшедший ответ прозвучал следующим образом: я не знаю, потому что Ме бесконечное время назад сгорел рядом с каким-то «Белым карликом».
– Черт возьми! – крикнул я. – Какую логику ты развиваешь? Мертвец не может командовать космическим кораблем, понимаешь, в чем противоречие? Может быть вы всего лишь записали мысли Ме, его размышления – возможно при жизни он был гением?
– Нет, он сам отдает приказы.
– Тебе следовало бы дать затрещину, пробормотал я. Вкралась ли ошибка в его компьютерный мозг? Но Ауль выражалась столь же противоречиво. Я решил больше не спрашивать о живом мертвеце. По всей видимости, Фритц не мог понять противоречия, потому что его создатели выстроили в нем мыслительную преграду. Конечно, по разуму Фритцхен превосходил дрессированную собаку и даже дельфина. В него можно было заложить ноты партитуры, но он не был в состоянии вести разговор о содержании произведения. Несмотря на это, я сделал еще одну попытку, чтобы окольными путями выведать что-нибудь о его создателях. Я осведомился о планете Фея, уроженцем которой якобы являлся загадочный Ме. К моему удивлению, коротышка прожужжал сразу множество чисел и понятий, который были мне знакомы хотя бы частично. Я велел повторить данные.
– Планета Фея, пятая в апериодической системе солнца Альфа, Диаметр тридцать тысяч километров, среднее расстояние двести десять миллионов километров, объективная скорость двадцать три километра в секунду. Два спутника, четырнадцать внешних внешних терминалов, десять энергетических центров…
Если не принимать во внимание две луны четырнадцать внешних терминалов, то эта планета имела во многом определенное сходство с физическим строением Земли. Я осведомился относительно атмосферы.
– Атмосфера Феи состоит из двадцати семи процентов азота, двадцати четырех процентов кислорода, одного процента аргона равно как углекислого газа, криптона, ксенона, неона перфона…
Сейчас я с удовольствием бы обнял моего переводчика. Своими данными, он, вероятно, больше проболтался о обитателях Феи, чем сам об этом знал. Размеры, обращение и, прежде всего, состав ее атмосферы практически совпадали со свойствами Земли. Не значило ли это, что при схожих условиях жизни развились и похожие существа? Если это было так, то жители далекой планеты не могли существенно отличаться от нас. То, чего я все время втайне надеялся и предполагал, казалось, подтвердилось..
– Фритц, – сказал я взволнованно, – некоторые из вас были на Земле – я имею в виду мастеров, которые доставили сюда все это барахло. Скажи мне только одно: Похожа ли наша Земля на планету, данные которой ты сейчас привел?
– Нет, – ответил он.
– Теперь забудь о формальностях, Фритц. Сконцентрируйся на самом важном. Прекрасно, у нас только один спутник, и у нас нет четырнадцати внешних терминалов. И такими энергетическими центами мы тоже не располагаем. Но величина и атмосфера почти идентичны…
– Нет, – оборвала меня стекляшка.
– В чем, черт возьми, отличие?
– Фея движется в первой апериодической пульсации по законам третьего гиперборального измерения. Следовательно, в этом периоде она в семнадцать раз больше Земли. Атмосферное давление колеблется между четвертым и пятым квиль-пространством. Из этого следует рост скорости вращения на величину Дельта минус девять на два. Засчет этого изменяется периодическая контракция…
– Хватит! – закричал я. – Я больше не хочу слышать ни слова! Черт возьми, я что здесь у ведьмы на кухне? Бесстыжий садовый гном, ты принимаешь меня за дурака?
Фритц отрицал это с таким же стоическим спокойствиемe и монотонным звучанием своего голоса, как он отвечал на все. Ему не помешало даже лай Вальди, когда она, напуганный моей вспыльчивостью, начал лаять. Я успокоил его, его злобный лай мой разбудить старика. «Не волнуйся, Вальди. Мы с тобой, по всей видимости, из космической провинции и находимся здесь в обществе адепта. Этот жалкий гном не может отличить петуха от курицы, но он несет чушь о гиперборальном измерении и о квиль-пространстве. Твой простой земной собачий разум мне больше по душе.»
Не успел я договорить до конца, непосредственно передо мной, на гончарном круге, что-то произошло, что не могло убедительнее подтвердить мое предположение о том, что я нахожусь у ведьмы на кухне. Холодок пробежал у меня по спине, и я заметил, что даже у Вальди шерсть поднялась дыбом. На гончарном круге из ничего вырастал сантиметр за сантиметром кусок согнутой жести с отверстиями – овощерезка.
– Фритц, что здесь происходит? – выдавил я из себя. Но прежде чем Фритц смог ответить, я сказал быстро: – Нет, не объясняй, молчи. Я не хочу потерять рассудок.» Я вспомнил о его чепухе относительно дематериализации.
Они передавали овощерезку как телевизионный сигнал. И мои письменные принадлежности, цветные карандаши и большой альбом были доставлены сюда таким же образом. Невольно я оглянулся в поисках приспособлении, которое делало это чудо возможным. Ничего в таком духе я не заметил. Фритц не обратил никакого внимания на процесс.
– Была ли это дематериализация, о которой ты говорил перед этим? – впечатленно спросил я.
– Нет, – сказал он, – здесь только осуществилось соединение.
