Текст книги "Время падающих звезд"
Автор книги: Герберт Циргибель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
Я дождался ночи. Сестра еще раз принесла мне таблетки, которые я спрятал таким же образом. как и остальные. Сразу после двадцати одного часа она погасила свет. Я боролся со сном, держал голову под краном. Через час я прокрался наружу. Коридор был тускло освещен.
На этот раз я прошел незамеченным до створчатой двери. Лестница вела вниз. Где-нибудь должен был находиться выход. Я спустился вниз, попал во второй коридор. Из палат слышалось бормотание, кто-то истерично смеялся. За мной захлопнулась дверь, шаги стали громче, сестра спускалась по лестнице. Я не хотел быть замеченным, пробежал по коридору и, наконец, нашел место, в котором я мог спрятаться по пути. Когда я закрыл за собой дверь и повернулся, я испугался. В полумраке маленького помещения скрывался мужчина. Он сидел на батарее, сложив руки на груди, и смотрел на меня выразительными глазами. В губах он держал окурок.
Сбитый с толку, я пролепетал бессмысленное извинение. Не выпуская окурка изо рта, мужчина вдруг поклонился и пробормотал сквозь полуоткрытые губы: «Хорст Зибеншлэфер, второе имя Бринкфрид. Считаюсь параноиком.»
– Очень приятно, – пробормотал я и также представился.
– Новенький? – спросил он.
– Да, начиная с позавчера.
– Тоже по поводу…? – Он постучал указательным пальцем по лбу.
Я растерянно кивнул.
– И? Дебильность? Маниакально-депрессивная или гебефреническая шизофрения? Если не деменция прекокс[24]24
Dementia praecox – «группа шизофренических психозов», снижение, «ослабление» ума, характеризуется «словесным винегретом» и «отрицательной речью», аутизмом (потерей контакта с действительностью).
[Закрыть]. Я же знаю. Ваши глаза выдают это: ипохондрический синдром и немного шизофрении, не так ли?
– Да, да, – сказал я сбитый с толку и впечатленный его познаниями в этой области. Шаги в коридоре продолжали держать меня в этом негостеприимном месте. Этот человек казался мне жутким. Я боялся, что раздражу его моей холодностью, поэтому я доверительно сказал ему: «Знаете, мне не верят, что я был на спутнике Юпитера.»
Импульсивно, он протянул мне руку. «Верю Вам на слово. Это же ясно, что нас здесь не понимают, кто мы для этих господ? Каждое замечание, которое они не понимают, вызывает у них подозрение. Посмотрите на меня, я сломленный человек. У меня украли дело всей моей жизни. Я могу Вам доверять?»
– Конечно, – заверил я.
– Вы слышали о моем изобретении? Подождите, сейчас Вы сами поймете: Так, так, так, так – ну, как, вы догадались?
– По правде говоря, я не знаю…
Он повторил свое идиотское «Так, так», затем заворчал:
– Вы что, немного туго соображаете? Вероятно все-таки тенденция к дебильности. Это четырехтактный мотор[25]25
В 1876 году Николаус Аугуст Отто завершил создание «четырехтактного двигателя», для любого вида топлива и для всех областей применения. Этим, работающим на светличном газе двигателем, было положено начало моторизации на Земле. Патент DRP 532 от 4 августа 1877.
[Закрыть], господин хороший. В регистратуре лежит официальное письмо из Стокгольма. Нобелевская премия. Этого Вы небось не ожидали, не так ли?
– Нет, – признался я. – Где находится регистратура?
– По коридору направо, вниз. Но туда не пройти, дверь постоянно закрыта. И никакой ручки, все гладко. Кроме того Цербер всегда начеку. У Вас не найдется сигареты для меня?
– К сожалению, нет, я не курю.
– Они хотят выписать меня. Профессор Гразме не выносит меня. Он ненавидит мыслителей. Но во мне он ошибся, я не ухожу, я требую обследования. Я не позволю выслать меня росчерком пера, я не кто-нибудь, в конце концов. Остерегайтесь говорить здесь правду. Где Вы были?
– На спутнике Юпитера.
– Так у Вас ничего не выйдет, мой друг. Расскажите шефу, что вы были шурином Наполеона, такие типажи ему по душе. Это неслыханная несправедливость, пациенты с недержанием, те могут оставаться, людей, которые сочиняют истории, прогоняют.
Почему бы еще и ни этот человек, отчаянно подумал я, пожалуй, к этому все относится.
– Это сестра Ингрид, – сказал Изобретатель, – крошка еще новенькая у нас. Она знает, что я здесь, но она стесняется вытащить меня из туалета. Ну, я же не кто-нибудь. Вы знали, что я открыл закон разумности материи?
В этот поздний вечер я уже больше ничего не терял. «Нет, этого я не знал».
– Я это также называю «Законом обусловленной аккомодации». Как все значительное этот закон тоже на так легко понять. Дело обстоит таким образом: У всякой материи есть собственный, живущий в ней разум. По этой причине, он может при определенном опыте содержать субстанциональное сходство, которая делает его способным к мышлению и действию. Вы понимаете?
Если бы только эта сестра Ингрид убралась из коридора. Я не ни хотел ни при каких обстоятельствах быть замеченным. Дарвин в области матери продолжил: «Возьмем к примеру простую булавку. Вы для чего-нибудь использовали ее. И, вот, она у Вас падает. В девяти из десяти случаев она остается невидимой. Она залетит в какой-нибудь темный угол – почему? Почему бы ей не остаться видимой посреди комнаты? Очень просто: Потому что она не глупа. Или подумайте о запонках. Одна падает у Вас на пол. У Вас было когда-нибудь такое, чтобы она лежала видимой у Ваших ног? Нет, запонки постоянно закатываются под шкафы и столы. Порой они и вовсе исчезают. На днях у меня из рук выпал кремень. Я отчетливо почувствовал его на моей ноге. Знаете, где я нашел его тремя днями позже? Под моим матрацем. Это я называю „разумом материи“ или также „законом обусловленной аккомодации“».
Снаружи стало тихо. Я открыл дверь. Коридор был пуст.
– Вы уже хотите идти? Останьтесь же, сестра Ингрид, наверняка, закроет на это глаза…» Когда я уже отошел от него на несколько шагов, он крикнул мне вслед: «Приходите завтра снова в это же время. Мы тогда обсудим Ваше путешествие на Сатурн…»
Я боялся, что он пойдет за мной, помчался обратно с намерением закрыться. Шансы выбраться из этого здания были не очень обнадеживающими.
В среду в нервозном напряжении я ждал Йоханну. Прошел полдень, время посещений подходило к концу. Она не пришла. Я также не мог позвонить ей, у доктора Калвейта не было дежурства, а другие врачи строго придерживались предписаний. Апокалипсическое настроение завладело мной. Я снова перепроверил решетки на окнах. Пришла дежурная сестра, уговорила меня лечь спать. Я послушно забрался под одеяло, с мыслями: Как это было, когда Фритцхен организовал мне картофельную терку и письменные принадлежности? Разве он не наплел что-то про дематериализацию? Вообще-то Ме мог бы доставить его сюда таким же образом…
Через несколько дней профессор во второй раз соблаговолил нанести мне визит. Он долго не выдержал, задал парочку рутинных вопросов. Мое замечание, что мне нужен день отгула, чтобы разрешить важные дела, он не принял во внимание. Я дождался конца визита, затем обратился к доктору Калвейту.
Он проявил понимание к моему беспокойству и позволил мне позвонить с его телефона. Я звонил две минуты, Йоханна не отвечала. Что случилось? Калвейт попытался утешить меня, сказал, что она, вероятно, пошла за покупками, мне не следует драматизировать.
– Драматизировать! – воскликнул я. – А что было вчера? Почему она не пришла? Я же знаю свою жену, доктор. Это не в её манере. Она сдерживает обещания. Кроме того она бы позвонила сюда. Наверное, что-то случилось. Вы не могли бы отпустить меня хотя бы на полдня?
– Это может только шеф, спросите его, – сказал Калвейт. – Я считаю, что это мило, что Вы так беспокоитесь по поводу Вашей жены. Но успокойтесь, если бы Вашей супруге помешало что-то серьезное, нас бы уже давно поставили бы в известность. Позвоните попозже еще раз. Вы увидите. Ваша супруга назовет вполне убедительную причину.
Возможно, мрачно подумал я. Только настоящую причину я не узнаю. Не было ли мое подозрение действительно ложным? Она красива – почему бы кто-нибудь не ухаживал за ней во время моего отсутствия? Если это подтвердится… Но, вероятно, дело обстоит совершенно по-другому… Я должен вырваться отсюда, и даже если мне придется прокладывать путь силой!
– Ну, не делайте такое трагическое лицо, – подбадривал меня Калвейт, – всему есть своё объяснение.
– Доктор, я поразмыслил над этим. Я признаюсь, что пять с половиной месяцев жил у девушки. Вы правы, я не хотел скомпрометировать даму. Ауль и шестой спутник были забавой. Я выдумал их вместе с вышеназванной дамой – времени у нас было достаточно. Выпишет ли меня Ваш шеф, если я сознаюсь ему в этом? Или любовные интрижки на стороне для психиатра тоже болезненный симптом?
Калвейт ответил с ухмылкой: «Это слово. Я знал, что Вы не сможете долго ломать комедию. Все же я не рискну прогнозировать, что заблагорассудится шефу. Вы еще только несколько дней под его опекой. Возможно, он сразу же выпишет Вас, но, возможно, также, что он оставит Вас еще на пару дней для наблюдения. В любом случае я изложу шефу свою точку зрения. Все же есть одна загвоздка: Вы должны уже раскрыть имя и адрес вышеназванной дамы. Это в любом случае останется врачебной тайной…»
Раскрыть имя и адрес – я не выберусь из этой психушки. Где взять девушку, которая была готова взять грех на душу? Моя возлюбленная жила в ничего не подозревающей невинности на шестой луне. Я проклял час моего возвращения. Постепенно во мне росло убеждение, что я был изгнан из рая.
В начале шестого меня пригласили в кабинет старшего врача Хаусшильда. Сначала я думал, что речь шла о моей выписке, но старший врач, худощавый человек с постоянно изучающими глазами и сдержанным сухим голосом, всего лишь протянул мне телефонную трубку. «Ваша жена».
Йоханна извинялась. Она простудилась и поэтому не пришла. Я не поверил ей, потому что ее голос звучал нормально, но в присутствии старшего врача я не хотел задавать вопросов. Меня все еще тешила надежда, что Фритцхен совершит посадку согласно договоренности. Если мне не удастся покинуть санаторий до этого времени, изменить положение еще могла моя жена. Каким-либо образом я должен был сподвигнуть ее провести эту решающую ночь на Маник Майя. Как я мог убедить ее сделать это, мне еще самому не было ясно. Я умолял ее, посетить меня в субботу при любых обстоятельствах. Йоханна пообещала мне, что обязательно придет.
Когда я положил трубку, Хаусшильд осведомился о моем самочувствии, рутинный вопрос. Я заверил его в том, что чувствую себя превосходно, спросил его, смог бы он разрешить мне один день отгула, потому что моя жена больна. Но старший врач видел насквозь мои намерения и утешил меня субботой, когда Йоханна хотела посетить меня. Я за несколько дней уже настолько акклиматизировался, что принял его указание к сведению без протеста.
Два дня до следующего дня времени посещений показались мне дольше, чем мое пребывание на шестой луне. Я попросил у сестры Хильдегард книгу. Волнующее чтение не было положено пациентам. К этому относилось практически все, что было в литературе. Она принесла мне «Плоды леса».
Со стоическим терпением я читал о чернике, малине, ежевике, лесной землянике и грибах. Я мечтал о них, культивировал на шестой луне наши лесные ягоды, которые на профессиональном языке называются вацциниями, так называемая дикотильная группа растений, подсемейство эрика. В немом отчаянии я прочел, что, например, черника как правило созревает на низких кустах, имевших различный габитус[26]26
зд. (лат. habitus), внешний облик, наружный вид растения.
[Закрыть], как правило со стоящими относительно друг друга под определенным углом, с коротким стеблем, гладкими или шершавыми вечнозелеными листьями, зачастую цветущими в стоящих отдельно аксилярных или терминальных гроздях и округлых ягодах…
К субботу я прочел «Плоды леса» от корки до корки. Опасение, что Йоханна могла еще раз заставит ждать понапрасну, превратил меня в комок нервов. Я написал письмо Ауль, дополнительно заклеил конверт полоской бумаги. О, Ме, придай моим словам силу убеждения всех пророков прошлого! Если бы моя жена выполнила мою просьбу, я был бы спасен. Из кухонного окна она бы без проблем смогла бы наблюдать маневр приземления.
Внизу, в портьере, стало шумно. Пришли первые посетители. С нетерпением кошки, которая сидит перед мышиной норой, я ждал у створчатой двери. Затем я увидел ее меховую шапку и ее черное меховое пальто. Она поднималась по лестнице нерешительно, с понятной боязливостью нормального человека.
Многое, что я делал в эти часы, думал и даже произносил в слух, в прежние времена даже не пришло бы мне в голову. Необычные события нельзя измерить нормальными мерками. Мое мышление приспосабливалось к сложившейся ситуации, я вел себя таким образом, как вынуждало меня к этому мое окружение.
Йоханна сидела напротив меня, ей едва ли удавалось скрыть свое смущение, она была плохой актрисой. Ни слова о причине моего невольного пребывания, несмотря на то, что она уверяла меня, что я выгляжу выспавшимся и отдохнувшим, болтовня о погоде – о чем она еще могла со мной говорить? Душевнобольного нельзя волновать.
Я больше не выдержал этого.
– Послушай, Ханни, – сказал я почти грубо, – я не могу запретить тебе считать меня чокнутым. И если я должен провести здесь всю оставшуюся жизнь, я не подумаю о том, чтобы лгать самому себе. Почему ты действовала поспешно? Я был агрессивным? Нет. Я был рад тебе, но ты не нашла дел срочнее, чем отправить меня в психушку». Я забыл о своем намерении не вспыляться.
– Пожалуйста, не говори так, – умоляла она, – это не правда, я не тебя считаю тебя… – Она побоялась произнести слово. «Когда ты вернулся домой в новогоднюю ночь, ты был действительно болен, Ганс. И господин из полиции посчитал, что будет лучше, если ты попадешь под наблюдение врачей…
«Господин из полиции» – а именно Эйхштет, на которого я возложил все свои надежды. Он мог бы найти воров и найти доказательство. Я собрался, подумал о письме в ночном шкафчике. В полночь Фритцхен хотел совершить посадку. Как я мог убедить мою жену переночевать на Маник Майя? И если бы мне это удалось – отважилась бы она пойти к транспорту? Она откажется, подумал я, она увидит в моей просьбе всего лишь подтверждение моей «болезни». Это бессмысленно…
Йоханна взяла мою руку и заботливо сказала: Я разговаривала с профессором, Ганс. Он считает, что тебе нужен покой. Ты просто переработал».
– Конечно, я просто переработал, – расстроено ответил я. – Теперь я наслаждаюсь личной заботой господина профессора. Дорогое удовольствие – моя потребность в покое, наши последние сбережения пойдут на это.
Я не должен ломать над этим голову, сказала она и рассказала мне о ремонте нашей квартиры, для которого она наняла маляров, о нашем соседе, который умер, и прочие мелочи жизни, которые меня не интересовали. Если все пойдет не так и когда-нибудь я выйду отсюда, я продам телескоп, размышлял я. Я заставлю себя все забыть. Еще только эту, последнюю попытку.
– У меня тогда действительно кое-что украли, Ханни, – клятвенно прошептал я. – Поверь, я точно знаю, что говорю. Если бы передатчик нашелся, я бы больше не сидел здесь. У меня есть еще одно доказательство, но я смог бы представить его, если бы в ночь с воскресенья на понедельник был бы на Маник Майя…
Она изучающе посмотрела на меня. Она никогда не даст согласие на мое предложение… Возможно, и Фритцхен вообще не появится. Ме возможно принял мое молчание как отказ. Взгляд Йоханны сбивал меня с толку. Она была такой же прекрасной, как в тот день, когда мы познакомились, подумал я. Несмотря на мою печаль, сейчас я с удовольствием обнял бы мою жену. Но я опасался давать волю своим чувствам в этой комнате и под ее подозрением. Я спросил напрямую: «Ты еще хотя бы помнишь, как мы познакомились, Ханни?»
По ее лицу проскочила беглая улыбка. «В твоей холостяцкой квартире. У тебя был день рождения, и я вообще не была в списке приглашенных».
– Тебя привел Хорст. Я подумал тогда: Откуда у такого урода такая красивая девушка. Позже, было уже около полуночи, ты подошла к шкафу с пластинками. Я с любопытством ждал, какую пластинку ты выберешь. Ты поставила Шуберта…
– Шумана.
– Или Шумана, может быть и так. Я глаз с тебя не мог свести… В этом отношении до сих пор ничего не изменилось…
Она снова сжала мою руку. «Ты скоро выздоровеешь, Ганс, тогда все снова будет как раньше…»
Ее сочувствие причиняло мне боль. Я встал, вынул письмо из ночного шкафчика. Адрес на конверт я не написал.
– Письмо для меня? – удивленно спросила она.
– Нет, Ханни, для друзей. Не могла бы ты выполнить одну мою просьбу? Это было бы для нас очень важно, если бы ты смогла передать это письмо. Ты же хочешь обрести ясность о моем отсутствии…
– Что я должна сделать? – спокойно спросила она.
Я постарался говорить естественно и спокойно. «Я уже упомянул, что есть еще одно доказательство. Я хочу, чтобы ты завтра в полдень поехала в Маник Майя и осталась там до полуночи. Поздно вечером на лугу приземлится транспорт, вроде вертолета. Ты всего лишь должна подойти к нему и передать это письмо, больше ничего. Пожалуйста, Ханни, выполни эту просьбу. За печью в доме сложено немного дров, ты можешь затопить ее…»
Какое-то мгновение она не решалась. Затем она взяла письмо и засунула его в сумочку. «Если это так важно для тебя, я это сделаю».
Я был удивлен и рад тому, что она не задавала вопросов, принял ее согласие как освобождение.
– И ты не пожалеешь об этом, Ханни, – заверил я, – это письмо устранит все разногласия. Через два, три дня они должны меня выписать. Позвони мне сразу рано утром в понедельник…
– Хорошо, – сказала она, – я сделаю все, чтобы помочь тебе.
– Спасибо, Ханни. И больше никому ни слова. Дело должно остаться между нами.
Она пообещала это. В порыве моей радости я прижал мою жену к себе и поцеловал ее. Еще два дня. Вид транспорта должен был окончательно убедить ее. Когда сестра объявила конец времени посещений, у меня было чувство такого воодушевления, словно я стою перед новым, чудесным началом моей жизни..
В первый раз я с благодарностью выпил успокоительное, которые мне протянула сестра Хильдегард. В обе ночи мне удалось сносно поспать и в воскресенье с некоторым спокойствием посмотреть на драматический перелом.
Рано утром в понедельник я вскочил в шесть часов, снова принял таблетки. В это время первый автобус уезжал в город. Около семи часов я ожидал ее звонка. Было восемь, девять часов. Профессор Гразме посетил меня. Он настоятельно осведомился о моем самочувствии. Мои заверения, что я чувствую себя отлично, он удовлетворенно принял к сведению, правда сказал, что Nervus sympathicus еще нуждался в определенном отдыхе. Я подумал о Йоханне, она уже давно должна была позвонить.
Понедельник прошел в страшном неведении. Она не позвонила. Я проглотил таблетки, немного поклевал то, что мне принесли на полдник и делал самые сумасшедшие предположения. Ночью меня дважды разбудили кошмары. Мне снилось, что моя жена вместо меня села в транспорт и полетела на шестую луну.
И на следующий день Йоханна не объявилась. Я воспользовался телефоном доктора Калвейта, позвонил моей жене. Ее не было дома. Телеграмма, которую я отправил его в поздний полдень, осталась без ответа. Впервые у меня было такое чувство, что действительно болен.
Наконец, через четыре дня после ее посещения, сестра принесла мне письмо. Дрожа от волнения я прочел отправителя. Письмо было от Тео. Он писал:
«Ганс, мученик! Что за история? Парень, пожалуй, ты всех нас поставил на уши. Но самой сумасшедшей была новогодняя ночь. Я был просто поражен, когда мальчишки вернули мне Вальди, по которому я уже сыграл траур. Бедняга почти оголодал, съел сразу три котлеты. Ты действительно мог бы подписать мне открытку. Ты же знаешь, что я – могила.
Как я все это вижу, ты слишком много взял на себя, старина. Ну да, там где любовь, я не хочу вмешиваться, все, могу я, как твой старый друг, пожалуй, дать тебе совет. Вот, что я скажу тебе: Забудь женщину, сделай мертвую петлю и снова вернись на землю.
Недавно я встретил твоего шефа. У него для тебя заказы, заказы (одних только выставок три). Как только ты снова встанешь на ноги, я проведаю тебя.
Еще кое что, Ганс. Я говорил несколько дней назад с твоей женой. Она беспокоится о тебе. В понедельник она поедет в Лейпциг. Ты узнаешь, что она семь дней назад заняла должность в Интертексте.
На сегодня хватит. Держи хвост пистолетом!
Твой Тео
P.S.: До лета мы хотим увидеть тебя в форме. Молочный поросенок уже заказан.
Вышеназванный»
У меня было такое ощущение, что комната вращается вокруг меня. Ложь – ее обещание, что она переночует в Маник Майя, ни слова о ее новой должности. Волна моих тихих надежд ударила меня. Может, в конце она даже открыла и прочла мое письмо? Я не мог поверить в это, это не было похоже на нее. Только одно было ясно наверняка: Йоханна никогда не поверит в то, что я пережил.
Теперь у меня был только один выход. Мне должно было удастся убедить профессора в моей безобидности. Не хотел ли он выписать даже «Изобретателя»? Я решил сбросить с себя дурацкий колпак.
